15 décembre 2004

V – Nomination

Именование

1. Sens et réel

Смысл и реальное

Sentiment du réel

Ощущение Реального

Je voudrais - au conditionnel - je voudrais arriver à ne pas être compris. C'est un Wunsch, un désir qui ne se réalise qu'en rêve.

Мне бы хотелось — в условном наклонении — хотелось бы добиться того, чтобы не быть понятым. Это Wunsch, желание, которое сбывается только во сне.

Ça ne se réalise pas jusqu'à présent dans le fait, parce que se faire comprendre, c'est mon talent ; et c'est ce qui fait que vous êtes là, encore si nombreux.

На практике до сих пор этого не случалось, потому что дать понять себя — это мой талант; и именно поэтому многие из вас все еще здесь.

À force de me laisser posséder par Lacan, j'en viens à désirer que vous soyez absents . C'est ce que Lacan répète, appète, tout au long de son Séminaire du Sinthome: qu'il n'y ait plus personne, ou en tout cas moins !

Поскольку я позволил себе быть одержимым Лаканом, я начинаю желать, чтобы вы отсутствовали. Это то, что Лакан повторяет и повторяет на протяжении всего Семинара "Синтом": чтобы больше никого не осталось, или, по крайней мере, было меньше!

Il se met en scène, dans son Séminaire, il se met en scène comme quelqu'un qui soupire, bien qu'il ait nommé un de ses Séminaires de ... Ou pire, pour démentir le soupir.

Он выводит себя на сцену, в своем Семинаре, он предстает на сцене как кто-то, кто вздыхает, хотя он назвал один из своих Семинаров ... "Или хуже" (Ou pire), чтобы уличить во вздохах.

Mais enfin, il finit dans son Séminaire par soupirer, soupirer qu'on le suive, c'est-à-dire qu'il offre assez pour qu'on s'identifie à ce qu'il dit.

Но, наконец, он заканчивает свой Семинар вздохом, вздыхает о том, что мы последуем за ним, то есть, что он предлагает достаточно, чтобы идентифицироваться с тем, что он говорит.

C'est une faute. C'est une faute au regard de ce qu'énonce un analysant. Et la pulsation de ce Séminaire du symptôme est donnée par Lacan : Si on parlait vrai, on parlerait sans qu'il y ait d'autre public que un. Comment arriver à ça, à vider le nombre, à ne rien dire, que ce qui soit si singulier: plus personne ne puisse suivre !

Это ошибка. Это ошибка с точки зрения того, что высказывает анализант. И импульс этого Семинара о симптоме задан Лаканом: если бы мы говорили истинно, то мы бы говорили без того, чтобы былы бы какая-то другая публика, нежели, чем один, без какой-либо публики. Как достигнуть этого, опустошить число, ничего не сказать, что было бы столь сингулярным: больше никто не мог бы следовать!

Moi, mon talent, depuis des années, c'est de vous faire croire que Lacan peut être compris. Et il m'apparaît, enfin, pas trop tôt, que être compris est une impasse, au regard de ce que Lacan, lui, a réussi : à ne pas se faire comprendre, à rester insaisissable. À rester insaisissable tout en conceptualisant à mort.

Что касается меня, мой талант на протяжении многих лет заключался в том, чтобы заставить вас поверить в то, что Лакан может быть понят. И вот, наконец, меня осеняет, не сразу, что быть понятым — это тупик по сравнению с тем, чего добился сам Лакан: не дать понять себя, оставаться неуловимым. Оставаться неуловимым, концептуализируя до смерти.

J'admire, j'admire que lui arrive à conceptualiser sans se faire comprendre.

Я восхищаюсь, я восхищаюсь, что ему удается концептуализировать, не давая себя понять.

Et ça permet de donner l'idée ou au moins le sentiment du réel, l'idée du réel.

И это позволяет дать представление или, по крайней мере, ощущение Реального, идею Реального.

Cette idée est un sentiment, le sentiment que celui qui parle est en rapport avec quelque chose qui élude ce qui peut se comprendre, et aussi bien ce qui peut s'évaluer.

Эта идея — чувство, ощущение, что тот, кто говорит, связан с чем-то, что ускользает от того, что может пониматься, а также от того, что может измеряться.

Et Lacan est arrivé à donner le sentiment, tout en enseignant, que chacun de ceux qui l'écoutent est en rapport avec quelque chose qui élude ce qui peut se comprendre.

И Лакану удалось, уча, создать ощущение, что каждый, кто его слушает, находится в связи с чем-то, что ускользает от того, что может пониматься.

Et il a donné un nom à ce qui élude ce qui peut se comprendre, le nom de réel. Et ce nom il l'a donné en donnant simultanément le nom de l'imaginaire et celui du symbolique.

И он дал имя тому, что ускользает от того, что может пониматься, имя Реального. И это имя, он его дал, одновременно дав имя Воображаемому и Символическому.

Donner des noms, nommer, voilà l'acte, l'acte par excellence. L'acte par excellence c'est nommer. Ce que j'ai appelé le dernier enseignement de Lacan, celui qui s'ouvre après ce Séminaire Encore, ce dernier enseignement tourne autour de l'acte, de la nomination.

Давать имена, именовать, вот акт, акт par excellence (по преимуществу). Акт par excellence — это именовать. То, что я назвал последним учением Лакана, тем, которое открывается после Семинара "Еще", это последнее учение вращается вокруг акта, вокруг именования.

Quand il aborde James Joyce, il nomme. Il nomme Joyce le Symptôme. C'est le titre de la conférence qu'il lui consacre et c'est aussi le titre de l'écrit que vous trouvez dans le recueil des Autres écrits, avant dernier.

