Что мы называем «событием тела»?
Даниэль Руа
Даниэль Руа
Это выражение «событие тела» как определение симптома встречается в тексте под названием «Джойс симптом», который Лакан подготовил для включения в «Материалы 5го Международного Симпозиума по Джойсу» в 1975 году. Вот этот отрывок: «Давайте оставим симптом как он есть: событие тела, связанное с: «он имеет его, он имеет его из воздуха-напева (air), он напевает-ареал (aire), из он имеет его / у него оно, у него оно из воз-духа, у него воздух-блуждает-ареал из него, у него оно». Оно поется время от времени и Джойс не лишает себя этого» [1]. Почему Лакан просит нас «оставить симптом как он есть»? На самом простом уровне это понимается как рекомендация не отделять симптом в его бытии (être) от его «имения» (avoir) в теле, что и характеризует человека: не держится ли, таким образом, тело за счет симптома? И симптом: не стоит ли тогда его больше не рассматривать без его «зацепки» за тело?
Разве первый ответ на эти вопросы не включен в саму фразу? Фактически, Лакан отмечает, что симптом «он поется время от времени» на манер вне-смысла детской ритурнели. В великой обсессии «Человека с крысами», в телесных симптомах Доры и первых «фрейдовских» истеричках, в навязчивых действиях «Человека с волками», в фобии лошадей маленького Ганса, могли бы мы, следовательно, услышать «маленькую песенку», которая является костью? Мне кажется, что здесь Лакан предлагает нам, как аналитикам, освободиться от апелляции к смыслу, производимому цепочкой означающих как таковой, чтобы приветствовать наслаждение-смыслом (joui-sens) симптома как маленькой ритурнели говорящего тела, воздуха-напева в ухе, который настаивает без причины, но не без резонансов, воздух-напев (air), который создает наше пространство-ареал (aire) (наше место) и наше «блуждает» (наше блуждание). Маленькая песенка, которая направляет наше существование.
Какое тело?
Если мы начнем с тела, к которому Лакан подходит совершенно обновленным способом в этом тексте, современном семинару «Синтом»: Книга XXIII [2], то нас поразит утверждение, многократно повторяющееся в этом тексте, что «человек имеет одно тело и только одно», но повторение опирается на внеположенность речи (parole) письму (écriture), эффективность которого Лакан демонстрирует в этой фразе, используя форму фонетического письма («Человек (LОМ)**, Человек в основе, Человек имеет одно тело и только одно» [3]). На самом деле, он действует здесь путем дробления смысла, буквально подрывая нашу склонность понимать эту фразу и тем самым превращая её в банальность. Высказывая эту фразу, Лакан реализует в акте то, что он говорит, он создает «событие тела», то есть событие дискурса, которое в то же время является событием наслаждения, заставляя его совершить «скачок смысла» (bond du sens) [4], который здесь противопоставляется «здравому смыслу» (bon sens) — с использованием тех же слов. Тем самым он предлагает модель интерпретации: с помощью тех же старых слов, немного скомкав их, проявить их ценность наслаждения (смыслом) (joui-sens)***. Он достигает этого, потому что ему удается связать воедино созданное им на протяжении всего своего учения, а именно, конструкцию из трех тел, принадлежащих «трём порядкам»: воображаемому, символическому и реальному, как наслаждение смыслом (sens-jouit) в отношении тела. Фраза в этом тексте сводит их вместе, чтобы позволить расслышать, что у человека только одно тело: об этом, по его словам, свидетельствует «тот факт, что он болтает, чтобы печься о сфере, из которой «делается эскабо» [5]. Здесь для нас очень важно уловить эту настойчивость Лакана по следующей причине: то, что он определяет как симптом, — это происходящее с этим телом (событие), и у Человека (LОМ) есть только оно, это одно тело (un-corps), и он не имеет других ресурсов, кроме этого, чтобы узнать себя в том, что с ним происходит.
На вопрос «Что с тобой?», который служит субъекту для «формального вопрошания самого себя», но который прокладывает нам дорогу, есть только один ответ: «У меня...». Давайте проиллюстрируем это просто: что с тобой, когда ты плачешь, кричишь, обижаешься, тревожишься...? На это субъект может ответить только феноменом воображаемого тела (анатомического, физиологического) или феноменом символического тела (ментальности, психики) или в феноменом, зависящим от реального тела (пересекающего его, при столкновении с чем он не может ничего об этом сказать), то есть он отвечает знанием, почерпнутым из текущих дискурсов, а если он находится в анализе, он отвечает бессознательным. Эти различные феномены тела регистрируются как «события тела» только постольку, поскольку они случаются с телом, которое человек имеет как одно. Схваченные другими дискурсами, которые управляют ими (этими феноменами), они не могут обрести свою ценность события. Это события без Другого, в качестве того, как они сказываются в лечении, потому что именно в этом высказывании, в один миг проясняется их ценность наслаждения. Именно в той мере, в какой они сказываются, для говорящего и для аналитика регистрируется «телесные показатели» [6], которые насмехаются над субъектом без его ведома: именно истерический субъект заставляет уловить это, она/он, которая/ый размещает этот симптом в другом, воспринимает его в другом теле. Но это составляет её/его драму, поскольку она/он таким образом стремится извлечь себя из того, что в конце учения Лакану кажется единственным пределом, с которым приходится иметь дело человеку, его телом — пределом, которого также является его единственной ответственностью.
