Что служит для нас компасом, когда мы принимаем кого-то впервые? На что опираться в клинике, ориентированной психоаналитическим дискурсом? Что направляет нас слушать, но также позволяет зацепить субъекта в переносе? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Тем не менее, для тех, кто ориентирован психоанализом, интерес к исследованию сингулярности у того, кто приходит говорить и размещать в речи свое страдание, как мне представляется, является фундаментальным. Психоаналитическая ориентация неизбежно нас подталкивает к тому, чтобы быть чувствительными к сингулярности в большей степени, чем к попыткам «разложить субъекта по полочкам» на основании сходств.

Что в том или ином субъекте является сингулярным по сравнению с другим? Что является в человеке самым, что ни на есть, самым? Какая метка, какая сингулярная травма отзывается эхом на его симптомах и фантазмах? В психоанализе речь идет об исследовании того, что действительно принадлежит субъекту, а что является его идентификациями или «наследством» от семейного, социального. Речь идет о том, чтобы позволить субъекту задаться вопросом о страдании от симптоматического повторения, дабы нацелиться на расчленение фантазма (désarticulation du fantasme) и на сбрасывание идентификаций, которые создают затруднения. Фактически, суть в том, чтобы узнать, что есть, собственно, от Одного и что от Другого, что могло бы отдать преимущество влечению к жизни и позволило бы субъекту найти более удовлетворяющий способ обходиться с остатком. Этика желания аналитика включает в себя этот аспект. Желание аналитика не является чистым желанием, как сказал Лакан в конце XI Семинара. Это желание достичь абсолютного различия: различия между субъектом и его объектом, разрыва, пролегающего между первичными означающими, которые направляли его жизнь и судьбу и введенным в игру наслаждением — чтобы выявить, каким образом язык сталкивается с телом. Этот способ вопрошания о самом сингулярном возвращает нас к вопросу, поднятому Ж.-А. Миллером в начале его курса в 2011 году, когда он цитирует Шеллинга: «Что реально в конце концов в наших представлениях?» и который будет путеводной нитью его курса.

Поиск наиболее интимного, уникального в личности, пусть и не всегда формулируемый в терминах сингулярности, является конститутивным для психоанализа, даже если он и принимает весьма различные формы с течением времени и с развитием теории и практики психоанализа. Мне показалось, что термин «сингулярность» мог бы самым трансверсальным и неизменным образом именовать след того, что имеется в говорящем существе (parlêtre) как наиболее «одно». Вместе с тем, эта нацеленность на сингулярность нисколько не освобождает от обнаружения особенностей, задающих кадр, в котором пишется сингулярность говорящего существа. Способы, которыми особенности клинических классификаций связываются и артикулируются с сингулярностью каждого говорящего существа всегда находятся между напряжением и необходимостью. Поэтому я попытаюсь сконструировать для вас этот сингулярный компас, север которого всегда меняется. Действительно, компас сингулярности — это как раз тот компас, у которого север не является одним и тем же для всех. Это тот компас, чей север меняется в соответствии с говорящим существом.

В течение почти двадцати лет Ж.-А. Миллер проводил клинические презентации в отделении госпиталя Валь-де-Грас, где мне также посчастливилось работать на протяжении этого времени. Это учение было значимым. Оно также определило мой способ понимания того, что мы называем клиникой. Постоянные усилия Ж.-А. Миллера во время этих презентаций состояли в том, чтобы передать нам ориентир на сингулярное каждого случая. Он призывал нас отказаться от классифицирующего видения клиники, но не опровергая его, и тем самым открывал перспективу сингулярности. В каждом интервью, которое он проводил, он был очень осторожен и никогда не полагался на простоту классификации. Он слушал, свободный от «уже услышанного», позволяя себе удивляться и удивляя пациента, который очень часто чувствовал себя услышанным: не в том, что он хотел передать, но в том, чего он еще cам не знал о себе и что раскрывалось в ходе беседы.