Когда он затрагивает Джеймса Джойса, он именует. Он именует Джойса "Симптомом". Это название лекции, которую он посвящает ему, а также название писания, которое вы найдете в сборнике "Autres écrits", являющемся его предпоследней работой.

Au-delà de la communication

По ту сторону коммуникации

Ah ! nous n'abordons la nomination, qu'avec crainte et tremblement. Nommer est un acte divin. Et c'est par là que Lacan entre dans son Séminaire du Sinthome.

Ах! Мы подходим к именованию только со страхом и трепетом. Именовать — это божественный акт. И именно через него Лакан входит в свой Семинар "Синтом".

La création n'est dite divine, dit-il, seulement en ceci qu'elle se réfère à la nomination. Le mythe, le mythe judaïque veut que la nomination ait été proposée, offerte à l'homme. C'est à lui de dire le nom des animaux, des corps vivants, ceux du moins qui sont perceptibles car il n'a pas donné de nom, comme le relève Lacan, il n'a pas donné de nom à la bactérie.

Творение считается божественным, говорит он, только в той мере, в какой оно относится к именованию. Миф, иудейский миф, гласит, что именование было предложено, даровано человеку. Именно он должен произнести имена животных, живых тел, по крайней мере, тех, которые воспринимаемы, потому что он не дал имени, как отмечает Лакан, он не дал имени бактерии.

Dans quelle langue, le supposé nommé Adam a-t-il donné des noms ? Il n'a pu les donner, rêve Lacan, que dans la langue de l'Autre, dans la langue d'Ève, pour être compris.

На каком языке, предположительно нареченный Адамом, давал имена? Он мог их дать, фантазирует Лакан, только на языке Другого, на языке Евы, чтобы быть понятым.

Enfin, le rêve de Lacan a une raison, la raison, enfin, raison du rêve, il faut que je la dise, c'est d'être compris, c'est par là où on pèche, c'est d'être compris d'elle.

Наконец, у мечты Лакана есть, наконец, разумное основание мечты, нужно, чтобы я это сказал: именно быть понятым, — вот в чем мы грешим, — именно быть понятым ею (Евой).

Ça c'est un apologue, l'apologue de Lacan, par lequel il commence son Séminaire sur le sinthome. Mais enfin il n'en donne pas la morale. Ça me laisse le champ de vous en proposer une. Je ne le fais pas sans guillemets, sans précaution, qui me laisse la possibilité plus tard d'en proposer d'autres.

Это апология, апология Лакана, с которой он начинает свой Семинар о синтоме. Но в конце он не дает морали. Это оставляет мне поле предложить вам одну. Я делаю это без кавычек, без предосторожностей, что оставляет мне возможность позже предложить другие.

La morale de cette histoire -enfin, qui me vient aujourd'hui- c'est qu'il faut distinguer la nomination et la communication. J'y vois la porte qui ouvre sur le dernier enseignement de Lacan. Je vois cette porte-là, la distinction de la nomination de la communication.

Мораль этой истории — ну, которая пришла мне в голову сегодня — в том, что нужно различать именование и коммуникацию. Я вижу в этом дверь, открывающуюся в последнее учение Лакана. Я вижу эту дверь, различие между именованием и коммуникацией.

Ce dernier enseignement où Lacan lâche la main de Freud, et s'aventure au-delà. Et ça commence par la mise en question de l'évidence de la communication. Et c'est pourquoi Lacan soupire, dans son Séminaire, c'est pourquoi il ahane, pourquoi il tire un poids. Il obéit évidemment, il obéit à une routine qui veut qu'il enseigne, qu'il communique. Mais, enfin, ça n'a plus pour lui l'évidence que ça avait avant.

Это последнее учение, в котором Лакан отпускает руку Фрейда и продвигается по ту сторону. И это начинается с того, что ставится под сомнение очевидность коммуникации. И вот почему Лакан вздыхает на своем Семинаре, вот почему он ахает, почему он под гнетом. Он, разумеется, подчиняется, он подчиняется рутине (routine), которая требует, чтобы он учил, чтобы он коммуницировал. Но, наконец, для него это уже не так очевидно, как раньше.

Cette porte, cette porte est ouverte à la fin du Séminaire Encore, où il est dit - à distance- qu'il est généralement énoncé que le langage sert à la communication, moyennant quoi on peut s'entendre sur ce dont il s'agit, sur ce qu'on nomme la référence.

Эта дверь, эта дверь открывается в конце Семинара "Еще", он сказал — издалека — что он, как правило, высказывал, что язык служит коммуникации, посредством которой можно договориться о том, о чем идет речь, о том, что называют референцией.

C'est un fait qu'on se sert du langage pour ça, pour diriger l'autre vers ce dont il s'agit et pour qu'il le trouve. Mais, quand on aborde ce qui se dit par le langage comme moyen de communication, on fait passer au premier plan l'Autre à qui on s'adresse. Et il en va ainsi, éminemment, de l'enseignement.

Это факт, что мы используем язык именно для этого, чтобы направить другого к тому, о чем идет речь, и чтобы он нашел это. Но когда мы подходим к тому, что говорится с помощью языка, как к средству коммуникации, мы выдвигаем на первый план Другого, к которому обращаемся. И это в высшей степени относится к учению.

La communication implique la prédominance de l'Autre. Et c'est là-dessus qu'est fondé l'enseignement de Lacan avant que ne s'ouvre son dernier enseignement. Enfin, ce que nous construisons avec lui du schéma du graphe du désir, repose sur cette base- là : la communication.

Коммуникация подразумевает преобладание Другого. И именно на этом базировалось учение Лакана еще до начала его последнего учения. Наконец, то, что мы строим вместе с его схемой Графа желания, основывается на этой базе: коммуникации.