Три опыта тела
1. «Сфера» или эффекты языка на воображаемом теле
Сфера — это то, до чего Лакан редуцирует воображаемое тело в конце своего учения, это тело, которое на «Стадии зеркала» призвано идентифицировать себя как единство (unité), образ, в котором человек узнает себя и в котором он видим другим, который его приветствует. Но в самом этом действии, там, где образ объединяет куски тела влечения, до тех пор разрозненные, этот образ, воображаемое тело, похищает его бытие и оставляет его для всех воображаемых зацепок (соперничества, ревности, конкуренции). Таким образом, когда тело конституируется как образ, оно не существует более как живое тело — вот, о чём говорит стадия зеркала — и метка живого вписывается в это тело как нехватка, обозначенная Лаканом как воображаемый фаллос. Субъективные эффекты языка на воображаемой консистентности (плотности) тела оказываются двойственными: с одной стороны, нарциссизм — фрейдовский термин, который Лакан заменит термином «обожание», с другой стороны — все термины, которые в языке обозначают то, чего не хватает образу, чтобы быть завершенным: «дефект», «повреждение», но это может доходить и до дыры в этой консистентности, путем заимствования анатомических отверстий. Итак, два эффекта языка на воображаемом теле: 1) обожание тела; 2) нехватка во всех её воображаемых формах.
То, чего не хватает, регистрируется не просто как «меньше» (в минусе), а при случае, как «в избытке» (в плюсе). Итак, мы можем добавить третий эффект: 3) то, что составляет пятно, физическое пятно или моральное пятно.
2. Эффекты языка на теле, отмеченном Символическим
В своей основе это тело, умерщвленное языком, в котором субъект представлен означающим для другого означающего; это тело древнего захоронения, окруженное различными объектами потребления и обмена, даже другими телами, которыми он имел право наслаждаться. Отметим здесь, что эти объекты наслаждения никоим образом не устанавливают наслаждение как абсолютное, а, напротив, как ограниченное, лимитированное: «вот каков возможный диапазон наслаждений для человека, даже будь он самым могущественным из всех людей!». В этой перспективе, перспективе тела, отмеченного языком, отметка живого — это отметка разделения, которая поражает субъекта в его жизни и даже по ту сторону его смерти, разделение между возможностью его желания и его наслаждениями, с одной стороны, и реальным, которое невозможно определить, с другой. «Тело, если относиться к этому серьезно, — это прежде всего то, что может нести собственную отметку, соответствующую его расположению (ranger) в последовательности означающих» [7]. Эта отметка, символический фаллос, обозначает эффект на теле этого инкорпорирования (incorporation) тела символического. Это одновременно отрицание и локализация наслаждения, и «нет» наслаждению — эффект кастрации — и «имя» — единичная черта (trait unaire). Но в живом теле есть что-то, что не поддается отрицанию, что-то, что не позволяет догнать себя этим «сказанным как нет» (dire que non) и отсюда, в ответ создает дыру в Символическом, дыру в знании, «дыру, которую невозможно познать» [8] — сексуальное.
Два эффекта языка на теле от этого символического умерщвления: 1) Отметка, герб, ожог раскаленным утюгом, которые могут произвести именование; 2) Эффект дыры, который субъективно регистрируется как загадка, по сути загадка сексуального.
Но Ж.-А. Миллер научил нас распознавать эффект воздействия на живое тело совсем одного означающего (signifiant tout seul), которое изолируется в режиме речи, отдающей предпочтение бессмысленному (non-sens), отсутствию смысла (les riens de sens): в сновидениях, ляпсусах, экивоках означающих, то есть всех провалах дискурса. Именно в них «субъект может заметить, что бессознательное — оно его», иначе он продолжал бы думать, что оно исходит от Другого, что является обычным состоянием любого, кто приходит к психоаналитику. Именно это знание, это бессознательное — которое не является ни знанием законов союза и родственных связей, ни господствующих означающих — «аффектирует существующее только в речи тело существа, чтобы фрагментировать его наслаждение, отрезать его от наслаждения до получения обрезков, из которых я создаю объект маленькое (а), а-причины, перв-а-причины его желания» [9]. Речь идет о телесных эффектах означающего, более не умерщвляющих, но эффектах наслаждения, действии «корпоризации» [10] языка, в качестве того, что аффектирует живое тело. Следовательно, существует третий телесный эффект языка: 3) аффект, существенный для постижения актуальной клиники.
Именно в этот поворотный момент своего учения Лакан конденсирует эти три телесных эффекта языка в его символическом измерении с помощью глагола «jaspiner» (щебетать), который во французском языке означает болтать. Это чистое наслаждение языком в его материальности, в его «лае», потому что «щебетание» происходит от слова «japper», обозначающего тявканье собаки!