Я только что прочитала в новом «Ornicar?», номер 52, стенограмму одной из его презентаций. Должна признаться, что я начала писать этот текст прежде чем узнала, что это презентация была опубликована. Это был очень приятный сюрприз. Я вспоминаю эту презентацию, в ней дается очень четкое различение того, что я бы хотела вам передать. Это такой способ работы: отбирать, выделять несравнимое, уникальное, исходя из сингулярности говорящего субъекта, а не из теории и категорий. Я призываю вас прочитать этот текст. Потому что с компасом сингулярности вы прочтете его иначе.

Это не означает, что эти категории нерелевантны и что они не используются. Они нужны. Они помогают нам измерить ценность, которую мы должны придавать этому феномену и тому, что возникает из сингулярного. В своем курсе 2011 года Ж.-А. Миллер рассказывает об этой презентации: «Во время клинической презентации больного я стараюсь не руководствоваться диагностикой психоза. Не то чтобы я это не признавал, разумеется, я могу ее принять, если я вхожу в координаты, прописанные универсализирующей клиникой, которая проводит демаркационную линию между психозом и неврозом. Но я стараюсь не ограничиваться рамками универсальности. Я отрицаю универсальное, чтобы сосредоточиться на сингулярности, даже на оригинальном изобретении, продемонстрированном субъектом, о котором идет речь»[1]. Он передавал этот подход самым серьёзным образом в ходе своих презентаций.

Презентации также носят образовательный характер, поскольку когда мы говорим о синтоме через «н», мы часто думаем, что это слишком сложно, что это для конца анализа — и это отчасти верно — но, как показывает Ж.-А. Миллер в своих презентациях — как в той, которую вы прочтете, так и в других — ориентация на синтом, ориентация на Kern, ядро реального в говорящем существе, должна присутствовать с самого начала. Это изучается не столько по книгам или на конференциях, сколько (это необходимо испытать и ухватить самому) в собственном анализе. Я даже могу добавить то, о чем я не писала, но что представляется мне интересным. Ж.-А. Миллер иногда спрашивал меня перед презентацией: «Итак, что вы думаете об этом случае?». Часто его слова были нацелены на то, о чем я думала. Поначалу я не очень отдавала себе в этом отчета. Но понемногу то, что он привносил и чему научил меня — именно это он просил меня выносить на обсуждение, то, что я сама ухватила из этого случая. Было ли что-то, что я сама увидела, было ли что-то, что меня поразило в этом случае? Мы всегда составляли небольшие доклады по случаям, чтобы у Ж.-А. Миллера были основные элементы, чтобы ему не приходилось заниматься поиском всех данных случая и чтобы он мог, таким образом, сразу перейти к чему-то более сингулярному.

Таким образом, не стоит думать, что клиника, разграничивающая способы функционирования и учитывающая особенности, которые позволяют нам перегруппировать признаки в клинических типах структур путем постановки диагнозов, не является актуальной. Это необходимые ориентиры, но это, строго говоря, не психоаналитическая перспектива.

Я возвращаюсь вновь к вопросу сингулярности. Сингулярность имеет несколько определений, которые не так далеки друг от друга. Они дополняют друг друга. Прежде всего, мы просто можем сказать, что единственное противопоставляется множественному — это Одно (Un) par excellence. Согласно Литтре, единичное — это логическое качество принадлежности только одному индивиду. В широком смысле, сингулярное как уникальное используется для странного, необычного, экстраординарного, иного. Нас интересует это семантическое скольжение слова, поскольку иногда именно странность, причудливость, отличие от других или от так называемой нормальности является тем, что субъект ощущает в отношении к своей собственной сингулярности. Проблематика Одного, сингулярного (единичного, singulier) с момента её возникновения по-разному рассматривалась философией и логикой. Я не буду подробно останавливаться на этом, хотелось бы продвинуться немного дальше.