Quand nous parlons de la demande dans sa différence d'avec le désir, quand nous mettons au premier plan le vouloir dire, la finalité signifiante des formations de l'inconscient, nous prenons comme base, l'évidence de la communication.

Когда мы говорим о требовании в отличие от желания, когда мы ставим на первый план означающую завершенность образований бессознательного, мы берем за основу очевидность коммуникации.

Nous la généralisons, nous la radicalisons. Et de là, logiquement, nous élevons la stature de l'Autre, l'Autre à qui on s'adresse, l'Autre qui conditionne le langage que nous lui adressons. Et c'est pour ça que nous perdons nos repères dans le dernier enseignement de Lacan.

Мы обобщаем это, мы радикализуем это. И отсюда, логически, мы повышаем статус Другого, того Другого, к которому обращаются, того Другого, который обусловливает язык, на котором мы к нему обращаемся. И именно поэтому мы теряем наши ориентиры в последнем учении Лакана.

Une messe

Месса

Précisément parce qu'il met en question l'évidence de la communication, l'évidence du rapport à l'Autre. Et à la place de la communication, singulièrement, il met la nomination. Je l'écris pour que ça reste. Je l'écris sous forme de métaphore.

Именно потому, что он ставит под сомнение очевидность коммуникации, очевидность отношения с Другим. И вместо коммуникации, сингулярно, он ставит именование. Я это записываю, чтобы оно осталось. Я записываю это в форме метафоры.

Se centrer sur la nomination, selon Lacan, c'est sinon récuser, au moins différer le rapport à l'Autre, c'est se centrer sur le rapport au réel.

Сосредоточиться на именовании, по мнению Лакана, значит если не отвергнуть, то, по крайней мере, отложить отношение с Другим, это значит сосредоточиться на отношении к Реальному.

La nomination est distincte de la communication, et en ceci précisément que dans la nomination -je cite un dit de Lacan dans le Séminaire qui précède le Sinthome- en ceci que la nomination, c'est là que la parlote se noue au réel.

Именование отличается от коммуникации, и именно тем, что в именовании — я цитирую высказывание Лакана в Семинаре, предшествующем "Синтому", — именно в этом именовании болтовня связывается с Реальным.

Il ne s'agit pas de la parole; la parole, c'est ce dont Lacan a pris son départ dans son « Rapport de Rome », la parole à l'Autre, la parole qui vise l'Autre et qui vient de l'Autre.

Дело не в речи; речь — это то, что Лакан взял за отправную точку в своей «Римской речи», речь к Другому, речь, направленную на Другого и исходящую от Другого.

Et dieu sait, et après-coup, que cette relation autorise, favorise et après-coup dont elle foisonne…

И Бог знает, и по факту, что эти отношения санкционируют, поощряют и по факту, чем они изобилуют…

Tout ça se resserre, la rhétorique s'évanouit quand il s'agit, nûment de la nomination, où ce qu'on dit est supposé isoler ce qu'il y a. Nommer est établir un rapport, instaurer ce rapport entre le sens et le réel, non pas s'entendre avec l'Autre sur le sens, mais ajouter au réel quelque chose qui fait sens.

Все это сжимается, риторика исчезает, когда дело доходит непосредственно до именования, где то, что говорят, предполагается изолировать то, что имеется. Именовать — значит учредить отношения, установить эти отношения между смыслом и Реальным, не для того, чтобы согласиться с Другим по поводу смысла, но чтобы добавить к Реальному что-то, что создает смысл.

Et c'est ce que comporte la définition du sens que Lacan énonce dans son Séminaire R.S.I. qui précède le Séminaire du Sinthome. Le propre du sens, c'est qu'on y nomme quelque chose. Ça n'est pas qu'on se fait comprendre. Et à partir de là, à partir du fait qu'on nomme, il y a les choses dont on suppose qu'elles ne sont pas sans fondement dans le réel. On suppose, dit Lacan, qu'elles prennent leur assise du réel.

И это то, что включает в себя определение смысла, высказанное Лаканом в своем Семинаре R.S.I., который предшествует Семинару "Синтом". Свойство смысла именно в том, что там что-то именуют. Дело не в том, чтобы дать понять себя. И отсюда, из того факта именования, имеются вещи, которые, как предполагается, не лишены основания в Реальном. Предполагается,—- говорит Лакан, — что они берут свое основание, опору из Реального.

Bon, à partir de là, on y regarde à deux fois avant de nommer ! On s'aperçoit que de nommer quelque chose, c'est présumer qu'il y a un accord, une harmonie - et d'où venue ? - entre le symbolique et le réel.

Итак, исходя из этого, нужно дважды подумать, прежде чем именовать! Понятно, что именовать что-то — значит предположить, что существует согласие, гармония — и откуда это взялось? — между Символическим и Реальным.

Et pour fonder cet accord, on se trouve se rapporter à l'Autre, enfin, disons son nom, se rapporter à dieu, se rapporter au Nom-du-Père, dès qu'on parle ! Dès qu'on parle, on croit en dieu.

И чтобы учредить это согласие, мы находим себя в соотношении с Другим, наконец, назовем его имя, в соотношении себя с Богом, в соотношении себя с Именем Отца, как только заговорим! Как только мы заговорили, мы верим в Бога.

Ce que Lacan appelle le Nom-du- Père c'est ce dont la fonction radicale est de donner un nom aux choses, via un certain nombre de marionnettes, dont Adam.

То, что Лакан называет Именем Отца, — это то, чья радикальная функция состоит в том, чтобы давать имена вещам через некоторое количество марионеток, включая Адама.