Не позволяя себе ни идентифицироваться с отметками означающего, в том виде, в котором оно циркулирует в этом «щебетании», ни быть схваченным его измерением кажимости, субъект остается отдан объектам влечения, которые приходят на это место: вот он в центре всеобщего обозрения или осмеянный за спиной, он заставит себя сожрать или отбросить как мусор. Нет больше возможности переступить порог колледжа или старшей школы, это тело больше не может поселиться в этом пространстве, сотканном из отметок означающих, и оно выбрасывается из этого места.
3. Здесь следует сказать об этих крошках наслаждения, об этих кусочках реального, об этих осколках тел, которые являются объектами (а). Фактически они являются продуктом этого «щебетания, чтобы иметь дело со сферой», которое составляет опыт анализа. Взятые из наслаждения тела при встрече с требованием Другого языка — следовательно, вышедшие из объектов влечения — они локализуют, преломляют это наслаждение в продолжениях себя: объектах, вызывающих желание — драгоценных объектах, скрытых в сердце фантазма анализанта, но также и в объектах прибавочного наслаждения, которые усиливают удовольствие, испытываемое телом, которое у нас есть. Затем эти объекты обозначают «реальное тела», поскольку они проникают в воображаемую сферу и щебетание означающего. Эффекты этих «реальных» объектов на теле выражаются: 1) как «то, что невозможно выносить», как «то, с чем сталкиваешься», «то, что не может высказаться»; 2) как то, что падает, что отвергнуто или то, что возникает из дыры, то, что возвращается; 3) но также и в шифровании языка средствами влечений тела: оральном, анальном, скопическом шифровании, обращаясь к языку, как мы слышим его в детстве (совсем маленькими детьми).
Сделаться эскабо
Сначала тело рассматривается Лаканом как расчлененное и объединенное в качестве воображаемого тела, затем оно представляется как символическое тело, отмеченное языком, которое распределяет наслаждения и делает их опорой отметок, конденсаторов наслаждения, чтобы, наконец, проявиться как реальное тела, расчлененного «тупым» (bête) ударом языка. Что побуждает Лакана сказать, что это язык травмирует тело, поскольку он налагает на него эту работу шифрования, финалом которой станет формирование фаллического наслаждения, обозначающего в конце учения Лакана также наслаждение речью, наслаждение через сублимацию и прибавочное наслаждение [11]. Это наслаждение, которое проявляется вне тела в смысле «вне» «сферы» воображаемого тела, тем не менее, формирует тело существа говорящего в качестве того, что создано из наслаждающейся субстанции.
Таким образом, тело, «которое человек имеет», в своей основе является телом, которое «наслаждается само собой» (se jouit), которое наслаждается всеми этими средствами — речью, объектами прибавочного наслаждения и сублимации. Лакан даст имя этому телу, состоящему из наслаждающейся субстанции — телу, которое не действует ни в протяженной субстанции, ни в мыслящей субстанции, телу, которое вне-существует (ex-siste) в физическом и психическом пространствах. Тело, которое не поддерживается ни «я существую ...», ни «я думаю», но «наслаждается». Имя, данное Лаканом этому одному телу (un-corps), — эскабо, телу, благодаря которому каждый считает себя красивым, которое для каждого служит не только пьедесталом, но также и поводом для падений. Таким образом, эскабо — это само состояние существа, которое говорит, Человека (LOM), у которого нет другого бытия, кроме тела, которое он имеет как (одно) тело, «одно» здесь обозначает наслаждение Одного, поддерживающее это эскабо.
Это равновесие — одновременно прочное и хрупкое, на что указывает фраза, которая здесь служит компасом: «он щебечет, чтобы иметь дело со сферой, из которой делается эскабо».
Оно прочное и охотно выдается за «черты характера», за «личность», то есть привычки, способы наслаждения.
Оно хрупкое, потому, что эскабо покоится на узле, который для субъекта образовался благодаря маленькому счастливому совпадению, случайным образом между лоскутным одеялом образов (patchwork d'images), обрывками дискурса и крошками наслаждения.
Это симптоматический узел содержит в своей сердцевине саму случайность присутствия субъекта в мире, случайность, которая приобрела абсолютную ценность наслаждения (меланхолик сталкивается без посредничества с этой отметкой, которая проделывает дыру) и с которой сочленяется бессознательное желание. Это то, что истеричка расшифровывает в отношении тела другого/другой. В симптоме, воздействующем на другое тело, она читает показатель ценности наслаждения, доставляющего желание как нехватку. Она одинаково хорошо читает это в Другом, в дискурсе господина, истину которого, как расщепленного субъекта, она раскрывает.
Итак, симптом — это событие, которое аффектирует это тело, которое аффектирует эскабо и демонстрирует его структуру, его логику. Именно в этом смысле Лакан говорит о Джойсе, говоря, что он «является симптомо-логией» (symptomato-logie); фактически, в своем письме и в своей жизни он актуализирует логику симптома, «делая обход своего резерва» эскабо, делая из этого пьедестал.
Этот симптом лежит в основе новой клиники, которая заключается в телесных эффектах языка, эффектах, производимых в воображаемой консистентности тела, в его символической структуре, в его эпифаниях реального. Эти симптомы, которые мы называем новыми, должны быть сконструированы в процессе лечения как события тела наслаждения, которые являются единственными истинными событиями в жизни, в жизни человека.