Курс Ж.-А. Миллера 2011 года «Бытие и Одно» (L'Être et l'Un) в значительной степени посвящен этому вопросу. Ж.-А. Миллер предлагает нам расположить бытие на стороне кажимости, а Одно, которое не является бытием — на стороне существования. Вот поэтому он оставляет за психоанализом не онтологическое видение, а генологию — теорию, которая помещает Единое (единство превыше всего) на стороне Одного, на стороне Реального. Это время, когда Ж.-А. Миллер как раз публикует семинар Лакана «...Или хуже»(...Ou pire), в котором Лакан посвящает несколько уроков вопросу Одного, о том, что он называет единственным (unien), и где он произносит свое знаменитое: «Одного имеется вдосталь», «Одно-есть» (Ya dl'Un).

В предыдущем курсе «Choses de finesse en psychanalyse» (Тонкости психоанализа), прочитанном в 2008–2009 годах, Ж.-А. Миллер посвящает целиком два занятия вопросу клиники синтома и сингулярности. Исключительно интересные, они затрагивают вопрос сингулярности. Я не буду резюмировать это для вас, так как вы и сами можете прочитать и сделать это. В отношении артикуляции особенного и сингулярного я воспользуюсь деталями. Ж.-А. Миллер показывает нам, что клинические классификации работают с особенным, потому что «особенное — это именно то, что позволяет формировать клинические классификации» [2]. Это те сходства, что прослеживаются от одного субъекта к другому. Особенное позволяет перегруппировать общие признаки, чтобы составить множество с некоторой последовательностью, позволяющей нам определить место (ranger) этой классификации в диагностике. Диагностика проводится посредством этой перегруппировки. В данном подходе сингулярность стирается в пользу гомогенности множества.

Классификации, которые мы унаследовали от Фрейда, были продуктом своего времени, а именно: крепелинской нозографии XIX века. Эти классификации были изобретены («выкованы») в конфронтации с клиникой, но порой стремление к разграничению классификаций приводило также к тому, что клиника терялась из виду. Мы используем классы, классификации, которые согласовывались бы с их использованием. Однако мы знаем, что в любом случае мы должны знать их, использовать их, поскольку эти категории, эти классификации сложились в определенное время и в определенных культурных, социальных, интеллектуальных рамках, они не являются неизменными. Это приемы, которые позволяют несколько сориентироваться. С течением времени, в связи с изменениями в современном обществе и с тем, что мы называем трансформацией дискурса господина, классификации меняются. Таким образом, можно сказать, что эти классификации относятся не к Реальному, но к тому, что мы называем кажимостью, подобием — смесью Символического и Воображаемого. Этот способ именовать феномены, перегруппировывать их, не может не включать в себя взгляд, воображаемое измерение. Таким образом, необходимо лишь только осознавать «искусственную» природу этого подхода, чтобы иметь возможность эффективно использовать его. «Надежность клинического понятия измеряется эффективностью его использования», — сказал Микель Бассольс на конгрессе NLS (Новая Лакановская Школа) в Дублине в июле 2016 года.

Для большинства из нас мои слова станут яснее, если мы поразмышляем о новых формах классификаций, возникших в соответствии с сегодняшним дискурсом господина, например, DSM. Я не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что это перспективы, которые претендуют на научность и разделяют феномены иначе, чем это делаем мы, привыкшие к неврозам, психозам и перверсиям. Они разрушают структуры. И проблемы, с которыми они сталкиваются из-за их предполагаемой научности, заключаются в том, что имея дело с объектом «человеческое существо» (être humain) мы не найдем никаких признаков, никаких черт, которые могли бы быть полностью «идентичны» у одного человеческого существа и у другого. Сходства будут иметь место, но всегда будут различные, даже «уникальные» и сингулярные способы их выражения.