Et c'est pourquoi avant de faire son Séminaire du Sinthome, Lacan explique le Nom-du-Père dans les termes suivants : à savoir que c'est le père qui donne le nom, c'est le père qui nomme les choses. Et nous les recevons, ces noms donnés aux choses, nous les recevons de lui et nous y croyons.

И именно поэтому, прежде чем провести свой Семинар "Синтом", Лакан объясняет Имя Отца следующим образом: а именно, что именно отец дает имя, именно отец дает имена вещам. И мы получаем их, эти имена, данные вещам, мы получаем их от него и мы верим в них.

Et dès lors que nous croyons au langage ou nous croyons à ce que le langage communique, nous disons la messe, nous célébrons une messe. Ah ! ça change le sens de l'enseignement, çà!

И как только мы верим в язык или верим в то, что язык сообщает, мы произносим мессу, мы служим мессу. Ах! Это меняет смысл учения, вот что!

2. L'artiste

Perspective ultime

Le ton que j'emploie depuis le début de cette année est orienté par là. Je prêche! C'est par là que je suis honnête.

Тон, который я использую с начала этого года, ориентирован этим. Я проповедую! Вот в чем я честен.

Dans le premier enseignement de Lacan, dans ce qui précède son dernier enseignement, le Nom-du-Père associe le signifié et le signifiant, en tant que point de capiton. Dans le dernier enseignement de Lacan, le Nom-du-Père associe le symbolique et le réel. Il désigne exactement l'effet du symbolique en tant qu'il apparaît, qu'il apparaîtrait dans le réel.

В первом учении Лакана и в том, что предшествовало его последнему учению, Имя Отца, связывает означаемое и означающее, как точка пристежки (point de capiton). В последнем учении Лакана Имя Отца связывает Символическое и Реальное. Оно обозначает именно эффект Символического в качестве того, как оно появляется, как оно проявилось бы в Реальном.

Et ce qu'on banalise en l'appelant l'interprétation c'est ça, un effet qui part du symbolique et dont on prie qu'il ait l'effet d'apparaître dans le réel.

И то, что мы упрощаем, называя это интерпретацией, заключается в том, что эффект, который начинается в Символическом и на который уповаем, имел эффект появления в Реальном.

La nomination, le dire ce qui est, ce qu'il y a, est une fonction distinguée dans lalangue. Alors, quand Lacan apporte lalangue, le concept de lalangue, à la fin de son Séminaire, dans son Séminaire Encore, il met en question l'évidence de la communication, car ce qu'il amène avec lalangue, c'est que ce qu'on dit sert à la jouissance, c'est là sa fonction propre et non pas la communication.

Именование, говорение о том, что есть, что имеется, — это отличительная функция языка. Поэтому, когда Лакан привносит лаланг (lalangue), концепцию лаланга, йазыка в конце своего Семинара, в Семинаре "Еще", он ставит под сомнение очевидность коммуникации, потому что с помощью йазыка он приходит к тому, что то, что «говорят» служит наслаждению, — это его сущностная функция, а не коммуникация

La psychanalyse, une psychanalyse est là pour faire croire que la langue (lalange) sert à la communication. Au moins, c'est de là qu'elle s'établit, c'est de là que la relation analytique s'instaure. Et on peut en faire la théorie qui, enfin, commence tout naturellement par la reconnaissance, qui module la communication en tant que reconnaissance.

Психоанализ, конкретный психоанализ здесь для того, чтобы заставить поверить, что язык служит коммуникации. По крайней мере, именно из этого она устанавливается, именно из этого устанавливаются аналитические отношения. И можно из этого создавать теорию, которая, наконец, начинается вполне естественно с признания, которое модулирует коммуникацию как признание.

Mais en réalité, au fur et à mesure que l'expérience se déroule, il apparaît, c'est-à-dire il devient de plus en plus évident, à mesure que l'analyste se tait, et il se tait ; son silence est là, qu'il le sache ou pas, le témoignage que la communication, enfin, n'est pas le fin mot de ce dont il s'agit. Son silence fait apparaître, dénude que dans ce qui se dit, la finalité n'est pas de communication, que la finalité est de jouissance de lalangue.

Но в действительности, со временем, и по мере того как разворачивается опыт, он проявляет, — то есть становится все более очевидным, по мере того как аналитик молчит, и он замолкает; его молчание — знает он об этом или нет — свидетельство о том, что коммуникация, в конце концов, не последнее слово о том, о чем идет речь. Его молчание позволяет выявить, обнажить, что в том, что говорится, финалом является не коммуникация, что финалом является наслаждение лалангом.

Alors, on fait tout pour l'oublier et vu du dernier enseignement de Lacan, c'est vraiment pour nous la perspective, une perspective ultime sur la psychanalyse. Il apparaît que on prend ses aises en réglant la psychanalyse sur le langage, c'est-à-dire sur les effets de sens qu'engendre, en effet, le langage, les insights, comme on les a appelés : qu'on éprouve la vérité et que cette vérité change.

Итак, мы делаем все, чтобы забыть об этом, и, как видно из последнего учения Лакана, это действительно перспектива для нас, окончательная перспектива психоанализа. Похоже, мы находим утешение, регулируя психоанализ языком, то есть на смысловых эффектах, которые действительно порождает язык, на инсайтах, как мы их назвали: на том, что мы переживаем истину и что эта истина меняется.

Le dernier enseignement de Lacan - comment dire ? - est plus réaliste, de ne pas se régler sur le langage mais sur lalangue, conçue comme une sécrétion d'un certain corps, et qui s'occupe moins des effets de sens qu'il y a que de ces effets qui sont affects.

Последнее учение Лакана — как бы это сказать? — более реалистично, регулируется не языком, а йазыком (лалангом), понимаемым как выделения некоторого тела, и который меньше озабочен эффектами смысла, чем этими эффектами, которые являются аффектами.