Психоанализ тогда определяется как диспозитив, который позволяет вам делать из того, что предопределяет вас 1) что-то, «что случается с вами», как если бы вы это выбрали, 2) превращать происходящее с вами в симптом 3) как событие тела, когда во время аналитического сеанса актуализируется сказанное, которое «укушено» наслаждением. Это событие, таким образом случайное, поскольку оно создает узел между сказанным и наслаждением, чтобы «сделаться эскабо»: так Лакан заканчивает свою фразу. Сделаться эскабо из тела наслаждения в его воображаемой консистентности, его символической дыре и их прибавочном наслаждении — значит дать себе шанс на «скабострацию» (scabeaustration), кастрацию эскабо, использовать ее правильно, чтобы научиться использовать воображаемую консистентность, символическую дыру и их прибавочное наслаждение.
Cсылки
[1] Lacan J., Autres écrits, Paris, Seuil, 2001, p. 569.
[2] Lacan J., Le séminaire, Livre XXIII, Le sinthome, Paris, Seuil, 2005.
[3] Ibid., p. 565.
[4] Ibid., p. 566.
[5] Ibid., p. 565.
[6] Lacan, J. Le Séminaire, livre XVI, D'un Autre à L'autre, Paris, Seuil, 2006, p. 371.
[7] Lacan J. «Radiophonie», Autres écrits, Paris, Seuil, pp. 408-409.
[8] Lacan J., Le Séminaire Livre XXI, RSI, leçon du 8 avril 1975, Ornicar n° 5, dec-janv 75/76, p. 39.
[9] Lacan J., «…Ou Pire, Compte rendu du séminaire 1971-1972», Autres écrits, op. cit., p. 550.
[10] Miller J.-A., «Biologie Lacanienne et événement de corps», La Cause freudienne N° 44, Février 2000, pp. 57-59.
[11] Miller J.-A., «Les six paradigmes de la jouissance», La Cause freudienne N° 43, octobre 1999, pp. 24-29.
Над переводом работали: Полина Чижова, Ирина Север, Ирина Макарова
Примечание
1) l'on* l'a, l'on l'a de l'air, l'on l'aire, de l'on l'a
он имеет его, он имеет его из воздуха-напева (air), он напевает-ареал (aire), из он имеет его (буквальный перевод avoir как иметь)
у него оно, у него оно из воз-духа, у него воздух-блуждает-ареал (aire слышится как erre, см. les non dupes errent), из у него оно (перевод иметь как есть)
у него, у него из воздуха-напева, у него воздух-блуждает-ареал, из у него (глагол иметь опускается)
у ниво но, у ниво но из во, он воз-блуждает-ареал, из у ниво
у ниво но,
у ниво но из воз-духа,
он напеваэт-ареал,
из у ниво
*Прим. перев. l'on — человек l'homme en général в форме безличного третьего лица, которому предшествует определенный артикль le.
Песенка Джойса, как и акцент на «иметь тело» заставляет нас задуматься в поле русского языка о том, что во-первых, мы можем опускать глагол, во-вторых, глагол «иметь» замещается часто глаголом «есть», т. е. констатацией существования чего-то у меня. Может быть дело не в том, чтобы перевести буквально, а обнаружить логику русского языка и её эффекты на говорящее тело? В этом смысле, если иметь тело равно обожать, т. е. воображаемый эффект языка на теле («человек обожает свое тело» и в этом суть этой связи), в ситуации «у меня есть тело» акцент смещается на факте его существования, а не на само качество связи, те воображаемого эффекта. Другими словами, «у меня есть тело» означает ли это «я имею тело»? Кажется, что акцент не один и тот же. Или попробуйте сказать не «у меня существует тело», а сказать, что тело действительно существует у меня. Здесь происходит смешение глаголов «существовать» и «иметь» и помещает глагол «иметь» ближе к реальному. Но главное в перспективе курса «l'Un tout seul», где разводится «быть» и «существовать» (существование помещается на уровень реального, а быть на уровень онтологии), в ситуации русского языка, существование смешиваясь в некоторых случаях с иметь, помещает в свою очередь иметь на уровень реального, что парадоксально. Что за эффекты это производит на говорящее тело? Очевидно, что ответ нужно искать от случая к случаю, однако, иметь на уровне реального — это еще не ответ стадии зеркала. «У меня есть тело» если написать используя фонетическое письмо, мы имеем следующее:есть тело … тело есть... тело ест' ...
2) LOM**, LOM de base, LOM cahun corps et nan-na Kun
Человек (LОМ), Человек в основе, Человек имеет одно тело и только одно
Чел, чел в основе, ниво дно тело и токо — дно
Чек, Чек в основе ниво,
у этово Чека дно тело
и токакак — а-дно-э!
** Прим. перев. LOM — это запись французского существительного l'homme (этот человек), состоящего из определенного артикля le и существительного homme.
