Еще в теле
Ги Бриоль
Ги Бриоль
L'encore à corps* / Ещё в теле
La cause de la guerre n'est pas toujours dans ce qui se dit, dans des considérations d'experts politiques, géostratégiques, etc. Ce qui la cause se loge bien plus, suivant en cela Freud, dans ce qui est sous-entendu et qui se trouve mu par une haine viscérale de l'autre. C'est là que se marque l'absurdité de la guerre – dans cette haine inextinguible du semblable. Et, à partir de malentendus portant sur de petites différences, elle peut éclater au grand jour. Il suffit d'un évènement, souvent infime, pour que se produisent des milliers d'explosions, de morts, de corps éclatés, maltraités, de vies déchirées, de liens humains détruits, de villes saccagées. Cependant, cette violence aveugle, quel que soit le territoire sur lequel elle s'exerce, trouve toujours un espace singulier où cela se joue – celui du corps et, singulièrement, pour chacun, le corps de l'ennemi.
Причина войны не всегда кроется в том, что говорится, в рассуждениях политических, геостратегических экспертов и так далее. То, что является ее причиной, в гораздо большей степени, согласно Фрейду, заключено в том, что подразумевается и движимо внутренней ненавистью к другому. Вот где проявляется абсурдность войны – в этой неугасаемой ненависти к себе подобному (схожему). И, от непонимания мелких отличий, она может вспыхнуть среди бела дня. Достаточно одного события, часто совсем небольшого, чтобы произошли тысячи взрывов, смертей, тел взорванных, с которыми плохо обращались, разрушенных жизней, разорванных человеческих связей, разграбленных городов. Однако это слепое насилие, на какой бы территории оно ни осуществлялось, всегда находит единственное пространство, где оно разыгрывается, — пространство тела и в каждом случае, уникальное тело врага.
Le corps de l'ennemi / Тело врага
La guerre n'explique rien, elle délimite seulement un contexte où le pire de l'homme se déchaîne contre son semblable. Il le fait très singulièrement en ravageant et dévastant le corps dudit ennemi par le biais d'actes barbares souvent à caractère sexuel. C'est au-delà de la perversion, c'est à la fois l'avilissement de l'autre – souvent féminin – et, dans certaines circonstances pas si rares, la destruction réelle de la matrice, de ce qui est à l'origine de la vie. Avant, après qu'ils se soient eux-mêmes affrontés corps à corps, le corps des femmes est l'espace où les hommes mènent leurs guerres [1].
Война ничего не объясняет, она лишь определяет пределы контекста, в котором худшее, что есть в человеке, высвобождается против себе подобного. Он делает это очень своеобразно, опустошая и уничтожая тело указанного врага посредством варварских действий, часто сексуального характера. Это вне перверсии, это одновременно унижение другого — часто женского — и, в некоторых не столь редких случаях, настоящее разрушение матки, того, что находится у истоков жизни. До того, как они столкнутся телом с телом друг с другом, тело женщин — это пространство, где мужчины ведут свои войны [1].
À tout moment, dans les récits de guerre, le corps est fait présent par ses besoins premiers, par ses pulsions destructrices, par ses mille et un détails, qui en font, en dehors de l'escabeau – qui lui donne son côté aimable ou désirable –, un objet vil, une menace pour lui-même – tuer ou être tué –, un résidu, un déchet, qui fait que son réel même le situe au-delà de savoir la raison du rejet ou de la haine des autres. Le corps de l'ennemi est toujours et partout stigmatisé : d'une violence bestiale, d'une puanteur repoussante, et ses entrailles ont une odeur pestilentielle. Vermine serait le mot clé pour le désigner avec une métaphore du pire qui induit cet impératif : « Éliminez cette scorie ! » Le corps de l'ennemi est réduit à ces invertébrés qui attaquent le corps cadavérique. Nous ne serions pas entre deux morts mais entre deux corps vidés de leur vie ; entre le cadavre et la dépouille, le premier étant pensé hors de l'histoire.
Во все времена в рассказах о войне тело представлено своими первичными потребностями, своими деструктивными влечениями, тысячей и одной деталью, которые определяют его вне эскабо, представляющего его с привлекательной или желанной стороны ,— то есть как мерзкий объект, угрозу самому себе — убей или будь убитым — отход, отброс, помещающими его реальное по ту сторону знания о разумном основании неприятия или ненависти к другим. Тело врага всегда и везде заклеймено: звериным насилием, отвратительным зловонием, а внутренности его имеют тлетворный запах. Паразит было бы ключевым словом, для его обозначения с помощью метафоры худшего, которое вызывает этот императив: «Избавьтесь от этого шлака! » Тело врага сводится к тем беспозвоночным, которые атакуют труп. Мы были бы не между двумя смертями, а между двумя телами, лишенными своей жизни; между трупом и останками, причем первое мыслится вне истории.
C'est ce que nous rappelle Élie Wiesel lorsqu'il écrit sur ce moment où il fut désigné, dans la lutte pour l'existence d'Israël, pour exécuter un homme. Il ne savait qu'une chose à son sujet : « il était mon ennemi » [2]. Il ne voulait rien savoir de son corps ; s'il devait ou non manger, fumer, boire, etc. Bien qu'on l'y encouragea, il ne lui fut pas possible de parler à cet homme, ni d'échanger sur quoi que ce soit, « l'ennemi n'a pas d'histoire » [3]. Surtout ne rien savoir de ce dont il jouissait. Autrement il n'aurait pas été possible de mener à bien l'exécution.
Об этом напоминает нам Эли Визель, когда пишет о том моменте, когда в борьбе за существование Израиля ему было назначено казнить человека. Он знал о нем только одно: "он был моим врагом" [2]. Он ничего не хотел знать о его теле ; должен ли оно есть, курить, пить и так далее или нет. Несмотря на то, что его призывали к этому, поговорить с этим человеком или обменяться мнениями о чем-либо для него было невозможно, « у врага нет истории » [3]. В особенности узнать о том, чем он наслаждался. В противном случае казнь была бы невозможна.
L'humanisation paradoxale des corps / Парадоксальная гуманизация тел
La guerre se fait donc toujours avec les corps, avec le corps réel, le corps de la jouissance, le corps qui a une histoire. Dans l'instant qui précède le meurtre, il est celui d'un homme ; après, c'est un cadavre. Il arrive que, parfois, avant cette dernière étape, il soit à l'agonie. Alors, sa plainte, sa souffrance, porte encore la marque du vivant ; c'est là qu'il faut en finir avec la vie, donner le coup de grâce. Pour autant cela n'éteint pas la manière dont nous le regardons, dont il nous regarde, dont cette mort nous regarde.
Поэтому война всегда ведется с телами, с реальным телом, телом наслаждения, телом, имеющим историю. В момент, предшествующий убийству, оно принадлежит человеку; после это труп. Бывает, что иногда перед этой последней стадией оно находится в агонии. Так, его жалобы, его страдания до сих пор несут на себе отпечаток живого; именно там надо положить конец жизни, нанести смертельный удар. Однако это не аннулирует то, как мы смотрим на него, как оно смотрит на нас, как смотрит на нас эта смерть.
Voilà quelques années, j'avais parlé d'un analysant qui avait appartenu à des unités commandos [4]. Il expliquait comment il devait, dans des conditions de guerre, entrer en territoire ennemi, se fondre dans la foule pour devenir l'autre – celui qui allait devoir tuer – jusqu'à acquérir son odeur, vivre dans son intimité, se mettre dans sa peau. Ce n'est qu'alors, dans un dernier corps à corps, que le coup fatal était porté. Paradigme de la destruction de l'autre en miroir ou plus ? Mais, comment se séparer de cette peau avec laquelle on ne fait qu'un et qui porte la marque de la blessure mortelle ? Ce n'est pas l'autre dans le miroir, c'est la mort dans les corps reflétés ; c'est différent, c'est une mort qui reste dans celui qui la donne !
Несколько лет назад я говорил об анализанте, который состоял в отрядах коммандос [4]. Он объяснил, как в условиях войны ему приходилось проникать на вражескую территорию, сливаться с толпой, чтобы стать другим — тем, кому придется убивать, — пока он не обрел его запах, не жил в его близости, не влился в его кожу. И только тогда, в финальной схватке, был нанесен смертельный удар. Парадигма разрушения другого в зеркале или больше? Но как отделиться от этой кожи, с которой мы едины и которая несет на себе печать смертельной раны? Это не другой в зеркале, это смерть в отраженных телах; это другое, это смерть, которая остается в том, кто ее дает!
Déshumanisation de la mort / Дегуманизация смерти
La guerre transforme les corps en fragments épars que l'on ramasse après la bataille ; des morceaux détachés qui, un instant auparavant, étaient habités par une histoire. Ainsi se marque la différence entre la dépouille – que l'on emporte avec soi, qui est honorée dans les rituels – et le cadavre, le réel de ce qui reste et ce que l'on cherche à faire disparaître, à soustraire de l'histoire.
Война превращает тела в разрозненные фрагменты, которые подбираются после битвы; отдельные части, которые мгновением ранее были населены историей. Так отмечена разница между останками, которые берут с собой, которые почитаются в ритуалах, и трупом, реальностью того, что остается, и тем, что стремятся заставить исчезнуть, вычесть из истории.
Guy Briole
Перевод: Егор Цветков, редакция: Ирина Макарова
__________________
[1] Cf. Briole G., « Impossible d'escaboter », in La psychanalyse à la lumière du gai savoir de Rabelais, Accès à la psychanalyse, Bulletin de l'ACF VLB, numéro spécial, novembre 2017, p. 45-54. Ce texte pour L'Hebdo-Blog reprend les grandes lignes de cet article.
[2] Wiesel É., L'aube, Paris, Seuil, collection Points, 1960, p. 9.
[3] Ibid., p. 87.
[4] Cf. Briole G., « Cette blessure, là », La Cause freudienne, n°77, mars 2011, p. 179.
* L'encore à corps (Ещё в теле) омонимично с выражением corps à corps (рукопашный бой, буквально "телом к телу")
Опубликовано с разрешения автора. Оригинал публикации: https://www.hebdo-blog.fr/lencore-a-corps/
La cause de la guerre n'est pas toujours dans ce qui se dit, dans des considérations d'experts politiques, géostratégiques, etc. Ce qui la cause se loge bien plus, suivant en cela Freud, dans ce qui est sous-entendu et qui se trouve mu par une haine viscérale de l'autre. C'est là que se marque l'absurdité de la guerre – dans cette haine inextinguible du semblable. Et, à partir de malentendus portant sur de petites différences, elle peut éclater au grand jour. Il suffit d'un évènement, souvent infime, pour que se produisent des milliers d'explosions, de morts, de corps éclatés, maltraités, de vies déchirées, de liens humains détruits, de villes saccagées. Cependant, cette violence aveugle, quel que soit le territoire sur lequel elle s'exerce, trouve toujours un espace singulier où cela se joue – celui du corps et, singulièrement, pour chacun, le corps de l'ennemi.
Причина войны не всегда кроется в том, что говорится, в рассуждениях политических, геостратегических экспертов и так далее. То, что является ее причиной, в гораздо большей степени, согласно Фрейду, заключено в том, что подразумевается и движимо внутренней ненавистью к другому. Вот где проявляется абсурдность войны – в этой неугасаемой ненависти к себе подобному (схожему). И, от непонимания мелких отличий, она может вспыхнуть среди бела дня. Достаточно одного события, часто совсем небольшого, чтобы произошли тысячи взрывов, смертей, тел взорванных, с которыми плохо обращались, разрушенных жизней, разорванных человеческих связей, разграбленных городов. Однако это слепое насилие, на какой бы территории оно ни осуществлялось, всегда находит единственное пространство, где оно разыгрывается, — пространство тела и в каждом случае, уникальное тело врага.
Le corps de l'ennemi / Тело врага
La guerre n'explique rien, elle délimite seulement un contexte où le pire de l'homme se déchaîne contre son semblable. Il le fait très singulièrement en ravageant et dévastant le corps dudit ennemi par le biais d'actes barbares souvent à caractère sexuel. C'est au-delà de la perversion, c'est à la fois l'avilissement de l'autre – souvent féminin – et, dans certaines circonstances pas si rares, la destruction réelle de la matrice, de ce qui est à l'origine de la vie. Avant, après qu'ils se soient eux-mêmes affrontés corps à corps, le corps des femmes est l'espace où les hommes mènent leurs guerres [1].
Война ничего не объясняет, она лишь определяет пределы контекста, в котором худшее, что есть в человеке, высвобождается против себе подобного. Он делает это очень своеобразно, опустошая и уничтожая тело указанного врага посредством варварских действий, часто сексуального характера. Это вне перверсии, это одновременно унижение другого — часто женского — и, в некоторых не столь редких случаях, настоящее разрушение матки, того, что находится у истоков жизни. До того, как они столкнутся телом с телом друг с другом, тело женщин — это пространство, где мужчины ведут свои войны [1].
À tout moment, dans les récits de guerre, le corps est fait présent par ses besoins premiers, par ses pulsions destructrices, par ses mille et un détails, qui en font, en dehors de l'escabeau – qui lui donne son côté aimable ou désirable –, un objet vil, une menace pour lui-même – tuer ou être tué –, un résidu, un déchet, qui fait que son réel même le situe au-delà de savoir la raison du rejet ou de la haine des autres. Le corps de l'ennemi est toujours et partout stigmatisé : d'une violence bestiale, d'une puanteur repoussante, et ses entrailles ont une odeur pestilentielle. Vermine serait le mot clé pour le désigner avec une métaphore du pire qui induit cet impératif : « Éliminez cette scorie ! » Le corps de l'ennemi est réduit à ces invertébrés qui attaquent le corps cadavérique. Nous ne serions pas entre deux morts mais entre deux corps vidés de leur vie ; entre le cadavre et la dépouille, le premier étant pensé hors de l'histoire.
Во все времена в рассказах о войне тело представлено своими первичными потребностями, своими деструктивными влечениями, тысячей и одной деталью, которые определяют его вне эскабо, представляющего его с привлекательной или желанной стороны ,— то есть как мерзкий объект, угрозу самому себе — убей или будь убитым — отход, отброс, помещающими его реальное по ту сторону знания о разумном основании неприятия или ненависти к другим. Тело врага всегда и везде заклеймено: звериным насилием, отвратительным зловонием, а внутренности его имеют тлетворный запах. Паразит было бы ключевым словом, для его обозначения с помощью метафоры худшего, которое вызывает этот императив: «Избавьтесь от этого шлака! » Тело врага сводится к тем беспозвоночным, которые атакуют труп. Мы были бы не между двумя смертями, а между двумя телами, лишенными своей жизни; между трупом и останками, причем первое мыслится вне истории.
C'est ce que nous rappelle Élie Wiesel lorsqu'il écrit sur ce moment où il fut désigné, dans la lutte pour l'existence d'Israël, pour exécuter un homme. Il ne savait qu'une chose à son sujet : « il était mon ennemi » [2]. Il ne voulait rien savoir de son corps ; s'il devait ou non manger, fumer, boire, etc. Bien qu'on l'y encouragea, il ne lui fut pas possible de parler à cet homme, ni d'échanger sur quoi que ce soit, « l'ennemi n'a pas d'histoire » [3]. Surtout ne rien savoir de ce dont il jouissait. Autrement il n'aurait pas été possible de mener à bien l'exécution.
Об этом напоминает нам Эли Визель, когда пишет о том моменте, когда в борьбе за существование Израиля ему было назначено казнить человека. Он знал о нем только одно: "он был моим врагом" [2]. Он ничего не хотел знать о его теле ; должен ли оно есть, курить, пить и так далее или нет. Несмотря на то, что его призывали к этому, поговорить с этим человеком или обменяться мнениями о чем-либо для него было невозможно, « у врага нет истории » [3]. В особенности узнать о том, чем он наслаждался. В противном случае казнь была бы невозможна.
L'humanisation paradoxale des corps / Парадоксальная гуманизация тел
La guerre se fait donc toujours avec les corps, avec le corps réel, le corps de la jouissance, le corps qui a une histoire. Dans l'instant qui précède le meurtre, il est celui d'un homme ; après, c'est un cadavre. Il arrive que, parfois, avant cette dernière étape, il soit à l'agonie. Alors, sa plainte, sa souffrance, porte encore la marque du vivant ; c'est là qu'il faut en finir avec la vie, donner le coup de grâce. Pour autant cela n'éteint pas la manière dont nous le regardons, dont il nous regarde, dont cette mort nous regarde.
Поэтому война всегда ведется с телами, с реальным телом, телом наслаждения, телом, имеющим историю. В момент, предшествующий убийству, оно принадлежит человеку; после это труп. Бывает, что иногда перед этой последней стадией оно находится в агонии. Так, его жалобы, его страдания до сих пор несут на себе отпечаток живого; именно там надо положить конец жизни, нанести смертельный удар. Однако это не аннулирует то, как мы смотрим на него, как оно смотрит на нас, как смотрит на нас эта смерть.
Voilà quelques années, j'avais parlé d'un analysant qui avait appartenu à des unités commandos [4]. Il expliquait comment il devait, dans des conditions de guerre, entrer en territoire ennemi, se fondre dans la foule pour devenir l'autre – celui qui allait devoir tuer – jusqu'à acquérir son odeur, vivre dans son intimité, se mettre dans sa peau. Ce n'est qu'alors, dans un dernier corps à corps, que le coup fatal était porté. Paradigme de la destruction de l'autre en miroir ou plus ? Mais, comment se séparer de cette peau avec laquelle on ne fait qu'un et qui porte la marque de la blessure mortelle ? Ce n'est pas l'autre dans le miroir, c'est la mort dans les corps reflétés ; c'est différent, c'est une mort qui reste dans celui qui la donne !
Несколько лет назад я говорил об анализанте, который состоял в отрядах коммандос [4]. Он объяснил, как в условиях войны ему приходилось проникать на вражескую территорию, сливаться с толпой, чтобы стать другим — тем, кому придется убивать, — пока он не обрел его запах, не жил в его близости, не влился в его кожу. И только тогда, в финальной схватке, был нанесен смертельный удар. Парадигма разрушения другого в зеркале или больше? Но как отделиться от этой кожи, с которой мы едины и которая несет на себе печать смертельной раны? Это не другой в зеркале, это смерть в отраженных телах; это другое, это смерть, которая остается в том, кто ее дает!
Déshumanisation de la mort / Дегуманизация смерти
La guerre transforme les corps en fragments épars que l'on ramasse après la bataille ; des morceaux détachés qui, un instant auparavant, étaient habités par une histoire. Ainsi se marque la différence entre la dépouille – que l'on emporte avec soi, qui est honorée dans les rituels – et le cadavre, le réel de ce qui reste et ce que l'on cherche à faire disparaître, à soustraire de l'histoire.
Война превращает тела в разрозненные фрагменты, которые подбираются после битвы; отдельные части, которые мгновением ранее были населены историей. Так отмечена разница между останками, которые берут с собой, которые почитаются в ритуалах, и трупом, реальностью того, что остается, и тем, что стремятся заставить исчезнуть, вычесть из истории.
Guy Briole
Перевод: Егор Цветков, редакция: Ирина Макарова
__________________
[1] Cf. Briole G., « Impossible d'escaboter », in La psychanalyse à la lumière du gai savoir de Rabelais, Accès à la psychanalyse, Bulletin de l'ACF VLB, numéro spécial, novembre 2017, p. 45-54. Ce texte pour L'Hebdo-Blog reprend les grandes lignes de cet article.
[2] Wiesel É., L'aube, Paris, Seuil, collection Points, 1960, p. 9.
[3] Ibid., p. 87.
[4] Cf. Briole G., « Cette blessure, là », La Cause freudienne, n°77, mars 2011, p. 179.
* L'encore à corps (Ещё в теле) омонимично с выражением corps à corps (рукопашный бой, буквально "телом к телу")
Опубликовано с разрешения автора. Оригинал публикации: https://www.hebdo-blog.fr/lencore-a-corps/
