Historización
Историзация

Este año empecé con algo muy simple, superpuse dos escritos de Lacan: por un lado, su último escrito, "Prefacio a la edición inglesa del Seminario 11" -que nombro más familiarmente con sus primeras palabras el esp de un laps-, y por otro lado, la "Respuesta al comentario de Jean Hyppolite sobre la Verneinung de Freud", uno de los primeros escritos de Lacan, publicado en aquel entonces en el número 1 de la revista La Psychanalyse, como también lo fue "Función y campo de la palabra y del lenguaje en psicoanálisis".

В этом году я начал с чего-то очень простого: я сопоставил два текста Лакана: с одной стороны, его последний текст «Предисловие к английскому изданию Семинара 11» — который я более привычно называю по его первым словам «пространство ляпа» (esp de un laps) — а с другой стороны, «Ответ на комментарий Жана Ипполита о Verneinung Фрейда», одно из первых сочинений Лакана, опубликованное в то время в первом номере журнала La Psychanalyse, как и «Функция и поле речи и языка в психоанализе».

Rastreo ahora las consecuencias de esta superposición que se impone, espero, a lo largo de mi comentario. Explica a la vez el sesgo con el cual Lacan empezó a enseñar y las perspectivas que dejó cuando se interrumpió su enseñanza a causa de su fallecimiento.

Теперь я прослежу последствия этого наложения, которое, я надеюсь, будет проходить красной нитью через весь мой комментарий. Оно объясняет как отклонение, с которого Лакан начал преподавать, так и перспективы, которые он оставил после себя, когда его преподавание было прервано его смертью.

Una vida vivida como historia
Жизнь, прожитая как история

De lo que les expuse la última vez, me quedo, para empezar, con este par de opuestos:

Из того, что я вам рассказал в прошлый раз, я выделю для начала следующую пару противоположностей:

Vi funcionar ese par a lo largo del tiempo, tanto en el "Prefacio a la edición inglesa del Seminario 11" como en la "Respuesta al comentario de Jean Hyppolite sobre la Verneinung de Freud". El texto que cité en primer lugar, texto definitivo sobre el esp de un Iaps, agrega la idea de que frente a lo real, la historia es hystoria, es decir histeria. Me permito este cortocircuito después de lo que dice la página 600 del último texto de los Otros escritos: "hecho de historia o, lo que es lo mismo, de histeria".

Я видел, как эта пара работала на протяжении времени, как в «Предисловии к английскому изданию Семинара 11», так и в «Ответе на комментарий Жана Ипполита о Verneinung Фрейда». В первом тексте, который я процитировал, окончательном тексте о пространстве ляпа (esp de un laps), добавляется идея о том, что перед лицом реального история является истéрией, то есть истерией. Я позволяю себе это сокращение после того, что сказано на странице 600 последнего текста «Другого Написанного»: «Факт истории или, что то же самое, истерии».

Lacan pone entonces historia, hystoria e histeria en una serie.
Лакан, таким образом, ставит историю, истéрию (прим.ред. это неологизм Лакана история плюс истерия, в первых сеансах это было переведено как Истеория) и истерию в одну серию.

No es un juego de palabras sin consecuencias. Por lo contrario tenemos que darle todo su alcance, en la medida en que la histeria es una estructura psicopatológica en la que se muestra la incidencia pura del Otro, la incidencia pura del discurso del Otro sobre el sujeto, o incluso la incidencia del deseo del Otro. Esto nos lleva al sesgo a través del cual Lacan abordó su enseñanza de Freud, a saber, la definición del inconsciente en tanto discurso del Otro.

Это не игра слов без последствий. Напротив, мы должны придать ей все ее значение, поскольку истерия является психопатологической структурой, в которой проявляется чистое воздействие Другого, чистое воздействие дискурса Другого на субъекта, включая воздействие желания Другого. Это приводит нас к отклонению, через которое Лакан подходил к учению Фрейда, а именно к определению бессознательного как дискурса Другого.

Diría, para tener ya una referencia, que la teoría del inconsciente del primer Lacan está pensada a partir de la histeria, y por consiguiente, a partir de la historia. Basta, al estudiar el primer Lacan -tengo que pensar también en aquellos que están estudiando el primer Lacan-, con abrir "Función y campo de la palabra y del lenguaje en psicoanálisis" para darse cuenta de que la primera parte de este texto, que parece tener tres partes, comienza con una reflexión sobre la historia. Cuando aparece, Lacan da a entender que capta el inconsciente de Freud a partir de una reflexión acerca de la disciplina de la historia.

Я бы сказал, чтобы иметь уже какую-то точку отсчета, что теория бессознательного первого Лакана мыслилась из истерии и, следовательно, из истории. Достаточно — изучая раннего Лакана, я должен подумать и о тех, кто изучает раннего Лакана, — открыть «Функция и поле речи и языка в психоанализе», чтобы заметить, что первая часть этого текста, который, кажется, состоит из трех частей, начинается с размышления об истории. Когда оно появляется, Лакан дает понять, что он понимает бессознательное Фрейда, исходя из размышлений о дисциплине истории.

De hecho, es una disciplina que en aquel entonces, es decir, al principio de los años cincuenta, hizo mucho ruido. Es una época de renovación de los estudios históricos, encabezada por lo que se llamaba la École des Annales. Aunque no estén las referencias, el texto de Lacan remite a esta nueva arquitectura que Fernand Braudel aplica a la disciplina de la historia. Braudel demuestra el carácter en última instancia relativo y arbitrario -en el mismo sentido en que Saussure habla de lo arbitrario del signo- de la periodización de la historia o de su velocidad. Braudel distingue en la historia los fenómenos de larga duración de los de duración media y de los que están de algún modo en la superficie inmediata de la historia. Ahondó de este modo en el continente historia y volvió su abordaje más complejo.

Фактически, это дисциплина, которая тогда, то есть в начале пятидесятых, наделала много шума. Это была эпоха реноваций исторических исследований, возглавляемых так называемой Школой «Анналов». Хоть без ссылок, текст Лакана отсылает к этой новой архитектуре, которую Фернан Бродель применяет к отрасли истории. Бродель демонстрирует в конечном счете относительный и произвольный характер — в том же смысле, в каком Соссюр говорит о произвольности знака — периодизации истории или ее скорости. Бродель различает в истории явления длительной продолжительности, явления средней продолжительности и явления, которые в некотором роде находятся на поверхности истории. Таким образом, он углубился в континент истории и сделал свой подход более сложным.

Esta École des Annales, más que nada francesa, tuvo grandes repercusiones en el mundo científico, a tal punto que la historia pasó a ser una disciplina estrella. Si mal no recuerdo, años más tarde, Michel Foucault reivindicaba, al principio de su Arqueología del saber, este establecimiento diferencial, con distintas velocidades, del proceso histórico. Lacan no eligió la historia como ciencia estrella, obviamente, sino la lingüística. Pero esto no cambia el hecho de que la densidad de la palabra historia todavía es extrema al principio de su reflexión. Se borrará recién más tarde, dejando aún más en claro para nosotros el peso que había tenido.

Эта Школа «Анналов», более чем что-либо французское, оказала большое влияние на научный мир, до такой степени, что история стала ведущей дисциплиной. Если я правильно помню, годами позже Мишель Фуко в начале своей «Археологии знания» отстаивал эту дифференцированную разработку с разными скоростями исторического процесса. Лакан, очевидно, выбрал не историю в качестве ведущей науки, а лингвистику. Но это не меняет того факта, что плотность слова «история» по-прежнему чрезвычайно велика в начале его размышлений. Она исчезнет позже, еще более ясно показав нам, какое значение она имела.

Este peso, subrayémoslo con una fórmula que no tiene nada de excesiva: el inconsciente según el primer Lacan, es historia. Tenemos de eso un ejemplo en la "Respuesta al comentario de Jean Hyppolite sobre la Verneinung de Freud", página 251 de los Escritos, cuando Lacan dice "Lo que enseñamos al sujeto a reconocer como su inconsciente es su historia [ ... ]". Hay obviamente algo ahí que nos perturba, ya que no volverá a aparecer en Lacan la idea de que el analista le enseña algo al analizante. El analizante por el contrario se enseña en su propia tarea.