Вопрос фонетической записи остается открытым. Например, Человек можно записать как ЧЕК (если бы ребенок учился только говорить и заглотил середину слова) или же ЧИЛАВЭК, как если бы вы уже различали каждую букву, но не знали еще правила орфографии. Что такое правила орфографии, как не эффект дискурса? Буква.
3) *** Прим. перев. joui-sens — неологизм, образованный от jouissance (наслаждение), где sens — смысл, joui-sens омофон jouissance, joui-sens — наслаждение (смыслом), наслаждение ослышками.
В оригинале текст опубликован https://www.nlscongress2021.com/messages/une-analy...
Разве первый ответ на эти вопросы не включен в саму фразу? Фактически, Лакан отмечает, что симптом «он поется время от времени» на манер вне-смысла детской ритурнели. В великой обсессии «Человека с крысами», в телесных симптомах Доры и первых «фрейдовских» истеричках, в навязчивых действиях «Человека с волками», в фобии лошадей маленького Ганса, могли бы мы, следовательно, услышать «маленькую песенку», которая является костью? Мне кажется, что здесь Лакан предлагает нам, как аналитикам, освободиться от апелляции к смыслу, производимому цепочкой означающих как таковой, чтобы приветствовать наслаждение-смыслом (joui-sens) симптома как маленькой ритурнели говорящего тела, воздуха-напева в ухе, который настаивает без причины, но не без резонансов, воздух-напев (air), который создает наше пространство-ареал (aire) (наше место) и наше «блуждает» (наше блуждание). Маленькая песенка, которая направляет наше существование.
Какое тело?
Если мы начнем с тела, к которому Лакан подходит совершенно обновленным способом в этом тексте, современном семинару «Синтом»: Книга XXIII [2], то нас поразит утверждение, многократно повторяющееся в этом тексте, что «человек имеет одно тело и только одно», но повторение опирается на внеположенность речи (parole) письму (écriture), эффективность которого Лакан демонстрирует в этой фразе, используя форму фонетического письма («Человек (LОМ)**, Человек в основе, Человек имеет одно тело и только одно» [3]). На самом деле, он действует здесь путем дробления смысла, буквально подрывая нашу склонность понимать эту фразу и тем самым превращая её в банальность. Высказывая эту фразу, Лакан реализует в акте то, что он говорит, он создает «событие тела», то есть событие дискурса, которое в то же время является событием наслаждения, заставляя его совершить «скачок смысла» (bond du sens) [4], который здесь противопоставляется «здравому смыслу» (bon sens) — с использованием тех же слов. Тем самым он предлагает модель интерпретации: с помощью тех же старых слов, немного скомкав их, проявить их ценность наслаждения (смыслом) (joui-sens)***. Он достигает этого, потому что ему удается связать воедино созданное им на протяжении всего своего учения, а именно, конструкцию из трех тел, принадлежащих «трём порядкам»: воображаемому, символическому и реальному, как наслаждение смыслом (sens-jouit) в отношении тела. Фраза в этом тексте сводит их вместе, чтобы позволить расслышать, что у человека только одно тело: об этом, по его словам, свидетельствует «тот факт, что он болтает, чтобы печься о сфере, из которой «делается эскабо» [5]. Здесь для нас очень важно уловить эту настойчивость Лакана по следующей причине: то, что он определяет как симптом, — это происходящее с этим телом (событие), и у Человека (LОМ) есть только оно, это одно тело (un-corps), и он не имеет других ресурсов, кроме этого, чтобы узнать себя в том, что с ним происходит.
На вопрос «Что с тобой?», который служит субъекту для «формального вопрошания самого себя», но который прокладывает нам дорогу, есть только один ответ: «У меня...». Давайте проиллюстрируем это просто: что с тобой, когда ты плачешь, кричишь, обижаешься, тревожишься...? На это субъект может ответить только феноменом воображаемого тела (анатомического, физиологического) или феноменом символического тела (ментальности, психики) или в феноменом, зависящим от реального тела (пересекающего его, при столкновении с чем он не может ничего об этом сказать), то есть он отвечает знанием, почерпнутым из текущих дискурсов, а если он находится в анализе, он отвечает бессознательным. Эти различные феномены тела регистрируются как «события тела» только постольку, поскольку они случаются с телом, которое человек имеет как одно. Схваченные другими дискурсами, которые управляют ими (этими феноменами), они не могут обрести свою ценность события. Это события без Другого, в качестве того, как они сказываются в лечении, потому что именно в этом высказывании, в один миг проясняется их ценность наслаждения. Именно в той мере, в какой они сказываются, для говорящего и для аналитика регистрируется «телесные показатели» [6], которые насмехаются над субъектом без его ведома: именно истерический субъект заставляет уловить это, она/он, которая/ый размещает этот симптом в другом, воспринимает его в другом теле. Но это составляет её/его драму, поскольку она/он таким образом стремится извлечь себя из того, что в конце учения Лакану кажется единственным пределом, с которым приходится иметь дело человеку, его телом — пределом, которого также является его единственной ответственностью.