Allons-y encore pour une autre métaphore. Effet de sens, affect.

Давайте обратимся к другой метафоре. Эффект смысла, аффект.

Cette scission entre la langue (lalangue) et le langage, entre la communication et la nomination, entre l'effet de sens et l'affect, cette scission invalide l'hypothèse formulée en tant que telle dans le dernier chapitre du Séminaire Encore, cette hypothèse selon laquelle l'individu affecté est le même que le sujet d'un signifiant; enfin, invalide! met en question cette hypothèse; et donc indique que la psychanalyse est comme la promesse que l'affect est réductible à l'effet de sens.

Этот раскол (scission) между йазыком и языком, между коммуникацией и номинацией, между эффектом смысла и аффектом, этот раскол делает несостоятельной гипотезу, сформулированную как таковую в последней главе Семинара "Еще", гипотезу, согласно которой аффектированный индивид является тем же самым, что и субъект означающего; короче говоря, делает несостоятельной! Ставит под сомнение эту гипотезу; и таким образом указывает, что психоанализ подобен обещанию, что аффект сводим к эффекту смысла.

Suppléance

Заместительство

Ce que Lacan appelle le sinthome, ce qu'il nomme ainsi, parce que c'est ainsi qu'il commence; il commence par proposer un nom nouveau qui se trouve être la reproduction d'un nom ancien, mais enfin, tordu à sa façon; ce qu'il nomme le sinthome, c'est l'affect en tant qu'irréductible à l'effet de sens.

То, что Лакан называет синтомом, то, что он именует так, потому что именно так он начинает; он начинает с предложения нового имени, которое оказывается воспроизведением старого имени, словом, переиначенным на свой лад; то, что он называет синтомом, — это аффект, несводимый к эффекту смысла.

Et c'est à ce titre qu'il insère James Joyce dans son enseignement, au titre d'un sinthome rebelle à l'effet de sens, c'est-à-dire inanalysable.

И именно под этим титром он включает Джеймса Джойса в свое учение, под титром синтом, восстающего против эффекта смысла, то есть не поддающегося анализу.

Au fond, quelle est la différence du sinthome et du symptôme ? C'est que le sinthome désigne précisément ce qui du symptôme est rebelle à l'inconscient, ce qui du symptôme ne représente pas le sujet, ce qui du symptôme ne se prête à aucun effet de sens, enfin, qui délivrerait une révélation.

В чем, собственно, разница между синтомом и симптомом? В том, что синтом обозначает именно то, что в симптоме восстает против бессознательного, то, что в симптоме не представляет субъекта, то, что в симптоме не поддается никакому эффекту смысла, наконец, который мог бы разоблачить.

Les effets de sens, il y en a en veux-tu en voilà, presque automatiques, et là s'efface la représentation ; de telle sorte que on peut donner, me semble-t- il, cette valeur à ce que Lacan appelle dans son Séminaire du Sinthome, l'art, l'art de Joyce. Ce qu'il appelle l'art, c'est l'envers de la psychanalyse ; un envers qui n'est pas le discours du maître, un envers qui est le savoir-faire de l'artiste. Et donc ce qu'il appelle l'art, c'est un autre envers de la psychanalyse, un autre envers que le discours du maître. (журнал: Il appelle l'art un autre envers de la psychanalyse que celui du discours du maître.)

Эффекты смысла — их сколько хочешь, они в изобилии — почти автоматические, и репрезентация там стирается; так что, как мне кажется, можно придать эту ценность тому, что Лакан называет в своем Семинаре "Синтом" искусством, искусством Джойса. То, что он называет искусством, это изнанка психоанализа; изнанка, которая не является господским дискурсом, изнанка, которая — "ноу-хау" (savoir-faire) художника/артиста. И тогда то, что он называет искусством, это другая изнанка психоанализа, нежели другая изнанка господского дискурса.

Certes le sinthome – on peut le lire comme ça, tout s'y prête dans le Séminaire de Lacan – c'est une suppléance. Une suppléance de quoi ? c'est une suppléance du père et c'est une suppléance du phallus.

Là nous retrouvons nos marques.

Конечно, синтом — можно читать его именно так, в Семинаре Лакана все располагает к этому — это заместительство. Заместительство чего? Заместительство отца и заместительство фаллоса.

Здесь мы снова находим наши метки.

Une suppléance du père parce que le père était radicalement carent, enfin ce qu'il faut entendre sur le fond de la définition du père qui est là opérante, si je puis dire; que son père n'a pas assuré la conjonction du symbolique et du réel, et donc que les noms dont il dispose, manquent de référents ; d'où la destruction du langage à laquelle il procède, sa dissipation dans la langue (lalangue) qui elle-même perd son identité jusqu'à se fondre dans les langues. Suppléance du phallus que Lacan énonce de la façon la plus crue : Joyce, dit-il, avait la queue un peu lâche.

Заместительство отца, потому что отец был совершенно неполноценен, наконец, то, что нужно понимать на основе действующего здесь, если можно так выразиться, определения отца: его отец не обеспечил соединения Символического с Реальным, и поэтому имеющиеся в его распоряжении имена лишены референтов; отсюда разрушение языка, к которому он переходит, его растворение в лаланге, который сам теряет свою идентичность, пока не сольется с языками. Заместительство фаллоса, которую Лакан высказывает самым грубым образом: у Джойса, по его словам, конец был немного вялый.

Enfin, on peut lire le Séminaire du Sinthome à partir de là ; Lacan y invite aussi bien. Son art littéraire supplée à la tenue phallique.