Для большинства из нас мои слова станут яснее, если мы поразмышляем о новых формах классификаций, возникших в соответствии с сегодняшним дискурсом господина, например, DSM. Я не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что это перспективы, которые претендуют на научность и разделяют феномены иначе, чем это делаем мы, привыкшие к неврозам, психозам и перверсиям. Они разрушают структуры. И проблемы, с которыми они сталкиваются из-за их предполагаемой научности, заключаются в том, что имея дело с объектом «человеческое существо» (être humain) мы не найдем никаких признаков, никаких черт, которые могли бы быть полностью «идентичны» у одного человеческого существа и у другого. Сходства будут иметь место, но всегда будут различные, даже «уникальные» и сингулярные способы их выражения.

Лакан примет эту ориентацию и радикализирует тройственное клиническое разделение Фрейда на невроз, психоз и перверсию. Он возведет эти классификации в ранг клинических структур. Он придаст им новый кадр через перечитывание Фрейдовского Эдипа сквозь призму аспектов отцовской метафоры. Вся первая структуралистская клиника Лакана вращается вокруг «наличия/есть» или «отсутствия/нет» Имени Отца, которое проводит водораздел между неврозом и психозом. По словам Ж.-А. Миллера, это придает классификации измерение причинности. Феномены упорядочиваются в зависимости от наличия или отсутствия этого первичного означающего. Психоз является эффектом форклюзии Имени Отца. Таким образом, вводится другое видение психической реальности, которое он соотносит с тремя регистрами: Символическим, Реальным и Воображаемым. Я не буду подробно останавливаться на этом аспекте теории.

Однако, в теории есть переломный момент, связанный с последним учением Лакана, который позволяет иначе читать вопрос сингулярности и клиники в целом. Существенным поворотом является плюрализация Имен Отца, коррелирующая с «все безумны». Клинические структуры трансформируются концепцией борромеева узла — различными и сингулярными способами завязывания трех регистров. Лакан переходит от универсального Эдипа — концепции, где есть место «для всех», соответствующее Имени Отца, которое может присутствовать или нет, к представлению Имени Отца как функции, которая может быть выполнена другими элементами, другими означающими. Таким образом, Эдип, отцовская метафора, не является больше чем-то универсальным, имеется она или нет; в наличии или в недостатке, но речь идет о том, чтобы схватить как работает Имя Отца и что позволяет связать три регистра (Символическое, Реальное и Воображаемое) в каждом случае, сингулярно, независимо от того, невроз это или нет.

В своем потрясающем тексте «Шесть парадигм наслаждения» [6] Ж.-А. Миллер делает обзор всего учения Лакана в отношении проблематики наслаждения. Возможно, он не полностью разбирает самое последнее учение. Он показывает нам, как Лакан пересматривал фрейдовские понятия влечения, либидо и желания, а также фантазма, чтобы «выковать» понятие наслаждения. Он также освещает один из главных вопросов, который затрагивает все его учение: как взаимоувязать? Как сочленить элементы различной природы: означающее и наслаждение, Другого и наслаждение, Символическое и Реальное?
Если структуралистская клиника 1960-х годов базируется на преобладании символического, то постепенно, шаг за шагом, сама клиника — в том качестве, какой она была и для Фрейда — приводит Лакана к границам фаллического кадра, где каждая вещь занимает свое место. Уже в своем выступлении «К определению ключевых тем работы конгресса, посвященного женской сексуальности» в 1958 году, Лакан ставит под сомнение факт того, что «фаллическое опосредование [может истощить] все проявления со стороны влечения у женщины» [7]. Действительно, именно тупики женского наслаждения приведут Лакана к смещению акцента на наслаждение. Лакану потребовалось пройти через переработку своего учения в 1970-х годах с помощью четырех дискурсов и особенно формул сексуации, чтобы подступиться к тупикам женского, отталкиваясь от наслаждения, выйти по ту сторону Эдипа и добраться до всеобщей форклюзии (forclusion généralisée).

Поворотной точкой этого момента послужил достаточно прокомментированный и известный в нашем поле Семинар «Ещё», и я хотела бы обратиться к нему, выделив три утверждения Лакана, маркирующие потрясение основ его последнего учения.