Три опыта тела
1. «Сфера» или эффекты языка на воображаемом теле
Сфера — это то, до чего Лакан редуцирует воображаемое тело в конце своего учения, это тело, которое на «Стадии зеркала» призвано идентифицировать себя как единство (unité), образ, в котором человек узнает себя и в котором он видим другим, который его приветствует. Но в самом этом действии, там, где образ объединяет куски тела влечения, до тех пор разрозненные, этот образ, воображаемое тело, похищает его бытие и оставляет его для всех воображаемых зацепок (соперничества, ревности, конкуренции). Таким образом, когда тело конституируется как образ, оно не существует более как живое тело — вот, о чём говорит стадия зеркала — и метка живого вписывается в это тело как нехватка, обозначенная Лаканом как воображаемый фаллос. Субъективные эффекты языка на воображаемой консистентности (плотности) тела оказываются двойственными: с одной стороны, нарциссизм — фрейдовский термин, который Лакан заменит термином «обожание», с другой стороны — все термины, которые в языке обозначают то, чего не хватает образу, чтобы быть завершенным: «дефект», «повреждение», но это может доходить и до дыры в этой консистентности, путем заимствования анатомических отверстий. Итак, два эффекта языка на воображаемом теле: 1) обожание тела; 2) нехватка во всех её воображаемых формах.
То, чего не хватает, регистрируется не просто как «меньше» (в минусе), а при случае, как «в избытке» (в плюсе). Итак, мы можем добавить третий эффект: 3) то, что составляет пятно, физическое пятно или моральное пятно.
2. Эффекты языка на теле, отмеченном Символическим
В своей основе это тело, умерщвленное языком, в котором субъект представлен означающим для другого означающего; это тело древнего захоронения, окруженное различными объектами потребления и обмена, даже другими телами, которыми он имел право наслаждаться. Отметим здесь, что эти объекты наслаждения никоим образом не устанавливают наслаждение как абсолютное, а, напротив, как ограниченное, лимитированное: «вот каков возможный диапазон наслаждений для человека, даже будь он самым могущественным из всех людей!». В этой перспективе, перспективе тела, отмеченного языком, отметка живого — это отметка разделения, которая поражает субъекта в его жизни и даже по ту сторону его смерти, разделение между возможностью его желания и его наслаждениями, с одной стороны, и реальным, которое невозможно определить, с другой. «Тело, если относиться к этому серьезно, — это прежде всего то, что может нести собственную отметку, соответствующую его расположению (ranger) в последовательности означающих» [7]. Эта отметка, символический фаллос, обозначает эффект на теле этого инкорпорирования (incorporation) тела символического. Это одновременно отрицание и локализация наслаждения, и «нет» наслаждению — эффект кастрации — и «имя» — единичная черта (trait unaire). Но в живом теле есть что-то, что не поддается отрицанию, что-то, что не позволяет догнать себя этим «сказанным как нет» (dire que non) и отсюда, в ответ создает дыру в Символическом, дыру в знании, «дыру, которую невозможно познать» [8] — сексуальное.
Два эффекта языка на теле от этого символического умерщвления: 1) Отметка, герб, ожог раскаленным утюгом, которые могут произвести именование; 2) Эффект дыры, который субъективно регистрируется как загадка, по сути загадка сексуального.
Но Ж.-А. Миллер научил нас распознавать эффект воздействия на живое тело совсем одного означающего (signifiant tout seul), которое изолируется в режиме речи, отдающей предпочтение бессмысленному (non-sens), отсутствию смысла (les riens de sens): в сновидениях, ляпсусах, экивоках означающих, то есть всех провалах дискурса. Именно в них «субъект может заметить, что бессознательное — оно его», иначе он продолжал бы думать, что оно исходит от Другого, что является обычным состоянием любого, кто приходит к психоаналитику. Именно это знание, это бессознательное — которое не является ни знанием законов союза и родственных связей, ни господствующих означающих — «аффектирует существующее только в речи тело существа, чтобы фрагментировать его наслаждение, отрезать его от наслаждения до получения обрезков, из которых я создаю объект маленькое (а), а-причины, перв-а-причины его желания» [9]. Речь идет о телесных эффектах означающего, более не умерщвляющих, но эффектах наслаждения, действии «корпоризации» [10] языка, в качестве того, что аффектирует живое тело. Следовательно, существует третий телесный эффект языка: 3) аффект, существенный для постижения актуальной клиники.
Именно в этот поворотный момент своего учения Лакан конденсирует эти три телесных эффекта языка в его символическом измерении с помощью глагола «jaspiner» (щебетать), который во французском языке означает болтать. Это чистое наслаждение языком в его материальности, в его «лае», потому что «щебетание» происходит от слова «japper», обозначающего тявканье собаки!
Не позволяя себе ни идентифицироваться с отметками означающего, в том виде, в котором оно циркулирует в этом «щебетании», ни быть схваченным его измерением кажимости, субъект остается отдан объектам влечения, которые приходят на это место: вот он в центре всеобщего обозрения или осмеянный за спиной, он заставит себя сожрать или отбросить как мусор. Нет больше возможности переступить порог колледжа или старшей школы, это тело больше не может поселиться в этом пространстве, сотканном из отметок означающих, и оно выбрасывается из этого места.