Наконец, Семинар "Синтом" можно прочитать исходя из этого; Лакан также призывает к этому. Его литературное искусство замещает фаллическое облачение.

Comment procède le Séminaire du Sinthome ?

Как работает Семинар "Синтом"?

Il m'a paru en l'écrivant, qu'il procédait en trois temps. D'abord par ce que j'ai appelé "L'esprit des nœuds", enfin, en référence en sourdine à L'esprit des lois - évidemment ça n'est pas tout de suite perceptible. Ensuite en suivant la piste Joyce, trois leçons pour l'esprit des nœuds, trois leçons pour la piste Joyce et trois pour l'invention du réel ; avec comme dixième leçon un point de capiton, qui est l'accent mis sur l'ego de Joyce.

Когда я о нем писал, мне показалось, что он осуществлялся в три этапа. Сначала посредством того, что я назвал «Духом узлов», наконец, приглушенно отсылая к «Духу законов» — разумеется, это не сразу ощутимо. Затем, следуя по пути Джойса, три лекции по духу узлов, три лекции «По следам Джойса» и три лекции по разработке Реального; десятой лекцией является точка пристежки, в которой ставится акцент на эго Джойса.

L'esprit des nœuds, c'est essentiellement le rappel de la disjonction qui fonde le nœud, la disjonction du symbolique, du réel et de l'imaginaire. C'est-à-dire le rappel que l'homme est composite, que ce n'est pas une substance, que ça n'est pas un être qui tient au corps ; ça n'est pas un être aristotélicien.

«Дух узлов» — это, по существу, напоминание о разъединении, которое основывает узел, о разъединении Символического, Реального и Воображаемого. Иными словами, это напоминание о том, что человек составной, что он не субстанция, что он не существо, привязанное к телу; он не аристотелевское существо.

Composite veut d'abord dire qu'on opère avec un prisme. Le nœud, c'est un prisme, qui analyse et qui distingue l'individu et le sujet et qui met un point d'interrogation sur ce qui pour lui fait le réel et qui suppose que ce qui lui donne une substance, c'est le sinthome.

Разнородность значит, прежде всего, оперировать призмой. Узел — это призма, которая анализирует и отличает индивида и субъекта, и которая ставит вопросительный знак на том, что для него составляет Реальное, и которая предполагает, что то, что придает ему (субъекту) субстанцию, — это синтом.

Sur la piste de Joyce, ce qu'on rencontre d'abord c'est l'énigme, dans le Séminaire du Sinthome. C'est-à-dire un dit, dont on ne sait pas ce que ça veut dire. L'énigme comporte qu'il y a une certaine conjonction du symbolique et du réel qui se traduit dans l'imaginaire par la perplexité.

«По следам Джойса» в Семинаре "Синтом", то, с чем сталкиваемся прежде всего — это загадка. То есть некое выговаривание, значение которого неизвестно. Загадка подразумевает, что существует некоторое соединение Символического и Реального, которое переводится в Воображаемое, посредством озадаченности (perplexité).

C'est ce que j'essaye de produire en me prenant moi-même à rebrousse-poil, puisque mon talent propre, c'est de faire croire que la conjonction du symbolique et du réel, ça se lit dans l'imaginaire à livre ouvert.

Это то, что я пытаюсь произвести, гладя себя против шерсти, потому что мой собственный талант заключается в том, чтобы заставить людей поверить, что соединение Символического и Реального — ну, читается в Воображаемом, как в открытой книге.

Au fond l'énigme, on a toujours essayé, c'est ce que j'ai toujours essayé de dissoudre, pourtant c'est à ça que j'ai affaire pour que j'ai fait mon talent propre, de ne jamais vous amener d'énigme, sauf cette année, enfin, j'essaye, cette fois-ci.

По сути, это загадка, которую я всегда пытался разгадать, однако, это к тому, с чем я имею дело, так что я использовал свой собственный талант, чтобы никогда не приносить вам загадок, за исключением этого года, ну, я на этот раз пытаюсь.

Alors, c'est ça que Lacan rencontre dans Joyce d'abord, c'est son usage de l'énigme. Et c'est comme ça qu'il situe la psychanalyse, comme la réponse à une énigme. L'analyse, l'interprétation, qui fait croire que l'énigme a une réponse. Et c'est pourquoi, comme les plus doués s'en aperçoivent, c'est une réponse, comme le dit Lacan, spécialement conne. Elle est spécialement conne déjà de se proposer comme une réponse. On répond à l'énigme de la conjonction du symbolique et du réel en offrant la conjonction du symbolique et de l'imaginaire.

Вот с чем Лакан впервые сталкивается у Джойса прежде всего — именно с его использованием загадки. И именно так он размещает психоанализ — как ответ на загадку. Анализ, интерпретация, которая заставляет поверить, что у загадки есть ответ. И поэтому, как понимают самые одаренные, этот ответ, как говорит Лакан, особенно глуп. Он уже тем более глуп, что предлагает себя в качестве ответа. На загадку соединения Символического и Реального мы отвечаем, предлагая соединение Символического и Воображаемого.

Ça veut dire, on répond à l'énigme par un sens.

Это означает, что мы отвечаем на загадку через смысл.

La deuxième rencontre que fait Lacan sur la piste de Joyce, c'est la question qui laisse à cet état là : Joyce était-il fou ? Il sait bien quand il pose la question qu'elle est faite pour lui revenir à lui: Lacan était-il fou dans son dernier enseignement ?

Вторая встреча, которую Лакан совершает по следам Джойса, — это вопрос, который оставляет нас в таком состоянии: был ли Джойс безумен? Он хорошо знает, когда задает вопрос, который должен вернуться к нему: был ли Лакан безумен в своем последнем учении?

