Следующая клиническая секция состоится 17.11.24. Скоро анонс!
Следующая клиническая секция состоится 17.11.24. Скоро анонс!
Гиль Кароз
Le degré zéro de la folie
À propos de Tout le monde est fou
Нулевая степень безумия
О том, что Все безумны
À propos de Tout le monde est fou
Нулевая степень безумия
О том, что Все безумны
L'aphorisme Tout le monde est fou ne concerne pas tous les êtres de la Terre, mais uniquement les êtres parlants qui obéissent tant bien que mal au code du langage et qui sont plongés dans un discours qui fait lien social. Certes, quand on parle, on irréalise les choses, on les rend inexistantes – c'est le sens même de la formule « le mot est le meurtre de la chose ». Mais, ce qui fait de celui qui parle un fou tient précisément à ce qu'en parlant et en rendant ainsi la chose inexistante, il lui procure un être. Nous connaissons l'exemple de madame Bovary [1], qui n'existe pas et n'a jamais existé, mais dont l'être est pourtant bien assuré par une œuvre qui lui donne corps. Prenons un autre exemple chez Russell : dire que le roi de France est chauve, est une folie, car le roi de France n'existe pas [2]. Par ailleurs, « il convient de remarquer que si un homme qui se croit un roi est fou, un roi qui se croit un roi ne l'est pas moins [3] ».
Афоризм «Все безумны» не касается всех существ на Земле, но исключительно говорящих существ, которые худо-бедно подчиняются коду языка и погружены в дискурс, создающий социальную связь. Безусловно, когда мы говорим, мы ирреализуем вещи, делаем их несуществующими – именно в этом смысл формулировки «слово есть убийство Вещи». Но безумцем говорящего делает именно то, что, говоря и тем самым делая Вещь несуществующей, он наделяет ее бытием. Мы знаем пример мадам Бовари [1], которая не существует и никогда не существовала, но бытие которой, тем не менее, обеспечивается произведением, придающим ей тело. Возьмем другой пример из Рассела: сказать, что король Франции лысый – это безумие, потому что король Франции не существует [2]. Более того, «следует отметить, что если человек, считающий себя королем, безумен, то король, считающий себя королем, не менее безумен [3]».
Une défense contre le reel
Защита от реального
Ce pouvoir du langage et des discours à rendre les choses inexistantes relève d'un vaste dispositif que l'on nomme l'Autre du symbolique. Cet Autre, dit symbolique, n'existe pas réellement. C'est en quoi il est susceptible de mettre le sujet à l'abri de ce qu'il y a d'insupportable dans le réel. Quand on parle, la chose étant néantisée, les signifiants ne renvoient qu'à d'autres signifiants, leurs référents demeurent une place vide. Ce qui fait qu'au bout du compte, on ne parle que de l'absence du rapport sexuel. Quand l'objet a vient boucher le vide de cette absence, c'est alors la jouissance en tant que positivée qui émerge, mais elle reste indicible. Que la place du référent reste vide ou qu'elle soit obstruée par l'objet a, le réel est, dans les deux cas, exclu du langage. La folie constitue ainsi une défense universelle et structurelle de l'être parlant contre le réel. Elle prend son appui de l'Autre, même si elle se déploie différemment selon les structures.
Эта способность языка и дискурсов делать вещи несуществующими находится в ведении огромного механизма, который мы именуем Другим символического. Этот Другой, известный как символический, реально не существует. Вот каким образом он способен укрывать субъекта от того, что невыносимо в Реальном. Когда мы говорим, Вещь оказывается уничтоженной, означающие отсылают только к другим означающим, а их референты остаются пустым местом. Так что в конечном итоге всё, о чём мы говорим, – это о отсутствии сексуальных отношений. Когда объект а затыкает пустоту этого отсутствия, именно тогда наслаждение проявляется в качестве позитивированного, но остается невыразимым. Независимо от того, остается ли место референта пустым или закупоривается объектом a, Реальное в обоих случаях исключается из языка. Безумие, таким образом, служит универсальной (всеобщей) и структурной защитой говорящего существа от Реального. Оно получает свою поддержку от Другого, даже если разворачивается по-разному в структурах.
Dans sa Clinique ironique, Jacques-Alain Miller décrit les différentes modalités de défense qui consistent à parler de ce qui n'existe pas. Le névrosé est fou car il fait exister l'Autre en y situant l'objet a comme consistance logique de son fantasme, mais aussi comme objet perdu qui cause son désir. Le paranoïaque est fou, parce qu'il situe la jouissance dans l'Autre et lui donne ainsi une consistance réelle. L'Autre inexistant devient « gourmand de l'objet a [4] ». Il se transforme en un Autre qui existe, qui condense la jouissance et jouit du sujet.
В своей «Иронической клинике» Жак-Ален Миллер описывает различные способы защиты, которые состоят в том, чтобы говорить о том, чего не существует. Невротик безумен, потому что он заставляет существовать Другого, помещая в него объект а как логическую консистентность своего фантазма, но также и как утраченный объект, вызывающий его желание. Параноик безумен, потому что он помещает наслаждение в Другого, тем самым придавая ему реальную консистентность. Несуществующий Другой становится «гурманом объекта а [4]». Он превращается в Другого, который существует, который конденсирует наслаждение и наслаждается субъектом.
La schizophrénie est la seule parmi les structures cliniques à ne pas répondre à la définition de la folie comme défense contre le réel par le truchement de l'Autre [5], car l'écart entre le symbolique et le réel y est absent. Pour le schizophrène, le mot est la chose, ou encore, le symbolique est réel. Non seulement il ne se sert pas de l'Autre pour se défendre du réel, mais encore par son ironie, il s'attaque à l'Autre en tant que symbolique et en tant que lien social soutenu par un discours. Le schizophrène est, par conséquent, immergé dans le réel, il ne s'en défend pas.
Шизофрения – единственная среди клинических структур, которая не соответствует определению безумия как защиты от Реального посредством Другого [5], поскольку в ней отсутствует разрыв между Символическим и Реальным. Для шизофреника слово - это Вещь, или Символическое - это Реальное. Он не только не использует Другого для защиты от Реального, но через свою иронию атакует Другого в качестве Символического и в качестве социальной связи, поддерживаемой дискурсом. Поэтому шизофреник погруженный в Реальное, не защищается от него.
À l'instar de la schizophrénie qui fait exception parmi les structures cliniques, la psychanalyse fait exception parmi les discours à l'égard de la folie, car la pratique psychanalytique n'est pas une défense contre le réel. Bien au contraire, elle est une éthique orientée par le réel. Lacan souligne que le discours analytique « n'a rien d'universel » et « c'est bien en quoi, ajoute-t-il, il n'est pas matière d'enseignement [6] ». En tant qu'universel, l'enseignement appartient au discours universitaire qui délivre un savoir exposé qui évite le réel. La psychanalyse, elle, ne s'enseigne pas, elle se transmet dans la rencontre au un par un, et produit du savoir supposé, qui ne vaut que pour l'Un tout seul [7]. Quand ce savoir est poussé jusqu'au bout, il implique une brisure de l'articulation S1àS2 qui est la condition même du savoir universel. Les S1 qui s'isolent lors de cette opération ne sont pas de l'ordre d'une négation du réel. Ils désignent au contraire le réel du sujet. Dans ce sens, le discours analytique n'est pas fou du tout.
Подобно шизофрении, которая является исключением среди клинических структур, психоанализ является исключением среди дискурсов по отношению к безумию, поскольку психоаналитическая практика не является защитой от Реального. Напротив, это этика, ориентированная Реальным. Лакан подчеркивает, что в аналитическом дискурсе «нет ничего универсального (общего)», и «именно поэтому, – добавляет он, – он не является материей/предметом учения [6]». В качестве универсального/общего, учение относится к университетскому дискурсу, который дает экспонированное знание, избегающее Реального. Психоанализу, в свою очередь, нельзя научиться; он передается при встрече один на один и производит предполагаемое знание, которое применимо только для Совсем Одного [7]. Когда это знание доводится до края, оно влечет за собой нарушение артикуляции S1 с S2, которая является условием универсального/общего знания. Те S1, которые изолируются в этой операции, не относятся к порядку отрицания, негативации, Реального. Напротив, они обозначают Реальное субъекта. В этом смысле аналитический дискурс вовсе не является безумием.
L'aphorisme Tout le monde est fou comporte une articulation forte entre deux termes : il concerne à la fois l'enseignement et le savoir, d'une part, et la clinique du délire, d'autre part. Le délire répond à la structure du savoir. J.-A. Miller présente le délire comme un S2 qui répond à la perplexité produite par l'émergence d'un phénomène élémentaire que l'on peut assimiler à un S1 [8]. Selon cette conception, le phénomène élémentaire aurait la valeur d'un axiome, d'un postulat logique, aussi énigmatique qu'inexplicable. Le délire est un S2 qui vient donner un sens à cet élément irréductible et hors sens quand celui-ci surgit dans la vie d'un sujet.
Афоризм «Все безумны» подразумевает тесную связь между двумя понятиями: он касается одновременно как учения и знания, с одной стороны, так и клиники бреда, с другой. Бред отвечает структуре знания. Ж.-А. Миллер представляет бред как S2, которое отвечает на недоумение, вызванное появлением элементарного феномена, который можно приравнять к S1 [8]. Согласно этой концепции, элементарный феномен имеет значение аксиомы, логического постулата, который столь же загадочен, сколь и необъясним. Бред - это S2, которое придает смысл этому несводимому и элементу вне смысла, который возникает в жизни субъекта.
Généralisations
Генерализация
L'aphorisme qui fait le titre de notre congrès s'accorde à la dépathologisation contemporaine qui remplace le principe clinique par le principe juridique et substitue à la pathologie des styles de vie [9]. Or, quand on considère, à partir de cet aphorisme dont le pendant est tout le monde est normal, que la maladie mentale et la psychose n'existent plus, on nie le réel. La démocratisation de la clinique devient dès lors une forme de folie en soi. J.-A. Miller a indiqué à plusieurs reprises que les concepts avancés par Lacan concernant la psychose peuvent être généralisés à l'être parlant comme tel, sans pour autant défaire leur valeur clinique dans le cadre de l'établissement d'un diagnostic différentiel.
Афоризм, ставший названием нашего конгресса, согласуется современной депатологизации, которая заменяет клинический принцип юридическим и замещает патологию стилем жизни [9]. Теперь, когда на основе этого афоризма, аналогом которого является утверждение, что все нормальные, мы считаем, что психических заболеваний и психозов больше не существует, мы отрицаем Реальное. Таким образом, демократизация клиники сама по себе становится формой безумия. Ж.-А. Миллер неоднократно отмечал, что концепции, выдвинутые Лаканом в отношении психоза, могут быть генерализованы по отношению к говорящему существу как таковому, не теряя при этом своей клинической ценности в контексте установления дифференциального диагноза.
L'automatisme mental, c'est l'Autre
Психический автоматизм – это Другой
Notons au départ une généralisation opérée sur un concept qui émane de la psychiatrie et qui a été forgé par de Clérambault : l'automatisme mental. « Forme initiale de toute psychose [10] », l'automatisme mental est une « énonciation indépendante [11] », un discours parallèle, autonome, étranger, qui parasite le sujet et le traverse. Ce parasitage n'est pas en soi une pathologie, comme le propose J.-A. Miller. Il est la manifestation de l'Autre du langage qui est le lot de l'humain comme tel. Cette thèse s'accorde avec un énoncé de Lacan qui sonne comme une rime : « C'est normal, l'automatisme mental ! [12] ». Le psychotique, toutefois, se distingue en ceci qu'il reconnaît la présence étrangère de cet Autre qui parle à travers lui, qui lui parle à l'occasion, et fait intrusion. À l'opposé, le névrosé méconnaît le fait que l'Autre parle en lui, il entretient l'illusion que c'est lui qui parle, sauf à reconnaître l'inconscient. La généralisation du phénomène de l'automatisme mental ne nous empêche donc pas de distinguer la psychose de la névrose.
Отметим вначале генерализацию, работающую на основании на концепции, которая исходит из психиатрии и была разработана Клерамбо: психический автоматизм. Являясь «начальной формой всех психозов [10]», психический автоматизм представляет собой «независимое высказывание [11]», параллельный, автономный, чужой дискурс, который паразитирует на субъекте и проходит через него. Этот паразитизм сам по себе не является патологией, как предлагает Ж.-А. Миллер. Здесь это проявление Другого языка, который является уделом человека как такового. Этот тезис согласуется с высказываемым Лакана, которое звучит как стих: «Психический автоматизм - это нормально! [12]». Психотик, однако, отличается тем, что признает инородное присутствие этого Другого, который говорит через него, который время от времени говорит с ним и вторгается. Невротик, с другой стороны, не признает тот факт, что Другой говорит внутри него, и сохраняет иллюзию, что это он говорит, если только он не признает бессознательное. Генерализация феномена психического автоматизма не мешает нам, таким образом, отличать психоз от невроза.
Афоризм «Все безумны» не касается всех существ на Земле, но исключительно говорящих существ, которые худо-бедно подчиняются коду языка и погружены в дискурс, создающий социальную связь. Безусловно, когда мы говорим, мы ирреализуем вещи, делаем их несуществующими – именно в этом смысл формулировки «слово есть убийство Вещи». Но безумцем говорящего делает именно то, что, говоря и тем самым делая Вещь несуществующей, он наделяет ее бытием. Мы знаем пример мадам Бовари [1], которая не существует и никогда не существовала, но бытие которой, тем не менее, обеспечивается произведением, придающим ей тело. Возьмем другой пример из Рассела: сказать, что король Франции лысый – это безумие, потому что король Франции не существует [2]. Более того, «следует отметить, что если человек, считающий себя королем, безумен, то король, считающий себя королем, не менее безумен [3]».
Une défense contre le reel
Защита от реального
Ce pouvoir du langage et des discours à rendre les choses inexistantes relève d'un vaste dispositif que l'on nomme l'Autre du symbolique. Cet Autre, dit symbolique, n'existe pas réellement. C'est en quoi il est susceptible de mettre le sujet à l'abri de ce qu'il y a d'insupportable dans le réel. Quand on parle, la chose étant néantisée, les signifiants ne renvoient qu'à d'autres signifiants, leurs référents demeurent une place vide. Ce qui fait qu'au bout du compte, on ne parle que de l'absence du rapport sexuel. Quand l'objet a vient boucher le vide de cette absence, c'est alors la jouissance en tant que positivée qui émerge, mais elle reste indicible. Que la place du référent reste vide ou qu'elle soit obstruée par l'objet a, le réel est, dans les deux cas, exclu du langage. La folie constitue ainsi une défense universelle et structurelle de l'être parlant contre le réel. Elle prend son appui de l'Autre, même si elle se déploie différemment selon les structures.
Эта способность языка и дискурсов делать вещи несуществующими находится в ведении огромного механизма, который мы именуем Другим символического. Этот Другой, известный как символический, реально не существует. Вот каким образом он способен укрывать субъекта от того, что невыносимо в Реальном. Когда мы говорим, Вещь оказывается уничтоженной, означающие отсылают только к другим означающим, а их референты остаются пустым местом. Так что в конечном итоге всё, о чём мы говорим, – это о отсутствии сексуальных отношений. Когда объект а затыкает пустоту этого отсутствия, именно тогда наслаждение проявляется в качестве позитивированного, но остается невыразимым. Независимо от того, остается ли место референта пустым или закупоривается объектом a, Реальное в обоих случаях исключается из языка. Безумие, таким образом, служит универсальной (всеобщей) и структурной защитой говорящего существа от Реального. Оно получает свою поддержку от Другого, даже если разворачивается по-разному в структурах.
Dans sa Clinique ironique, Jacques-Alain Miller décrit les différentes modalités de défense qui consistent à parler de ce qui n'existe pas. Le névrosé est fou car il fait exister l'Autre en y situant l'objet a comme consistance logique de son fantasme, mais aussi comme objet perdu qui cause son désir. Le paranoïaque est fou, parce qu'il situe la jouissance dans l'Autre et lui donne ainsi une consistance réelle. L'Autre inexistant devient « gourmand de l'objet a [4] ». Il se transforme en un Autre qui existe, qui condense la jouissance et jouit du sujet.
В своей «Иронической клинике» Жак-Ален Миллер описывает различные способы защиты, которые состоят в том, чтобы говорить о том, чего не существует. Невротик безумен, потому что он заставляет существовать Другого, помещая в него объект а как логическую консистентность своего фантазма, но также и как утраченный объект, вызывающий его желание. Параноик безумен, потому что он помещает наслаждение в Другого, тем самым придавая ему реальную консистентность. Несуществующий Другой становится «гурманом объекта а [4]». Он превращается в Другого, который существует, который конденсирует наслаждение и наслаждается субъектом.
La schizophrénie est la seule parmi les structures cliniques à ne pas répondre à la définition de la folie comme défense contre le réel par le truchement de l'Autre [5], car l'écart entre le symbolique et le réel y est absent. Pour le schizophrène, le mot est la chose, ou encore, le symbolique est réel. Non seulement il ne se sert pas de l'Autre pour se défendre du réel, mais encore par son ironie, il s'attaque à l'Autre en tant que symbolique et en tant que lien social soutenu par un discours. Le schizophrène est, par conséquent, immergé dans le réel, il ne s'en défend pas.
Шизофрения – единственная среди клинических структур, которая не соответствует определению безумия как защиты от Реального посредством Другого [5], поскольку в ней отсутствует разрыв между Символическим и Реальным. Для шизофреника слово - это Вещь, или Символическое - это Реальное. Он не только не использует Другого для защиты от Реального, но через свою иронию атакует Другого в качестве Символического и в качестве социальной связи, поддерживаемой дискурсом. Поэтому шизофреник погруженный в Реальное, не защищается от него.
À l'instar de la schizophrénie qui fait exception parmi les structures cliniques, la psychanalyse fait exception parmi les discours à l'égard de la folie, car la pratique psychanalytique n'est pas une défense contre le réel. Bien au contraire, elle est une éthique orientée par le réel. Lacan souligne que le discours analytique « n'a rien d'universel » et « c'est bien en quoi, ajoute-t-il, il n'est pas matière d'enseignement [6] ». En tant qu'universel, l'enseignement appartient au discours universitaire qui délivre un savoir exposé qui évite le réel. La psychanalyse, elle, ne s'enseigne pas, elle se transmet dans la rencontre au un par un, et produit du savoir supposé, qui ne vaut que pour l'Un tout seul [7]. Quand ce savoir est poussé jusqu'au bout, il implique une brisure de l'articulation S1àS2 qui est la condition même du savoir universel. Les S1 qui s'isolent lors de cette opération ne sont pas de l'ordre d'une négation du réel. Ils désignent au contraire le réel du sujet. Dans ce sens, le discours analytique n'est pas fou du tout.
Подобно шизофрении, которая является исключением среди клинических структур, психоанализ является исключением среди дискурсов по отношению к безумию, поскольку психоаналитическая практика не является защитой от Реального. Напротив, это этика, ориентированная Реальным. Лакан подчеркивает, что в аналитическом дискурсе «нет ничего универсального (общего)», и «именно поэтому, – добавляет он, – он не является материей/предметом учения [6]». В качестве универсального/общего, учение относится к университетскому дискурсу, который дает экспонированное знание, избегающее Реального. Психоанализу, в свою очередь, нельзя научиться; он передается при встрече один на один и производит предполагаемое знание, которое применимо только для Совсем Одного [7]. Когда это знание доводится до края, оно влечет за собой нарушение артикуляции S1 с S2, которая является условием универсального/общего знания. Те S1, которые изолируются в этой операции, не относятся к порядку отрицания, негативации, Реального. Напротив, они обозначают Реальное субъекта. В этом смысле аналитический дискурс вовсе не является безумием.
L'aphorisme Tout le monde est fou comporte une articulation forte entre deux termes : il concerne à la fois l'enseignement et le savoir, d'une part, et la clinique du délire, d'autre part. Le délire répond à la structure du savoir. J.-A. Miller présente le délire comme un S2 qui répond à la perplexité produite par l'émergence d'un phénomène élémentaire que l'on peut assimiler à un S1 [8]. Selon cette conception, le phénomène élémentaire aurait la valeur d'un axiome, d'un postulat logique, aussi énigmatique qu'inexplicable. Le délire est un S2 qui vient donner un sens à cet élément irréductible et hors sens quand celui-ci surgit dans la vie d'un sujet.
Афоризм «Все безумны» подразумевает тесную связь между двумя понятиями: он касается одновременно как учения и знания, с одной стороны, так и клиники бреда, с другой. Бред отвечает структуре знания. Ж.-А. Миллер представляет бред как S2, которое отвечает на недоумение, вызванное появлением элементарного феномена, который можно приравнять к S1 [8]. Согласно этой концепции, элементарный феномен имеет значение аксиомы, логического постулата, который столь же загадочен, сколь и необъясним. Бред - это S2, которое придает смысл этому несводимому и элементу вне смысла, который возникает в жизни субъекта.
Généralisations
Генерализация
L'aphorisme qui fait le titre de notre congrès s'accorde à la dépathologisation contemporaine qui remplace le principe clinique par le principe juridique et substitue à la pathologie des styles de vie [9]. Or, quand on considère, à partir de cet aphorisme dont le pendant est tout le monde est normal, que la maladie mentale et la psychose n'existent plus, on nie le réel. La démocratisation de la clinique devient dès lors une forme de folie en soi. J.-A. Miller a indiqué à plusieurs reprises que les concepts avancés par Lacan concernant la psychose peuvent être généralisés à l'être parlant comme tel, sans pour autant défaire leur valeur clinique dans le cadre de l'établissement d'un diagnostic différentiel.
Афоризм, ставший названием нашего конгресса, согласуется современной депатологизации, которая заменяет клинический принцип юридическим и замещает патологию стилем жизни [9]. Теперь, когда на основе этого афоризма, аналогом которого является утверждение, что все нормальные, мы считаем, что психических заболеваний и психозов больше не существует, мы отрицаем Реальное. Таким образом, демократизация клиники сама по себе становится формой безумия. Ж.-А. Миллер неоднократно отмечал, что концепции, выдвинутые Лаканом в отношении психоза, могут быть генерализованы по отношению к говорящему существу как таковому, не теряя при этом своей клинической ценности в контексте установления дифференциального диагноза.
L'automatisme mental, c'est l'Autre
Психический автоматизм – это Другой
Notons au départ une généralisation opérée sur un concept qui émane de la psychiatrie et qui a été forgé par de Clérambault : l'automatisme mental. « Forme initiale de toute psychose [10] », l'automatisme mental est une « énonciation indépendante [11] », un discours parallèle, autonome, étranger, qui parasite le sujet et le traverse. Ce parasitage n'est pas en soi une pathologie, comme le propose J.-A. Miller. Il est la manifestation de l'Autre du langage qui est le lot de l'humain comme tel. Cette thèse s'accorde avec un énoncé de Lacan qui sonne comme une rime : « C'est normal, l'automatisme mental ! [12] ». Le psychotique, toutefois, se distingue en ceci qu'il reconnaît la présence étrangère de cet Autre qui parle à travers lui, qui lui parle à l'occasion, et fait intrusion. À l'opposé, le névrosé méconnaît le fait que l'Autre parle en lui, il entretient l'illusion que c'est lui qui parle, sauf à reconnaître l'inconscient. La généralisation du phénomène de l'automatisme mental ne nous empêche donc pas de distinguer la psychose de la névrose.
Отметим вначале генерализацию, работающую на основании на концепции, которая исходит из психиатрии и была разработана Клерамбо: психический автоматизм. Являясь «начальной формой всех психозов [10]», психический автоматизм представляет собой «независимое высказывание [11]», параллельный, автономный, чужой дискурс, который паразитирует на субъекте и проходит через него. Этот паразитизм сам по себе не является патологией, как предлагает Ж.-А. Миллер. Здесь это проявление Другого языка, который является уделом человека как такового. Этот тезис согласуется с высказываемым Лакана, которое звучит как стих: «Психический автоматизм - это нормально! [12]». Психотик, однако, отличается тем, что признает инородное присутствие этого Другого, который говорит через него, который время от времени говорит с ним и вторгается. Невротик, с другой стороны, не признает тот факт, что Другой говорит внутри него, и сохраняет иллюзию, что это он говорит, если только он не признает бессознательное. Генерализация феномена психического автоматизма не мешает нам, таким образом, отличать психоз от невроза.
Paranoïa ordinaire
Обыкновенная паранойя
Dans un autre registre, imaginaire celui-ci, J.-A. Miller considère la paranoïa à partir du « rapport primaire à l'autre [13] » qui est bel et bien de l'ordre d'une paranoïa généralisée. Cette conception trouve ses racines dans le lien, défendu par Lacan dans sa thèse, entre la personnalité et la paranoïa. Nous connaissons, par exemple, la difficulté, qui se présente à l'occasion dans la clinique, à différencier le moi du paranoïaque de la fortification à la Vauban [14] que constitue le moi de l'obsessionnel, car quelle que soit la structure du sujet, le moi est paranoïaque. Cela se lit déjà chez Freud quand il décrit, dans La négation [15], la construction du moi qui consiste, dit-il, à situer le bon objet à l'intérieur, dans le moi, et le mauvais objet à l'extérieur – cette localisation de la jouissance mauvaise à l'extérieur, est un mode de rapport paranoïaque à l'autre. Notons encore que cette conception du moi paranoïaque court dans l'enseignement de Lacan depuis le stade du miroir où règne la logique agressive du « c'est toi ou moi ». Et, si l'on considère que le moi est non seulement hostile à l'autre, mais qu'il est aussi narcissique, on peut parler de la paranoïa comme normale et corrélée à une mégalomanie généralisée ou ordinaire.
В другом регистре, на этот раз Воображаемом, Ж.-А. Миллер рассматривает паранойю в терминах «первичных отношений с другим [13]», которые действительно имеют порядок генерализованной паранойи. Эта концепция уходит корнями в связь, отстаиваемую Лаканом в его диссертации, между личностью и паранойей. Мы знаем, например, о трудностях, которые иногда возникают в клинической практике при различении Я (moi) параноика и укрепления Вобана, которое представляет собой Я в неврозе навязчивости, потому что какова бы ни была структура субъекта, Я является параноидальным. Это уже читается в «Отрицании» [15] Фрейда, в описании конструкции Я, которая состоит, по его словам, в размещении хорошего объекта внутри, в Я, и плохого объекта снаружи – это размещение плохого наслаждения, jouissance снаружи является способом параноидального отношения к другому. Стоит еще отметить, что эта концепция параноидального Я проходит через все учение Лакана, начиная со стадии зеркала, где господствует агрессивная логика «или ты, или я». И если учесть, что Я не только враждебно по отношению к другому, но и нарциссично, то можно говорить о паранойе как о норме, соотносимой с генерализованной или обыкновенной, ординарной манией величия.
Notons que la constitution du moi selon le stade du miroir se produit en deux temps. Au premier temps, celui de l'organisme, le corps est morcelé. Au deuxième temps, l'image unifiée du corps se construit, les organes sont rassemblés et articulés. On retrouve dans ces deux temps du miroir les deux temps de la construction d'un délire, avec pour le deuxième temps, le moi comme sphère sans faille qui s'avère être équivalent à la construction délirante. À la suite du stade du miroir, c'est à partir de l'image de son corps unifiée que le sujet se forge une image fantasmatique du monde comme une forme sphérique et idéale, tel le globe qui orne l'affiche de notre XIVe congrès de l'AMP. J.-A. Miller souligne que cette paranoïa généralisée comme rapport primaire à l'autre contredit les conceptions de compréhension fondamentale de l'autre selon les théories de l'intersubjectivité [16]. Plutôt que compréhensible, l'autre est fondamentalement étranger et menaçant.
Следует отметить, что конституирование Я в соответствии со стадией зеркала происходит в два такта. На первом такте, этапе организма, тело раздроблено. На втором такте строится единый образ тела, органы собираются воедино и артикулируются. В этих двух тактах зеркала мы находим два такта построения бреда, причем на втором такте Я выступает как безупречная, без трещин, сфера, которая оказывается эквивалентной бредовой конструкции. После стадии зеркала из единого образа своего тела субъект формирует фантазматический образ мира в виде сферической идеальной формы, подобно глобусу, украшающему афишу нашего 14-го конгресса WAP. Ж.-А. Миллер подчеркивает, что эта генерализованная паранойя как первичное отношение к другому противоречит концепциям фундаментального понимания другого согласно интерсубъективным теориям [16]. Вместо того, чтобы быть понятным, другой является принципиально чужим и угрожающим.
La forclusion : un transfert de dimension
Форклюзия: перенос измерения
Le délire généralisé, tel que nous l'avons décrit jusqu'ici, est une construction imaginaire ou symbolique. La forclusion, quant à elle, à la différence du délire, n'est pas une construction, mais un rejet d'un élément du registre symbolique qui réapparaît dans le réel. J.-A. Miller appelle ce passage d'un registre à l'autre un transfert de dimension [17]. Ce phénomène traverse toutes les structures.
Генерализованный бред, как мы его описывали до сих пор, представляет собой воображаемую или символическую конструкцию. Что касается форклюзии, в отличие от бреда, является не конструкцией, а отбрасыванием (rejet) элемента Символического регистра, который вновь появляется в Реальном. Ж.-А. Миллер называет этот переход от одного регистра к другому переносом измерения (transfert de dimension) [17]. Это явление проходит через все структуры.
Un signifiant est rejeté dans le réel quand il condense un trop de jouissance indicible. Le cas de l'homme aux cervelles fraîches de Ernest Kris commenté par Lacan [18] montre bien comment l'impossibilité du signifiant à supporter la pulsion produit un rejet dans le réel sous la forme d'un acting out. Il s'agit bien ici d'une forclusion, qui ne se produit pas dans le cadre de la psychose, mais dans le rapport entre l'analyste et l'analysant. On peut considérer que l'intervention de l'analyste, qui ne prend pas en considération la parole du patient comme une vérité sur la pulsion orale, rejette cette pulsion du symbolique. Celle-ci réapparaît alors dans le comportement du patient qui met en acte cette pulsion. L'indicible qui n'a pas été entendu par l'analyste a fait retour dans le réel du côté du patient.
Означающее отбрасывается (rejeté) в Реальное, когда оно конденсирует слишком много невыразимого наслаждения. Случай "Человека со свежими мозгами" Эрнста Криса, прокомментированный Лаканом [18], прекрасно демонстрирует, как невозможность означающего выдерживать влечение вызывает отбрасывание (rejet) в Реальном в форме отыгрывания (acting out). Здесь мы имеем дело с форклюзией, которая происходит не в контексте психоза, а в отношениях между аналитиком и анализантом. Можно считать, что вмешательство аналитика, который не принимает во внимание слова пациента как истину об оральном влечении, отказывает этому влечению в Символическом. Затем это снова проявляется в поведении пациента, который реализует это влечение в акте. Невыразимое, не услышанное аналитиком, вернулось в Реальное на стороне пациента.
Dans l'hystérie également, un tel passage dans le réel peut se manifester dans la pantomime du sujet, c'est-à-dire dans sa conduite dans le monde. Rappelons la patiente de la présentation de malade de Lacan, qui entend revenir dans le réel l'injure « truie [19] », témoignant d'une jouissance indicible qui l'a envahie au moment où elle a croisé dans le couloir de l'immeuble l'ami de sa voisine. Dans les mêmes circonstances, écrit J.-A. Miller, un sujet hystérique n'aurait pas entendu une voix, mais « il n'est pas impensable que ça revienne dans le réel, par exemple sous la forme – agir comme si tous les hommes sont des cochons » [20]. Dans la névrose obsessionnelle, c'est le regard du père qui peut prendre consistance et produire une inhibition majeure. Cette consistance réelle du regard est une manifestation de l'obscénité du surmoi que le signifiant ne peut pas contenir et qui est donc rejetée du symbolique et déplacée vers le réel.
При истерии также такой переход к Реальному может проявляться в пантомиме субъекта, то есть в его поведении в мире. Вспомним пациентку в представлении больного Лакана, которая слышит, как оскорбление "свиноматка"[19] возвращается в Реальном, свидетельствуя о невыразимом наслаждении, охватившем ее в тот момент, когда она пересеклась в коридоре дома с другом своего соседа. В тех же обстоятельствах, - пишет Ж.-А. Миллер, - истерический субъект не услышал бы голос, но "не исключено, что оно бы вернулось в Реальное, например, в виде того, чтобы вести себя так, словно все мужчины - свиньи" [20]. В неврозе навязчивости именно взгляд отца может стать консистентным и вызвать серьезное торможение. Эта реальная консистентность взгляда является проявлением непристойности Сверх-Я, которое означающее не может в себя вместить, и которое, следовательно, отбрасывается из Символического и перемещается в Реальное.
Cette série de concepts concernant la psychose, généralisés et attribués au parlêtre comme tel, montre bien que l'aphorisme Tout le monde est fou peut tout à fait co-exister avec une reconnaissance du réel de la clinique. Le fait que ces phénomènes traversent les structures psychiques ne conduit pas nécessairement à la suppression de ces structures.
Эта серия концепций, относящихся к психозу, обобщенных и приписанных говорящему существу parlêtre как таковому, ясно показывает, что афоризм Все безумны может сосуществовать с признанием Реального клиники. Тот факт, что эти явления проходят через психические структуры, не обязательно приводит к упразднению этих структур.
Une forclusion inhérente à la cure
Форклюзия свойственная (присущая) лечению
Revenons à la question de l'enseignement. Il faut être fou, dit Lacan, pour vouloir enseigner la psychanalyse sur le mode universitaire, comme un savoir exposé et universel. Pourtant, la formation du psychanalyste se trouve au cœur de l'action des Écoles de l'AMP. C'est dire que s'il n'y a pas un enseignement de la psychanalyse qui serait sensé, il y a, comme nous l'avons vu, une transmission possible au un par un. Mais le savoir en jeu dans cette transmission diffère du savoir qui domine, celui dont le maître est l'agent. C'est un savoir qui fait horreur. Lacan note d'ailleurs qu'il est douteux que les candidats à l'analyse s'engageraient dans l'expérience s'ils savaient en amont que la destitution subjective est écrite sur le ticket d'entrée. « Seulement faire interdiction de ce qui s'impose de notre être, poursuit-il, c'est nous offrir à un retour de destinée qui est malédiction. Ce qui est refusé dans le symbolique, rappelons-en le verdict lacanien, reparaît dans le réel. [21] »
Вернемся к вопросу об учении. Нужно быть безумным, - говорит Лакан, чтобы хотеть учить психоанализу в университетской модальности как излагаемого и универсального знания. Однако образование психоаналитиков лежит в основе работы школ AMP. Это означает, что если в психоанализе нет ни одного учения, которое имело бы смысл, то, как мы видели, существует возможность передачи от одного к другому. Но знание, поставленное на кон в этой передаче, отличается от знания, которое господствует, знания, агентом которого является господин. Это знание, которое вызывает ужас. Лакан также отмечает, что сомнительно, что кандидаты на анализ погрузились бы в опыте, если бы знали заранее, что субъективное разжалование записано на входном билете. Далее он говорит: "Просто запрещать то, что налагается нашим бытием, продолжает он, значит предлагать нам возвращение судьбы, которое является проклятием. То, что отвергнуто в Символическом, вспомним лакановский вердикт, вновь появляется в Реальном. [21] "
Autrement dit, il y a une forclusion possible, inhérente à la cure analytique elle-même, quand on se refuse au savoir qui découle de la destitution subjective. Cette destitution, qui s'impose au sujet en analyse, implique que ce dont il se soutient – sa souffrance, son fantasme, ses identifications, sa plainte, sa division et sa supposition du savoir – ne lui est plus d'aucun recours. Le sujet doit alors prendre appui sur sa propre existence en tant qu'elle est le seul point de certitude qui peut orienter son éthique. Cette reconnaissance de l'inexistence de l'Autre est corrélée à une forme de reconnaissance du réel. Elle peut provoquer « l'horreur, l'indignation, la panique [22] », mais c'est le degré zéro de la folie.
Другими словами, имеется форклюзия, присущая самому аналитическому лечению, когда отказываются от знания, которое проистекает из ниспровержения субъекта. Это разжалование, которое выпадает на долю субъекта в анализе, подразумевает, что то, чем он поддерживает себя - его страдания, его фантазмы, его идентификации, его жалобы, его расщепление и его предположение о знании - больше не могут быть использованы. Тогда субъект должен полагаться на свое собственное существование в качестве единственной точки уверенности, которая может ориентировать его этику. Это признание несуществования Другого соотносится с формой признания Реального. Это может вызвать «ужас, негодование, панику [22]», но это нулевая степень безумия.
Прочесть оригинальный текст
[1] Miller J.-A., « L'orientation lacanienne. L'Un tout seul », enseignement prononcé dans le cadre du département de psychanalyse de l'université Paris 8, cours du 23 mars 2011, inédit.
[2] Miller J.-A., « La psychose dans le texte de Lacan », Analytica, no 58, 1989, p. 137.
[3] Lacan J., « Propos sur la causalité psychique », Écrits, Paris, Seuil, 1966, p. 170.
[4] Miller J.-A, « Clinique ironique », La Cause freudienne, nO 23, p. 11.
[5] Ibid., p. 7.
[6] Lacan J., « Lacan pour Vincennes! », Ornicar ?, no 17/18, printemps 1979, p. 278.
[7] Miller J.-A., « Tout le monde est fou, AMP 2024 », La Cause du désir, no 112, novembre 2022, p. 52. Texte d'orientation du congrès de l'AMP 2024. On y trouve plusieurs points qui sont ici développés.
[8] J.-A. Miller « L'invention du délire », La Cause freudienne, no 70, 2008, p. 81-93.
[9] Miller J.-A., « Tout le monde est fou, AMP 2024 », op. cit., p. 49-50.
[10] Miller J.-A., « Enseignements de la présentation de malade », La conversation d'Arcachon, Agalma – Le Seuil, 1997,p. 294.
[11] Ibid., p. 295.
[12] Lacan J., « Vers un signifiant nouveau », texte établi par Jacques-Alain Miller, Ornicar ?, no 17/18, printemps 1979, p. 22.
[13] Miller J.-A., « La paranoïa, rapport primaire à l'autre », The Lacanian Review, nO 10, décembre 2020, p. 56-90.
[14] Lacan J., « L'agressivité en psychanalyse », Écrits, op. cit., p. 108.
[15] Freud S., « La négation », Résultats, idées, problèmes, II, 1921-1938, Paris, PUF, 1992, p. 135-139.
[16] Miller J.-A., « La paranoïa, rapport primaire à l'autre », op. cit. p. 82.
[17] Miller J.-A., « Forclusion généralisée », La Cause du désir, no 99, juin 2018, p. 135.
[18] Lacan J., « La direction de la cure et les principes de son pouvoir », Écrits, op. cit., p. 598-600.
[19] Lacan J., « D'une question préliminaire à tout traitement possible de la psychose », Écrits, op. cit., p. 534-535.
[20] Miller J.-A., « Forclusion généralisée », op. cit. p. 135.
[21] Lacan J., « Proposition du 9 octobre 1967 sur le psychanalyste de l'École », Autres écrits, Paris, Seuil, 2001, p. 252.
[22] Ibid.
Перевод: Елена Уразбаева, Ольга Ким, ред. Ирина Макарова.
Обыкновенная паранойя
Dans un autre registre, imaginaire celui-ci, J.-A. Miller considère la paranoïa à partir du « rapport primaire à l'autre [13] » qui est bel et bien de l'ordre d'une paranoïa généralisée. Cette conception trouve ses racines dans le lien, défendu par Lacan dans sa thèse, entre la personnalité et la paranoïa. Nous connaissons, par exemple, la difficulté, qui se présente à l'occasion dans la clinique, à différencier le moi du paranoïaque de la fortification à la Vauban [14] que constitue le moi de l'obsessionnel, car quelle que soit la structure du sujet, le moi est paranoïaque. Cela se lit déjà chez Freud quand il décrit, dans La négation [15], la construction du moi qui consiste, dit-il, à situer le bon objet à l'intérieur, dans le moi, et le mauvais objet à l'extérieur – cette localisation de la jouissance mauvaise à l'extérieur, est un mode de rapport paranoïaque à l'autre. Notons encore que cette conception du moi paranoïaque court dans l'enseignement de Lacan depuis le stade du miroir où règne la logique agressive du « c'est toi ou moi ». Et, si l'on considère que le moi est non seulement hostile à l'autre, mais qu'il est aussi narcissique, on peut parler de la paranoïa comme normale et corrélée à une mégalomanie généralisée ou ordinaire.
В другом регистре, на этот раз Воображаемом, Ж.-А. Миллер рассматривает паранойю в терминах «первичных отношений с другим [13]», которые действительно имеют порядок генерализованной паранойи. Эта концепция уходит корнями в связь, отстаиваемую Лаканом в его диссертации, между личностью и паранойей. Мы знаем, например, о трудностях, которые иногда возникают в клинической практике при различении Я (moi) параноика и укрепления Вобана, которое представляет собой Я в неврозе навязчивости, потому что какова бы ни была структура субъекта, Я является параноидальным. Это уже читается в «Отрицании» [15] Фрейда, в описании конструкции Я, которая состоит, по его словам, в размещении хорошего объекта внутри, в Я, и плохого объекта снаружи – это размещение плохого наслаждения, jouissance снаружи является способом параноидального отношения к другому. Стоит еще отметить, что эта концепция параноидального Я проходит через все учение Лакана, начиная со стадии зеркала, где господствует агрессивная логика «или ты, или я». И если учесть, что Я не только враждебно по отношению к другому, но и нарциссично, то можно говорить о паранойе как о норме, соотносимой с генерализованной или обыкновенной, ординарной манией величия.
Notons que la constitution du moi selon le stade du miroir se produit en deux temps. Au premier temps, celui de l'organisme, le corps est morcelé. Au deuxième temps, l'image unifiée du corps se construit, les organes sont rassemblés et articulés. On retrouve dans ces deux temps du miroir les deux temps de la construction d'un délire, avec pour le deuxième temps, le moi comme sphère sans faille qui s'avère être équivalent à la construction délirante. À la suite du stade du miroir, c'est à partir de l'image de son corps unifiée que le sujet se forge une image fantasmatique du monde comme une forme sphérique et idéale, tel le globe qui orne l'affiche de notre XIVe congrès de l'AMP. J.-A. Miller souligne que cette paranoïa généralisée comme rapport primaire à l'autre contredit les conceptions de compréhension fondamentale de l'autre selon les théories de l'intersubjectivité [16]. Plutôt que compréhensible, l'autre est fondamentalement étranger et menaçant.
Следует отметить, что конституирование Я в соответствии со стадией зеркала происходит в два такта. На первом такте, этапе организма, тело раздроблено. На втором такте строится единый образ тела, органы собираются воедино и артикулируются. В этих двух тактах зеркала мы находим два такта построения бреда, причем на втором такте Я выступает как безупречная, без трещин, сфера, которая оказывается эквивалентной бредовой конструкции. После стадии зеркала из единого образа своего тела субъект формирует фантазматический образ мира в виде сферической идеальной формы, подобно глобусу, украшающему афишу нашего 14-го конгресса WAP. Ж.-А. Миллер подчеркивает, что эта генерализованная паранойя как первичное отношение к другому противоречит концепциям фундаментального понимания другого согласно интерсубъективным теориям [16]. Вместо того, чтобы быть понятным, другой является принципиально чужим и угрожающим.
La forclusion : un transfert de dimension
Форклюзия: перенос измерения
Le délire généralisé, tel que nous l'avons décrit jusqu'ici, est une construction imaginaire ou symbolique. La forclusion, quant à elle, à la différence du délire, n'est pas une construction, mais un rejet d'un élément du registre symbolique qui réapparaît dans le réel. J.-A. Miller appelle ce passage d'un registre à l'autre un transfert de dimension [17]. Ce phénomène traverse toutes les structures.
Генерализованный бред, как мы его описывали до сих пор, представляет собой воображаемую или символическую конструкцию. Что касается форклюзии, в отличие от бреда, является не конструкцией, а отбрасыванием (rejet) элемента Символического регистра, который вновь появляется в Реальном. Ж.-А. Миллер называет этот переход от одного регистра к другому переносом измерения (transfert de dimension) [17]. Это явление проходит через все структуры.
Un signifiant est rejeté dans le réel quand il condense un trop de jouissance indicible. Le cas de l'homme aux cervelles fraîches de Ernest Kris commenté par Lacan [18] montre bien comment l'impossibilité du signifiant à supporter la pulsion produit un rejet dans le réel sous la forme d'un acting out. Il s'agit bien ici d'une forclusion, qui ne se produit pas dans le cadre de la psychose, mais dans le rapport entre l'analyste et l'analysant. On peut considérer que l'intervention de l'analyste, qui ne prend pas en considération la parole du patient comme une vérité sur la pulsion orale, rejette cette pulsion du symbolique. Celle-ci réapparaît alors dans le comportement du patient qui met en acte cette pulsion. L'indicible qui n'a pas été entendu par l'analyste a fait retour dans le réel du côté du patient.
Означающее отбрасывается (rejeté) в Реальное, когда оно конденсирует слишком много невыразимого наслаждения. Случай "Человека со свежими мозгами" Эрнста Криса, прокомментированный Лаканом [18], прекрасно демонстрирует, как невозможность означающего выдерживать влечение вызывает отбрасывание (rejet) в Реальном в форме отыгрывания (acting out). Здесь мы имеем дело с форклюзией, которая происходит не в контексте психоза, а в отношениях между аналитиком и анализантом. Можно считать, что вмешательство аналитика, который не принимает во внимание слова пациента как истину об оральном влечении, отказывает этому влечению в Символическом. Затем это снова проявляется в поведении пациента, который реализует это влечение в акте. Невыразимое, не услышанное аналитиком, вернулось в Реальное на стороне пациента.
Dans l'hystérie également, un tel passage dans le réel peut se manifester dans la pantomime du sujet, c'est-à-dire dans sa conduite dans le monde. Rappelons la patiente de la présentation de malade de Lacan, qui entend revenir dans le réel l'injure « truie [19] », témoignant d'une jouissance indicible qui l'a envahie au moment où elle a croisé dans le couloir de l'immeuble l'ami de sa voisine. Dans les mêmes circonstances, écrit J.-A. Miller, un sujet hystérique n'aurait pas entendu une voix, mais « il n'est pas impensable que ça revienne dans le réel, par exemple sous la forme – agir comme si tous les hommes sont des cochons » [20]. Dans la névrose obsessionnelle, c'est le regard du père qui peut prendre consistance et produire une inhibition majeure. Cette consistance réelle du regard est une manifestation de l'obscénité du surmoi que le signifiant ne peut pas contenir et qui est donc rejetée du symbolique et déplacée vers le réel.
При истерии также такой переход к Реальному может проявляться в пантомиме субъекта, то есть в его поведении в мире. Вспомним пациентку в представлении больного Лакана, которая слышит, как оскорбление "свиноматка"[19] возвращается в Реальном, свидетельствуя о невыразимом наслаждении, охватившем ее в тот момент, когда она пересеклась в коридоре дома с другом своего соседа. В тех же обстоятельствах, - пишет Ж.-А. Миллер, - истерический субъект не услышал бы голос, но "не исключено, что оно бы вернулось в Реальное, например, в виде того, чтобы вести себя так, словно все мужчины - свиньи" [20]. В неврозе навязчивости именно взгляд отца может стать консистентным и вызвать серьезное торможение. Эта реальная консистентность взгляда является проявлением непристойности Сверх-Я, которое означающее не может в себя вместить, и которое, следовательно, отбрасывается из Символического и перемещается в Реальное.
Cette série de concepts concernant la psychose, généralisés et attribués au parlêtre comme tel, montre bien que l'aphorisme Tout le monde est fou peut tout à fait co-exister avec une reconnaissance du réel de la clinique. Le fait que ces phénomènes traversent les structures psychiques ne conduit pas nécessairement à la suppression de ces structures.
Эта серия концепций, относящихся к психозу, обобщенных и приписанных говорящему существу parlêtre как таковому, ясно показывает, что афоризм Все безумны может сосуществовать с признанием Реального клиники. Тот факт, что эти явления проходят через психические структуры, не обязательно приводит к упразднению этих структур.
Une forclusion inhérente à la cure
Форклюзия свойственная (присущая) лечению
Revenons à la question de l'enseignement. Il faut être fou, dit Lacan, pour vouloir enseigner la psychanalyse sur le mode universitaire, comme un savoir exposé et universel. Pourtant, la formation du psychanalyste se trouve au cœur de l'action des Écoles de l'AMP. C'est dire que s'il n'y a pas un enseignement de la psychanalyse qui serait sensé, il y a, comme nous l'avons vu, une transmission possible au un par un. Mais le savoir en jeu dans cette transmission diffère du savoir qui domine, celui dont le maître est l'agent. C'est un savoir qui fait horreur. Lacan note d'ailleurs qu'il est douteux que les candidats à l'analyse s'engageraient dans l'expérience s'ils savaient en amont que la destitution subjective est écrite sur le ticket d'entrée. « Seulement faire interdiction de ce qui s'impose de notre être, poursuit-il, c'est nous offrir à un retour de destinée qui est malédiction. Ce qui est refusé dans le symbolique, rappelons-en le verdict lacanien, reparaît dans le réel. [21] »
Вернемся к вопросу об учении. Нужно быть безумным, - говорит Лакан, чтобы хотеть учить психоанализу в университетской модальности как излагаемого и универсального знания. Однако образование психоаналитиков лежит в основе работы школ AMP. Это означает, что если в психоанализе нет ни одного учения, которое имело бы смысл, то, как мы видели, существует возможность передачи от одного к другому. Но знание, поставленное на кон в этой передаче, отличается от знания, которое господствует, знания, агентом которого является господин. Это знание, которое вызывает ужас. Лакан также отмечает, что сомнительно, что кандидаты на анализ погрузились бы в опыте, если бы знали заранее, что субъективное разжалование записано на входном билете. Далее он говорит: "Просто запрещать то, что налагается нашим бытием, продолжает он, значит предлагать нам возвращение судьбы, которое является проклятием. То, что отвергнуто в Символическом, вспомним лакановский вердикт, вновь появляется в Реальном. [21] "
Autrement dit, il y a une forclusion possible, inhérente à la cure analytique elle-même, quand on se refuse au savoir qui découle de la destitution subjective. Cette destitution, qui s'impose au sujet en analyse, implique que ce dont il se soutient – sa souffrance, son fantasme, ses identifications, sa plainte, sa division et sa supposition du savoir – ne lui est plus d'aucun recours. Le sujet doit alors prendre appui sur sa propre existence en tant qu'elle est le seul point de certitude qui peut orienter son éthique. Cette reconnaissance de l'inexistence de l'Autre est corrélée à une forme de reconnaissance du réel. Elle peut provoquer « l'horreur, l'indignation, la panique [22] », mais c'est le degré zéro de la folie.
Другими словами, имеется форклюзия, присущая самому аналитическому лечению, когда отказываются от знания, которое проистекает из ниспровержения субъекта. Это разжалование, которое выпадает на долю субъекта в анализе, подразумевает, что то, чем он поддерживает себя - его страдания, его фантазмы, его идентификации, его жалобы, его расщепление и его предположение о знании - больше не могут быть использованы. Тогда субъект должен полагаться на свое собственное существование в качестве единственной точки уверенности, которая может ориентировать его этику. Это признание несуществования Другого соотносится с формой признания Реального. Это может вызвать «ужас, негодование, панику [22]», но это нулевая степень безумия.
Прочесть оригинальный текст
[1] Miller J.-A., « L'orientation lacanienne. L'Un tout seul », enseignement prononcé dans le cadre du département de psychanalyse de l'université Paris 8, cours du 23 mars 2011, inédit.
[2] Miller J.-A., « La psychose dans le texte de Lacan », Analytica, no 58, 1989, p. 137.
[3] Lacan J., « Propos sur la causalité psychique », Écrits, Paris, Seuil, 1966, p. 170.
[4] Miller J.-A, « Clinique ironique », La Cause freudienne, nO 23, p. 11.
[5] Ibid., p. 7.
[6] Lacan J., « Lacan pour Vincennes! », Ornicar ?, no 17/18, printemps 1979, p. 278.
[7] Miller J.-A., « Tout le monde est fou, AMP 2024 », La Cause du désir, no 112, novembre 2022, p. 52. Texte d'orientation du congrès de l'AMP 2024. On y trouve plusieurs points qui sont ici développés.
[8] J.-A. Miller « L'invention du délire », La Cause freudienne, no 70, 2008, p. 81-93.
[9] Miller J.-A., « Tout le monde est fou, AMP 2024 », op. cit., p. 49-50.
[10] Miller J.-A., « Enseignements de la présentation de malade », La conversation d'Arcachon, Agalma – Le Seuil, 1997,p. 294.
[11] Ibid., p. 295.
[12] Lacan J., « Vers un signifiant nouveau », texte établi par Jacques-Alain Miller, Ornicar ?, no 17/18, printemps 1979, p. 22.
[13] Miller J.-A., « La paranoïa, rapport primaire à l'autre », The Lacanian Review, nO 10, décembre 2020, p. 56-90.
[14] Lacan J., « L'agressivité en psychanalyse », Écrits, op. cit., p. 108.
[15] Freud S., « La négation », Résultats, idées, problèmes, II, 1921-1938, Paris, PUF, 1992, p. 135-139.
[16] Miller J.-A., « La paranoïa, rapport primaire à l'autre », op. cit. p. 82.
[17] Miller J.-A., « Forclusion généralisée », La Cause du désir, no 99, juin 2018, p. 135.
[18] Lacan J., « La direction de la cure et les principes de son pouvoir », Écrits, op. cit., p. 598-600.
[19] Lacan J., « D'une question préliminaire à tout traitement possible de la psychose », Écrits, op. cit., p. 534-535.
[20] Miller J.-A., « Forclusion généralisée », op. cit. p. 135.
[21] Lacan J., « Proposition du 9 octobre 1967 sur le psychanalyste de l'École », Autres écrits, Paris, Seuil, 2001, p. 252.
[22] Ibid.
Перевод: Елена Уразбаева, Ольга Ким, ред. Ирина Макарова.