Это значение, подчеркнем его формулой, которая не является чрезмерной: бессознательное, согласно первому Лакану, это история. Пример этого мы находим в «Ответе на комментарий Жана Ипполита о Verneinung Фрейда», страница 251 «Написанного», когда Лакан говорит: «То, что мы учим субъекта признавать как его бессознательное, это его история [...]. Очевидно, что здесь есть что-то, что нас беспокоит, поскольку у Лакана больше не появляется идея о том, что аналитик учит чему-то анализанта. Напротив, анализант учится в своей собственной работе.

Dejemos de lado esta problemática, para subrayar que si se trata de reconocimiento de la historia por parte del sujeto, esta historia puede no ser reconocida, y este no reconocido sería acá su inconsciente. Sigo con la cita: "es decir que lo ayudamos a perfeccionar la historización actual de los hechos que determinaron ya en su existencia cierto número de 'vuelcos' históricos".

Оставим эту проблематику в стороне, чтобы подчеркнуть, что если речь идет о признании истории со стороны субъекта, то эта история может не быть признана, и это непризнание будет здесь его бессознательным. Продолжу цитатой: «То есть мы помогаем ему усовершенствовать текущую историзацию фактов, которые уже определили в его существовании определенное количество исторических «переворотов».

Subrayemos acá la palabra "determinaron", que supone que lo no-reconocido actúa bajo la forma de "vueltas", es decir, cambios de sentido o de orientación. Las vueltas de las cuales se trata están dadas por Lacan como hechos de historia, tanto cuando se trata de un reconocimiento efectuado, dice él, "en cierto sentido", como cuando se trata de una censura que impide el reconocimiento, censura que se efectúa también "en cierto orden".

Подчеркнем здесь слово «определили», которое предполагает, что непризнанное действует в форме «поворотов», то есть изменений смысла или ориентации. Повороты, о которых идет речь, даны Лаканом как факты истории, как в случае признания, совершенного, по его словам, «в определенном смысле», так и в случае цензуры, препятствующей признанию, цензуры, которая также осуществляется «в определенном порядке».

Señalemos que la cuestión del sentido o de la orientación seguirá ocupando a Lacan mucho más tarde, en su seminario El sinthome, acerca de la orientación que hay que darles o no a los hilos aparejados en nudos borromeos.

Отметим, что вопрос о смысле или ориентации будет занимать Лакана гораздо позже, в его семинаре «Синтом», посвященном тому, какое направление следует или не следует придавать нитям, связанным в борромеевы узлы.

En esta frase de Lacan está también el verbo "perfeccionar". Esta palabra supone que para el sujeto existen imperfecciones que se identifican con lo que es para él el inconsciente. Coloca por lo tanto, en el horizonte, una perfección que hay que alcanzar, una totalidad, una
coherencia, y hasta una consistencia.

В этой фразе Лакана также присутствует глагол «совершенствовать». Это слово предполагает, что для субъекта существуют несовершенства, которые отождествляются с тем, что для него является бессознательным. Таким образом, он ставит на горизонте совершенство, которое необходимо достичь, полноту, согласованность и даже консистентность.

La frase contiene también un "lo ayudamos". Está la ayuda, y cuando se trata del inconsciente y de la historia, de una historia que se debe reconocer, el analista se encuentra entonces en la posición de ayudante. Es justamente lo que critica en el "Prefacio a la edición inglesa del Seminario 11", cuando Lacan dice, página 599: "No hay amistad que a este inconsciente lo soporte". Ya no se trata de ayudar a perfeccionar. Ya no se trata de amistad, ni de cualquier socorro samaritano.

В этой фразе также содержится «мы помогаем». Есть помощь, и когда речь идет о бессознательном и истории, истории, которую необходимо признать, аналитик оказывается в положении помощника. Именно это он критикует в «Предисловии к английскому изданию Семинара 11», когда Лакан говорит, страница 599: «Нет дружбы, которая могла бы выдержать это бессознательное». Речь уже не идет о помощи в совершенствовании. Речь уже не идет о дружбе или о какой-либо помощи самаритянина.

¿Qué relación con lo real conlleva esta definición del inconsciente en tanto historia? -definición que se sostiene, hay que decirlo, en cierta evidencia fenoménica-. En la experiencia analítica existe efectivamente la dimensión de contar su vida, sus episodios, de distinguir algunos en tanto implican giros, de ubicar otros en tanto opacos, de volver sobre estos hechos de historia y otorgarles significados distintos, hasta llegar a agotar el interés que despertaron, con la eventual sorpresa de haber necesitado tanto tiempo para alcanzar una verdad tan escasa.

Какое отношение к реальному имеет это определение бессознательного как истории? Следует сказать, определение, которое основано на определенных феноменальных доказательствах. В аналитическом опыте действительно существует измерение рассказа о своей жизни, ее эпизодах, выделения некоторых из них как поворотных моментов, определения других как неясных, возвращения к этим историческим фактам и придания им иного значения, вплоть до исчерпания интереса, который они вызвали, с возможным удивлением от того, что потребовалось столько времени, чтобы достичь столь скудной истины.

¿Qué relación con lo real implica este abordaje del inconsciente en tanto historia? Pues bien, este abordaje supone que surge paso a paso una verdad, si se la ve como una totalidad por alcanzar, una verdad que está, dice en aquel entonces Lacan, "en lo real". Digamos que este primer abordaje del inconsciente supone, en sus distintas formulaciones, una supremacía de lo verdadero sobre lo real.

Какое отношение к реальному имеет этот подход к бессознательному как к истории? Этот подход предполагает, что шаг за шагом возникает истина, если рассматривать ее как нечто полное, что необходимо достичь, истина, которая, как говорил тогда Лакан, находится «в реальном». Можно сказать, что этот первый подход к бессознательному в его различных формулировках предполагает превосходство истинного над реальным.

La historia de la cual se trata acá tiene vocación totalitaria, es decir, supone una operación que efectúa una continuidad, una continuidad que supera las discontinuidades de los lapsus o de los actos fallidos traídos en la experiencia, o que supera el sinsentido de los sueños o su sentido sorprendente, etc. Se trata de llegar a una continuidad en la relación con el Otro. La historia del sujeto es finalmente el nombre del proceso analítico. Es una historia que se constituye en la continuidad intersubjetiva del discurso. Por eso en aquel entonces Lacan dice que el inconsciente sería una paradoja si se lo relacionara con una realidad individual. Todo lo que hace sinsentido exige una exégesis que restablezca su sentido, superando al mismo tiempo su interrupción, superando el esp de un laps, para llegar a la continuidad de un discurso.

История, о которой здесь идет речь, имеет тоталитарный характер, то есть предполагает операцию, которая обеспечивает непрерывность, непрерывность, которая преодолевает прерывания в опыте, вызванные ляпами или неудачными действиями, или которая преодолевает бессмысленность снов или их удивительный смысл и т. д. Речь идет о достижении непрерывности в отношениях с Другим. История субъекта — это, в конечном счете, название аналитического процесса. Это история, которая складывается в интерсубъективной непрерывности дискурса. Поэтому в то время Лакан говорит, что бессознательное было бы парадоксом, если бы его связывали с индивидуальной реальностью. Все, что не имеет смысла, требует толкования, которое восстанавливает его смысл, преодолевая в то же время его прерывание, преодолевая esp de un laps, чтобы достичь непрерывности дискурса.

Esta teoría implica también que el inconsciente en tanto historia se desarrolla en la comunicación con el otro. De entrada, los esquemas que Lacan incluye, y que explicitará más tarde, son esquemas de la comunicación que dan cuenta de la situación analítica misma, situación analítica que pone en escena el uno y el otro, el uno que se dirige al otro, y el otro que sostiene la atención del exégeta. La situación analítica aparece entonces como análoga a lo que yo llamaría la situación primaria, a saber, que la historia del sujeto es vivida y organizada a través de su relación con el otro.

Эта теория также подразумевает, что бессознательное как история развивается в коммуникации с другим. С самого начала схемы, которые включает Лакан и которые он позже разъяснит, являются схемами коммуникации, которые отражают саму аналитическую ситуацию, аналитическую ситуацию, в которой на сцену выходят один и другой, один, обращающийся к другому, и другой, удерживающий внимание толкователя. Аналитическая ситуация тогда представляется аналогичной тому, что я бы назвал первичной ситуацией, а именно, что история субъекта переживается и организуется через его отношения с другим.

Esto difiere mucho de la paradoja que Lacan hace surgir en el último texto de los Otros escritos sobre el esp de un laps, en la cual el psicoanalista parece ser una suerte de intruso, en la medida en que el análisis habría empezado a ser practicado por un solitario, un solitario llamado Freud. La presencia misma del psicoanalista parece casi indebida, aun cuando forma parte del concepto mismo de inconsciente en el nivel de la prime-ra teoría de Lacan, que estoy desarrollando acá para ustedes.

Это сильно отличается от парадокса, который Лакан поднимает в последнем тексте «Другого Написанного» о пространстве ляпа, в котором психоаналитик кажется своего рода проходимцем , поскольку анализ начал практиковаться одиночкой, одиночкой по имени Фрейд. Само присутствие психоаналитика кажется почти неуместным, даже если оно является частью самого понятия бессознательного на уровне первой теории Лакана, которую я здесь разрабатываю для вас.

La teoría del inconsciente y de la historia, tal como Lacan la articula en su "Discurso de Roma", hace de algún modo desvanecer lo real. El filo de su demostración llega a establecer que la historia está siempre presente de antemano, que un acontecimiento no es la irrupción de un real, sino que ya es, cuando surge y cuando se lo vive, un hecho de historia. De manera que lo que llamamos historia en este contexto es un proceso, un proceso de historización para el sujeto, sin que haya una base de hechos reales.

Теория бессознательного и истории, как ее формулирует Лакан в своей «Римской речи», в некотором смысле затушевывает (или др.зн. затемняет/рассеивает)  реальное. Суть его разъяснения заключается в том, что история всегда присутствует заранее, что событие не является вторжением реального, а уже является, когда оно возникает и когда его переживают, фактом истории. Таким образом, то, что мы называем историей в этом контексте, является процессом, процессом историзации для субъекта, без какой-либо базы из реальных фактов.

Por eso, en esta primera parte Lacan separa funciones primarias y funciones secundarias de la historización. Decir que hay una historización primaria equivale a decir que no hay real para el sujeto: solo hay real traducido de entrada en verdad. Por eso Lacan habla de funciones primarias de la historización. Estas funciones son secundarias cuando la historización está retocada por tal o cual giro histórico.

Поэтому в этой первой части Лакан разделяет первичные и вторичные функции историзации. Сказать, что существует первичная историзация, равносильно сказать, что для субъекта не существует реального: существует только реальное, с самого начала переведенное в истину. Поэтому Лакан говорит о первичных функциях историзации. Эти функции становятся вторичными, когда историзация ретушируется в результате того или иного исторического поворота.

Extraigo esta concepción, en el, fondo extrema, de lo que Lacan enuncia cuando plantea que los hechos no se oponen a la historia. Para el primer Lacan, los hechos no son accidentales o facticios, en el sentido del existencialismo, en el sentido de la facticidad, del carácter de puro hecho. El valor último de los hechos no se reduce al aspecto bruto del trauma. Dicho de otra forma, el concepto mismo de trauma se desvanece, puesto que la historización es primaria. Un trauma ya es, nos dice Lacan, un "estigma histórico".

Я извлекаю эту концепцию, в сущности, крайнюю, из того, что излагает Лакан, когда заявляет, что факты не противопоставляются истории. Для раннего Лакана факты не являются случайными или фиктивными в смысле экзистенциализма, в смысле фактичности, характера чистого факта. Конечная ценность фактов не сводится к грубому аспекту травмы. Иначе говоря, само понятие травмы тускнеет, поскольку историзация первична. Травма, говорит нам Лакан, уже является «историческим клеймом».

De ahí la definición que dará, dos o tres años más tarde, de la cadena simbólica. Lacan forjó este concepto a partir de distintos elementos, y reúne la palabra y la historia. Para esta definición los remito a la página 248 de los Escritos, donde distingue tres dimensiones. Primero la dimensión de la historia, luego la dimensión del lenguaje, y por último la dimensión del otro sujeto.

Отсюда и происходит определение, которое он даст два или три года спустя, символической цепи. Лакан сформулировал это понятие на основе различных элементов, объединив речь и историю. Для этого определения я отсылаю вас к странице 248 «Написанного», где он выделяет три измерения. Во-первых, измерение истории, затем измерение языка и, наконец, измерение другого субъекта.

Primera dimensión: la historia. La cadena simbólica es historia, historia de una vida vivida como historia. Esta tautología aparente indica que la cadena simbólica en su concepto incluye un sujeto que une los distintos momentos de lo que dice para hacer su historia, la historia de su vida, y no una recopilación de elementos exteriores entre sí y cerrados sobre ellos mismos, sin alcance de sentido, como lo evoca Lacan en el "Prefacio a la edición inglesa del Seminario 11". La primera dimensión es una vida vivida como historia.

Первое измерение: история. Символическая цепочка – это история, история прожитой жизни как истории. Эта кажущаяся тавтология указывает на то, что символическая цепь в своем концепте включает в себя субъекта, который объединяет различные моменты того, что он говорит, чтобы создать свою историю, историю своей жизни, а не сборник внешних друг от друга и замкнутых на себе элементов, лишенных смысла, как это упоминает Лакан в «Предисловии к английскому изданию Семинара 11». Первое измерение — это жизнь, прожитая как история.

Segunda dimensión: el lenguaje. Hay sujeción a las leyes del lenguaje en tanto condiciones de la sobredeterminación. Aquí están puestas en evidencia las leyes del lenguaje que son la metáfora y la metonimia, leyes que operan en la cadena simbólica y someten al sujeto. Esto hace eco directamente con la definición del inconsciente en tanto sin leyes que Lacan hace surgir en su seminario El sinthome, a la inversa de esta definición de la cadena simbólica.

Второе измерение: язык. Существует подчинение законам языка как условиям сверхдетерминации. Здесь выявляются такие законы языка, как метафора и метонимия, законы, которые действуют в символической цепи и подчиняют субъекта. Это напрямую перекликается с определением бессознательного как без-закона, которое Лакан выдвигает в своем семинаре «Синтом», в противоположность этому определению символической цепи.

Tercera dimensión: el otro sujeto. Se trata primero de un yo te hablo, vos me contestás, o un yo te pregunto y mi pregunta ya incluye la respuesta. Se trata del juego intersubjetivo mediante el cual la verdad entra en lo real. Esta fórmula, la verdad entra en lo real, está implicada por la supremacía de lo verdadero sobre lo real. Es un esfuerzo por hacer entrar la verdad en lo real, teniendo como horizonte la totalidad, la realización perfecta de la verdad.

Третье измерение: другой субъект. Речь идет, во-первых, о «я говорю тебе, ты отвечаешь мне» или «я спрашиваю тебя, и мой вопрос уже включает в себя ответ». Речь идет об интерсубъективной игре , посредством которой истина входит в реальное. Эта формула, «истина входит в реальное», подразумевает превосходство истинного над реальным. Это попытка ввести истину в реальное, имея в качестве горизонта полноту , совершенное воплощение истины.

Cuando no hay historia vivida
Когда нет прожитой истории

Como vemos, la teoría del inconsciente y de la historia tiene mucho a su favor. No es pensable olvidarla, hacer como si ya no fuese eficaz. No hay que considerar los términos primer Lacan y último Lacan como si una teoría superara la otra. Más bien se trata de este tipo de formación que evoca Freud acerca de la neurosis, a saber, una superposición y una acumulación de teorías distintas de alguna forma co-presentes. Hoy, cuando escuchamos a un paciente en análisis, y a fortiori cuando relatamos su caso, hay una dimensión del inconsciente en tanto historia. Nos quedamos con algo de la vocación totalitaria de la teoría al hacer lindar estos distintos sesgos.

Как видим, теория бессознательного и истории имеет много доводов в свою пользу. Невозможно забыть её, делать вид, будто она уже перестала быть эффективной. Не следует рассматривать термины «первый Лакан» и «последний Лакан» как будто одна теория превосходит другую. Скорее речь идет о том типе формации, который Фрейд описывает в отношении невроза, а именно о наложении и накоплении различных теорий, которые в некотором роде сосуществуют. Сегодня, когда мы слушаем пациента на анализе, и тем более когда мы рассказываем о его случае, мы сталкиваемся с аспектом бессознательного как истории. Мы остаемся с чем-то от тоталитарной склонности теории, когда сопоставляем эти различные отклонения.

El inconsciente en tanto historia,· el inconsciente del primer Lacan, es un inconsciente intersubjetivo por estructura, y por eso el psicoanálisis opera, es decir, pone en escena, una intersubjetividad artificial, artificiosa, pero que repite las propias condiciones de la construcción de la historia y permite entonces perfeccionar sus imperfecciones. Se supone que la interpretación entrega un sentido continuo, y su operación obedece a las leyes del lenguaje. Al referirse a los elementos significantes del lenguaje y a sus conexiones y condensaciones posibles, nos permite orientarnos siempre.

Бессознательное как история, бессознательное раннего первого Лакана, является бессознательным интерсубъективным по своей структуре, и поэтому психоанализ действует, как говорится, ставит на сцену искусственную, придуманную интерсубъективность, которая, однако, повторяет условия построения истории и позволяет таким образом усовершенствовать ее несовершенства. Предполагается, что интерпретация дает непрерывный смысл, и ее действие подчиняется законам языка. Обращаясь к означающим элементам языка и их возможным связям и сгущениям, она позволяет нам всегда ориентироваться.

La operación analítica obedece también a las leyes de la palabra, es decir, a la ley del reconocimiento, a la forma con la que el otro recibe mi palabra, lo que digo, a la más profunda incidencia de la entrada de la verdad en lo real. Y por último, reiterar la palabra intersubjetividad en el marco del análisis equivale a decir que este inconsciente en tanto historia es transferencial.

Аналитическая операция также подчиняется законам речи, то есть закону признания; форме, в которой другой принимает мою речь, то, что я говорю; самому глубокому воздействию вхождения истины в реальное. И, наконец, повторить слово «интерсубъективность» в рамках анализа равносильно утверждению, что это бессознательное как история является переносным.

Por supuesto, esto cambia por completo cuando tratamos de elaborar la teoría del inconsciente en el último Lacan. Para decirlo de la manera más simple, es una teoría que ya no se elabora desde la histeria y la historia, sino más bien desde la psicosis. Hay entonces un vuelco o un giro histórico en la enseñanza de Lacan.

Конечно, все это полностью меняется, когда мы пытаемся разрабатывать теорию бессознательного в позднем Лакане. Проще говоря, это теория, которая больше не разрабатывается на основе истерии и истории, а скорее на основе психоза. Таким образом, в учении Лакана происходит исторический поворот или перелом.

El "Prefacio a la edición inglesa del Seminario 11" contiene una indicación directa al respecto, cuando Lacan evoca cómo Freud se impuso a él cuando era joven psiquiatra, a saber, con el personaje que llamó Aimée en su tesis de psiquiatría. Esto indica que antes de sus construcciones sobre el inconsciente en tanto historia, Lacan había entrado en la teoría freudíana a través de la psicosis. Esto justifica que yo haya ido a buscar el calco de su último texto de los Otros escritos en lo presentado en la "Respuesta al comentario de Jean Hyppolite", a saber, la alucinación del dedo cortado, presentada y analizada por Freud en el caso del "hombre de los lobos".

«Предисловие к английскому изданию Семинара 11» содержит прямое указание на это, когда Лакан вспоминает, как Фрейд повлиял на него, когда он был молодым психиатром, а именно с помощью персонажа, которого он назвал Эме в своей диссертации по психиатрии. Это указывает на то, что до своих конструкций о бессознательном как истории Лакан вошел во фрейдовскую теорию через психоз. Это оправдывает то, что я пошел искать копию его последнего текста из «Другого Написанного», то, что представлено в «Ответе на комментарий Жана Ипполита», а именно к галлюцинации об отрезанном пальце, представленной и проанализированной Фрейдом в случае «Человека-волка».

La manera en que Lacan aborda la alucinación en su "Respuesta al comentario de Jean Hyppolíte" cuestiona la historízación, o más precisamente, el carácter primario de la historízación. La alucinación apunta a una falla en la historízación primaría. Se la presenta corno un fenómeno que escapa a la historia y a las remodelaciones históricas, subjetivas y semánticas, de la verdad. 

То, как Лакан подходит к галлюцинации в своем «Ответе на комментарий Жана Ипполита», ставит под сомнение историзацию, или, точнее, первичный характер историзации. Галлюцинация указывает на сбой в первичной историзации. Она представлена как феномен, который выходит за рамки истории и исторических, субъективных и семантических реконструкций истины. 

Para ser historizado -y en ese sentido Lacan supera su "Discurso de Roma" - un elemento tiene que haber sido simbolizado. Solo hay historízación primaría sí hay simbolización primaría. Apoyándose sobre la letra del texto de Freud, sobre las palabras que usa Freud, Lacan deduce que en la alucinación vuelve un contenido que no fue simbolizado, que escapó a Ia simbolización primaría, y que quedó por lo tanto inhistorízable.

Чтобы быть историзированным – и в этом смысле Лакан превосходит свою «Римскую речь» – элемент должен быть символизирован. Первичная историзация возможна только при наличии первичной символизации. Опираясь на букву текста Фрейда, на слова, которые использует Фрейд, Лакан делает вывод, что в галлюцинации возвращается содержание, которое не было символизировано, которое ускользнуло от первичной символизации и поэтому осталось неисторизованным.

Este límite está totalmente ausente de la primera presentación del inconsciente en tanto historia. En "Función y campo de la palabra y del lenguaje en el inconsciente", la historízación parece todopoderosa, corno sí lo real fuese capaz, a través de lo verdadero, de desaparecer por completo, sin resto. La alucinación, por lo contrarío, pone en escena el comportamiento no sumiso de un elemento que no cayó bajo la legalidad de la cadena significante.

Это ограничение полностью отсутствует в первом представлении о бессознательном как истории. В «Функции и поле речи и языка в бессознательном» историзация предстает всемогущей, как будто реальное способно через истинное исчезнуть полностью, без остатка. Галлюцинация, напротив, выводит на сцену непокорное поведение элемента, который не попадает под действие символической цепи.

Los términos que Lacan usa para retornar y traducir la Verwerfung freudiana, son: expulsión, rechazo, cercenamiento, forclusíón. Se trata de un conjunto que se organiza en la oposición de la historia con lo real. La historia supone una simbolización primaría, y la negación torna entonces la forma de la represión en la histeria. En cambio, lo que pasó por la operación de la forclusíón es real, lo que remite entonces a la psicosis.

Термины, которые Лакан использует для возвращения и перевода фрейдовского Verwerfung, таковы: исключение, отбрасывание, отсечение, форклюзия. Речь идет о комплексе, который организуется в противопоставлении истории и реального. История предполагает первичную символизацию, и отрицание тогда принимает форму вытеснения в истерии. Напротив, то, что прошло через операцию форклюзии, является реальным, что тогда относится к психозу.

Transcribamos las cosas así. Del lado de la historia, la histeria y la represión. Del lado de lo real, la psicosis y la forclusíón:

Давайте запишем это так. Со стороны истории – истерия и вытеснение. Со стороны реального – психоз и форклюзия:

De hecho, en el mismo gesto, se puede invertir el esquema de lo real y de lo verdadero en el que lo verdadero superaba a lo real. La alucinación señala, por lo contrarío, un real que supera lo verdadero, un real que surge en lo verdadero. La alucinación es el fenómeno o la
manifestación de un real surgiendo en la verdad.

Фактически, одним и тем же жестом можно перевернуть схему реального и истинного, в которой истинное превосходило реальное. Галлюцинация, напротив, указывает на реальное, превосходящее истинное, реальное, которое возникает в истинном. Галлюцинация — это феномен или манифестация реального, возникающего в истинном.

También tenernos que ubicar otro par de opuestos: la diferencia entre el ser y el mundo.