La folie de Joyce, c'est qu'il s'est senti appelé impérieusement, dit Lacan ; et il suffit de se sentir appelé à quelque chose, impérieusement, pour être fou !

Безумие Джойса в том, что он почувствовал себя настоятельно призванным, говорит Лакан; и достаточно почувствовать настоятельно призванным к чему-то, чтобы сойти с ума!

En ce qui concerne Joyce, quel est cet empire qui s'exerce sur lui? Ce n'est pas l'empire du père, carent ; ce n'est pas l'empire au sens du signifiant-maître, parce que l'empire du signifiant-maître ne vous appelle qu'à l'identification. Joyce c'est celui qui s'est senti appelé à autre chose qu'à s'identifier comme les autres.

Что касается Джойса, что это за воздействие над ним осуществляется? Это не воздействие отца, дефицитарное; это не воздействие в смысле господского означающего, потому что воздействие господского означающего лишь призывает вас к идентификации. Джойс — это тот, кто почувствовал себя призванным к чему-то иному, чем идентифицировать себя подобно другими.

Et, c'est pourquoi il s'est employé à valoriser son nom, son nom propre, mais aux dépens du père, c'est-à-dire à se valoriser dans sa singularité. Le nom propre ici, dit Lacan, fait tout ce qu'il peut pour se faire plus que le S1, plus que le signifiant du maître.

И поэтому он делал все возможное, чтобы усилить свое имя, свое собственное имя, но за счет отца, то есть, чтобы усилить себя в своей сингулярности. Собственное имя здесь, — говорит Лакан, — делает все, что только можно, чтобы сделаться больше, чем S1, больше, чем господское означающее.

Et ici, enfin, le nom propre, c'est autre chose que le S1. Il y a quelque chose dont Joyce s'est abstenu, c'est de faire école. C'est là aussi le sens de la cohorte qu'il a convoquée, des universitaires, de ceux qui sont après le déchiffrage de l'énigme, sans être le moins du monde les élèves de Joyce. Et il faut bien dire qu'en se confrontant à Joyce, Lacan tente de se dépouiller de ce que pour son péché il a fait, à savoir école – cohorte, ribambelle d'identifiés. Et moi-même, je me tiens là sur la limite, enfin, sur la limite où j'accompagne Lacan dans ce mouvement de se déprendre de ce qu'il a engendré.

И вот, имя собственное — нечто иное, чем S1. Есть кое-что, от чего Джойс воздерживался, — именно, чтобы создать школу. В этом же смысл когорты, призванной им, ученых, тех, кто после попытки расшифровки загадки, ни в коей мере не является учениками Джойса. И надо сказать, что, противопоставляя себя Джойсу, Лакан пытается лишить себя за то, что он сделал — за свой грех — а именно, школы — когорты, вереницы идентифицированных. И я сам стою там на краю, на краю, где я сопровождаю Лакана в этом движении, чтобы освободиться от того, что он породил.

Il a engendré en faisant de ses signifiants, en constatant que ses signifiants avaient cette valeur-là.

Он породил, создавая свои означающие, отмечая, что его означающие имеют эту ценность.

Et il rencontre, troisièmement, sur la piste de Joyce les paroles imposées, en prenant l'exemple du patient qui souffre des paroles imposées, patient de sa présentation qui souffre des échos des paroles et dont Joyce, lui, a su faire un art. Il y a démontré un savoir-faire, c'est-à-dire il a su le simuler, il a su se faire un artificier du symptôme, un homme de savoir-faire, un artiste.

И, в-третьих, он сталкивается «По следам Джойса» с навязанными словами, приведя в пример пациента, который страдает от навязанных слов, пациента из его презентации, который страдает от отголосков слов, и в том числе Джойса который сумел сделать искусство. Он там продемонстрировал ноу-хау (savoir-faire), то есть он знал, как это симулировать, он сумел сделать себя "искусствоподрывателем" (artificier) симптома, человеком ноу-хау, артистом/художником.

Et au fond c'est ça qui surgit, c'est ça la figure, s'il en a une, qui surgit du Séminaire du Sinthome, c'est celle de l'artiste.

И, по сути, это то, что возникает, вот фигура, если она там и есть, появившаяся в Семинаре "Синтом", то это фигура артиста/художника.

Est-ce que ça fait partie de la clinique, cette figure ?

Является ли эта фигура частью клиники?

Ego

Эго

Freud, lui, avait affaire avec l'hystérique dans ses différentes modalités. L'hystérique c'est le contraire de l'artiste. Elle se prête, l'hystérique, le sujet hystérique se prête à ce que l'analyste construise un langage offert au déchiffrage. Et c'est en quoi le sujet hystérique – je dis ses différentes modalités pour y inclure l'obsessionnel et toutes les variantes du névrosé - ce sujet permet la supposition de l'inconscient. C'est le sujet qui, irrésistiblement, dit Lacan, parle de son père et de sa mère ; et c'est à quoi Joyce fait forfait.

Сам Фрейд имел дело с истерией во всех ее разнообразных модальностях. Истерия — это противоположность артисту/художнику. Она поддается, истерия, истерический субъект поддается тому, что аналитик конструирует язык, предложенный для расшифровки. И вот в чем истерический субъект — я говорю "различные модальности", чтобы включить туда невроз навязчивых состояний и все варианты невроза, — этот субъект допускает предположение бессознательного. Это субъект, который, по словам Лакана, неудержимо говорит о своем отце и о своей матери; и это то, от чего отрекается Джойс.