3. Здесь следует сказать об этих крошках наслаждения, об этих кусочках реального, об этих осколках тел, которые являются объектами (а). Фактически они являются продуктом этого «щебетания, чтобы иметь дело со сферой», которое составляет опыт анализа. Взятые из наслаждения тела при встрече с требованием Другого языка — следовательно, вышедшие из объектов влечения — они локализуют, преломляют это наслаждение в продолжениях себя: объектах, вызывающих желание — драгоценных объектах, скрытых в сердце фантазма анализанта, но также и в объектах прибавочного наслаждения, которые усиливают удовольствие, испытываемое телом, которое у нас есть. Затем эти объекты обозначают «реальное тела», поскольку они проникают в воображаемую сферу и щебетание означающего. Эффекты этих «реальных» объектов на теле выражаются: 1) как «то, что невозможно выносить», как «то, с чем сталкиваешься», «то, что не может высказаться»; 2) как то, что падает, что отвергнуто или то, что возникает из дыры, то, что возвращается; 3) но также и в шифровании языка средствами влечений тела: оральном, анальном, скопическом шифровании, обращаясь к языку, как мы слышим его в детстве (совсем маленькими детьми).
Сделаться эскабо
Сначала тело рассматривается Лаканом как расчлененное и объединенное в качестве воображаемого тела, затем оно представляется как символическое тело, отмеченное языком, которое распределяет наслаждения и делает их опорой отметок, конденсаторов наслаждения, чтобы, наконец, проявиться как реальное тела, расчлененного «тупым» (bête) ударом языка. Что побуждает Лакана сказать, что это язык травмирует тело, поскольку он налагает на него эту работу шифрования, финалом которой станет формирование фаллического наслаждения, обозначающего в конце учения Лакана также наслаждение речью, наслаждение через сублимацию и прибавочное наслаждение [11]. Это наслаждение, которое проявляется вне тела в смысле «вне» «сферы» воображаемого тела, тем не менее, формирует тело существа говорящего в качестве того, что создано из наслаждающейся субстанции.
Таким образом, тело, «которое человек имеет», в своей основе является телом, которое «наслаждается само собой» (se jouit), которое наслаждается всеми этими средствами — речью, объектами прибавочного наслаждения и сублимации. Лакан даст имя этому телу, состоящему из наслаждающейся субстанции — телу, которое не действует ни в протяженной субстанции, ни в мыслящей субстанции, телу, которое вне-существует (ex-siste) в физическом и психическом пространствах. Тело, которое не поддерживается ни «я существую ...», ни «я думаю», но «наслаждается». Имя, данное Лаканом этому одному телу (un-corps), — эскабо, телу, благодаря которому каждый считает себя красивым, которое для каждого служит не только пьедесталом, но также и поводом для падений. Таким образом, эскабо — это само состояние существа, которое говорит, Человека (LOM), у которого нет другого бытия, кроме тела, которое он имеет как (одно) тело, «одно» здесь обозначает наслаждение Одного, поддерживающее это эскабо.
Это равновесие — одновременно прочное и хрупкое, на что указывает фраза, которая здесь служит компасом: «он щебечет, чтобы иметь дело со сферой, из которой делается эскабо».
Оно прочное и охотно выдается за «черты характера», за «личность», то есть привычки, способы наслаждения.
Оно хрупкое, потому, что эскабо покоится на узле, который для субъекта образовался благодаря маленькому счастливому совпадению, случайным образом между лоскутным одеялом образов (patchwork d'images), обрывками дискурса и крошками наслаждения.
Это симптоматический узел содержит в своей сердцевине саму случайность присутствия субъекта в мире, случайность, которая приобрела абсолютную ценность наслаждения (меланхолик сталкивается без посредничества с этой отметкой, которая проделывает дыру) и с которой сочленяется бессознательное желание. Это то, что истеричка расшифровывает в отношении тела другого/другой. В симптоме, воздействующем на другое тело, она читает показатель ценности наслаждения, доставляющего желание как нехватку. Она одинаково хорошо читает это в Другом, в дискурсе господина, истину которого, как расщепленного субъекта, она раскрывает.
Итак, симптом — это событие, которое аффектирует это тело, которое аффектирует эскабо и демонстрирует его структуру, его логику. Именно в этом смысле Лакан говорит о Джойсе, говоря, что он «является симптомо-логией» (symptomato-logie); фактически, в своем письме и в своей жизни он актуализирует логику симптома, «делая обход своего резерва» эскабо, делая из этого пьедестал.
Этот симптом лежит в основе новой клиники, которая заключается в телесных эффектах языка, эффектах, производимых в воображаемой консистентности тела, в его символической структуре, в его эпифаниях реального. Эти симптомы, которые мы называем новыми, должны быть сконструированы в процессе лечения как события тела наслаждения, которые являются единственными истинными событиями в жизни, в жизни человека.
Психоанализ тогда определяется как диспозитив, который позволяет вам делать из того, что предопределяет вас 1) что-то, «что случается с вами», как если бы вы это выбрали, 2) превращать происходящее с вами в симптом 3) как событие тела, когда во время аналитического сеанса актуализируется сказанное, которое «укушено» наслаждением. Это событие, таким образом случайное, поскольку оно создает узел между сказанным и наслаждением, чтобы «сделаться эскабо»: так Лакан заканчивает свою фразу. Сделаться эскабо из тела наслаждения в его воображаемой консистентности, его символической дыре и их прибавочном наслаждении — значит дать себе шанс на «скабострацию» (scabeaustration), кастрацию эскабо, использовать ее правильно, чтобы научиться использовать воображаемую консистентность, символическую дыру и их прибавочное наслаждение.
Cсылки
[1] Lacan J., Autres écrits, Paris, Seuil, 2001, p. 569.
[2] Lacan J., Le séminaire, Livre XXIII, Le sinthome, Paris, Seuil, 2005.
[3] Ibid., p. 565.
[4] Ibid., p. 566.
[5] Ibid., p. 565.
[6] Lacan, J. Le Séminaire, livre XVI, D'un Autre à L'autre, Paris, Seuil, 2006, p. 371.
[7] Lacan J. «Radiophonie», Autres écrits, Paris, Seuil, pp. 408-409.
[8] Lacan J., Le Séminaire Livre XXI, RSI, leçon du 8 avril 1975, Ornicar n° 5, dec-janv 75/76, p. 39.
[9] Lacan J., «…Ou Pire, Compte rendu du séminaire 1971-1972», Autres écrits, op. cit., p. 550.
[10] Miller J.-A., «Biologie Lacanienne et événement de corps», La Cause freudienne N° 44, Février 2000, pp. 57-59.
[11] Miller J.-A., «Les six paradigmes de la jouissance», La Cause freudienne N° 43, octobre 1999, pp. 24-29.
Над переводом работали: Полина Чижова, Ирина Север, Ирина Макарова
Примечание
1) l'on* l'a, l'on l'a de l'air, l'on l'aire, de l'on l'a
он имеет его, он имеет его из воздуха-напева (air), он напевает-ареал (aire), из он имеет его (буквальный перевод avoir как иметь)
у него оно, у него оно из воз-духа, у него воздух-блуждает-ареал (aire слышится как erre, см. les non dupes errent), из у него оно (перевод иметь как есть)
у него, у него из воздуха-напева, у него воздух-блуждает-ареал, из у него (глагол иметь опускается)
у ниво но, у ниво но из во, он воз-блуждает-ареал, из у ниво
у ниво но,
у ниво но из воз-духа,
он напеваэт-ареал,
из у ниво
*Прим. перев. l'on — человек l'homme en général в форме безличного третьего лица, которому предшествует определенный артикль le.
Песенка Джойса, как и акцент на «иметь тело» заставляет нас задуматься в поле русского языка о том, что во-первых, мы можем опускать глагол, во-вторых, глагол «иметь» замещается часто глаголом «есть», т. е. констатацией существования чего-то у меня. Может быть дело не в том, чтобы перевести буквально, а обнаружить логику русского языка и её эффекты на говорящее тело? В этом смысле, если иметь тело равно обожать, т. е. воображаемый эффект языка на теле («человек обожает свое тело» и в этом суть этой связи), в ситуации «у меня есть тело» акцент смещается на факте его существования, а не на само качество связи, те воображаемого эффекта. Другими словами, «у меня есть тело» означает ли это «я имею тело»? Кажется, что акцент не один и тот же. Или попробуйте сказать не «у меня существует тело», а сказать, что тело действительно существует у меня. Здесь происходит смешение глаголов «существовать» и «иметь» и помещает глагол «иметь» ближе к реальному. Но главное в перспективе курса «l'Un tout seul», где разводится «быть» и «существовать» (существование помещается на уровень реального, а быть на уровень онтологии), в ситуации русского языка, существование смешиваясь в некоторых случаях с иметь, помещает в свою очередь иметь на уровень реального, что парадоксально. Что за эффекты это производит на говорящее тело? Очевидно, что ответ нужно искать от случая к случаю, однако, иметь на уровне реального — это еще не ответ стадии зеркала. «У меня есть тело» если написать используя фонетическое письмо, мы имеем следующее:есть тело … тело есть... тело ест' ...
2) LOM**, LOM de base, LOM cahun corps et nan-na Kun
Человек (LОМ), Человек в основе, Человек имеет одно тело и только одно
Чел, чел в основе, ниво дно тело и токо — дно
Чек, Чек в основе ниво,
у этово Чека дно тело
и токакак — а-дно-э!
** Прим. перев. LOM — это запись французского существительного l'homme (этот человек), состоящего из определенного артикля le и существительного homme.
Вопрос фонетической записи остается открытым. Например, Человек можно записать как ЧЕК (если бы ребенок учился только говорить и заглотил середину слова) или же ЧИЛАВЭК, как если бы вы уже различали каждую букву, но не знали еще правила орфографии. Что такое правила орфографии, как не эффект дискурса? Буква.
3) *** Прим. перев. joui-sens — неологизм, образованный от jouissance (наслаждение), где sens — смысл, joui-sens омофон jouissance, joui-sens — наслаждение (смыслом), наслаждение ослышками.
В оригинале текст опубликован https://www.nlscongress2021.com/messages/une-analy...