Мы также должны выделить еще одну пару противоположностей: разницу между бытием и миром.

Esta oposición aparece en la "Respuesta al comentario de Jean Hyppolíte sobre la Verneinung de Freud", y se refiere al debate filosófico que tenía lugar en aquel entonces, debate en el marco del cual Lacan decía estar más del lado de Heidegger que del de Sartre y de Merleau-Ponty. Lo cierto es que la manera en que construye su primera doctrina de la alucinación tiene que ver con el análisis fenomenológico de la alucinación, y hasta llega a abarcar la percepción. De hecho, él mismo usa los términos fenomenología, noesis y noema -la noesis es la intencionalídad del lado del sujeto y el noema el contenido de la alucinación-.

Это противопоставление появляется в «Ответе на комментарий Жана Ипполита о Verneinung Фрейда» и относится к философской дискуссии, которая велась в то время, в рамках которой Лакан заявлял, что он больше на стороне Хайдеггера, чем Сартра и Мерло-Понти. Правда в том, что способ, которым он строит свою первую доктрину галлюцинации, связан с феноменологическим анализом галлюцинации и даже охватывает восприятие. Фактически, он сам использует термины феноменология, ноэзис и ноэма — ноэзис является интенциональностью со стороны субъекта, а ноэма — содержанием галлюцинации.

Lacan lo desarrollará más tarde en la primera fase de la "Cuestión preliminar a todo tratamiento posible de la psicosis", texto que es, por lo menos en parte, un diálogo con el principio del Ser y la nada de Jean-Paul Sartre, en el que este último trata de hacer un comentario de Husserl a partir de la frase de Berkeley -" Esse est percipi", "Ser es ser percibido" - y establece un conjunto de términos corno percipiens y perceptum, que Lacan retorna en la "Cuestión preliminar ... ".

Лакан позже развернет эту мысль в первой части «О вопросе, предваряющем любой возможный подход к лечению психоза», тексте, который, по крайней мере частично, является диалогом с принципом «Бытия и ничто» Жана-Поля Сартра, в котором последний пытается прокомментировать Гуссерля, исходя из фразы Беркли «Esse est percipi», «Быть — значит быть воспринимаемым» — и выстраивает набор терминов, таких как percipiens и perceptum, к которым Лакан возвращается в «Вопросе предваряющем...».

En todo caso, Lacan señala la diferencia entre ser y mundo, al oponer la relación del sujeto con el ser y la relación del sujeto con el mundo. La relación del sujeto con el ser es la apertura. Pero para que haya apertura al ser, tiene que haber símbolo. Del lado del mundo, se trata de una construcción que se efectúa en la apertura al ser.

В любом случае, Лакан указывает на различие между бытием и миром, противопоставляя отношение субъекта к бытию и отношение субъекта к миру. Отношение субъекта к бытию – это открытость. Но для того, чтобы была открытость к бытию, должен быть символ. Со стороны мира речь идет о конструкции, которая осуществляется в открытости к бытию.

Lacan llega a evocar el debate del pensamiento de la existencia, es decir, para llamarlo por su nombre, el existencialismo sartriano y merleau-pontiano, en el que percibe una oposición a la meditación heideggeriana del ser, oposición que de alguna forma confunde el ser y el·
mundo.

Лакан заводит дискуссию о мышлении экзистенции, то есть, говоря прямо, о сартровском и мерло-понтийском экзистенциализме, в котором он видит противостояние хайдеггеровскому размышлению о бытии, противостояние, которое в некотором роде смешивает бытие и мир.

En la misma veta, Lacan pregona en Freud -no lo volverá a hacer jamás en estos términos en el resto de su enseñanza- una aprehensión metafísica de los problemas. Hay que entender acá el uso del término metafísica en un sentido amplio, Lacan quiere decir que con Freud no se está confinado en la construcción del mundo, sino que se trata de volver a encontrar la apertura nativa al ser, apertura que está en la frontera, que es un límite en relación con el mundo.

В том же духе Лакан провозглашает у Фрейда — он больше никогда не будет делать этого в таких терминах в остальной части своего учения — метафизическое понимание проблем. Здесь следует понимать использование термина «метафизика» в широком смысле: Лакан хочет сказать, что с Фрейдом мы не ограничиваемся построением мира, а пытаемся вновь обрести изначальную открытость бытию, открытость, которая находится на границе, которая является пределом по отношению к миру.

La última vez subrayé que cuando Lacan trae el fenómeno de la alucinación, lo hace en tanto este fenómeno se distingue de lo que llamamos fenómenos interpretativos, lo que implica que la alucinación es sin Otro. La alucinación no está hecha para un Otro, no está determinada por el discurso del Otro, no está en el lugar del Otro, y es, por eso mismo, imposible de situar. Recordemos que, por lo contrario, la paranoia está establecida en una sólida relación con el Otro, e incluso, como lo recordará Lacan más tarde, que consiste en identificar el goce en el lugar del Otro. El Otro parece por ende eminentemente activo para el paranoico. La paranoia es entonces lo que le puede dar su sostén al lazo social.

В прошлый раз я подчеркнул, что когда Лакан поднимает вопрос о феномене галлюцинации, он делает это в том смысле, что этот феномен отличается от того, что мы называем интерпретативными феноменами, что подразумевает, что галлюцинация — без Другого. Галлюцинация не создана для Другого, она не определяется дискурсом Другого, она не находится на месте Другого и поэтому ее невозможно локализовать. Напомним, что, напротив, паранойя основана на прочной связи с Другим и даже, как позже вспомнит Лакан, состоит в идентификации наслаждения в месте Другого. Другой, таким образом, кажется чрезвычайно активным для параноика. Паранойя, таким образом, является тем, что может поддержать социальную связь.

La alucinación surge entonces fuera del lugar del Otro. En la descripción de la alucinación del "hombre de los lobos" retomada por Lacan a partir de Freud, no hay historia vivida, no hay vida vivida en tanto historia. La alucinación es por lo contrario un acontecimiento sin correlatos. Las correlaciones, cuando aparecen, son una suerte de cambalache juntado para tapar la alucinación con la modalidad del recuerdo encubridor. La alucinación tampoco obedece a las leyes del lenguaje, ni bajo el modo de la conexión ni bajo el modo de la sustitución. También se muestra independiente del juego intersubjetivo.

Галлюцинация возникает за пределами места Другого. В описании галлюцинации «Человека-волка», взятом Лаканом из Фрейда, нет пережитой истории, нет прожитой жизни как истории. Галлюцинация, напротив, является событием без коррелятов. Корреляции, когда они появляются, являются своего рода барахолкой, собранной для того, чтобы скрыть галлюцинацию с помощью маскирующего воспоминания. Галлюцинация также не подчиняется законам языка, ни в режиме связи, ни в режиме замещения. Она также показывает свою независимость от интерсубъективной игры.

Si vamos a distinguir dos campos como lo implica de antemano el término forclusión, tenemos dos lados. De un lado, el inconsciente en el que están activos la represión y el retorno de lo reprimido, con retroacciones significantes en la misma dimensión de la historia. Del otro lado, tenemos una x en lo real, forcluida, que no obedece a las leyes, lo que implica que esté de algún modo ubicada como un hecho de no simbolización. Es, si se quiere, una interrupción, pero con la cual no se puede restablecer la continuidad, contrariamente al caso de la represión. El esp de una alucinación no tiene la estructura de lo reprimido.

Если мы будем различать два поля, как это подразумевает термин «форклюзия», то у нас будет две стороны. С одной стороны, бессознательное, в котором активны вытеснение и возврат вытесненного, с ретроактивными означающими в том же измерении истории. С другой стороны, мы имеем Х в реальном, форклюзированный, который не подчиняется законам, что означает, что он в некотором роде расположен как факт не-символизации. Это, если угодно, прерывание, но с которым нельзя восстановить непрерывность, в отличие от случая вытеснения. Esp (пространство) галлюцинации не имеет структуры вытесненного.

Oposición entre historia y real
Оппозиция между историей и реальным

La construcción de Freud en el caso del "hombre de los lobos" está principalmente basada en el concepto de castración. La castración implica una amenaza hacia el órgano genital, y Fretid plantea que es como si esta castración no hubiera existido jamás para el "hombre de
los lobos", que es como si hubiera sido restada de la apertura al ser, como si el inconsciente de este sujeto solo conociese la teoría sexual de la fase anal. Allí se funda la diferencia entre la historia en la que sucede el retorno de lo reprimido y lo real en tanto campo de lo que perdura fuera de la simbolización.

Конструкция Фрейда в случае «Человека-волка» основывается главным образом на понятии кастрации. Кастрация подразумевает угрозу генитальному органу, и Фрейд предполагает, что для «Человека-волка» эта кастрация как будто никогда не существовала, как будто она была исключена из открытости бытия, как будто бессознательное этого субъекта знало только сексуальную теорию анальной фазы. В этом заключается разница между историей, в которой происходит возврат вытесненного, и реальным как полем того, что остается вне символизации.

Del mismo modo en que teníamos la oposición entre la historia y lo real, la represión y la forclusión, acá tenemos un real separado de la palabra, que no espera nada de la palabra y que, dice Lacan, "habla solo". En esta expresión que Lacan pone en cursiva, está el solo al cual podemos dar ahora su valor. Se trata acá de un adjetivo que señala que no estamos en la historia, que no estamos en la histeria, sino que estamos por lo contrario del lado del solitario.

Так же, как у нас была оппозиция истории и реального, вытеснения и форклюзии, здесь мы имеем реальное, отделенное от речи, которое ничего не ждет от речи и которое, по словам Лакана,”cause tout seul”, «говорит само». В этом выражении, которое Лакан выделяет курсивом, содержится слово «само», которому мы теперь можем придать значение. Речь идет о прилагательном, которое указывает, что мы не находимся в истории, что мы не находимся в истерии, а, напротив, находимся на стороне одиночки.

Tenemos un real que habla solo, y Lacan incluso agrega algo en lo que podemos escuchar el murmullo del seminario El sinthome, a saber, que es un ruido en el cual se puede escuchar todo. De algún modo, lo simbólico está aquí en lo real, pero bajo una forma meramente sonora, como un sonido sin sentido, un murmullo precisamente, antes que se levanten construcciones que él autorizará, ya que permite escuchar todo.

У нас есть реальное, которое причиняет само, и Лакан даже добавляет кое-что, в чем мы можем услышать шум семинара «Синтом», а именно, что это шум, в котором можно услышать все. В некотором смысле, символическое здесь присутствует в реальном, но в чисто звуковой форме, как звук без смысла, шепот шум, прежде чем будут возведены конструкции, которые он разрешит, поскольку позволяет слышать все.

Esta experiencia de la alucinación no da testimonio de un significante que falta, a diferencia del conocido fenómeno del olvido del nombre analizado por Freud. Se trata, por el contrario, de una significación tan extraña que el sujeto no puede comunicársela al otro, particularmente al otro que está ahí a su lado, como lo había dicho la última vez respecto a la niñera, la querida Nania del "hombre de los lobos".

Этот опыт галлюцинации не свидетельствует об отсутствующем означающем, в отличие от известного феномена забывания имени, проанализированного Фрейдом. Напротив, речь идет об означивании, настолько странном, что субъект не может передать его другому, особенно тому, кто находится рядом с ним, как я уже говорил в прошлый раз в отношении няни, любимой Няни «Человека-волка».

Les voy a leer, por fin, este fragmento del episodio de la alucinación, página 374 de los Escritos.

Наконец, я зачитаю вам этот отрывок из эпизода о галлюцинации, страница 374 «Написанного».

El sujeto le cuenta en efecto [a Freud] que "cuando tenía cinco años, jugaba en el jardín al lado de su criada, y hacía muescas en la corteza de uno de esos nogales (cuyo papel en el sueño conocemos) [se trata del árbol en el cual aparecen los lobos en el conocido sueño del hombre de los lobos]. De pronto [hay aquí cierta ruptura temporal], notó con un terror imposible de expresar [ahí aparece el mutismo que padece el sujeto cuando surge lo real, y Lacan habla en su seminario de mutismo aterrado, aterrado acá como derivación del término terror] que se había seccionado el dedo meñique de la mano (¿derecha o izquierda? No lo sabe) y que ese dedo solo colgaba ya por la piel. No sentía ningún dolor, sino una gran ansiedad. No se animaba a decir nada a su criada que estaba a solo unos pasos de él [se expresa de manera psicológica el corte con el otro: se está en una dimensión en la que está suprimido el juego intersubjetivo]. Se dejó caer en un banco [le podemos dar todo su valor aquí a la expresión dejar caer] y permaneció así, incapaz de lanzar una mirada más a su dedo. Al fin se calmó, miró bien su dedo y- ¡fíjese nomás!- estaba totalmente indemne".

Субъект рассказывает [Фрейду], что «когда ему было пять лет, он играл в саду рядом со своей няней и делал надрезы на коре одного из тех ореховых деревьев (чья роль во сне нам известна) [речь идет о дереве, на котором появляются волки в известном сне Человека-волка]. Внезапно [здесь происходит некоторый временной разрыв], он, с невозможным для выражения ужасом, заметил [здесь появляется мутизм, от которого страдает субъект, когда возникает реальное, и Лакан в своем семинаре говорит о мутизме ужаса, ужас здесь как производная от термина «террор»], что его мизинец был отрезан (правой или левой руки? он не знает) и что этот палец висел только на коже. Он не чувствовал никакой боли, но испытывал сильную тревогу. Он не осмеливался ничего сказать своей служанке, которая находилась всего в нескольких шагах от него [психологически выражается разрыв с другим: он находится в измерении, в котором подавлена интерсубъективная игра]. Он опустился на скамейку [здесь мы можем придать все значение выражению “упал”] и оставался в таком положении, не в силах больше смотреть на свой палец. Наконец он успокоился, внимательно посмотрел на палец и — представьте себе! — он был совершенно невредим».

Lacan pone de relieve todos los elementos de este relato de Freud, e intenta también ubicar el sentimiento de extrañeza en que el sujeto está sumergido.

Лакан подчеркивает все элементы этого рассказа Фрейда и пытается также определить чувство странности, в которое погружен субъект.

Se trata de una construcción, está como "a distancia del material”. Pero digamos que se basa en la relación con el tiempo que se manifiesta en esta experiencia de la alucinación. Lacan acentúa el aspecto de discontinuidad temporal, acentúa el esp de un laps temporal y, por ende, el carácter de abismo temporal. Habla, página 374, de un "embudo temporal" en que el sujeto terminaría arrastrado para luego retornar, en un segundo tiempo, a lo que Lacan llama "la superficie del tiempo común". En definitiva, acentúa lo que llama el carácter extratemporal del sentimiento ligado para el sujeto a esta experiencia de la alucinación.

Речь идет о конструкции, которая находится как бы «на дистанции от материального». Но скажем, что она основана на отношении со временем, которое манифестирует в этом опыте галлюцинации. Лакан подчеркивает аспект временного разрыва, подчеркивает временной про-ляп и, следовательно, характер временной пропасти. На странице 374 он говорит о «временной воронке», в которую субъект оказывается втянут, а затем возвращается, во втором такте, к тому, что Лакан называет «поверхностью общего времени». В конечном счете, он подчеркивает то, что он называет вневременным характером чувства, связанного для субъекта с этим опытом галлюцинации.

Hay un tiempo que tiene que ser ubicado del lado de la historia. Se trata del tiempo no solo lógico, sino también del que se vive en la continuidad de la existencia, el tiempo continuo. Del otro lado, de lado de lo real, hay un extratiempo, el tiempo mismo de la interrupción del
flujo temporal.

Есть время, которое должно быть отнесено к истории. Речь идет не только о логическом времени, но и о времени, которое проживается в непрерывности существования, о непрерывном времени. С другой стороны, со стороны реального, существует вневременное время, время самой прерывности временнóго течения.

Lacan señala, página 375, que el "hombre de los lobos" piensa haber contado ya esta historia, lo que demostraría que este sujeto no logra ubicarla en el tiempo. En cambio ya había "contado varias veces el episodio de la compra hecha por un tío a petición suya de una navaja", y Lacan supone que el elemento ya contado viene de ahí. Dela misma manera, el nogal seguramente surja, en un segundo tiempo, del árbol donde se posan los lobos del sueño. A partir de ahí, vincula lo ya contado con lo ya visto, y trata de ubicar estos fenómenos en tanto fenómenos que yo llamaría de franja y que se deben a la irrupción de lo real del otro lado de la quebradura.

Лакан отмечает на странице 375, что «Человек-волк» думает, что уже рассказывал эту историю, что свидетельствует, что этот субъект не может расположить ее во времени. Вместе с тем он уже «несколько раз рассказывал об эпизоде, когда его дядя по его просьбе купил ему нож», и Лакан предполагает, что уже рассказанный элемент происходит оттуда. Точно так же ореховое дерево, вероятно, появляется на втором такте из дерева, на котором сидят волки из сна. Отсюда он связывает уже рассказанное с уже увиденным и пытается поместить эти феномены в категорию феноменов, которые я бы назвал «пограничными», и которые вызваны вторжением реального по ту сторону разлома.

Lacan precisa, página 376, que estos fenómenos son como "el eco imaginario [imaginario porque el sujeto puede decir que ya contó, que ya vio] que surge en respuesta a un punto de la realidad que pertenece al límite donde ha sido cercenado de lo simbólico". Es como si surgiera al límite de la forclusión. Es un fenómeno de franja, que desarrollará más tarde, de forma mucho más precisa, a partir del caso del "presidente Schreber".

Лакан уточняет на странице 376, что эти феномены подобны «воображаемому эху [воображаемому, потому что субъект может сказать, что он уже рассказал, что он уже видел], возникающему в ответ на точку реальности, которая принадлежит к границе, где она была отсечена от символического». Это как будто возникает на границе форклюзии. Это пограничный феномен, который он позже более точно разработает на примере случая «Президента Шребера».

Lacan distingue precisamente allí el sentimiento de realidad y el sentimiento de irrealidad, y opone los registros de la rememoración y de la reminiscencia, oposición que retoma en el seminario El sinthome.

Именно здесь Лакан проводит различие между чувством реальности и чувством нереальности, и противопоставляет друг другу регистры воспоминания и реминисценции, противопоставлению, к которому он возвращается в семинаре «Синтом».

El sentimiento de realidad surge cuando un recuerdo olvidado le vuelve al sujeto, quien piensa: así era. Cito a Lacan, página 376: IILo que hace que el [sentimiento de realidad] sea sentido como tal es que se produce en el interior del texto simbólico que constituye el registro de la rememoración". En nuestro pequeño esquema, tenemos entonces que ubicar la rememoración en la columna a la derecha. Hay rememoración cuando un elemento está en la articulación simbólica.

Чувство реальности возникает, когда забытое воспоминание возвращается к субъекту, который думает: так и было. Цитирую Лакана, страница 376: «То, что делает [чувство реальности] ощутимым как таковое, — это то, что оно возникает внутри символического текста, который составляет регистр воспоминания». В нашей небольшой схеме мы должны поместить воспоминание в правую колонку. Воспоминание возникает, когда элемент находится в символической артикуляции.

Por lo contrario, lo que Lacan llama reminiscencia, con su correlato de sentimiento de irrealidad, "responde a las formas inmemoriales que aparecen sobre el palimpsesto de lo imaginario". La expresión formas inmemoriales da a entender que estamos aquí en un registro distinto del registro de la memoria. Estamos al contrario en algo que ya está presente, que está allí solo.

Напротив, то, что Лакан называет реминисценцией, с сопутствующим ей чувством нереальности, «соответствует незапамятным формам, которые появляются на палимпсесте воображаемого». Выражение «незапамятные формы» подразумевает, что мы находимся здесь в регистре, отличном от регистра памяти. Мы, наоборот, находимся в чем-то, что уже присутствует, что существует само.

"[ ... ] formas inmemoriales que aparecen sobre el palimpsesto de lo imaginario", y Lacan agrega: "cuando el texto interrumpiéndose [es decir fuera de lo simbólico] deja al desnudo el soporte de la reminiscencia". El sostén de la reminiscencia significa exactamente que el sujeto no puede elaborar una verdad a partir de su experiencia.

«[...] незапамятные формы, которые появляются на палимпсесте воображаемого», и Лакан добавляет: «когда текст, прерываясь [то есть выходя за рамки символического], обнажает основу реминисценции». Основа реминисценции означает именно то, что субъект не может выработать истину на основе своего опыта.

¿Por qué usar el término "reminiscencia", con su tinte platónico? Porque Platón ubica justamente la reminiscencia en la relación con lo eterno, con lo que está fuera del tiempo. Como si viniese al desnudo, una vez despejado de las articulaciones simbólicas, lo extratemporal mismo. No es una rememoración, ya que no se logra restituir aquello de lo de que se trata, sino tan solo convocar el cambalache de anécdotas que se contaron o de sueños que se tuvieron. Hay en el fondo, desnudo, algo que no es ni una verdad ni una mentira, sino un real puro y simple.

Зачем использовать термин «реминисценция» с его платоновским оттенком? Затем, что Платон справедливо связывает реминисценцию именно с вечным, с тем, что находится вне времени. Как будто она обнажается, освобождаясь от символических связей, сама вневременность. Это не воспоминание, поскольку не удается восстановить то, о чем идет речь, а лишь собрать барахло рассказанных историй или увиденных снов. В глубине души есть нечто, что не является ни правдой, ни ложью, а чистым и простым реальным.

Los términos "rememoración" y "reminiscencia" me parecen encajar perfectamente en nuestro esquema, el primero a la derecha, el segundo a la izquierda. De hecho -se lo dije la última vez- son términos que traerá Lacan años más tarde, cuando trate de ubicar su invención de lo real en tanto respuesta sintomática a Freud.

Термины «воспоминание» и «реминисценция» мне кажутся идеально подходящими для нашей схемы: первый — справа, второй — слева. Фактически, я говорил вам об этом в прошлый раз, эти термины будут введены Лаканом много лет спустя, когда он попытается обосновать свое изобретение реального как симптоматический ответ Фрейду.

De la misma manera, Lacan distingue en su texto el esquizofrénico y el paranoico. Nos dice en la página 377 que para el esquizofrénico "todo lo simbólico es real". Significa que es como si todo lo simbólico estuviese fuera de la simbolización. Existe un nivel en que lo simbólico deja de tener sentido, deja de hacer historia. Lo simbólico está en el nivel del ruido en el cual todo se escucha. Se trata, si se quiere, de un colapso de las dos dimensiones, lo simbólico se derrumba sobre lo real.

Точно так же Лакан в своем тексте проводит различие между шизофреником и параноиком. На странице 377 он говорит нам, что для шизофреника «все символическое является реальным». Это означает, что все символическое как бы находится вне символизации. Существует уровень, на котором символическое теряет смысл, перестает создавать историю. Символическое находится на уровне шума, на котором все слышно. Речь идет, если угодно, о коллапсе двух измерений, символическое обрушивается на реальное.

En el paranoico, Lacan ubica en cambio la presencia de la retroacción, es decir, del mecanismo significante que habilita los giros históricos. Hay retroacción significante para el paranoico, de forma tal que los "fenómenos elementales solo son pre-significantes", ya están esperando el significante que los hará funcionar y permitirá la construcción de un delirio. El paranoico, precisamente porque en él se mantiene la relación con el Otro, obedece a las estructuras del inconsciente en tanto historia. Cuando Lacan dice que los fenómenos elementales solo son pre-significantes, quiere decir que estos fenómenos elementales no son un real en el sentido que él desarrolló. No están separados de lo simbólico, están presentes, como llamando un sentido por venir que les será dada por la conexión con otro significante.

В параноике Лакан, напротив, обнаруживает наличие ретроактивности, то есть означающего механизма, который делает возможными исторические повороты. Для параноика существует означающая ретроактивность, так что «элементарные феномены являются лишь пред-означающими», они уже ждут означающего, которое заставит их работать и позволит сконструировать бред. Параноик, именно потому что в нем сохраняется связь с Другим, подчиняется структурам бессознательного как истории. Когда Лакан говорит, что элементарные феномены являются лишь пред-означающими, он хочет сказать, что эти элементарные феномены не являются реальными в том смысле, в котором он это развил. Они не отделены от символического, они присутствуют, как бы призывая к будущему смыслу, который будет им дан через связь с другим означающим.

Este análisis de la alucinación desarrollado en la "Respuesta al comentario de Jean Hyppolíte sobre la Verneinung de Freud" es una de las cosas más fundamentales de la enseñanza de Lacan. La alucinación es uno de los conceptos fundamentales de su enseñanza.

Этот анализ галлюцинации, разработанный в «Ответе на комментарий Жана Ипполита о Verneinung Фрейда», является одним из самых фундаментальных моментов в учении Лакана. Галлюцинация — одно из основополагающих понятий его учения.

Está luego complementado con un análisis del acting out, en que vemos que lo que desempeña el papel de elemento restado en el ejemplo del caso del "hombre de los sesos frescos" es una relación oral. Se trata de este sujeto acosado por la cuestión del plagio que, al salir de la sesión, va a comer su plato favorito: sesos frescos. Lacan ubica ahí el surgimiento en lo real de lo que hay que suponer es una relación oral forcluida.

Затем он дополняет это анализом acting out, в котором мы видим, что роль изъятого элемента в примере с «Человеком со свежими мозгами» играют оральные отношения. Речь идет о субъекте, преследуемом вопросом о плагиате, который, выйдя с сеанса, идет есть свое любимое блюдо: свежие мозги. Лакан помещает здесь появление в реальности того, что, как следует предположить, является форклюзированными оральными отношениями.

Se trata, sin embargo, de algo desfasado en este texto en relación con la cuestión de la alucinación. Pues aunque el sujeto ignore de qué se trata en su compulsión, sigue igualmente ligado de todos los modos posibles a las articulaciones simbólicas del caso. El acting-out no llega, sin embargo, a tener la dimensión de la alucinación. Es una suerte de cuasi alucinación.

Однако в этом тексте речь идет о чем-то устаревшем в отношении вопроса галлюцинации. Ведь даже если субъект не знает, в чем заключается его компульсия, он все равно остается связанным всеми возможными способами с символическими артикуляциями этого случая. Однако acting-out не достигает масштабов галлюцинации. Это своего рода квази-галлюцинация.

Lacan termina su texto -démosle el peso que merece- rechazando la asimilación del análisis de las resistencias al análisis de las defensas. Vemos que lo que llama resistencia se ubica del lado derecho de nuestro esquema, del lado del inconsciente en tanto historia. La resistencia está entonces dentro de la cadena simbólica. En cambio, la defensa tiene más bien que ver con la orientación fundamental del sujeto hacia un elemento que no es significante. Se ubica por lo tanto del lado izquierdo del esquema.

Лакан заканчивает свой текст — давайте отдадим ему должное — отвергая ассимиляцию анализа сопротивлений с анализом защит. Мы видим, что то, что он называет сопротивлением, находится на правой стороне нашей схемы, со стороны бессознательного как истории. Сопротивление, таким образом, находится внутри символической цепи. Защита, напротив, имеет большее отношение к фундаментальной ориентации субъекта на элемент, который не является означающим. Она, следовательно, находится на левой стороне схемы.

De la misma manera, tenemos in fine la diferencia que Lacan establece en la época entre síntoma y pulsión. Los síntomas se construyen en la dimensión inconsciente histórica, cuando las pulsiones están del lado de la relación del sujeto con lo real.

Точно так же мы имеем в конечном итоге различие, которое Лакан устанавливает между симптомом и влечением. Симптомы конструируются в историческом бессознательном измерении, тогда как влечения находятся на стороне отношения субъекта с реальным.

Me doy cuenta de que ya agoté mi tiempo de hoy. Esto me permite remitirlos a la construcción de Lacan en el seminario El sinthome, y más precisamente al capítulo IX, capítulo clave llamado "De lo inconsciente a lo real". Lacan indica en este capítulo lo que espera de la cadena borromea, a saber, que viene, para él, al lugar de la metáfora freudiana de la energética. Se trata de desarrollar eso.

Я понимаю, что мое время на сегодня истекло. Это позволяет мне отправить вас к конструкции Лакана в семинаре «Синтом», а точнее к главе IX, ключевой главе под названием «От бессознательного к реальному». В этой главе Лакан указывает, что он ожидает от борромеевой цепи, а именно, что она, по его мнению, заменяет фрейдовскую энергетическую метафору. Речь идет о том, чтобы развить эту мысль.

También está en este capítulo la diferencia entre reminiscencia y rememoración, esta misma diferencia que ya vimos en la "Respuesta al comentario de Jean Hyppolite sobre la Verneinung de Freud". Lacan ubica en efecto la rememoración del lado de las redes significantes, de las cadenas que arman lo simbólico, pero acá deja la reminiscencia en blanco.

В этой главе также рассматривается разница между реминисценцией и вспоминанием, та же самая разница, которую мы уже видели в «Ответе на комментарий Жана Ипполита о Verneinung Фрейда». Лакан фактически помещает вспоминание на сторону означающей сети, цепочек, которые составляют символическое, но здесь оставляет реминисценцию нетронутой.

Advertirán, sin embargo, en la página 129 de El sinthome, que cuando dicta esta clase, Lacan aún no se anima a hablar del inconsciente en tanto real. Coloca por lo contrario el inconsciente como lo hacía antaño, del lado derecho de nuestro esquema. No lo llama inconsciente historia, sino inconsciente saber, un inconsciente que quedó unido al par mínimo de los significantes, S1-S2, un inconsciente en tanto interpretado. Solo en un momento a posteriori llegará a plantear el inconsciente en tanto real, en una dimensión totalmente distinta a la del inconsciente en tanto historia.

Однако на странице 129 «Синтома» можно заметить, что, читая этот курс, Лакан еще не решается говорить о бессознательном как реальном. Напротив, он помещает бессознательное, как и раньше, в правой части нашей схемы. Он называет его не историческим бессознательным, а бессознательным знанием, бессознательным, которое осталось связанным с минимальной парой означающих S1-S2, бессознательным в качестве интерпретируемого. Только позже он придет к представлению о бессознательном как реальном, в измерении, совершенно отличном от бессознательного как исторического.

Justamente porque se puede considerar el inconsciente en tanto real, en el último texto de los Otros escritos Lacan define el análisis a través de la satisfacción que le trae al sujeto. Puesto que ya no queda ninguna otra cosa a partir del momento en que se minimizó el aspecto comunicacional y transferencial del análisis.

Именно потому, что бессознательное можно считать реальным, в последнем тексте «Другого Написанного» Лакан определяет анализ через удовлетворение, которое он приносит субъекту. Поскольку с момента минимизации коммуникационного и переносного аспектов анализа больше ничего не осталось.

El primer Lacan podría hablar de la satisfacción de cada uno integrada en la satisfacción de todos. Pues bien, hoy en día nos parece frívolo y artificial, al leer su pequeño texto sobre el esp de un laps. Del inconsciente de la verdad mentirosa, digamos que es una elucubración de saber, o como lo decía Lacan en el seminario Aun, una elucubración de saber sobre lalengua, en la medida en que la lengua es la cadena simbólica, con sus tres dimensiones, reducida a lo real, al ruido que hace, en el que se puede escuchar todo. En esta medida el inconsciente transferencial, aquel que se elabora en un análisis, es una elucubración de saber sobre lo real.

Первый Лакан мог говорить об удовлетворении каждого, интегрированном в удовлетворение всех. Однако сегодня, читая его небольшой текст об el esp de un laps, нам это кажется легкомысленным и искусственным. О бессознательном лживой правды, скажем, что это размышление о знании, или, как говорил Лакан в семинаре «Еще», размышление о знании о языке, в той мере, в какой язык является символической цепочкой с ее тремя измерениями, сведенной к реальному, к шуму, который она издает, в котором можно услышать все. В этой мере переносное бессознательное, которое вырабатывается в анализе, является размышлением о знании о реальном.

Terminé. La semana que viene nos vemos en el anfiteatro T. Adiós.

Я закончил. Увидимся на следующей неделе в амфитеатре T. До свидания.