Le névrosé attend d'être libéré de son symptôme, précisément parce qu'il ne parvient pas à en faire un sinthome. Et la différence du symptôme du névrosé, c'est qu'il veut dire quelque chose. Ici s'introduit la fonction de la croyance. Il n'y a pas besoin d'aller jusqu'à croire qu'il y a du savoir dans le réel ; on le laisse à l'analyste. Il suffit de croire qu'il y a du sens dans le réel, c'est-à-dire que le symptôme veut dire quelque chose. Et ça, c'est le contraire de l'art, c'est le contraire du savoir-faire.

Невротик ждет, чтобы быть освобожденным от своего симптома, именно потому, что ему не удается сделать из него синтом. И разница симптома невротика в том, что он хочет что-то сказать. Здесь вводится функция веры. Нет необходимости заходить так далеко, чтобы верить, что в Реальном имеется знание; это оставляем аналитику. Достаточно верить, что в Реальном имеется смысл, то есть, что симптом что-то значит. А это противоположно искусству, противоположно ноу-хау.

Certes, il y a un fondement à ce vouloir dire (vouloir-dire) du symptôme. Le fondement, c'est qu'il y a dès l'origine un rapport avec la langue (lalangue). La langue (Lalangue) pour chacun, souligne Lacan, est quelque chose qui est reçu et non pas appris. La langue (lalangue) c'est une passion, c'est souffert.

Конечно, такое значение "хотеть сказать" (vouloir-dire) симптома имеет под собой основание. В основе лежит то, что отношение с йазыком имеется с самого начала. Лаланг для каждого, подчеркивает Лакан, — это нечто полученное, а не изученное. Лаланг — это страсть, это выстрадано.

Il y a une rencontre entre la langue (lalangue) et le corps et de cette rencontre naissent des marques, qui sont des marques sur le corps. Ce que Lacan appelle le sinthome, c'est la consistance de ces marques. Et c'est en quoi il peut réduire le sinthome à être un événement de corps, quelque chose qui est arrivé au corps du fait de la langue (lalangue). Cette référence au corps, enfin, elle est inéliminable de l'inconscient.

Происходит встреча языка и тела, и из этой встречи рождаются метки, которые являются метками на теле. То, что Лакан называет синтомом, — это консистентность этих меток. И именно так он может свести синтом к тому, чтобы быть событием тела, к тому, что произошло с телом из-за лаланга. Эта ссылка на тело, она неустранима из бессознательного.

Et disons que c'est pourquoi le Séminaire du Sinthome se termine sur le rapport au corps spécifique à Joyce. Il se termine sur le statut de l'ego, narcissique sans doute, mais au sens où narcissisme veut dire que l'idée de soi comme corps a un poids qui est inéliminable, et en particulier qui n'est pas éliminable au nom de ce que le sujet représente un signifiant pour un autre.

И, скажем, именно поэтому Семинар "Синтом" заканчивается на отношении к телу, специфичному для Джойса. Он заканчивается на статусе эго, наверняка нарциссическом, но в том смысле, что нарциссизм означает, что представление себя как тела имеет вес, который неустраним и, в частности, который не является устранимым во имя того, что субъект репрезентирует одно означающее для другого.

Le rapport au corps, en tant que tel, c'est ça que veut dire la disjonction des trois ronds de ficelle, le rapport au corps n'a rien à faire avec quoi que ce soit qui permet de définir le sujet.

Отношение к телу как таковое — это то, что означает разъединение трех веревочных кругов; отношение к телу не имеет ничего общего с чем-либо, что позволяет определить субъект.

Qu'est-ce qui en donne le sentiment dans la langue (lalangue)?

Что вызывает это ощущение в лаланге?

Ah ! c'est à ça que je voudrais arriver, à l'illisible, à ce qu'on ne sache pas ce que ça veut dire. C'est à cette condition qu'on pourrait avoir le sentiment d'une jouissance propre au sinthome qui exclut le sens.

Ах! Вот к чему я бы хотел прийти — к нечитаемости, к тому, чтобы не знать, что это означает. Именно при этом условии можно было бы получить ощущение наслаждения, свойственное синтому, который исключает смысл.

L'analyse, au fond, l'analyse, elle, je l'ai déjà dit deux fois après Lacan, l'analyse recourt au sens ; pour résorber l'énigme du rapport du symbolique au réel, elle s'établit sur le rapport du symbolique à l'imaginaire.

Анализ, по сути, анализ, он, я уже дважды говорил, после Лакана анализ прибегает к смыслу; чтобы разрешить загадку отношения между Символическим и Реальным, он основывается на отношении между Символическим и Воображаемым.

C'est-à-dire, ça veut dire, là elle recourt au sens pour faire front à la jouissance énigmatique. Et par-là, elle ne fait que répercuter la dominance du Nom-du-Père, en même temps qu'elle permet d'apercevoir, de biais, que le Nom-du-Père, on peut s'en passer à condition de se référer à ces trois noms — le symbolique, l'imaginaire et le réel — dont Lacan a pu dire que c'était les vrais Nom-du-Père, que c'était les nominations ultimes dont dans notre opération, l'opération analytique, nous prenons notre référence.

То есть, это значит, здесь он (анализ) прибегает к смыслу, чтобы противостоять загадочному наслаждению. И тем самым он лишь передает господство Имени Отца, в то же время, позволяя нам косвенно увидеть, что Имя Отца, можно без него обойтись, при условии, если обратимся к этим трем именам — Символическому, Воображаемому и Реальному, — которые, как мог сказать Лакан, и были истинными Именами Отца, что они были окончательными наименованиями, от которых мы отталкиваемся в нашей операции, аналитической операции.

Bon.À l'année prochaine.

Хорошо.

Увидимся в следующем году.


Fin du Cours V de Jacques-Alain Miller du 15 décembre 2004.

Рабочий перевод Ольги Ким. Редакция Ирина Север, Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова