Je dédie cette conférence à Angelina Harari qui, en tant que présidente pendant quatre ans, a conduit la vie de l'Association mondiale de psychanalyse (AMP) d'une main parfois rude parfois douce, toujours avec pertinence.

Я посвящаю этот доклад Анджелине Харари, которая в качестве президента в течение четырех лет руководила жизнью Всемирной ассоциации психоанализа (AMP) то твердой, то нежной рукой, но всегда уместно.

Il me revient de donner le titre des congrès de l'AMP *. Pourquoi est-ce ainsi ? L'habitude s'en est prise, elle est devenue une sorte de tradition – danger ! Il n'en sera pas toujours ainsi. Mais il faut croire que ce moment n'est pas encore arrivé. Donc je continue. Notre prochain congrès aura pour titre : Tout le monde est fou [1].

В очередной раз мне нужно дать название конгрессу Всемирной Ассоциации психоанализа AMP*. «Почему это так?» — спросите вы. Привычка укоренилась, стала своего рода традицией — внимание! Так будет не всегда. Но, надо полагать, этот момент еще не наступил. Стало быть, я продолжаю. Наш следующий конгресс будет называться: «Все безумны» [1].

Contexte

Контекст

De même que le titre des présentes Assises – La femme n'existe pas –, c'est un aphorisme de Lacan. Je l'ai pêché dans un écrit minuscule, composé par Lacan à ma demande. Il s'agissait alors de défendre le Département de psychanalyse de Vincennes dont l'existence au sein de l'université Paris 8 était menacée. Elle l'est encore d'ailleurs, tous les ans – pour des raisons conjoncturelles, et aussi pour une raison de structure. C'est qu'en vérité, comme l'écrit Lacan, la psychanalyse n'est pas matière d'enseignement [2]. Cela tient à l'opposition, que je dis structurale, entre le discours analytique et le discours universitaire, entre le savoir toujours supposé dans la pratique de la psychanalyse et le savoir exposé qui tient le haut du pavé dans le discours universitaire. Je ne développe pas cette opposition bien connue de nous.

Это афоризм Лакана, как и название сегодняшнего конгресса «Женщины не существует». Я выудил его из крошечного письма, составленного Лаканом по моей просьбе. Тогда речь шла о защите Отделения психоанализа Венсена, существование которого в университете Париж 8 оказалось под угрозой. Впрочем, угроза все еще есть, она нависает над ним каждый год — как по конъюнктурным, так и по структурным причинам. А все дело в том, как пишет Лакан, что психоанализ не является материей (предметом) учения [2]. Это происходит из-за оппозиции, которую я называю структурной, между аналитическим дискурсом и университетским дискурсом: между «знанием предполагаемым», le savoir supposé, в практике психоанализа, и «излагаемым знанием», le savoir exposé, которое занимает первенствующее место в университетском дискурсе. Я не буду подробно развивать эту хорошо известную нам оппозицию.

J'ai extrait cet aphorisme de quelques lignes écrites par Lacan dans un temps dont on pourrait dire qu'il est d'outre-tombe, pour autant qu'il se situe après le Séminaire qu'il a intitulé « Le moment de conclure ». Tout ce que Lacan a écrit ou proféré après ce Séminaire jouit d'un statut spécial d'après-coup de l'ensemble accompli de son enseignement – j'emploie ce mot, qu'il employait aussi avant de le repousser. Cela donne à ces propos fragmentaires une valeur testamentaire. Tout le monde est fou, Lacan l'a formulé une seule et unique fois, dans un texte paru dans une revue alors confidentielle, Ornicar ? Du fait que je l'ai épinglé, commenté, répété, cet aphorisme est entré dans notre langue commune, celle de l'AMP, et dans ce qu'on pourrait appeler notre doxa. Il est même devenu une sorte de slogan.

Я взял этот афоризм из небольшого текста, написанного Лаканом, скажем так, «из загробного мира», поскольку, он идет после семинара под названием «Момент заключения». Все, что Лакан написал или произнес после этого Семинара, имеет особый статус последействия сформированного множества его учения — я использую слово «учение», которое он также использовал, прежде чем от него отказаться. Это придает этим отрывочным заметкам ценность завещания. Лакан использовал формулировку «все безумны»всего один раз в тексте, опубликованном в тогда еще частном журнале «Ornicar ?». Благодаря тому, что я закрепил, прокомментировал, повторил, этот афоризм вошел в наш обиход, в язык AMP — в то, что мы могли бы назвать нашей doxa. Он даже стал своего рода лозунгом.

Dans le contexte de l'époque, il a été entendu d'une façon qui flatte les préjugés contemporains, à savoir la revendication démocratique d'une égalité fondamentale des citoyens s'imposant à la hiérarchie traditionnelle, déconstruisant cette hiérarchie qui régissait la relation du soignant à son patient. Je le dis sans nostalgie, pour autant que Lacan avait anticipé l'idéologie contemporaine de l'égalité universelle des êtres parlants en soulignant la fraternité devant lier, selon lui, le thérapeute à son patient. L'homme « affranchi » de la société moderne, disait-il, nous avons à l'accueillir et, je cite, à lui ouvrir à nouveau la voie de son sens dans une fraternité discrète à la mesure de laquelle nous sommes toujours trop inégaux[3].

В контексте того времени он был понят таким образом, который льстит современным предубеждениям, а именно демократическому требованию фундаментального равенства граждан, навязывающего себя традиционной иерархии, деконструирующему иерархию, которая регулировала отношение лица, оказывающего помощь своему пациенту. Я говорю об этом не испытывая ностальгии, поскольку Лакан предвосхитил современную идеологию всеобщего равенства говорящих существ, подчеркнув братство, которое, по его мнению, должно связывать терапевта с его пациентом. «Человека, «освобожденного» от современного общества», — говорил он, — «мы должны приветствовать», и, я цитирую: «снова открыть ему путь к его смыслу в дискретном братстве, в измерении которого мы всегда слишком неравны» [3].

Dépathologisation

Депатологизация

Si c'est de fraternité qu'il s'agit, elle a dès longtemps cessé d'être discrète pour être, au contraire, réclamée à tue-tête sous les espèces d'une égalité totale, entière, des êtres parlants.

Если речь идет о братстве, то оно уже давно перестало быть дискретным, незаметным, наоборот, оно громко заявляет о себе под видом абсолютного, полного равноправия говорящих существ.

Dans ces conditions, ne soyons pas étonnés que cette revendication égalitaire se traduise par la disparition programmée de la clinique. Tous les types cliniques sont progressivement soustraits au grand catalogue clinique, déjà ravalé et déconstruit par les éditions successives du DSM. Et ce, dans un temps où tous les individus affectés d'un trouble mental, d'un handicap, de ce qui était jugé jadis comme anormalité, s'associent et font groupe. Ces groupes juridiquement fondés, inscrits, sont souvent constitués en groupes de pression – jusqu'aux autistes, jusqu'aux entendeurs de voix, etc. Tout annonce que la clinique sera bientôt chose du passé. Il nous revient de mettre notre pratique au pas de cette nouvelle ère, sans nostalgie, sans amertume, sans esprit de revanche.

В этих условиях не стоит удивляться тому, что требование равноправия переводится планомерным исчезновением клиники. Все клинические типы постепенно удаляются из большого клинического каталога, уже сокращенного и деконструированного последовательными изданиями DSM. И это происходит в то время, когда все лица, страдающие психическими расстройствами, нарушениями, тем, что когда-то считалось ненормальным, объединяются и образуют группу. Эти закрепленные юридически, зарегистрированные группы часто создаются как группы давления — вплоть до аутистов, людей, слышащих голоса и т.д. Все говорит о том, что клиника скоро уйдет в прошлое. Мы должны привести нашу практику в соответствие с этой новой эпохой, без ностальгии, без горечи, без реванша.

Dans un tel contexte, l'aphorisme lacanien ne peut être interprété autrement que comme prenant en charge et validant un terme qui a désormais cours (nous l'avons entendu résonner plus d'une fois dans ces Assises) : la dépathologisation. Il n'y aura plus de pathologies, il y aura, il y a déjà, à la place, des styles de vie librement choisis – une liberté imprescriptible parce qu'elle est celle des sujets de droit. Si je puis dire, le droit l'emporte sur le tordu [4].

В таком контексте лакановский афоризм не может быть истолкован иначе, как принятие и валидация широко используемого сегодня термина (он неоднократно звучал на наших заседаниях): депатологизация. Патологий больше не будет. Будут и уже есть на этом месте свободно выбранные стили жизни — неотъемлемая свобода, потому что это свобода субъектов права. Если можно так сказать, право (прямая) берет верх над ненормальным (кривой) [4].

Freud parle de la substitution du principe de réalité au principe de plaisir. Nous assistons à la substitution du principe juridique au principe clinique, lequel est assimilé à un suprématisme désormais honni dans les régimes démocratiques. Les conséquences s'en font sentir dès à présent. Pour donner un seul exemple récent, la loi adoptée cette année par le Parlement français comporte que sera désormais constituée comme délit toute réserve, réticence, modulation, apportée à la demande d'un sujet – sujet de droit – d'une transition de genre, comme on s'exprime. Il a fallu l'intervention des instances de l'École de la Cause freudienne pour que l'Assemblée nationale et le Sénat entérinent deux amendements fondant l'exception des thérapeutes, à condition que leurs propos témoignent de prudence, invitent à la réflexion et ne contreviennent pas à la bienveillance et au respect qui s'imposent devant ce que j'ai appelé le libre choix de son style de vie. Un homme politique français propose même aujourd'hui que le changement de sexe soit introduit dans la Constitution française et reconnu comme un droit humain fondamental, jusqu'alors négligé.

Фрейд говорил о замене принципа удовольствия принципом реальности. Мы являемся свидетелями замены клинического принципа юридическим, который уподобляется наивысшему, отныне порицаемому демократическими режимами. Последствия уже ощутимы. В качестве единственного недавнего примера можно привести принятый в этом году французским парламентом закон. Он предусматривает, что любая оговорка, умолчание, уклонение по поводу сделанного по просьбе субъекта — субъекта права — изменения гендера, отныне будут считаться правонарушением. Потребовалось вмешательство инстанций Школы Фрейдовой Причины, чтобы Национальное собрание и Сенат ратифицировали две поправки, устанавливающие исключение для терапевтов — при условии, что их замечания не идут вопреки, побуждают к размышлению и не противоречат доброжелательности и уважению, которые настоятельно необходимы перед лицом того, что я назвал «свободным выбором своего стиля жизни». Французский политик даже сейчас предлагает внести изменение пола в Конституцию Франции и признать его основным правом человека, которым до сих пор пренебрегали.

Dans ces conditions, l'aphorisme de Lacan formulé en 1978 est entendu comme parfaitement raccord avec le Zeitgeist, l'esprit du temps. Néanmoins, dans cette voie, il aurait mieux valu dire : Tout le monde est normal.

В этих условиях афоризм Лакана, сформулированный в 1978 году, понимается как идеально соответствующий Zeitgeist, духу времени. Тем не менее, если размышлять в таком ключе, было бы лучше сказать: «все нормальны».

Un double paradoxe

Двойной парадокс

Dire Tout le monde est fou, complété dans le texte de Lacan par un c'est-à-dire délirant, n'est pas sans faire résonner une sorte de grincement. En effet, l'imputation de folie et de délire relève encore de la clinique. C'est valider, semble-t-il, la fin de la clinique, mais dans des termes qui appartiennent à la clinique. Or ce n'est pas le seul paradoxe introduit par cet aphorisme. En effet, Tout le monde est fou, qui le dit ? Ce ne peut être qu'un fou. Son propos est donc du délire. Comme universel, c'est l'exact décalque du dit d'Épiménide, énoncé au singulier par un Je, à savoir Je mens. Ce double paradoxe est de nature à faire soupçonner qu'il y a, dans l'aphorisme en question, davantage et peut-être autre chose que la validation de ladite dépathologisation.

Высказывание «все безумны», дополненное в тексте Лакана «то есть бредят», идет не без скрипа. Действительно, вменение безумия и бреда все еще находится в ведении клиники. Кажется, что это подтверждает конец клиники, но в терминах, которые принадлежат клинике. Но это не единственный парадокс, вносимый этим афоризмом. В самом деле, кто говорит, что все безумны? Это может быть только безумный. Следовательно, его слова — бред. В качестве всеобщего суждения, оно представляет собой точную копию, кальку высказывания Эпименида, выраженного в единственном числе через Я, а именно: Я лгу. Этот двойной парадокс может вызвать подозрение, что в рассматриваемом афоризме есть нечто большее и, возможно, нечто иное, чем подтверждение упомянутой депатологизации.

J'avoue qu'en répandant cet aphorisme, en le coupant de son contexte scripturaire, en l'élevant ou le rabaissant à la qualité d'un slogan – ô combien efficace ! –, j'ai sans doute favorisé un malentendu qu'il importe de corriger au moment d'en faire le thème de notre prochain congrès. Rien de plus simple : il suffit de le resituer dans le contexte de ce bref écrit d'où je l'ai extrait – ce à quoi je vais m'employer sous la forme inévitablement abrégée qu'exige la fonction de clôture qui détermine mon devoir ici.

Я признаю, что, распространяя этот афоризм, вырывая его из канонического контекста, возвышая или низводя его до уровня лозунга — о, как эффективно! — я, несомненно, способствовал возникновению недоразумения, которое важно исправить, когда придет время сделать его темой нашего следующего конгресса. Нет ничего проще: достаточно просто восстановить это в контексте того краткого письма, из которого я его извлек, — к чему я собираюсь сделать в неизбежно сокращенной форме, требуемой функцией завершения, определяющей здесь мои обязанности.

Dialectique pour la clinique

Диалектика для клиники

Avant de me livrer à ce travail de recontextualisation, j'indique dans un bref excursus comment on pourrait sauver la clinique en dépit de toute dépathologisation. Il suffirait d'avoir recours à la dialectique de Monseigneur Dupanloup, mise au point pour calmer les ardeurs de ceux qui, dans l'Église, s'insurgeaient contre les proscriptions concernant le progrès, le libéralisme et la civilisation moderne articulées dans le Syllabus du pape Pie IX. Le rusé évêque, porte-parole du courant libéral, procède en distinguant deux niveaux : celui qu'il appelle la thèse, où l'on affirme le principe comme absolu ; puis, par en dessous, il inscrit l'hypothèse (au sens de ce qui est sous la thèse), où le relatif triomphe. Le principe, bien qu'absolu à son niveau, laisse s'ouvrir un espace de modulations, certes subordonné, mais où il est tenu compte des circonstances, de ce qui est opportun et de ce qui ne l'est pas, des nécessités de l'opérativité, etc. Ainsi, l'absolu et le relatif, loin de se contredire l'un l'autre, trouvent à coexister en bons voisins, à condition d'établir entre les deux termes une hiérarchie.

Прежде чем приступить к этой работе по реконтекстуализации, я в кратком экскурсе намечу, как можно было бы спасти клинику, несмотря на любую депатологизацию. Было бы достаточно прибегнуть к диалектике монсеньора Дюпанлу, доработанной для того, чтобы успокоить пыл тех, кто в церкви восставал против запретов, касающихся прогресса, либерализма и современной цивилизации, сформулированных в Силлабусе папы Пия IX. Хитрый епископ, представитель либерального течения, проводит различие между двумя уровнями: тем, который он называет тезисом, где принцип утверждается как абсолютный; затем, снизу, он вписывает гипотезу (в смысле того, что находится под тезисом), где торжествует относительное. Принцип, хотя и абсолютный на своем уровне, позволяет раскрыться пространству модуляций, хотя и подчиненных, но где учитываются обстоятельства, что целесообразно, а что нет, потребности оперативности и т.д. Таким образом, абсолютное и относительное, отнюдь не противоречат друг другу, могут сосуществовать, как добрые соседи, при условии установления между этими двумя терминами иерархии.

À nous servir de cette dialectique, la thèse comme absolu serait la disparition de toute pathologie et l'égalitarisme post-clinique. Cependant, dans l'intérêt du public, pour parer au désordre, voire aux destructions, que ne manquerait pas d'entraîner l'application aveugle du principe absolu, on conserverait les distinguos de la clinique au niveau subordonné de l'hypothèse. Je me permets de noter que cela réconcilierait le point de vue de mes collègues Dominique Laurent et François Leguil [5] avec le mien – thèse pour moi, hypothèse pour eux.

Используя эту диалектику, тезис как абсолютный означал бы исчезновение всякой патологии и постклинический эгалитаризм. Однако в интересах общества, чтобы избежать беспорядка и даже разрушения, которые неизбежно повлекут за собой слепое применение абсолютного принципа, мы сохраним различия клиники на подчиненном уровне гипотезы. Должен отметить, что это позволило бы примирить точку зрения моих коллег Доминик Лоран и Франсуа Легиля [5] с моей собственной — тезис для меня, гипотеза для них.

Ce qui ne s'enseigne pas

Чему не научиться

Après cet excursus, ma première remarque, ou rectification, sera des plus simples : je me contenterai de prendre en compte la phrase qui suit immédiatement Tout le monde est fou, c'est-à-dire délirant. Cette phrase est la suivante : C'est bien ce qui se démontre au premier pas vers l'enseignement [6]. Ici, point de dépathologisation, mais un abaissement, une déchéance, et pourquoi pas une déconstruction de ce qu'est l'enseignement – cela peut apparaître surprenant de la part d'un sujet qui a longuement célébré la position d'enseignant, et qui parlait lui-même de sonenseignement.

Моей первой ремаркой или исправлением после этого экскурса станет самая элементарная: я ограничусь акцентом на фразе, которая следует сразу после этого выражения: «Все безумны, то есть бредят». Эта фраза такова: «Это действительно то, что показывает первый шаг к учению» [6]. Здесь это не просто указание на депатологизацию, но и на падение, упадок, а почему бы и не на деконструкцию того, что такое учение, — это может показаться удивительным со стороны субъекта, который долгое время занимал позицию учителя и который сам говорил о своем учении.

En effet, qu'est-ce qui, selon Lacan – le tout dernier Lacan, l'outre-Lacan – se démontre ainsi, sinon qu'enseigner est une folie, que l'enseignement est un délire ? Ainsi, l'aphorisme en question s'inscrit dans le cadre d'une critique féroce de la fonction de l'enseignement. Cette critique féroce – et, ajouterai-je, proprement clinique – encadre l'aphorisme Tout le monde est fou. En relisant ce qui précède dans le texte, on aperçoit que, depuis le début, il s'agit d'une critique, non pas de la clinique, mais bien de tout enseignement. On entendra désormais le slogan comme énonçant : Il faut être fou pour enseigner, qui enseigne délire. Au premier regard, ce qui soucie Lacan, c'est, semble-t-il, la structure de tout enseignement.

В самом деле, что, по мнению Лакана — самого последнего Лакана, за-Лаканом — доказывается таким образом, если не то, что учить — это безумие, что учение — это бред? Таким образом, рассматриваемый афоризм вписывается в кадр жесткой критики функции учения. Эта жестокая критика — и, добавлю я, чисто клиническая — обрамляет афоризм «Все безумны, то есть бредят». Перечитывая вышесказанное в тексте, мы видим, что с самого начала речь идет о критике не клиники, а любого учения. Теперь мы услышим лозунг, гласящий: «Нужно быть безумным, чтобы учить, тот, кто учит бредит». На первый взгляд, Лакана беспокоит, по-видимому, структура любого учения.

Curieuse façon de défendre le Département de psychanalyse – qu'il a encouragé et dont il a toujours soutenu l'existence – que de dévaloriser l'enseignement, et tout particulièrement celui de la psychanalyse, en écrivant que le discours analytique n'est pas matière d'enseignement. Et pourquoi ne l'est-il pas ? Quelles sont les raisons alléguées par Lacan pour s'attaquer ainsi à la fonction de l'enseignement ?

Любопытный способ защитить кафедру психоанализа, которую он поощрял и существование которой он всегда поддерживал, — обесценить учение, и особенно учение психоанализа, и написать, что аналитический дискурс не является предметом учения. И почему это не так? Каковы приводимые Лаканом основания для разрешения проблемы функции учения таким образом?

Premièrement, le discours analytique, à la différence des trois autres qu'il a construits, n'enseigne rien parce que – Lacan l'énonce – il exclut la domination. Il n'est pas discours du maître, qui est, par excellence, discours de la domination, parce que celui-ci s'établit sur l'indiscutable d'un signifiant-maître. Le discours du maître enseigne ce qu'est un savoir, c'est-à-dire que le savoir est toujours serf d'un signifiant-maître – ceci n'est pas démenti par les conditions de naissance de l'Université, que l'on peut situer approximativement à Charlemagne. Il n'est pas davantage discours universitaire, qui installe à la place dominante un savoir, qui permet et même exige l'enseignement. Le discours universitaire est, par excellence, discours de l'enseignement. Enfin, le discours de l'hystérique fait du sujet le maître du maître ; il domine le dominateur et, ce faisant, il le met au travail, celui de produire un savoir. Celui-là n'est pas le savoir serf du maître, encore moins le savoir-maître, c'est le discours qui pousse à l'invention du savoir, si bien que Lacan souligne l'affinité structurale du discours de l'hystérique avec celui de la science.

Во-первых, аналитический дискурс, в отличие от трех других, сконструированных им, ничему не учит, потому что, как утверждает Лакан, он исключает доминирование. Это не дискурс господина, который, по преимуществу, является дискурсом доминирования, поскольку он устанавливается неоспоримостью господского означающего. Дискурс господина учит тому, что такое знание, то есть знание всегда является крепостным господского означающего — это не опровергается условиями зарождения университета, которые можно приблизительно отнести к Карлу Великому. Это не более чем университетский дискурс, который помещает на доминирующее место знание, что позволяет и даже требует учение. Университетский дискурс — это, по преимуществу, дискурс учения. Наконец, дискурс истерика превращает субъекта в господина господина; он доминирует над доминирующим и тем самым заставляет его работать, производить знание. Это не крепостное знание господина, не говоря уже о знании-господина, это дискурс, побуждающий к изобретению знания, поэтому Лакан подчеркивает структурную близость дискурса истерика к дискурсу науки.

Le discours analytique comporte, lui aussi, la place de la domination – en haut à gauche dans les schémas de Lacan, pour ceux qui les connaissent. Cependant, cette place est occupée par un élément qui n'est pas fait pour dominer, commander, soumettre, mais qui est fait pour causer le désir : ce que Lacan appelle l'objet a. L'objet a, cause du désir, dis-je, alors que précisément le désir ne se laisse pas dominer, qu'il est rétif à tout commandement, qu'il déjoue et dont il se joue. Où est le savoir dans ce discours ? Il est en position de n'être jamais que supposé – et non explicite comme dans le discours universitaire. N'étant jamais que supposé, c'est comme sous-posé qu'il soutient l'instance de la cause du désir dont l'analyste se fait le semblant. Ici, pas d'enseignement, ce qui n'empêche pas qu'il soit à l'occasion possible de s'en enseigner, mais il s'agit d'un savoir sans valeur d'enseignement, sans ordre, ni cohérence, ni système – un savoir qui tient à des rencontres aléatoires, sans loi. Le discours analytique ne domine donc pas. Et en particulier, il ne domine pas son sujet – à entendre comme vous voudrez.

В аналитическом дискурсе также есть место доминирования — вверху слева в схемах Лакана, для тех, кто с ними знаком. Однако это место занимает элемент, созданный не для того, чтобы доминировать, повелевать, подчинять, а для того, чтобы вызывать желание: то, что Лакан называет объектом а. Я говорю, что объект а — причина желания, тогда как именно желание не позволяет доминировать над собой, не поддается никаким приказам, обыгрывая и играясь с ними.
Где знание в этом дискурсе? Оно находится в положении только предполагаемого, а не явного, как в университетском дискурсе. Будучи всегда только предполагаемым, именно как под-полагаемое оно поддерживает инстанцию причины желания, кажимость, которая создается аналитиком. Здесь нет учения, что при случае не мешает появлению возможности обучения себя, но речь идет о знании, не имеющем ценности учения, без порядка, последовательности или системы, — знании, основанном на случайных встречах, без закона. Таким образом, аналитический дискурс не доминирует. И в частности, он не доминирует над своим субъектом — услышьте, как вам будет угодно.

Seconde raison alléguée par Lacan pour refuser au discours analytique la capacité d'être matière d'enseignement : Il n'a rien d'universel. En effet, il n'est nullement pour tous. Il est, si je puis dire, pour un seul, pour l'Un-tout-seul. C'est pour lui seul que l'interprétation peut donner lieu à un savoir, lequel s'évanouit dès que vous prétendez l'universaliser, le faire valoir pour tous. Essayez donc d'expliquer à un large public l'effet sensationnel d'une interprétation : cela ne relèvera que son caractère banal, ou bien discutable.

Вторая причина, на которую ссылается Лакан, чтобы отказать аналитическому дискурсу в способности быть материей (предметом) учения: в нем нет ничего всеобщего. Действительно, он отнюдь не для всех. Он, если я могу так сказать, для одного, для Одного-совершенно-одного. Только для него интерпретация может создать знания, которые исчезают, как только вы претендуете на то, чтобы универсализировать их, чтобы сделать его годным для всех. Так что постарайтесь объяснить широкой аудитории сенсационный эффект интерпретации: это лишь вскроет ее банальный, а то и спорный характер.

J'introduis ici une modulation. Lacan ne dit pas que la psychanalyse ne saurait être matière d'enseignement, mais que le discours analytique ne saurait l'être, c'est-à-dire grosso modo la pratique de la psychanalyse. Il y a par ailleurs, à côté, les théories de la psychanalyse, son histoire et les débats qu'elle a suscités et qui font dépôt. Étant entendu ce partage, cette division, entre pratique et théorie de la psychanalyse, il n'y a ici nul désaveu du Département de psychanalyse, de la présence de la psychanalyse à l'Université. Au contraire, il y a une restriction qui ouvre et libère un champ : la pratique de la psychanalyse ne s'enseigne pas ; tout au plus, elle se supervise à l'occasion, chaque fois d'un cas singulier, lequel ne se laisse pas porter à l'universel, mais qu'on peut élever, quand il s'y prête, à la dignité du paradigme.

Я использую здесь модуляцию. Лакан не говорит, что психоанализ не может быть материей (предметом) учения, но что аналитический дискурс не может быть материей (предметом) учения, то есть grosso modo, грубо говоря, практикой психоанализа. Более того, в стороне остаются теории психоанализа, его история и дебаты, которые он вызвал и его вклад. При понимании этого распределения, этого разделения между практикой и теорией психоанализа, не происходит здесь никакого неодобрения отделения психоанализа, присутствия психоанализа в университете. Напротив, существует ограничение, которое открывает и освобождает поле: психоаналитической практике не научиться; в лучшем случае, она время от времени супервизируется, каждый раз это сингулярный случай, который нельзя отнести к всеобщему, но который можно возвести, когда он подходит для этого, в достоинство парадигмы.

Il s'agit donc d'une mise en garde de Lacan à l'endroit de ses élèves. Sachez bien et faites savoir que rien de ce qui vous sera enseigné de la psychanalyse à l'Université ne vous permettra de faire, vous, l'économie d'une psychanalyse. Il vous faudra, comme l'indique l'ouverture des Écrits, y mettre du vôtre[7], payer de votre personne, et ce, en tant que tout autre chose qu'un élève, à savoir en tant qu'analysant.

Таким образом, речь идет о предостережении Лакана своим ученикам. Знайте и примите, что ничто из того, чему вас будут учить (по) психоанализу в университете, не позволит вам сэкономить на психоанализе. Вам придется, как следует из вступительной части Écrits, вложить в него свои средства [7], заплатить своей личностью и сделать это как некто совершенно иной, нежели, чем ученик, а именно как анализант.

De l'impossible au nécessaire

От невозможному к необходимому

J'ordonne la suite de mon discours de clôture, qui est plutôt d'ouverture, en m'accrochant à ce texte de Lacan, et d'abord à la phrase que j'ai fait placer sur la couverture de ses petits écrits réunis dans la collection intitulée « Paradoxes ». C'est par le troisième des paradoxes de ce texte que commence le second paragraphe : Comment faire pour enseigner ce qui ne s'enseigne pas ?

Остальную часть моей заключительной речи, которая является скорее вступлением, я выстраиваю, зацепляясь за этот текст Лакана, и прежде всего за фразу, которую я поместил на обложке его небольших текстов, объединенных в сборнике под названием «Парадоксы». Именно с третьего из парадоксов этого текста начинается второй абзац: «Как учить тому, чему не научиться?».

Ce n'est pas la première fois que Lacan transmue un impossible en un réel. Disons qu'il passe ici de l'impossible au nécessaire. Ce qu'il est impossible d'enseigner, comment l'enseigner néanmoins ? En effet, s'il est impossible d'enseigner, c'est pourtant nécessaire. Il faudra d'abord distinguer enseigner et enseigner, c'est-à-dire, pour reprendre le terme de Bertrand Russell, stratifier les deux termes. Il y a l'enseigner pris du côté de l'impossible, et l'enseigner du côté du nécessaire. De l'un à l'autre, certes, c'est problématique.

Это не первый раз, когда Лакан преобразовывает невозможное в реальное. Допустим, здесь он идет от невозможного к необходимому. То, чему невозможно учить, как этому все же учить? Ведь хотя научить и невозможно, однако все же необходимо. Сначала необходимо провести различие между учить и учить, то есть, используя термин Бертрана Рассела, стратифицировать два термина. Есть «учить», взятое со стороны невозможного, и «учить» со стороны необходимого. От одного к другому, определенно, это проблематично.

Ce passage n'est pas pour tous. Lacan laisse entendre qu'il ne concerne pas tous, mais un, à savoir Freud. Car la phrase qui suit le convoque : Voilà ce dans quoi Freud a cheminé. Il y a ici privilège : Freud, le premier et pendant longtemps, avait en charge d'enseigner ce qui ne s'enseigne pas, à savoir la pratique de la psychanalyse. Et il l'a fait en payant de sa personne. Dans la Traumdeutung, il livre nombre de ses rêves et il ne recule jamais à puiser dans ses formations de l'inconscient pour faire avancer la psychanalyse. Or, ce qui vaut pour lui ne vaut pas pour tous.

Этот переход не для всех. Лакан подразумевает, что это касается не всех, а одного, а именно Фрейда. Потому что следующая фраза уже обращается к нему: «Вот это то, к чему, продвинулся Фрейд». Здесь есть привилегия: Фрейд, первый и долгое время, занимался учением тому, чему не научиться, а именно практике психоанализа. И он сделал это, заплатив своей личностью. В Traumdeutung он предоставляет множество своих сновидений и никогда не пасует перед тем, чтобы зачерпнуть из своих образований бессознательного, чтобы продвинуть психоанализ. Однако то, что верно для него, не годится для всех.

Mais, dirais-je, ça vaut aussi pour Lacan. Il ne se peut pas qu'il n'ait pas pensé à lui-même. Cependant, il ne le dit pas. Peut-être est-ce le seul cas où il fait preuve de modestie, car il n'y était pas porté. Étant donné que Lacan a été un réformateur de la pratique analytique, cela vaut certainement pour lui aussi, bien qu'il s'en soit défendu en disant que les traits par lesquels sa pratique se distingue ne valent que pour lui-même. L'imiter ou pas, c'est de la responsabilité de chacun. Il a néanmoins, à une occasion, fait doctrine de la durée variable de la séance, mais non de sa brièveté. Il y aurait ici beaucoup à dire, ce que je ne ferai pas maintenant, car je vais faire un sort à la phrase qui suit, où figure notre aphorisme.

Но я бы сказал, что это относится и к Лакану. Не может быть, чтобы он не думал о себе. Однако он этого не говорит. Пожалуй, это единственный случай, когда он проявляет скромность, потому что не был к ней склонен. Принимая во внимание, что Лакан был реформатором аналитической практики, это, безусловно, относится и к нему, хотя он защищал себя, говоря, что черты, отличающие его практику, применимы только к нему самому. Имитировать его или нет — это ответственность каждого. Тем не менее, однажды он выдвинул доктрину о вариативной продолжительности сеанса, но не о его краткости. Здесь можно было бы многое сказать, чего я сейчас делать не буду, так как собираюсь разделаться со следующим предложением, в котором фигурирует наш афоризм.

«Rien n'est que rêve »

Ничего кроме сновидения

La voici : Freud a considéré que rien n'est que rêve, et que tout le monde (si l'on peut dire une pareille expression) – en effet, c'est universel, contrairement à ce qu'il affirme précédemment –, tout le monde est fou, c'est-à-dire délirant. Les thèses concentrées dans cette phrase concernent à la fois le rêve, la folie et le délire. Elles demandent à être dépliées. Il est à noter qu'elles sont attribuées par Lacan à Freud. Aussi est-ce d'abord dans les œuvres de Freud que je puiserai pour éclairer cette phrase, où sont en jeu toute la métapsychologie et toute la clinique.

Вот оно: «Фрейд считал, что нет ничего кроме сновидения, и что весь мир» (если можно использовать такое выражение) — действительно, это всеобщее, вопреки тому, что он утверждал прежде, — «все безумны, то есть бредят». Тезисы, сконцентрированные в этом предложении, касаются одновременно сновидения, безумия и бреда. Их необходимо раскрыть. Следует отметить, что Лакан приписывает их Фрейду. Поэтому, прежде всего, я обращусь к работам Фрейда, чтобы прояснить это высказывание, которое ставит на карту всю метапсихологию и всю клинику.

Remarquez que, chez Lacan, les séances ne sont pas seules à être courtes, voire ultracourtes. Ses écrits sont toujours sous tension, une tension incessamment mouvante – tantôt il tourne autour du pot, associe, vadrouille, tantôt son discours se resserre brusquement et décoche une flèche impitoyable qui fulgure. C'est le cas avec cette phrase – sauf que, dans ce bref écrit, tout est maigre, dépouillé, réduit à l'os.

Стоит отметить, что не только сеансы Лакана коротки или даже ультракоротки. Его писания всегда находятся в состоянии напряжения, в непрестанно подвижном напряжении — иногда он ходит вокруг да около, ассоциирует, предается увеселениям, иногда его дискурс внезапно сжимается и выпускает безжалостную, пронзающую насквозь молниеносную стрелу. Так обстоит дело и с этим высказыванием — за исключением того, что в этом кратком отрывке все сжато, сведено к кости.

Commençons par la proposition rien n'est que rêve. Phrase à couper le souffle. On se demande si c'est Lacan qui a pu écrire ça, alors que, dans un Séminaire, il se réfère au célèbre titre de la pièce de Calderón, La Vie est un songe, pour nier la thèse qu'elle porte et l'invalider en ce qui concerne le discours analytique. Si tout est rêve, qu'en est-il du réel ? Faut-il en venir à énoncer : rien n'est réel (réel au sens de Lacan) ? Le réel n'est-il qu'illusion, fiction, voire délire ? Après tout, pourquoi pas ?

Начнем с предложения о том, что «нет ничего кроме сна». От этой фразы захватывает дух. Интересно, мог ли Лакан это написать, когда в одном из Семинаров он ссылается на знаменитое название пьесы Кальдерона «Жизнь есть сон», чтобы опровергнуть содержащийся в нем тезис и признать его недействительным по отношению к аналитическому дискурсу. Если все есть сон, то как быть с Реальным? Должны ли мы прийти к выводу: нет ничего Реального (реального в понимании Лакана). Является ли Реальное лишь иллюзией, фикцией, даже бредом? В конце концов, почему бы и нет?

Ici s'évoquent des propos de Lacan qui ont toujours été considérés comme énigmatiques. Dans la première leçon de l'édition française du Séminaire Le Sinthome, Lacan pointe l'homogénéité de l'imaginaire et du réel, qu'il prétend fondée sur la structure binaire du nombre, avant de faire référence à la théorie de Cantor – que l'on retrouve par ailleurs dans la suite de ce texte dont j'analyse de près la composition. Ceci est certainement homogène à ce qui se dit sous la forme rien n'est que rêve. L'homogénéité imaginaire – réel se complète de la notation que le symbole en remet sur l'imaginaire[8]. Tout se passe comme si, au regard des mathématiques qu'il évoque, et précisément de la théorie des ensembles, le réel comme le symbolique se résorbaient dans l'imaginaire.

Здесь нам вспоминаются высказывания Лакана, которые всегда считались весьма загадочными. В первом уроке французского издания семинара «Синтом» Лакан указывает на гомогенность Воображаемого и Реального, которая, по его словам, основана на двоичной системе исчисления, прежде чем перейти к теории Кантора, которую мы обнаруживаем в продолжении этого текста, композицию которого я тщательно анализирую. Это, безусловно, перекликается с тем, что говорится в формулировке «ничего кроме сна». Гомогенность Воображаемое — Реальное дополняется тем обозначением, которое символ накладывает на Воображаемое [8]. Все происходит так, как с точки зрения упоминаемой им математики, в частности, теории множеств, Реальное, как и Символическое, поглощается Воображаемым.

Ne faut-il pas cela pour que soit fondée l'affirmation que rien n'est que rêve ? Cette suprématie de l'imaginaire est bien la condition sine qua non pour qu'il puisse être dit rien n'est que rêve. Lacan a entamé ce qu'il faut bien appeler son enseignement en accentuant la prévalence de l'imaginaire, par exemple dans « Le stade du miroir… » Ne serait-ce pas aussi l'imaginaire dont Lacan assurerait la promotion au terme de la trajectoire de son discours ? Ceci ne laisserait pas d'être satisfaisant pour l'esprit qui aime que le discours se boucle sur lui-même. Je laisse cependant ce thème en suspens, employant un style interrogatif et le conditionnel.

Разве это не нужно для того, чтобы построить утверждение «ничего кроме сна»? Это превосходство Воображаемого является непременным условием для утверждения «ничего кроме сна». Лакан начал то, что следует называть его учением, с подчеркивания преобладания Воображаемого, например, в «Стадии зеркала...». Не будет ли это также Воображаемым, которое Лакан будет продвигать в конце траектории своего дискурса? Это не позволило бы удовлетворить ум, испытывающий любовь к дискурсу, который замыкается на себе самом. Однако я оставляю эту тему открытой, используя вопросительный стиль и условное наклонение.

Invention du réel

Изобретение Реального

Suivant ce fil, un second propos de Lacan se rencontre dans le texte de la leçon ix du même Séminaire. Lui-même relève ici son écart d'avec Freud. Il dit en effet : l'instance du savoir que Freud rénove sous la forme de l'inconscient, ne suppose pas du tout obligatoirement le réel dont je me sers [9]. Je retiens de ce propos que, selon Lacan, la théorie freudienne de l'inconscient ne suppose pas le réel, et qu'elle pourrait se soutenir sans réel.

В продолжение этой темы, второе замечание Лакана появляется в уроке IX того же Семинара. Здесь он сам указывает на свой разрыв с Фрейдом. Он говорит: «Инстанция знания, которую Фрейд реконструирует в форме бессознательного, вовсе не обязательно предполагает Реальное, которое я использую» [9]. Из этого я делаю вывод, что, согласно Лакану, фрейдовская теория бессознательного не предполагает Реального и что она может быть поддержана без Реального.

Le réel en fonction dans le discours analytique est de son invention, il est – indique Lacan – sa réaction à l'articulation freudienne de l'inconscient : il y réagit en inventant le réel. Lacan va jusqu'à réduire le réel à n'être que sa réponse symptomatique [10] à l'inconscient freudien. C'est ôter à ce terme toute prétention à l'universel, le réduire au symptôme d'un-tout-seul. Il y a là beaucoup à dire, mais j'abrège.

Реальное, задействованное в аналитическом дискурсе, является его изобретением, это — указывает Лакан — его реакция на фрейдовскую артикуляцию бессознательного: он реагирует на нее, изобретая Реальное. Лакан заходит так далеко, что сводит Реальное не более, чем к его симптоматическому ответу [10] на фрейдовское бессознательное. Это значит лишить термин всякой претензии на всеобщность, свести его к симптому Одного-совершенно-одного. Здесь можно многое сказать, но я буду краток.

Revenons sur l'idée que la théorie de Freud ne suppose pas le réel. Oui, sans doute, mais elle articule que quelque chose opère qui permet au sujet de discriminer – disons, sans entrer dans les détails – entre rêve ou hallucination, d'un côté, et réalité, de l'autre.

Вернемся к идее о том, что теория Фрейда не предполагает Реального. Да, несомненно, но она формулирует, что действует нечто, позволяющее субъекту различать — скажем, не вдаваясь в подробности, — сновидение или галлюцинацию, с одной стороны, и реальность, с другой.


Substituer sans révoquer

Замена без отмены

Freud a beaucoup varié sur le statut de cet appareil, de ce dispositif qu'il nomme Realitätsprüfung, l'épreuve de réalité, comme on l'a traduit. Avancer, comme le fait Lacan, que rien n'est que rêve, c'est faire fi de l'épreuve de réalité, c'est amputer la théorie freudienne d'un terme qui paraît pourtant essentiel et qui est considéré comme tel par les psychanalystes.

Фрейд значительно изменял статус этого аппарата, этого устройства, которое он называл Realitätsprüfung, испытание реальности, как его перевели. Продвигать, как это делает Лакан, что нет ничего кроме сна, значит игнорировать испытание реальности и отсечь из теории Фрейда термин, который, тем не менее, кажется важным и считается таковым психоаналитиками.

Quelle impudence de faire néant de l'épreuve de réalité et, de surcroît, en l'imputant à Freud ! Cependant, la théorie freudienne n'est pas si claire qu'on ne puisse discriminer, à travers son œuvre, entre ce que l'on garde et ce que l'on écarte sur ce point. Il y a place pour un choix dans l'œuvre de Freud – laquelle n'est pas le jardin à la française planté par Lacan, mais au contraire une jungle. Lacan choisit d'accentuer chez Freud ce qui relativise, voire rend illusoire, la notion même d'épreuve de réalité. La question est passionnante pour un analyste, je ne puis ici l'aborder qu'en court-circuit.

Что за наглость — свести к ничто испытание реальностью и, более того, вменить это в вину Фрейду! Однако теория Фрейда не настолько прозрачна, чтобы не суметь различить в его творчестве, что мы оставляем, а что отклоняем в этом вопросе. В творчестве Фрейда есть место для выбора — это не регулярный французский парк, посаженный Лаканом, а, наоборот, джунгли. Лакан предпочитает подчеркнуть у Фрейда то, что делает относительным, даже делает иллюзорным само понятие испытания реальностью. Это интересный вопрос для аналитика, но я могу рассмотреть его здесь лишь вкратце.

C'est pourquoi j'irai tout de suite au texte court et magistral de Freud intitulé « Formulations sur les deux principes du fonctionnement psychique » – ou mental, selon la traduction – de 1911, laissant de côté deux textes qui le précèdent, le premier dans le « Projet pour une psychologie scientifique » de 1895, le second au fameux chapitre vii de la Traumdeutung. Je laisse aussi de côté le texte rédigé trois ans plus tard sur la métapsychologie des rêves, où il énonce – je crois pour la première fois, comme l'indique James Strachey, l'admirable traducteur de toute l'œuvre de Freud en anglais – que le moi est le siège de l'épreuve de réalité (il note aussi cela dans son écrit sur la Verneinung). Le terme d'épreuve de réalité, Freud l'introduit pour la première fois dans les « Formulations sur les deux principes… », mais c'est pour noter aussitôt que les processus inconscients se moquent de l'épreuve de réalité, qu'ils sont imperméables à son action.

Именно поэтому я сразу же обращусь к короткому и магистральному тексту Фрейда под названием «Положение о двух принципах психической деятельности» — или душевной, согласно переводу 1911 года, — оставив в стороне два предшествующих ему текста: первый — в «Проекте научной психологии» 1895 года, второй — в знаменитой главе VII Traumdeutung. Я также оставлю в стороне написанный тремя годами позже текст по метапсихологии сновидений, где он формулирует — я полагаю, впервые, как отмечает Джеймс Стрэчи, восхитительный переводчик всех работ Фрейда на английский язык, — что Я является местом испытания реальностью (он также отмечает это в своей работе о Verneinung). Термин «испытание реальностью» Фрейд впервые ввел в «Положении о двух принципах...», но именно для того, чтобы сразу отметить, что бессознательные процессы насмехаются над испытанием реальностью, что они непроницаемы для ее воздействия.

En premier lieu, le texte vise à articuler la relation entre le principe de plaisir et le principe de réalité. On s'arrête à la thèse de Freud selon laquelle l'événement décisif dans le développement psychique, est l'Einsetzung, l'instauration du principe de réalité, qui constituerait un progrès de la plus haute importance : le principe de réalité se substitue à ce qui était agréable, recherché sous l'empire du principe de plaisir, à savoir un Lustgewinn, un gain de plaisir, un plus-de-jouir. On a ici la satisfaction de retrouver en psychanalyse un schème des plus traditionnels, selon lequel grandir, atteindre la maturité, implique de renoncer au plaisir pour se confronter à la dure réalité. Fini de rire !

Во-первых, текст направлен на формулирование отношения между принципом удовольствия и принципом реальности. Мы сосредоточимся на тезисе Фрейда о том, что решающим событием в психическом развитии является Einsetzung, установление принципа реальности, который представляет собой прогресс первостепенной важности: принцип реальности заменяет то, что доставляло удовольствие и к чему было стремление в рамках принципа удовольствия, а именно Lustgewinn, выигрыш удовольствия, прибавочное наслаждение. Здесь мы испытываем удовлетворение от того, что вновь обнаружили одну из самых традиционных схем, согласно которой взросление, достижение зрелости подразумевает отказ от удовольствия, чтобы противостоять суровой реальности. Хватит смеяться!

Cependant, comme déjà noté, l'inconscient ne connaît pas l'épreuve de réalité.

Однако, как уже отмечалось, бессознательное не знает испытания реальностью.

À cela s'ajoute une notation essentielle de Freud qui vient nuancer, voire contredire, l'idée d'une substitution pure et simple du second principe au premier. Freud nuance lui-même son propos : on aurait tort de penser que la substitution du principe de réalité au principe de plaisir implique la déposition, la révocation, la déchéance (Absetzung en allemand). Effectivement – terme par lequel je traduis le mot Wirklichkeit –, cette substitution permet au contraire, dit Freud, la préservation, la sauvegarde du principe de plaisir.

К этому добавляется ключевое замечание Фрейда, которое уточняет или даже противоречит идее прямой замены второго принципа первым. Сам Фрейд уточняет свое высказывание: было бы неверно думать, что замена принципа реальности на принцип удовольствия подразумевает свержение, аннулирование, низложение (Absetzung по-немецки). Фактически — и именно так я перевожу слово «реальность», Wirklichkeit — эта замена позволяет защитить и сохранить принцип удовольствия.

Autrement dit, et pour parodier une phrase célèbre de Clausewitz, la substitution permet la poursuite du principe de plaisir au moyen du principe de réalité. Ce qu'il s'agit d'obtenir via le principe de plaisir, puis via le principe de réalité, est toujours le Lustgewinn, selon le terme employé quelquefois par Freud et que nous traduirons par cette expression de Lacan : le plus-de-jouir. Et celui-ci se révèle, pour reprendre cette fois une formule de Lacan, impossible à négativer par le principe de réalité.

Другими словами, пародируя известную фразу Клаузевица, замена позволяет следовать принципу удовольствия средствами принципа реальности. Речь идет о том, чтобы через принцип удовольствия, а затем через принцип реальности, получать всегда выигрыш в удовольствии, Lustgewinn, согласно термину, который иногда использовал Фрейд и который мы переведем выражением Лакана: «прибавочное наслаждение». И это, заимствуя формулу Лакана, оказывается невозможно отрицать с помощью принципа реальности.

Rêve et folie
Сновидение и безумие

En court-circuit, disons que si on choisit de privilégier cette perspective, et non pas celle de ladite épreuve de réalité, on démontre en quoi l'état du rêveur est indestructible, que le réveil n'est qu'illusion. Se réveiller, c'est continuer de rêver les yeux ouverts. En ce sens, en effet, rien n'est que rêve. Le délire appartient pour Freud à la même classe de phénomènes psychiques que le rêve. Ceci est énoncé dans la préface à la première édition de la Traumdeutung : le rêve est le premier élément d'une classe de phénomènes psychiques anormaux dont les autres membres sont les phobies hystériques, les obsessions et les délires – il faudrait savoir pourquoi il met les phobies hystériques et les obsessions dans ce même chapitre ; je n'y ai pas encore réfléchi.

Короче говоря, скажем, что, если мы предпочтем эту точку зрения, а не точку зрения упомянутого испытания реальностью, мы продемонстрируем, что состояние сновидца неразрушимо, что пробуждение — это только иллюзия. Проснуться означает продолжать видеть сны наяву, с открытыми глазами. В этом смысле нет ничего кроме сновидения. По Фрейду, бред относится к тому же классу психических явлений, что и сновидение. Это изложено в предисловии к первому изданию Traumdeutung: «сновидение является первым элементом в классе аномальных психических явлений, другими членами которого являются истерические фобии, навязчивые мысли и бред» — я хотел бы знать, почему он помещает истерические фобии и навязчивые мысли в одну главу; я еще не думал об этом.

De plus, au chapitre de la Traumdeutung intitulé « Relations entre rêve et maladies mentales », Freud traite sur un pied d'égalité rêve et folie. On le voit citer des philosophes à l'appui de sa thèse – comme vous le savez, il n'est pas coutumier du fait. Il faudrait recenser l'apparition de philosophes dans son texte, c'est extrêmement rare. Eh bien, là, il cite Kant : Le fou est quelqu'un qui rêve à l'état de veille – ce qui est vraiment une thèse freudienne – ; puis Schopenhauer disant du rêve qu'il est une brève folie et de la folie qu'elle est un rêve prolongé.

Кроме того, в главе Traumdeutung под названием «Отношения между сновидением и душевными болезнями», Фрейд рассматривает сновидение и безумие как равные. Мы видим, как он цитирует философов в поддержку своего тезиса — как вы знаете, он не привык этого делать. Следовало бы отметить, что цитирование философов в его тексте, это бывает крайне редко. Итак, здесь он цитирует Канта: «Сумасшедший — все равно, что видящий сны наяву» — что на самом деле является фрейдовским тезисом — и затем Шопенгауэра, называющего сновидение кратковременным безумием, а безумие продолжительным сновидением.

Faut-il sévèrement distinguer le rêve comme phénomène universel et la folie qui n'atteint que quelques-uns ? Le sens commun voudrait qu'on les distingue, qu'on ne les introduise pas dans la même classe. C'est pourtant le propre de la psychanalyse de ne voir entre les deux que des différences de qualité et non des différences de nature, pour reprendre approximativement l'orientation de Clérambault évoquée hier par F. Leguil. C'est le propre de la psychanalyse que de mettre ces phénomènes en continuité, tandis qu'il appartient aux gardiens de la réalité commune de les discriminer et de tracer une ligne infranchissable entre le normal et le pathologique.

Следует ли строго различать сновидение как универсальное явление и безумие, которое поражает лишь немногих? Здравый смысл заставил бы нас различать их, а не ставить в один класс. Однако для психоанализа характерно видеть между ними различия только в качестве, а не различия в их природе, приблизительно занимая ориентацию Клерамбо, упомянутую вчера Франсуа Легилем. Особенность психоанализа состоит в том, чтобы поместить эти феномены в непрерывную связь, в то время как стражи общей реальности должны, чтобы различать их, провести непреодолимую черту между нормальным и патологическим.

En dépit des courts-circuits auxquels j'ai dû me résoudre pour ne pas prolonger indûment ce discours de clôture, je crois avoir proposé une orientation claire pour les travaux qui seront, dans deux ans, présentés à notre prochain congrès.

Несмотря на короткие замыкания, с которыми я должен был справиться, чтобы не затягивать чрезмерно эту заключительную речь, я считаю, что предложил ясную ориентацию для работы, которая через два года будет представлена на нашем следующем конгрессе.

Опубликовано с согласия автора.

https://congresamp2024.world/tout-le-monde-est-fou...

* Заключительная речь на Международной виртуальной конференции AMP «Женщины не существует», произнесенная 3 апреля 2022 г. в Maison de la Mutualité в Париже и в формате видеоконференции.

Версия подготовлена: Паскаль Фари и Ев-Миллер Роуз с Ромэн Обэ и Эрве Дамас, также при участии Арьана Дюшарма, Жана- Клода Анкладо, Натали Жорж и Сесиль Вожнаровски. Текст не перечитан автором и опубликован с его согласия.

Перевод на русский: Полина Чижова, Елена Уразбаева, Ирина Макарова, Алла Бибиксарова, Ольга Ким. Перечитано с французского: Рузанна Накобян. Научный консультант: Ев Миллер-Роуз.

[1]. Lacan J., « Lacan pour Vincennes ! », Ornicar ?, n^o 17 / 18, printemps 1979, p. 278.

[2]. Ibid.

[3]. Lacan J., « L'agressivité en psychanalyse », Écrits, Paris, Seuil, 1966, p. 124.

[4]. Эта формула, указывающая на место «droit», права (прямой) в наше время, противоположна формуле, предложенной Ж.-А. Миллером для уточнения проложенной Лаканом ориентации: « le tordu l'emporte sur le droit », «псих/кривой берет верх над правом/прямой», (Miller J.-A., « Notice de fil en aiguille », in Lacan J., Le Séminaire, livre XXIII, Le Sinthome, Paris, Seuil, 2005, p. 209).

[5]. Cf. Laurent D., « Le pousse-à-la-femme : de la structure à la logique » & Leguil F., « L'érotomanie dépathologisée », interventions aux Grandes Assises, publiées dans le présent numéro.

[6]. Lacan J., « Lacan pour Vincennes ! », op. cit.

[7]. Cf. Lacan J., « Ouverture de ce recueil », Écrits, op. cit., p. 10.

[8]. Lacan J., Le Séminaire, livre xxiii, Le Sinthome, op. cit., p. 18.

[9]. Cf. ibid., p. 132.

[10]. Ibid.