Йазык переноса в психозах
Йазык переноса в психозах
I. ГИПОТЕЗА ЙАЗЫКА (LALANGUE) В ПЕРЕНОСЕ
Предположим следующую гипотезу: создание и использование «йазыка переноса» в качестве неопереноса в психозах.
Эта гипотеза исходит из наблюдения о том, что пара субъект предположительно знающий-перенос будет функционировать в психозах по-другому. Фактически Лакан уточняет в семинаре «Ещё»: «Если я утверждал, что перенос запускается субъектом предположительно знающим, то это всего лишь особенное, конкретное приложение того, что уже есть в опыте» [4]. Итак, субъект предположительно знающий не может быть здесь тем, кто вызывает перенос, поскольку знание уже присутствует на стороне психотика. Поэтому мы предлагаем исследовать пару йазык-перенос, заявив в лакановской манере, что если именно йазык вызывает неоперенос, то это будет лишь частное, конкретное применение практики с психозами, где йазык переноса проявляется как новый «ткацкий станок» для плетения социальных связей.
Начнем с эпизода, заимствованного из случая психоза, замаскированного под легкую умственную отсталость, который Жан Лельевр представил в своем Докладе Клинической Секции Анжера [5]:
«Ты умеешь говорить на Дональде?» —, спрашивает девочка. «Нет!», — отвечает он. Плюясь и истекая слюнями, она принимается крякать: «Куан! Куан-куан! Куан-куан-куан!» (Couin! couin-couin! couin-couin-couin), — говорит она. «Что тут следует услышать?», в растерянности задается вопросом терапевт. Продолжая крякать, ребенок указывает пальцем на его часы. «Пуатнадать часов десять минут» (Il est couinze heures dix), — сам удивляясь своей речи, крякает он в свою очередь. Это смешит её. Так был изобретен язык Дональд.
После этого сеанса редки были минуты, не посвященные практике и изучению этого языка. Дональд стал языком переноса. Его использование, к тому же, происходило и вне сеансов, вторгаясь в семейный дом и учреждение, в котором росла эта девочка.
Сделаем два предварительных замечания. С одной стороны, язык Дональд возникает как языковое изобретение девочки — её личное изобретение, как говорит Мишель Лейрис [6], — и он воплощает йазык (lalangue), который пишется Лаканом в одно слово. С другой стороны, освоение и практика языка Дональд парой ребенок-терапевт вводит необходимость «йазыка переноса» для изобретения социальной связи.
Однако, вся ли практика работы с психозами должна проходить через создание и использование йазыка переноса?
То, что речь идет о психозе, не мешает вере в бессознательное. Лакан подчеркивает это: «Только постольку, поскольку есть бессознательное, то-есть йазык, ибо лишь сожительство с йазыком дает существу право зваться существом говорящим, может означающее быть призвано на роль знака, signe. В этом signe вы вольны расслышать все, что угодно — вплоть до английского thing, вещь» [7].
Сопоставим это использование йазыка переноса и использование иностранного языка вне смысла, который Даниэль Руйон применяет в своем клиническом случае «Преимущества бессмыслицы (того, что вне-смысла)» [8] в «Анжерском совещании». В эхе (отзвуке) языка цифр, использованным его пациентом: «Святой Гобэн 601 + 0,2; Святой Луи 601 + 2» аналитик использует иностранный (английский) язык: «И что вы скажете сейчас? — Что ж, я скажу, что белое — это не черное» (And what do you say now? — Well, I say that white is not black). В этом случае, практика йазыка провоцирует не смех пациента, но некоторое облегчение.
Теперь сопоставим использование йазыка переноса (lalangue du transfert) и языка наугад (langue à tâtons), использованного Габриэлем Ломбарди в замечательном тексте «Лечение одного молчащего» [9] из того же сборника. Столкнувшись с молчанием этого пациента, прерываемого лишь словами «Я вижу маленькие точки», аналитик практикует без ожидания ответа нащупывающий язык: «Итак, я решил говорить с ним сам, продвигаясь как бы вслепую, наощупь, (...) без ожидания какого-либо ответа в перспективе».
Во всех этих клинических случаях хорошо видно, что мотив неопереноса — это не субъект предположительно знающий, но йазык (lalangue), в том смысле что именно он позволяет знаку стать означающим. Сделать знак — но из чего? — сделать знак из чего-то, что было бы вне смысла: звукоподражания, цифры, следа (trace).
Следовательно, мы предполагаем, что благодаря означающему, которое способно создать знак, а вовсе не благодаря смыслу, разыгрывается партия неопереноса как вектора лечения.
[1] Freud (S.), «De la technique psychanalytique», Abrégé de psychanalyse, 1938.
[2] Lacan (J.), «D'une question préliminaire à tout traitement possible de la psychose» (1958), Écrits, Paris, Le Seuil, 1966, p. 583.
[3] Miller (J.-A.), «Enseignements de la présentation de malades» (1977), La Conversation d'Arcachon, Paris, Agalma-Le Seuil, Le Paon, p. 304.
[4] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore (1972-73), Paris, Le Seuil, 1975, p. 131.
[5] Lelièvre (J.), «Le cas Ophélie», Déficience intellectuelle légère — Un mode d'être au monde, Mémoire n° 3 de la Section clinique d'Angers, Grammatica, hiver 1997, Numéro supplémentaire de L'Archive n° 4.
[6] Leiris (M.), «Biffures», La règle du jeu, p. 9-21.
[7] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore (1972-73), op. cit., p. 120.
[8] Rouillon (D.), «Les bienfaits du hors-sens», Le Conciliabule d'Angers, Paris, Agalma-Le Seuil, Le Paon, 1997, p. 163.
[9] Lombardi (G.), «Cure d'un mutique», Le Conciliabule d'Angers, op. cit., p. 135.
Предположим следующую гипотезу: создание и использование «йазыка переноса» в качестве неопереноса в психозах.
Эта гипотеза исходит из наблюдения о том, что пара субъект предположительно знающий-перенос будет функционировать в психозах по-другому. Фактически Лакан уточняет в семинаре «Ещё»: «Если я утверждал, что перенос запускается субъектом предположительно знающим, то это всего лишь особенное, конкретное приложение того, что уже есть в опыте» [4]. Итак, субъект предположительно знающий не может быть здесь тем, кто вызывает перенос, поскольку знание уже присутствует на стороне психотика. Поэтому мы предлагаем исследовать пару йазык-перенос, заявив в лакановской манере, что если именно йазык вызывает неоперенос, то это будет лишь частное, конкретное применение практики с психозами, где йазык переноса проявляется как новый «ткацкий станок» для плетения социальных связей.
Начнем с эпизода, заимствованного из случая психоза, замаскированного под легкую умственную отсталость, который Жан Лельевр представил в своем Докладе Клинической Секции Анжера [5]:
«Ты умеешь говорить на Дональде?» —, спрашивает девочка. «Нет!», — отвечает он. Плюясь и истекая слюнями, она принимается крякать: «Куан! Куан-куан! Куан-куан-куан!» (Couin! couin-couin! couin-couin-couin), — говорит она. «Что тут следует услышать?», в растерянности задается вопросом терапевт. Продолжая крякать, ребенок указывает пальцем на его часы. «Пуатнадать часов десять минут» (Il est couinze heures dix), — сам удивляясь своей речи, крякает он в свою очередь. Это смешит её. Так был изобретен язык Дональд.
После этого сеанса редки были минуты, не посвященные практике и изучению этого языка. Дональд стал языком переноса. Его использование, к тому же, происходило и вне сеансов, вторгаясь в семейный дом и учреждение, в котором росла эта девочка.
Сделаем два предварительных замечания. С одной стороны, язык Дональд возникает как языковое изобретение девочки — её личное изобретение, как говорит Мишель Лейрис [6], — и он воплощает йазык (lalangue), который пишется Лаканом в одно слово. С другой стороны, освоение и практика языка Дональд парой ребенок-терапевт вводит необходимость «йазыка переноса» для изобретения социальной связи.
Однако, вся ли практика работы с психозами должна проходить через создание и использование йазыка переноса?
То, что речь идет о психозе, не мешает вере в бессознательное. Лакан подчеркивает это: «Только постольку, поскольку есть бессознательное, то-есть йазык, ибо лишь сожительство с йазыком дает существу право зваться существом говорящим, может означающее быть призвано на роль знака, signe. В этом signe вы вольны расслышать все, что угодно — вплоть до английского thing, вещь» [7].
Сопоставим это использование йазыка переноса и использование иностранного языка вне смысла, который Даниэль Руйон применяет в своем клиническом случае «Преимущества бессмыслицы (того, что вне-смысла)» [8] в «Анжерском совещании». В эхе (отзвуке) языка цифр, использованным его пациентом: «Святой Гобэн 601 + 0,2; Святой Луи 601 + 2» аналитик использует иностранный (английский) язык: «И что вы скажете сейчас? — Что ж, я скажу, что белое — это не черное» (And what do you say now? — Well, I say that white is not black). В этом случае, практика йазыка провоцирует не смех пациента, но некоторое облегчение.
Теперь сопоставим использование йазыка переноса (lalangue du transfert) и языка наугад (langue à tâtons), использованного Габриэлем Ломбарди в замечательном тексте «Лечение одного молчащего» [9] из того же сборника. Столкнувшись с молчанием этого пациента, прерываемого лишь словами «Я вижу маленькие точки», аналитик практикует без ожидания ответа нащупывающий язык: «Итак, я решил говорить с ним сам, продвигаясь как бы вслепую, наощупь, (...) без ожидания какого-либо ответа в перспективе».
Во всех этих клинических случаях хорошо видно, что мотив неопереноса — это не субъект предположительно знающий, но йазык (lalangue), в том смысле что именно он позволяет знаку стать означающим. Сделать знак — но из чего? — сделать знак из чего-то, что было бы вне смысла: звукоподражания, цифры, следа (trace).
Следовательно, мы предполагаем, что благодаря означающему, которое способно создать знак, а вовсе не благодаря смыслу, разыгрывается партия неопереноса как вектора лечения.
[1] Freud (S.), «De la technique psychanalytique», Abrégé de psychanalyse, 1938.
[2] Lacan (J.), «D'une question préliminaire à tout traitement possible de la psychose» (1958), Écrits, Paris, Le Seuil, 1966, p. 583.
[3] Miller (J.-A.), «Enseignements de la présentation de malades» (1977), La Conversation d'Arcachon, Paris, Agalma-Le Seuil, Le Paon, p. 304.
[4] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore (1972-73), Paris, Le Seuil, 1975, p. 131.
[5] Lelièvre (J.), «Le cas Ophélie», Déficience intellectuelle légère — Un mode d'être au monde, Mémoire n° 3 de la Section clinique d'Angers, Grammatica, hiver 1997, Numéro supplémentaire de L'Archive n° 4.
[6] Leiris (M.), «Biffures», La règle du jeu, p. 9-21.
[7] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore (1972-73), op. cit., p. 120.
[8] Rouillon (D.), «Les bienfaits du hors-sens», Le Conciliabule d'Angers, Paris, Agalma-Le Seuil, Le Paon, 1997, p. 163.
[9] Lombardi (G.), «Cure d'un mutique», Le Conciliabule d'Angers, op. cit., p. 135.
II. ТЕОРИЯ ЙАЗЫКА
Теперь обратимся к статье «Теория йазыка» [1] 1974 года, в которой Жак-Ален Миллер разбирает слово йазык (lalangue), изобретенное Лаканом двумя годами ранее. В этой статье психоанализ предстает некоторым способом подхода к йазыку и йазык мог бы формироваться так же, как и бессознательное, структурированное как язык.
В более ранней статье под названием «U или "метаязыка не существует"» [2], Жак-Ален Миллер уже развивал термин, предшествующий йазыку: язык U — язык уникальный и окончательный. В этой статье, психоанализ — это лишь пересечение уникального языка.
Можно сказать, что Фрейд входит через влечение, Лакан через язык, а Жак-Ален Миллер через йазык.
А. Что такое йазык?
«Йазык может быть сделан из чего угодно, из того на чем болтают, как в клоаке, так и в салонах», — уточняет он в 1974. Отсюда же проистекает "йазык Дональд" Офелии, сотканный из звукоподражаний, представленных в комиксах; йазык цифр пациента Даниэля Руйона, сотканный из звучащих по радио биржевых котировок.
«Язык, по сути дела, является аллювиальным: он создан из аллювиальных отложений, намывов, накапливая в одном месте недоразумения, недопонимания и языковые изобретения каждого» [3], — добавит Жак-Ален Миллер в 1996 в «Ускользании смысла». И эти осадки хранятся в следах, оставленных другими субъектами.
1. Одно прекрасное урчание
Возьмем в качестве литературного примера слово «пресвитер» (presbytère) (фр. «дом священника») Колетт [4], одно слово которое она подобрала в саду, где она бывала в детстве и из которого она сделала научное название одной маленькой улитки. Будучи ребенком, ее называли «Бель-Газу», как милое щебетание. Не является ли это йазыком?
«Слово «пресвитер» попалось в том году в сети моего чуткого слуха и произвело там разрушительное действие.
Кто-то обронил при мне: «Это, без сомнений, самый весёлый из пресвитеров…»
Мне и в голову не пришло расспросить родителей: «Что такое пресвитер?» Я вобрала в себя это загадочное Слово «пресвитер» попалось в том году в сети моего чуткого слуха и произвело там разрушительное действие.
Кто-то обронил при мне: «Это, без сомнений, самый весёлый из пресвитеров…»
Мне и в голову не пришло расспросить родителей: «Что такое пресвитер?» Я вобрала в себя это загадочное слово, такое шершавое в начале и такое протяжное и мечтательное в середине… Обогащённая тайной и сомнением, я засыпала с этим словом и брала его с собой на забор. «Пресвитер!» Поверх крыши курятника и сада Митонов я швырялась им в вечно туманный горизонт над Мутье. С высоты забора оно звучало анафемой. «Подите! Все вы пресвитеры!» — кричала я невидимым отлучённым.
Чуть позже слово потеряло для меня свою ядовитость, и я узнала, что «пресвитером» называют по-научному маленькую улитку в жёлтую и чёрную полоску… Неосторожность, допущенная мной, оказалась роковой; это произошло в одну из тех минут, когда ребёнок, каким бы серьёзным и фантазёром он ни был, мимолётно походит на то, что о нём думают взрослые…
– Мама! Взгляни, какого хорошенького маленького пресвитера я нашла!
– Хорошенького маленького кого?..
Я прикусила язык, но было поздно. Пришлось узнать — «В своём ли уме эта малышка?» – то, чего я так не желала узнавать, и называть «вещи своими именами»…
– Пресвитер – это руководитель религиозной общины.
– Ах, руководитель…
– Ну да… Закрой рот, дыши носом… Ну конечно… Я ещё пыталась противиться, бороться с чужим вторжением… прижимала к себе лохмотья своей экстравагантности; мне хотелось вынудить нашего священника на то время, что я пожелаю, превратиться в маленькую улитку по имени «пресвитер»…
– Скоро ли ты привыкнешь держать рот закрытым, когда молчишь? О чём ты думаешь?
– Ни о чём, мама…
…А затем я сдалась. Я струсила и вступила в сделку со своим разочарованием. Отбросив раздавленную улитку, я оставила при себе красивое слово, поднялась с ним на свою узкую, затенённую старыми кустами сирени террасу, выложенную, словно гнездо сороки-воровки, отполированными камешками и осколками стекла, окрестила её «Домом пресвитера» и стала священником на заборе». (Перевод взят из книги «Дом Клодины», 1994)
2. Полнота эквивокации
«Язык, помимо всего прочего, есть не более чем совокупность экивоков, которым история позволила в нем сохраниться» [5], — пишет Лакан в «Оглашенном» (L'étourdit). Позже в «Ещё» он добавит: «Йазык, именно он позволил мне сделать из моего S2 вопрос, и спросить себя — правда ли о них (est-ce d'eux) — экивоках — идет речь в языке? [6] В 1974 г. Жак-Ален Миллер переводит это таким образом: «Омофония — это мотор йазыка» [7]. И действительно, благодаря couin и quinze («куан» и пятнадцать) выпадает случайно в «пуатнадать часов десять минут» (couinze heures dix / куанз ёр дис) терапевта в случае Офелии, и что йазык Дональд, йазык звука, оказывается йазыком переноса. Это операция в стиле Мишеля Лейриса; и как говорит Жак-Ален Миллер в 1996 «она полностью подчинена эквивокации» [8].
В. Какое отношение поддерживает йазык с языком?
В семинаре «Ещё» [9] Лакан различает знание о йазыке, которое возвращает к языку, и умению-обходиться с йазыком (savoir-faire avec lalangue), о котором свидетельствует бессознательное. Жак-Ален Миллер [10] это переводит в 1974 г. двояко: с одной стороны, «язык — это не йазык (...) он вторичен по отношению к йазыку, (...) он есть лишь результат работы над йазыком»; а с другой, «в языке нет субъекта предположительно знающего, нет каталепсии — зафиксированности — языка, не существует господства языка».
1. Йазык бунтующий и неуправляемый (immaîtrisable)
Йазык является неуправляемым, поскольку в йазыке не существует двух высказываний, которые были бы похожи, «в нем нет ничего, кроме различий». Это определенный способ всерьез отнестись к идее Соссюра. И это означает, что первый смысл означающего утрачен навсегда: маленькое s исчезает под большим S.
Бель-Газу в этом плане переживает определенный опыт: после игры со словом «пресвитер», она использует это слово в научном дискурсе, после — в обыденной речи: «Слово теряет свой яд» (Le mot perdit de son venin). Каким образом использовать эти различия? В поле языка, сочленение S1-S2 вызывает эффекты смысла, где процесс означивания изобилует. Субъект здесь может быть идентифицирован. В поле лялянга, прежде чем устанавливается порядок означающих, имеется означающая цепочка без эффекта смысла. Это матема S // s de D из «Ускользания смысла» [11].
В опыте пациента Даниэля Руйона с биржевыми цифрами, которые выстраиваются в ряд одно относительно другого, нет смыслового эффекта. Субъект обнаруживает находит отделенным от означающей цепочки, вне цепи. У него есть умение-обходиться с йазыком, однако нет знания о йазыке.
2. Йазык как основатель (lalangue fondatrice) и бессознательное, структурированное как язык
Здесь возникает ложное разделение о котором говорил Жак-Ален Миллер в «Производить субъект?» (Produire le sujet?) [12]: субъект находится вне смысла, он отделен от цепочки означающих; он возникает из ничего, это творение означающего; однако субъект должен также возникнуть из живого, он возникает из своего первого статуса объекта, незначительного объекта материнского желания. Такую констатацию делает, к примеру, одна воспитательница насчет подопечного аутиста. «На каком языке нужно с ним разговаривать?», — задается она вопросом. «Я использовала свой родной язык, не заботясь, понимает ли он меня и не ожидая ответа. И вот, это длится два года. Наши взгляды не встречаются. Когда я посылаю ему мяч, он его не принимает. Однажды утром, когда я повернула его спиной, он попросил у меня конфету, и это произвело на меня такой эффект, как если бы мой кот начал говорить».
По-видимому именно так нужно понимать фразу Лакана в «Ещё». «Йазык воздействует на нас прежде всего тем, что он содержит как эффекты то, что суть — аффекты. Если мы говорим что бессознательное структурировано как язык, именно в этом эффекты йазыка, уже присутствующие здесь как знание, идут далеко по ту сторону того, что говорящее бытие способно высказать» [13].
С. Какие отношения йазык устанавливает с влечением?
Вернемся к Фрейду и к сочленению, которое Лакан производит в XI Cеминаре между влечением и означающей цепочкой.
Для Фрейда, говорит Лакан, влечение функционирует как означающая цепочка, организованная грамматически. Эта цепочка охватывает, огибает объект влечения, не достигая его. Влечение характеризуется тем, что оно ацефально, говорит Лакан [14]. Это, таким образом, «бытие типа quod, чье quid остается таинственным, завуалированным» (прим. перев. quod, quid (лат.) — что в косвенном и прямом падеже), уточняет Жак-Ален Миллер [15] в «Анжерском совещании» — что, это означает нечто, однако мы не знаем, что именно оно означает.
В своем курсе под названием Silet, Жак-Ален Миллер делает влечение связующим звеном между повторением и переносом, то есть повторением означающего, выработкой которого является наслаждение: «Повторение как автоматизм эквивалентно означающей цепочке которая одновременно избегает и очерчивает центральное место реального, которое задействует перенос»[16]. Он предлагает следующую схему:
Теперь обратимся к статье «Теория йазыка» [1] 1974 года, в которой Жак-Ален Миллер разбирает слово йазык (lalangue), изобретенное Лаканом двумя годами ранее. В этой статье психоанализ предстает некоторым способом подхода к йазыку и йазык мог бы формироваться так же, как и бессознательное, структурированное как язык.
В более ранней статье под названием «U или "метаязыка не существует"» [2], Жак-Ален Миллер уже развивал термин, предшествующий йазыку: язык U — язык уникальный и окончательный. В этой статье, психоанализ — это лишь пересечение уникального языка.
Можно сказать, что Фрейд входит через влечение, Лакан через язык, а Жак-Ален Миллер через йазык.
А. Что такое йазык?
«Йазык может быть сделан из чего угодно, из того на чем болтают, как в клоаке, так и в салонах», — уточняет он в 1974. Отсюда же проистекает "йазык Дональд" Офелии, сотканный из звукоподражаний, представленных в комиксах; йазык цифр пациента Даниэля Руйона, сотканный из звучащих по радио биржевых котировок.
«Язык, по сути дела, является аллювиальным: он создан из аллювиальных отложений, намывов, накапливая в одном месте недоразумения, недопонимания и языковые изобретения каждого» [3], — добавит Жак-Ален Миллер в 1996 в «Ускользании смысла». И эти осадки хранятся в следах, оставленных другими субъектами.
1. Одно прекрасное урчание
Возьмем в качестве литературного примера слово «пресвитер» (presbytère) (фр. «дом священника») Колетт [4], одно слово которое она подобрала в саду, где она бывала в детстве и из которого она сделала научное название одной маленькой улитки. Будучи ребенком, ее называли «Бель-Газу», как милое щебетание. Не является ли это йазыком?
«Слово «пресвитер» попалось в том году в сети моего чуткого слуха и произвело там разрушительное действие.
Кто-то обронил при мне: «Это, без сомнений, самый весёлый из пресвитеров…»
Мне и в голову не пришло расспросить родителей: «Что такое пресвитер?» Я вобрала в себя это загадочное Слово «пресвитер» попалось в том году в сети моего чуткого слуха и произвело там разрушительное действие.
Кто-то обронил при мне: «Это, без сомнений, самый весёлый из пресвитеров…»
Мне и в голову не пришло расспросить родителей: «Что такое пресвитер?» Я вобрала в себя это загадочное слово, такое шершавое в начале и такое протяжное и мечтательное в середине… Обогащённая тайной и сомнением, я засыпала с этим словом и брала его с собой на забор. «Пресвитер!» Поверх крыши курятника и сада Митонов я швырялась им в вечно туманный горизонт над Мутье. С высоты забора оно звучало анафемой. «Подите! Все вы пресвитеры!» — кричала я невидимым отлучённым.
Чуть позже слово потеряло для меня свою ядовитость, и я узнала, что «пресвитером» называют по-научному маленькую улитку в жёлтую и чёрную полоску… Неосторожность, допущенная мной, оказалась роковой; это произошло в одну из тех минут, когда ребёнок, каким бы серьёзным и фантазёром он ни был, мимолётно походит на то, что о нём думают взрослые…
– Мама! Взгляни, какого хорошенького маленького пресвитера я нашла!
– Хорошенького маленького кого?..
Я прикусила язык, но было поздно. Пришлось узнать — «В своём ли уме эта малышка?» – то, чего я так не желала узнавать, и называть «вещи своими именами»…
– Пресвитер – это руководитель религиозной общины.
– Ах, руководитель…
– Ну да… Закрой рот, дыши носом… Ну конечно… Я ещё пыталась противиться, бороться с чужим вторжением… прижимала к себе лохмотья своей экстравагантности; мне хотелось вынудить нашего священника на то время, что я пожелаю, превратиться в маленькую улитку по имени «пресвитер»…
– Скоро ли ты привыкнешь держать рот закрытым, когда молчишь? О чём ты думаешь?
– Ни о чём, мама…
…А затем я сдалась. Я струсила и вступила в сделку со своим разочарованием. Отбросив раздавленную улитку, я оставила при себе красивое слово, поднялась с ним на свою узкую, затенённую старыми кустами сирени террасу, выложенную, словно гнездо сороки-воровки, отполированными камешками и осколками стекла, окрестила её «Домом пресвитера» и стала священником на заборе». (Перевод взят из книги «Дом Клодины», 1994)
2. Полнота эквивокации
«Язык, помимо всего прочего, есть не более чем совокупность экивоков, которым история позволила в нем сохраниться» [5], — пишет Лакан в «Оглашенном» (L'étourdit). Позже в «Ещё» он добавит: «Йазык, именно он позволил мне сделать из моего S2 вопрос, и спросить себя — правда ли о них (est-ce d'eux) — экивоках — идет речь в языке? [6] В 1974 г. Жак-Ален Миллер переводит это таким образом: «Омофония — это мотор йазыка» [7]. И действительно, благодаря couin и quinze («куан» и пятнадцать) выпадает случайно в «пуатнадать часов десять минут» (couinze heures dix / куанз ёр дис) терапевта в случае Офелии, и что йазык Дональд, йазык звука, оказывается йазыком переноса. Это операция в стиле Мишеля Лейриса; и как говорит Жак-Ален Миллер в 1996 «она полностью подчинена эквивокации» [8].
В. Какое отношение поддерживает йазык с языком?
В семинаре «Ещё» [9] Лакан различает знание о йазыке, которое возвращает к языку, и умению-обходиться с йазыком (savoir-faire avec lalangue), о котором свидетельствует бессознательное. Жак-Ален Миллер [10] это переводит в 1974 г. двояко: с одной стороны, «язык — это не йазык (...) он вторичен по отношению к йазыку, (...) он есть лишь результат работы над йазыком»; а с другой, «в языке нет субъекта предположительно знающего, нет каталепсии — зафиксированности — языка, не существует господства языка».
1. Йазык бунтующий и неуправляемый (immaîtrisable)
Йазык является неуправляемым, поскольку в йазыке не существует двух высказываний, которые были бы похожи, «в нем нет ничего, кроме различий». Это определенный способ всерьез отнестись к идее Соссюра. И это означает, что первый смысл означающего утрачен навсегда: маленькое s исчезает под большим S.
Бель-Газу в этом плане переживает определенный опыт: после игры со словом «пресвитер», она использует это слово в научном дискурсе, после — в обыденной речи: «Слово теряет свой яд» (Le mot perdit de son venin). Каким образом использовать эти различия? В поле языка, сочленение S1-S2 вызывает эффекты смысла, где процесс означивания изобилует. Субъект здесь может быть идентифицирован. В поле лялянга, прежде чем устанавливается порядок означающих, имеется означающая цепочка без эффекта смысла. Это матема S // s de D из «Ускользания смысла» [11].
В опыте пациента Даниэля Руйона с биржевыми цифрами, которые выстраиваются в ряд одно относительно другого, нет смыслового эффекта. Субъект обнаруживает находит отделенным от означающей цепочки, вне цепи. У него есть умение-обходиться с йазыком, однако нет знания о йазыке.
2. Йазык как основатель (lalangue fondatrice) и бессознательное, структурированное как язык
Здесь возникает ложное разделение о котором говорил Жак-Ален Миллер в «Производить субъект?» (Produire le sujet?) [12]: субъект находится вне смысла, он отделен от цепочки означающих; он возникает из ничего, это творение означающего; однако субъект должен также возникнуть из живого, он возникает из своего первого статуса объекта, незначительного объекта материнского желания. Такую констатацию делает, к примеру, одна воспитательница насчет подопечного аутиста. «На каком языке нужно с ним разговаривать?», — задается она вопросом. «Я использовала свой родной язык, не заботясь, понимает ли он меня и не ожидая ответа. И вот, это длится два года. Наши взгляды не встречаются. Когда я посылаю ему мяч, он его не принимает. Однажды утром, когда я повернула его спиной, он попросил у меня конфету, и это произвело на меня такой эффект, как если бы мой кот начал говорить».
По-видимому именно так нужно понимать фразу Лакана в «Ещё». «Йазык воздействует на нас прежде всего тем, что он содержит как эффекты то, что суть — аффекты. Если мы говорим что бессознательное структурировано как язык, именно в этом эффекты йазыка, уже присутствующие здесь как знание, идут далеко по ту сторону того, что говорящее бытие способно высказать» [13].
С. Какие отношения йазык устанавливает с влечением?
Вернемся к Фрейду и к сочленению, которое Лакан производит в XI Cеминаре между влечением и означающей цепочкой.
Для Фрейда, говорит Лакан, влечение функционирует как означающая цепочка, организованная грамматически. Эта цепочка охватывает, огибает объект влечения, не достигая его. Влечение характеризуется тем, что оно ацефально, говорит Лакан [14]. Это, таким образом, «бытие типа quod, чье quid остается таинственным, завуалированным» (прим. перев. quod, quid (лат.) — что в косвенном и прямом падеже), уточняет Жак-Ален Миллер [15] в «Анжерском совещании» — что, это означает нечто, однако мы не знаем, что именно оно означает.
В своем курсе под названием Silet, Жак-Ален Миллер делает влечение связующим звеном между повторением и переносом, то есть повторением означающего, выработкой которого является наслаждение: «Повторение как автоматизм эквивалентно означающей цепочке которая одновременно избегает и очерчивает центральное место реального, которое задействует перенос»[16]. Он предлагает следующую схему:
Следовательно, существует связь между йазыком и влечением, идущая через повторение и перенос: наслаждение, производимое означающей цепочкой. Здесь мы имеет эскиз йазыка переноса: означающая цепочка йазыка, вне смысла, которая организует наслаждение, прочерчивая путь от символического к реальному.
1. Истина в действии: свободная, сорвавшаяся в цепи (déchaînée)
Если означающая цепочка лаланга производит эффект истины, это происходит в акте. Как пишет в 1974 г. Жак-Ален Миллер [17] без этого йазыка не было бы истины; и истина этого йазыка не может быть определена — она в этом акте и действует, свободная, «сорвавшаяся в цепи».
Достаточно вспомнить гнев маленького Ганса на отца, и означающую цепь, которую он тогда использует: «Ах ты, лампа! Полотенце!» [18]», чтобы понять, куда он безнадежно целит: в центральное место Реального. Это то, что заставляет отца сказать, что это в будущем — преступник.
Отсюда и слово «ire–a–cible» [19] (букв. гнев имеет цель), которое Жак-Ален Миллер написал в 1989 в «Пире аналитиков»: гнев целит в объект а.
Точно так же, повторение «Я вижу маленькие точки» пациента Ломбарди, всегда сопровождаемое возбуждением, вероятно указывает на место недостижимого реального: «Он не мог ничего сказать об этих точках, ни количество, ни качество, кроме того, что они неописуемо малы. Ничего. Ни слова» [20].
2. Оскорбление и имя собственное наслаждения
Итак, эффекты йазыка идут на шаг впереди того, что говорящее бытие способно высказать. Аффект является одним из первых эффектов йазыка. Особенно гнев. Однако, если влечение — это цвет пустоты (couleur de vide), не достигающее объекта, то аффект окрашивается в цвет объекта.
Достаточно открыть комикс с Тинтином [21] чтобы понять, что когда входит переполненный гневом капитан Аддок и следует череда оскорблений:
«Негодяй! Башибузуки («сорвиголова»)! Эктоплазма!», в реальности все эти означающие негодны, чтобы выразить гнев.
Как говорит Жак-Ален Миллер: «Мы можем сказать так о ком угодно: некто, в падении, в отрицании всех означающих — А перечеркнутое —, некто, кто спасается от несчастья, и кто приходит сюда с быстротой стрелы, пытается быть означающим бытия Другого, то есть означающим Другого как объект маленькое а» [22].
Формула оскорбления, которую он предлагает становится следующей:
1. Истина в действии: свободная, сорвавшаяся в цепи (déchaînée)
Если означающая цепочка лаланга производит эффект истины, это происходит в акте. Как пишет в 1974 г. Жак-Ален Миллер [17] без этого йазыка не было бы истины; и истина этого йазыка не может быть определена — она в этом акте и действует, свободная, «сорвавшаяся в цепи».
Достаточно вспомнить гнев маленького Ганса на отца, и означающую цепь, которую он тогда использует: «Ах ты, лампа! Полотенце!» [18]», чтобы понять, куда он безнадежно целит: в центральное место Реального. Это то, что заставляет отца сказать, что это в будущем — преступник.
Отсюда и слово «ire–a–cible» [19] (букв. гнев имеет цель), которое Жак-Ален Миллер написал в 1989 в «Пире аналитиков»: гнев целит в объект а.
Точно так же, повторение «Я вижу маленькие точки» пациента Ломбарди, всегда сопровождаемое возбуждением, вероятно указывает на место недостижимого реального: «Он не мог ничего сказать об этих точках, ни количество, ни качество, кроме того, что они неописуемо малы. Ничего. Ни слова» [20].
2. Оскорбление и имя собственное наслаждения
Итак, эффекты йазыка идут на шаг впереди того, что говорящее бытие способно высказать. Аффект является одним из первых эффектов йазыка. Особенно гнев. Однако, если влечение — это цвет пустоты (couleur de vide), не достигающее объекта, то аффект окрашивается в цвет объекта.
Достаточно открыть комикс с Тинтином [21] чтобы понять, что когда входит переполненный гневом капитан Аддок и следует череда оскорблений:
«Негодяй! Башибузуки («сорвиголова»)! Эктоплазма!», в реальности все эти означающие негодны, чтобы выразить гнев.
Как говорит Жак-Ален Миллер: «Мы можем сказать так о ком угодно: некто, в падении, в отрицании всех означающих — А перечеркнутое —, некто, кто спасается от несчастья, и кто приходит сюда с быстротой стрелы, пытается быть означающим бытия Другого, то есть означающим Другого как объект маленькое а» [22].
Формула оскорбления, которую он предлагает становится следующей:
а
S { ______ }
Ⱥ
S { ______ }
Ⱥ
Тогда как капитан Аддок взвинченный, нервированный, пытается найти свое имя оскорбления после смерти Эрже, то Офелия, напротив, в психозе, уже попала в цель! Ее оскорбление достигло цели в самом начале. На первом же сеансе она выплевывает оскорбление «Ты похож на зайца» (un lièvre), — это название животного, которое в йазыке становится экивоком фамилии терпаевта «Лельевр» (Lelièvre): «Я не очень-то рада прийти к тебе на прием! С такой стрижкой ты похож на зайца!»
Офелия выходит на аналитическую сцену через ненависть. Оскорблением она бьет в плохое (какон) своего бытия в Другом.
Ненависть — «один из путей к бытию», — уточняет Жак-Ален Миллер, и «оскорбление приходит тогда, когда уже нет слов ее выразить, когда невозможно думать и когда задыхаются от ярости» [23].
Так мы можем услышать и «El Doctor esta cachuso» [24]. Доктор искалечен, фраза, которая рассмешила пациента Габриеля Ломбарди. В данном случае, впрочем, речь идет не о ненависти, а об иронии. Здесь обнажается функция кажимости (semblant): не-одурачивать (non-dupe).
В. Знание предположительное и знание уже-присутствующее в психозах
Лакан [25] различает в семинаре «Ещё» два вида бессознательного знания: знание о йазыке, которое является достоянием языка; и умение-обходиться с йазыком, которое является достоянием бессознательного.
Проводить это различие — значит различать бессознательное и язык. Язык является лишь гипотезой или предположительным знанием о йазыке. «Во-первых, языка не существует. Язык — это то, что мы пытаемся узнать в отношении функции йазыка» [27]. Тогда, как бессознательное — это свидетельство умения-обходиться с йазыком, которое недостижимо для говорящего существа.
Во всех трех случаях, приведенных в качестве примера, случаях Габриэля Ломбарди, Даниэля Руйона и Жана Лельевра, терапевт свидетельствует о своей способности обойтись с йазыком, который каждый раз от него ускользает.
Все трое делают ставку на эффекты йазыка — то есть на присутствие некоторого знания, которое, однако, идет существенно дальше того, что может быть высказано.
Можно даже предположить, что во всех трех случаях, терапевт ведет себя подобно крысе в лакановском лабиринте [28]: он делает знак пациенту о своем присутствии в качестве единства, единстве крысином (unité ratière), то есть своей способности научиться йазыку.
Именно это и делают три терапевта: они учатся учиться. Они ведут себя в лабиринте йазыка — в этом устройстве сделанном из йазыка переноса — в некотором роде, как аналитики-крысы.
А экспериментатор — «тот, который в этом деле кое-что смыслит»[30], как говорит Лакан, — это психотик, «некто, для кого отношения к знанию основаны на отношении к йазыку, на обитании йазыка, на сожительстве с ним».
Именно поскольку аналитик предполагает наличие у психотика умения-обходиться с языком (savoir-faire avec la langue), поэтому он готов учиться, и благодаря желанию аналитика это уже имеющееся знание психотика может вырабатываться как бредовое знание о йазыке.
С. Перенос и любовь Другого
Если верно, что пара говорит на одном языке, чуждом третьему, то лялянг переноса можно было бы назвать любовью. Между психотиком и аналитиком не может быть встречи без любви Другого. Опыт лабиринта останавливается именно в этом пункте: от экспериментатора не требуется любить свою крысу, а крысе — экспериментатора.
В паре Офелия-Лельевр, речь идет о ненависти-любви (hainamoration). Девочка входит в перенос через ненависть, а йазык переноса выстраивается на любви Другого.
a –––>$ S2
И отсюда вся любовная драма, о которой говорит Лакан [32].
Какова разница между Кляйне Флехсиг (Маленький Флехсиг) Шребера и «Доктор искалечен» (El Doctor esta cachuso) пациента Ломбарди? Не тот же ли самый статус у переноса на Флехсига и на Ломбарди?
В обоих случаях, субъект верит в любовь Другого. В обоих случаях устанавливается бредовая метафора: быть женщиной Бога у Шребера; быть сыном божиим у пациента Ломбарди. Однако, если Мемуары Шребера создают метафорический ответ этой любви Другого, то чтение Библии пациентом Ломбарди откладывает такой ответ, предпочитая ему метонимию, и включает субъекта в работу над новой профессией — ткать социальную связь с Другим общества, чем с бредовым Другим.
Приверженность Ломбарди идее стать точкой пристежки и адресатом «Я пишу стихотворения» (J'écris des poèmes) ориентирует на формирование новой социальной связи.
[1] Lacan (J.), «L'étourdit», Scilicet, n° 4, p. 47
[2] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p.127.
[3] Miller (J.-A.), «Théorie de la langue», 1974.
[4] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon VI du 17/01/1996.
[5] Miller (J.-A.), «Théorie de lalangue», Ornicar?, n° 1, 1974: adressé au congrès de l'École freudienne et prononcé à Rome, ce discours semble constituer son «Rapport de Rome» à lui.
[6] Miller (J.-A.), «U ou "Il n'y a pas de méta-langage"», Reductio linguarum ad unam, Leibniz: la langue U, dérivée du terme de Haskell B. Curry de «U-language» — The Language being used.
[7] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon VII du 3l/0l/l996.
[8] Colette (S. D.), «Le curé sur le mur», La Maison de Claudine, Livre de poche, 1922.
[9] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 127.
[10] Miller (J.-A.), «Théorie de lalangue», 1974.
[11] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon IX du 14/02/l996.
[12] Miller (J.-A.), «Produire le sujet?», Actes de l'École de la Cause freudienne, n° IV, Montpellier, 1983.
[13] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 127.
[14] Lacan (J.), Le Séminaire XI, Les Quatre Concepts fondamentaux de la psychanalyse.
[15] Miller (J.-A.), «Clôture», Le Conciliabule d'Angers, p. 229.
[16] Miller (J.-A.), «Silet», leçon XII.
[17] Miller (J.-A.), «Théorie de lalangue», 1974.
[18] Freud (S.), «Analyse d'une phobie chez un petit garçon de cinq ans», Cinq psychanalyses.
[19] Miller (J.-A.), «Le Banquet des analystes», leçon VI du 13/12/1989.
[20] Lombardi (G.), «Cure d'un mutique», Le Conciliabule d'Angers, op. cit., p. 135.
[21] Hergé, Albums de Tintin
[22] Miller (J.-A.), «Le Banquet des analystes», leçon VI du 13/12/1989.
[23] Ibid.
[24] Lombardi (G.), «Cure d'un mutique», Le Conciliabule d'Angers, op. cit., p. 135.
[25] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 127.
[26] Ibid., p. 131.
[27] Ibid., p. 126.
[28] Ibid., p. 128.
[29] Ibid.
[30] Ibid.
[31] Miller (J.-A.), «Produire le sujet?», Montpellier, 1983.
[32] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 132.
Офелия выходит на аналитическую сцену через ненависть. Оскорблением она бьет в плохое (какон) своего бытия в Другом.
Ненависть — «один из путей к бытию», — уточняет Жак-Ален Миллер, и «оскорбление приходит тогда, когда уже нет слов ее выразить, когда невозможно думать и когда задыхаются от ярости» [23].
Так мы можем услышать и «El Doctor esta cachuso» [24]. Доктор искалечен, фраза, которая рассмешила пациента Габриеля Ломбарди. В данном случае, впрочем, речь идет не о ненависти, а об иронии. Здесь обнажается функция кажимости (semblant): не-одурачивать (non-dupe).
В. Знание предположительное и знание уже-присутствующее в психозах
Лакан [25] различает в семинаре «Ещё» два вида бессознательного знания: знание о йазыке, которое является достоянием языка; и умение-обходиться с йазыком, которое является достоянием бессознательного.
- Знание о йазыке умение-обходиться с йазыком
Проводить это различие — значит различать бессознательное и язык. Язык является лишь гипотезой или предположительным знанием о йазыке. «Во-первых, языка не существует. Язык — это то, что мы пытаемся узнать в отношении функции йазыка» [27]. Тогда, как бессознательное — это свидетельство умения-обходиться с йазыком, которое недостижимо для говорящего существа.
Во всех трех случаях, приведенных в качестве примера, случаях Габриэля Ломбарди, Даниэля Руйона и Жана Лельевра, терапевт свидетельствует о своей способности обойтись с йазыком, который каждый раз от него ускользает.
Все трое делают ставку на эффекты йазыка — то есть на присутствие некоторого знания, которое, однако, идет существенно дальше того, что может быть высказано.
Можно даже предположить, что во всех трех случаях, терапевт ведет себя подобно крысе в лакановском лабиринте [28]: он делает знак пациенту о своем присутствии в качестве единства, единстве крысином (unité ratière), то есть своей способности научиться йазыку.
- Обучение йазыку и субъект предположительно знающий
Именно это и делают три терапевта: они учатся учиться. Они ведут себя в лабиринте йазыка — в этом устройстве сделанном из йазыка переноса — в некотором роде, как аналитики-крысы.
А экспериментатор — «тот, который в этом деле кое-что смыслит»[30], как говорит Лакан, — это психотик, «некто, для кого отношения к знанию основаны на отношении к йазыку, на обитании йазыка, на сожительстве с ним».
Именно поскольку аналитик предполагает наличие у психотика умения-обходиться с языком (savoir-faire avec la langue), поэтому он готов учиться, и благодаря желанию аналитика это уже имеющееся знание психотика может вырабатываться как бредовое знание о йазыке.
С. Перенос и любовь Другого
Если верно, что пара говорит на одном языке, чуждом третьему, то лялянг переноса можно было бы назвать любовью. Между психотиком и аналитиком не может быть встречи без любви Другого. Опыт лабиринта останавливается именно в этом пункте: от экспериментатора не требуется любить свою крысу, а крысе — экспериментатора.
В паре Офелия-Лельевр, речь идет о ненависти-любви (hainamoration). Девочка входит в перенос через ненависть, а йазык переноса выстраивается на любви Другого.
- Бредовая эротомания
a –––>$ S2
И отсюда вся любовная драма, о которой говорит Лакан [32].
Какова разница между Кляйне Флехсиг (Маленький Флехсиг) Шребера и «Доктор искалечен» (El Doctor esta cachuso) пациента Ломбарди? Не тот же ли самый статус у переноса на Флехсига и на Ломбарди?
В обоих случаях, субъект верит в любовь Другого. В обоих случаях устанавливается бредовая метафора: быть женщиной Бога у Шребера; быть сыном божиим у пациента Ломбарди. Однако, если Мемуары Шребера создают метафорический ответ этой любви Другого, то чтение Библии пациентом Ломбарди откладывает такой ответ, предпочитая ему метонимию, и включает субъекта в работу над новой профессией — ткать социальную связь с Другим общества, чем с бредовым Другим.
Приверженность Ломбарди идее стать точкой пристежки и адресатом «Я пишу стихотворения» (J'écris des poèmes) ориентирует на формирование новой социальной связи.
[1] Lacan (J.), «L'étourdit», Scilicet, n° 4, p. 47
[2] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p.127.
[3] Miller (J.-A.), «Théorie de la langue», 1974.
[4] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon VI du 17/01/1996.
[5] Miller (J.-A.), «Théorie de lalangue», Ornicar?, n° 1, 1974: adressé au congrès de l'École freudienne et prononcé à Rome, ce discours semble constituer son «Rapport de Rome» à lui.
[6] Miller (J.-A.), «U ou "Il n'y a pas de méta-langage"», Reductio linguarum ad unam, Leibniz: la langue U, dérivée du terme de Haskell B. Curry de «U-language» — The Language being used.
[7] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon VII du 3l/0l/l996.
[8] Colette (S. D.), «Le curé sur le mur», La Maison de Claudine, Livre de poche, 1922.
[9] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 127.
[10] Miller (J.-A.), «Théorie de lalangue», 1974.
[11] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon IX du 14/02/l996.
[12] Miller (J.-A.), «Produire le sujet?», Actes de l'École de la Cause freudienne, n° IV, Montpellier, 1983.
[13] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 127.
[14] Lacan (J.), Le Séminaire XI, Les Quatre Concepts fondamentaux de la psychanalyse.
[15] Miller (J.-A.), «Clôture», Le Conciliabule d'Angers, p. 229.
[16] Miller (J.-A.), «Silet», leçon XII.
[17] Miller (J.-A.), «Théorie de lalangue», 1974.
[18] Freud (S.), «Analyse d'une phobie chez un petit garçon de cinq ans», Cinq psychanalyses.
[19] Miller (J.-A.), «Le Banquet des analystes», leçon VI du 13/12/1989.
[20] Lombardi (G.), «Cure d'un mutique», Le Conciliabule d'Angers, op. cit., p. 135.
[21] Hergé, Albums de Tintin
[22] Miller (J.-A.), «Le Banquet des analystes», leçon VI du 13/12/1989.
[23] Ibid.
[24] Lombardi (G.), «Cure d'un mutique», Le Conciliabule d'Angers, op. cit., p. 135.
[25] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 127.
[26] Ibid., p. 131.
[27] Ibid., p. 126.
[28] Ibid., p. 128.
[29] Ibid.
[30] Ibid.
[31] Miller (J.-A.), «Produire le sujet?», Montpellier, 1983.
[32] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 132.
III. АЛГОРИТМ(Ы) ПЕРЕНОСА
Если у Фрейда и была идея о методе, более подходящем для психозов, Лакан не оставил нам его формулы.
Алгоритм переноса, который Лакан [1] предлагает в 1967, вновь обращается к формуле бессознательного, структурированного как язык. Эта формула — лишь частный случай применения опыта.
ST–––––––––––––––––> SQ
__________
s(S1, S2,..., Sn)
Какой была бы формула неопереноса в качестве частного случая применения практики с психозами?
А. Означающее переноса и Одно, воплощенное в йазыке
Означающее трансфера, ST, формализованное Лаканом в формуле субъекта предположительно знающего, не абы какое означающее. Это Одно означающее, или означающее господское, как Лакан определяет его в семинаре «Ещё»: «Существует порядок означающих в том смысле, как он учреждается через обертывание (enveloppement), благодаря чему удерживается вся цепочка» [2].
Мы можем здесь сделать отсылку к статье Жака-Алена Миллера, «Матрица» [3], которая различает маркеры и места Всё и Ничего, со схемой стратификации и комментарием: «Отметка как единство — лишь концентрическая совокупность. Совокупность — это знак расширенный, размноженный» (La marque comme unité n'est que la totalité concentrée. Et la totalité est la marque dilatée, multipliée). Отсюда схема:
R))))))
Можно было бы сопоставить эту стратификацию с той, которую Лакан называет «единство совокупления субъекта со знанием» в «Ещё»: «S1, улей (essaim), господское означающее, обеспечивает имитацию (imité), имитацию совокупления субъекта со знанием» [4]. Отсюда схема:
S1 (S1 (S1 (S1 --------------->S2)))
Воплощенное в йазыке Одно — это нечто, остающееся неразличимым между феноменом, словом, фразой, даже всей мыслью. Именно его я имею в виду, когда говорю о господствующем означающем» [5].
Понимая это «Я-вижу-маленькие-точки» (Je-vois-des-petits-points) как Одно, воплощенное в йазыке, господствующее означающее, которое устанавливается из оболочки, благодаря которой сохраняется вся цепь; то есть отметина — это некое единство, но также и концентрированная совокупность, и тогда то, что выкрикивает пациент Ломбарди — это вся его мысль.
[1] Lacan (J.), «Proposition du 9 octobre 1967 sur le psychanalyste de l'École», Scilicet, n° 1.
[2] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 131.
[3] Miller (J.-A.), «Matrice», Ornicar?, n° 4.
[4] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 130.
[5] Ibid., p. 131.
Если у Фрейда и была идея о методе, более подходящем для психозов, Лакан не оставил нам его формулы.
Алгоритм переноса, который Лакан [1] предлагает в 1967, вновь обращается к формуле бессознательного, структурированного как язык. Эта формула — лишь частный случай применения опыта.
ST–––––––––––––––––> SQ
__________
s(S1, S2,..., Sn)
Какой была бы формула неопереноса в качестве частного случая применения практики с психозами?
А. Означающее переноса и Одно, воплощенное в йазыке
Означающее трансфера, ST, формализованное Лаканом в формуле субъекта предположительно знающего, не абы какое означающее. Это Одно означающее, или означающее господское, как Лакан определяет его в семинаре «Ещё»: «Существует порядок означающих в том смысле, как он учреждается через обертывание (enveloppement), благодаря чему удерживается вся цепочка» [2].
Мы можем здесь сделать отсылку к статье Жака-Алена Миллера, «Матрица» [3], которая различает маркеры и места Всё и Ничего, со схемой стратификации и комментарием: «Отметка как единство — лишь концентрическая совокупность. Совокупность — это знак расширенный, размноженный» (La marque comme unité n'est que la totalité concentrée. Et la totalité est la marque dilatée, multipliée). Отсюда схема:
R))))))
Можно было бы сопоставить эту стратификацию с той, которую Лакан называет «единство совокупления субъекта со знанием» в «Ещё»: «S1, улей (essaim), господское означающее, обеспечивает имитацию (imité), имитацию совокупления субъекта со знанием» [4]. Отсюда схема:
S1 (S1 (S1 (S1 --------------->S2)))
Воплощенное в йазыке Одно — это нечто, остающееся неразличимым между феноменом, словом, фразой, даже всей мыслью. Именно его я имею в виду, когда говорю о господствующем означающем» [5].
Понимая это «Я-вижу-маленькие-точки» (Je-vois-des-petits-points) как Одно, воплощенное в йазыке, господствующее означающее, которое устанавливается из оболочки, благодаря которой сохраняется вся цепь; то есть отметина — это некое единство, но также и концентрированная совокупность, и тогда то, что выкрикивает пациент Ломбарди — это вся его мысль.
[1] Lacan (J.), «Proposition du 9 octobre 1967 sur le psychanalyste de l'École», Scilicet, n° 1.
[2] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 131.
[3] Miller (J.-A.), «Matrice», Ornicar?, n° 4.
[4] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 130.
[5] Ibid., p. 131.
IV. ЙАЗЫК ПЕРЕНОСА: РАБОТА ПО ФОРМИРОВАНИЮ (ПЛЕТЕНИЮ) СОЦИАЛЬНОЙ СВЯЗИ
Итак, «Я пишу стихотворения» (J'écris des poèmes), — произнес пациент Ломбарди гнусавым, неразборчивым голосом. Но это Япишустихотворения (Jécridépoèm), которое мы могли бы написать в одно слово, остается чистым означающим йазыка (lalangue), отделенным от означаемого. Это может говорить о чем угодно. Это то, что заметил Ломбарди, когда пациент впервые протянул ему «мятую и грязную бумагу с написанными на ней нечитабельным почерком двумя строчками».
Следовательно диалога пока ещё нет. И Лакан уточняет насчет йазыка: «Но служит ли язык в первую очередь для диалога? Как я уже говорил ранее, нет ничего более сомнительного» [1]. Как ограничить аутичный монолог наслаждения?
А. От отсутствия диалога к социальной связи
Лакан предлагает решение интерпретации в своем Семинаре ... или хуже: «Я сказал, что нет диалога, но у этого отсутствия диалога есть свой предел в интерпретации, благодаря которому он обеспечивается, как в случае с числом, Реальным» [2]. «Это то, что Жак-Ален Миллер переводит как: «аналитическая интерпретация создает предел», так как «в качестве математической формализации она достигает Реального», проходит через «это ничего не значит», идет «вопреки смыслу» и «предполагает письмо»[3]. И это то, что предлагает Эрик Лоран в «Аркашонском диалоге»: «Вы должны войти в матрицу дискурса через знак (signe), а не через смысл» [4].
Действительно, благодаря знаку или, скорее, вещи (thing), трое пациентов могут вступить в социальную связь: звукоподражание, число или письменная запись (trace écrite) смыслу противоположны.
1. Йазык переноса и аналитический дискурс
В случае Офелии, задолго до изучения языка Дональда, вещь (le thing), из которой терапевт делает вначале адресат, этой вещью мог быть вначале пластелин-жвачка (pâte-à-modeler-pâte-à-mâcher). Фактически, с первого сеанса Офелия попросила пластилин для лепки. Она месила его в течение долгого времени, при этом регулярно ела, чтобы бросить в лицо терапевту, который должен был соответствовать моделированию животного, которое она просила, и никому другому ребенку не разрешалось прикасаться к нему. Пластелин-жвачка стало самостоятельной вещью. Это переход от пластелина-жвачки к изобретению Дональда, также «пережеванного ей йазыка», с помощью которого Офелия может вступить в социальные связи и, следовательно, в матрицу речи. Изучение йазыка переноса как аппарата наслаждения превращается в настоящий «ткацкий станок» для плетения социальных связей. Как говорит Жак-Ален Миллер: «Единственное, что упорядочивает эту абсолютную семантику, параллельно с одиночеством наслаждения, — это быть схваченным в дискурсе (être pris dans un discours), то есть, как говорит Лакан, в социальных связях» [5] – как Лакан говорит, а именно: «В конце концов, существует только социальная связь. Я обозначаю это термином дискурс» [6].
Для маленькой Офелии, которая научила своего терапевта языку Дональда, йазык переноса сначала служил оплотом для разглагольствования знаний о йазыке, постепенно он утратил свою злобу, и в конце концов ребенок стал называть вещи своими именами.
Точно так же письменные следы пациента Ломбарди, изначально неразборчивые, постепенно становятся разборчивыми: «Далее следуют другие стихотворения, поэмы об абстрактной любви, каждый раз написанные всё более четко».
2. Йазык переноса и функция Witz (остроты)
«Напротив, только благодаря типичным социальным связям у человека есть шанс быть способным (уметь) читать, интерпретировать, ограничивать ход диалога (омофон: pas-de-dialogue / шаг диалога, нет диалога – прим. перев.). И поэтому именно благодаря социальной связи означаемое, вероятно, сохраняет тот же смысл» [7], – уточняет Жак-Ален Миллер.
Йазык переноса побуждает пациента Ломбарди сначала писать, затем читать и, наконец, вспоминать детские воспоминания. В конце концов, он приобретает некоторые знания йазыка, который будет использовать в остроте (Witz)». Речь идет о телерекламе. Мы видим изображение Креста пустым, без Христа и без гвоздей. Закадровый голос говорит: «Если бы мы использовали гвозди Goldstein, все было бы иначе».
Другой психотик играл в угадайку с терапевтом: «Вы знаете, что сказала жена Альтюссера (Althusser) перед смертью? Она сказала: Стойте! Вы сжимаете слишком сильно. (Альт/тю/серр тро фор Halte! tu serres trop fort) Или вот ещё один вариант: «Вы знаете, что араб сказал своему дантисту?» Хорошо! он сказал: «Мне зубы надоели – рамадан!» (j'en rad ma dent — ramadan!) вы понимаете?» Присутствие аналитика существенно и даже решительно, поскольку его смех решает, выполнила ли острота свою миссию, сработала ли передача наслаждения Другому социальной связи.
B. Тупики йазыка в переносе
У йазыка переноса есть свои пределы. Мы видели, что в эротомании также присутствует кажимость и симптом.
1. Йазык переноса в его отношениях с кажимостью
Как говорит Лакан: «Аналитический дискурс нацелен на смысл» и порождает «идею о том, что это смысл является кажимостью» [8]. Это опыт пациента Ломбарди, смысл которого Witz не дает, а лишь указывает направление.
В предыдущих примерах мы видим, что слово дух используется в аллюзионной форме, указывая направление значения и высмеивая фаллическое значение: сын Божий без гвоздей Гольдштейн не существует; смерть, как и религия, — это просто игра слов. Именно в этом месте мы можем различить аллюзию с галлюцинаторным направлением, но которая не является при этом кажимостью, и остроту с направлением скорее социализирующим, которая как раз к кажимости относится. Действительно, президент Шребер никогда не использует остроту в отношении Бога. С другой стороны, голоса могут высмеивать, даже оскорблять Бога: «Die Sonne ist eine Uhre» (Солнце — шлюха).
2. Йазык переноса в его отношение к симптому
При неврозе анализ начинается с появления симптома, когда субъект предположительно знающий зацепляется с желанием. При психозе скорее происходит кристаллизация симптома с привязкой наслаждения с помощью йазыка переноса.
Но оставим этот вопрос и напомним только, что именно потому, что психоаналитик стремится стать получателем крошечных знаков реального языка, не заботясь о смысле, у него может быть шанс стать этим человеком, партнером психотика в йазыке переноса, и, таким образом, появляется возможность вовлечь психотического субъекта в социальные связи с целью выработки знания.
Это то, что Ломбарди делает со своим пациентом, заставляя его писать стихи, читать Библию и, наконец, рисовать. Может быть, это то, что делает Лельевр и с Офелией, заставляя ее сначала переключиться с пластелина-жвачки (pâte-à-modeler-pâte-à-mâcher) на язык Дональд.
[1] Ibid., p. 126.
[2] Lacan (J.), Le Séminaire XIX, «... ou pire».
[3] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon IX du 14/02/1996.
[4] Laurent (E.), La Conversation d'Arcachon, 1997, Agalma-Le Seuil, Le Paon, p. 186.
[5] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon EX du 14/02/1996.
[6] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 51.
[7] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon EX du 14/02/1996.
[8] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 74.
Итак, «Я пишу стихотворения» (J'écris des poèmes), — произнес пациент Ломбарди гнусавым, неразборчивым голосом. Но это Япишустихотворения (Jécridépoèm), которое мы могли бы написать в одно слово, остается чистым означающим йазыка (lalangue), отделенным от означаемого. Это может говорить о чем угодно. Это то, что заметил Ломбарди, когда пациент впервые протянул ему «мятую и грязную бумагу с написанными на ней нечитабельным почерком двумя строчками».
Следовательно диалога пока ещё нет. И Лакан уточняет насчет йазыка: «Но служит ли язык в первую очередь для диалога? Как я уже говорил ранее, нет ничего более сомнительного» [1]. Как ограничить аутичный монолог наслаждения?
А. От отсутствия диалога к социальной связи
Лакан предлагает решение интерпретации в своем Семинаре ... или хуже: «Я сказал, что нет диалога, но у этого отсутствия диалога есть свой предел в интерпретации, благодаря которому он обеспечивается, как в случае с числом, Реальным» [2]. «Это то, что Жак-Ален Миллер переводит как: «аналитическая интерпретация создает предел», так как «в качестве математической формализации она достигает Реального», проходит через «это ничего не значит», идет «вопреки смыслу» и «предполагает письмо»[3]. И это то, что предлагает Эрик Лоран в «Аркашонском диалоге»: «Вы должны войти в матрицу дискурса через знак (signe), а не через смысл» [4].
Действительно, благодаря знаку или, скорее, вещи (thing), трое пациентов могут вступить в социальную связь: звукоподражание, число или письменная запись (trace écrite) смыслу противоположны.
1. Йазык переноса и аналитический дискурс
В случае Офелии, задолго до изучения языка Дональда, вещь (le thing), из которой терапевт делает вначале адресат, этой вещью мог быть вначале пластелин-жвачка (pâte-à-modeler-pâte-à-mâcher). Фактически, с первого сеанса Офелия попросила пластилин для лепки. Она месила его в течение долгого времени, при этом регулярно ела, чтобы бросить в лицо терапевту, который должен был соответствовать моделированию животного, которое она просила, и никому другому ребенку не разрешалось прикасаться к нему. Пластелин-жвачка стало самостоятельной вещью. Это переход от пластелина-жвачки к изобретению Дональда, также «пережеванного ей йазыка», с помощью которого Офелия может вступить в социальные связи и, следовательно, в матрицу речи. Изучение йазыка переноса как аппарата наслаждения превращается в настоящий «ткацкий станок» для плетения социальных связей. Как говорит Жак-Ален Миллер: «Единственное, что упорядочивает эту абсолютную семантику, параллельно с одиночеством наслаждения, — это быть схваченным в дискурсе (être pris dans un discours), то есть, как говорит Лакан, в социальных связях» [5] – как Лакан говорит, а именно: «В конце концов, существует только социальная связь. Я обозначаю это термином дискурс» [6].
Для маленькой Офелии, которая научила своего терапевта языку Дональда, йазык переноса сначала служил оплотом для разглагольствования знаний о йазыке, постепенно он утратил свою злобу, и в конце концов ребенок стал называть вещи своими именами.
Точно так же письменные следы пациента Ломбарди, изначально неразборчивые, постепенно становятся разборчивыми: «Далее следуют другие стихотворения, поэмы об абстрактной любви, каждый раз написанные всё более четко».
2. Йазык переноса и функция Witz (остроты)
«Напротив, только благодаря типичным социальным связям у человека есть шанс быть способным (уметь) читать, интерпретировать, ограничивать ход диалога (омофон: pas-de-dialogue / шаг диалога, нет диалога – прим. перев.). И поэтому именно благодаря социальной связи означаемое, вероятно, сохраняет тот же смысл» [7], – уточняет Жак-Ален Миллер.
Йазык переноса побуждает пациента Ломбарди сначала писать, затем читать и, наконец, вспоминать детские воспоминания. В конце концов, он приобретает некоторые знания йазыка, который будет использовать в остроте (Witz)». Речь идет о телерекламе. Мы видим изображение Креста пустым, без Христа и без гвоздей. Закадровый голос говорит: «Если бы мы использовали гвозди Goldstein, все было бы иначе».
Другой психотик играл в угадайку с терапевтом: «Вы знаете, что сказала жена Альтюссера (Althusser) перед смертью? Она сказала: Стойте! Вы сжимаете слишком сильно. (Альт/тю/серр тро фор Halte! tu serres trop fort) Или вот ещё один вариант: «Вы знаете, что араб сказал своему дантисту?» Хорошо! он сказал: «Мне зубы надоели – рамадан!» (j'en rad ma dent — ramadan!) вы понимаете?» Присутствие аналитика существенно и даже решительно, поскольку его смех решает, выполнила ли острота свою миссию, сработала ли передача наслаждения Другому социальной связи.
B. Тупики йазыка в переносе
У йазыка переноса есть свои пределы. Мы видели, что в эротомании также присутствует кажимость и симптом.
1. Йазык переноса в его отношениях с кажимостью
Как говорит Лакан: «Аналитический дискурс нацелен на смысл» и порождает «идею о том, что это смысл является кажимостью» [8]. Это опыт пациента Ломбарди, смысл которого Witz не дает, а лишь указывает направление.
В предыдущих примерах мы видим, что слово дух используется в аллюзионной форме, указывая направление значения и высмеивая фаллическое значение: сын Божий без гвоздей Гольдштейн не существует; смерть, как и религия, — это просто игра слов. Именно в этом месте мы можем различить аллюзию с галлюцинаторным направлением, но которая не является при этом кажимостью, и остроту с направлением скорее социализирующим, которая как раз к кажимости относится. Действительно, президент Шребер никогда не использует остроту в отношении Бога. С другой стороны, голоса могут высмеивать, даже оскорблять Бога: «Die Sonne ist eine Uhre» (Солнце — шлюха).
2. Йазык переноса в его отношение к симптому
При неврозе анализ начинается с появления симптома, когда субъект предположительно знающий зацепляется с желанием. При психозе скорее происходит кристаллизация симптома с привязкой наслаждения с помощью йазыка переноса.
Но оставим этот вопрос и напомним только, что именно потому, что психоаналитик стремится стать получателем крошечных знаков реального языка, не заботясь о смысле, у него может быть шанс стать этим человеком, партнером психотика в йазыке переноса, и, таким образом, появляется возможность вовлечь психотического субъекта в социальные связи с целью выработки знания.
Это то, что Ломбарди делает со своим пациентом, заставляя его писать стихи, читать Библию и, наконец, рисовать. Может быть, это то, что делает Лельевр и с Офелией, заставляя ее сначала переключиться с пластелина-жвачки (pâte-à-modeler-pâte-à-mâcher) на язык Дональд.
[1] Ibid., p. 126.
[2] Lacan (J.), Le Séminaire XIX, «... ou pire».
[3] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon IX du 14/02/1996.
[4] Laurent (E.), La Conversation d'Arcachon, 1997, Agalma-Le Seuil, Le Paon, p. 186.
[5] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon EX du 14/02/1996.
[6] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 51.
[7] Miller (J.-A.), «La fuite du sens», leçon EX du 14/02/1996.
[8] Lacan (J.), Le Séminaire XX, Encore, p. 74.
V. ЗАКЛЮЧЕНИЕ: АНАЛИТИК-КУЗНЕЦ
После «Аркашонского диалога» мы увидели, что вопрос вращался вокруг аппарата, который позволял бы справляться с последовательными отключениями при неопсихозах. Именно с этой точки зрения мы рассмотрим здесь случай Офелии.
А. О каком психозе идет речь?
Офелия встречает терапевта в 11 лет. Она попадает в госпиталь в связи с психомоторными нарушениями, трудностями в ходьбе и частыми падениями, плохой речью и неконтролируемым слюноотделением, что в целом было охарактеризовано, как психическая задержка в развитии, а также страдающая излишним весом, что вкупе отправило её в класс отстающих детей.
Идет ли речь о психозе и каком?
Как подчеркивает Жак-Ален Миллер в своей статье «Учение о представлении больных»: болезнь психики (maladie de la mentalité) возникает из-за освобождения воображаемых отношений и принимает стиль блуждания; в то время как болезнь Другого проистекает из уверенности в Другом неперечеркнутом и приобретает стиль последовательности. В обоих случаях наслаждение больно: в одном оно плывет и повсюду; в другом – инвазивно и по отношению к Другому.
Случая Офелии можно было бы отнести к болезни психики: Другой здесь в дефиците, идентификации не кристаллизуются в Одном, воображаемые отношения находятся лишь в зародыше, а наслаждение плавающее. Давайте просто добавим, что «развязывания» в лакановском смысле, как встречи с единичным Отцом, не было. С другой стороны, Офелии не хватает инструмента, необходимого для «впитывания» наслаждения.
B. Репертуар Офелии (répartitoire ophélien): неполное отключение
На что жалуется девочка? Точно не на свою «дефицитарность». Идет ли речь о трудностях в засыпании, о психомоторной задержке, о ее неуклюжести, о гиперсиалорее (чрезмерное слюнотечение), о моментах ухода в себя или о возбуждении, — все эти феномены представляют проблему лишь для ее окружения. Отсюда вытекает отрицательный ответ на первый вопрос терапевта: «Тебя беспокоят эти проблемы с засыпанием? — Нет!» Сначала она жалуется на свое отношение к воображаемому другому, к себеподобному. Садик в ее детстве был заселен такими же маленькими больными, как и она, а не улитками, как для Бель-Газу (Bel-Gazou). С первых же сеансов появляется возникает некий образ коммутатора, распределителя: с одной стороны истинное и ложное, с другой добрые и злые. В первый класс, настоящий и фальшивый, Офели помещает свою сестру-близнеца, «фальшивого» близнеца, который не болен: «У меня есть сестра-близнец, но она ложная! — И ты с ней ладишь? — Нет, она всегда мной командует! «В зеркальной паре, которую она формирует со своей сестрой, m-i(a), она поэтому имеет дело с образом другого, отделенным от ее собственного образа, i(a), но эта пара также позволяет ей вкладывать другого в себя, то же самое, m. Вот почему она не сможет представить себе терапию без сестры: «Я хочу, чтобы моя сестра тоже пришла!» «Ах! Вот как?» «Она мне никогда не верит! — То есть? — Она никогда не верит, когда я говорю, что ей тоже нужно прийти на встречу с кем-то!». В отсутствие сестры ее сопровождает одноклассник до двери кабинета во время следующего сеанса.
Здесь наслаждение-смыслом (sens-joui) подвергается сомнению через истинность родства: какое значение может иметь сестринская связь, если она не поддерживается каким-либо Именем Отца? Посредством этого ранжирования «истина-ложь», построенного на образе, она строит своего рода мост между воображаемым и символическим, где эффекты значения размещаются между тем, что она переживает как бытие, m и ложным образом себя i(a).
Ко второму классу маленьких других Офелия относит добрых и злых (les bons et les méchants), её терапевт оказывается среди злых, у которых ноги не такие, как у нее: «Ты врач, я не хочу тебя видеть! — Я не врач. — Да! — Как ты это видишь? — По твоим ногам, у тебя ноги доктора. — Разве у меня ноги не такие, как у тебя? — Нет, нет, ты ходишь не так, как я!»
Здесь именно наслаждение Другого ставится под сомнение через реальность её тела: есть хорошие люди, такие же немощные, как она, чье наслаждение подчинено физическому недостатку, это наслаждение знакомое, очерченное ограниченное «Воображаемым»; а есть злые, здоровые, которые не ходят также, как она, чье наслаждение — чуждое, странное даже опасное, Реальное. Таким образом, благодаря разделению на «добрых-злых», построенном на образе, она выстраивает своего рода мост между Воображаемым и Реальным.
Таким образом, Офелия могла бы создать узел, основанный на зародыше Воображаемого: Воображаемое складывается вдвое (se replie) и соединяется, с одной стороны, с Символическим, а с другой — с Реальным. Это можно проиллюстрировать борромеевым узлом на стр. 113 Семинара «Ещё», располагая Воображаемое в центре узла, подобно загнутому уху:
После «Аркашонского диалога» мы увидели, что вопрос вращался вокруг аппарата, который позволял бы справляться с последовательными отключениями при неопсихозах. Именно с этой точки зрения мы рассмотрим здесь случай Офелии.
А. О каком психозе идет речь?
Офелия встречает терапевта в 11 лет. Она попадает в госпиталь в связи с психомоторными нарушениями, трудностями в ходьбе и частыми падениями, плохой речью и неконтролируемым слюноотделением, что в целом было охарактеризовано, как психическая задержка в развитии, а также страдающая излишним весом, что вкупе отправило её в класс отстающих детей.
Идет ли речь о психозе и каком?
Как подчеркивает Жак-Ален Миллер в своей статье «Учение о представлении больных»: болезнь психики (maladie de la mentalité) возникает из-за освобождения воображаемых отношений и принимает стиль блуждания; в то время как болезнь Другого проистекает из уверенности в Другом неперечеркнутом и приобретает стиль последовательности. В обоих случаях наслаждение больно: в одном оно плывет и повсюду; в другом – инвазивно и по отношению к Другому.
Случая Офелии можно было бы отнести к болезни психики: Другой здесь в дефиците, идентификации не кристаллизуются в Одном, воображаемые отношения находятся лишь в зародыше, а наслаждение плавающее. Давайте просто добавим, что «развязывания» в лакановском смысле, как встречи с единичным Отцом, не было. С другой стороны, Офелии не хватает инструмента, необходимого для «впитывания» наслаждения.
B. Репертуар Офелии (répartitoire ophélien): неполное отключение
На что жалуется девочка? Точно не на свою «дефицитарность». Идет ли речь о трудностях в засыпании, о психомоторной задержке, о ее неуклюжести, о гиперсиалорее (чрезмерное слюнотечение), о моментах ухода в себя или о возбуждении, — все эти феномены представляют проблему лишь для ее окружения. Отсюда вытекает отрицательный ответ на первый вопрос терапевта: «Тебя беспокоят эти проблемы с засыпанием? — Нет!» Сначала она жалуется на свое отношение к воображаемому другому, к себеподобному. Садик в ее детстве был заселен такими же маленькими больными, как и она, а не улитками, как для Бель-Газу (Bel-Gazou). С первых же сеансов появляется возникает некий образ коммутатора, распределителя: с одной стороны истинное и ложное, с другой добрые и злые. В первый класс, настоящий и фальшивый, Офели помещает свою сестру-близнеца, «фальшивого» близнеца, который не болен: «У меня есть сестра-близнец, но она ложная! — И ты с ней ладишь? — Нет, она всегда мной командует! «В зеркальной паре, которую она формирует со своей сестрой, m-i(a), она поэтому имеет дело с образом другого, отделенным от ее собственного образа, i(a), но эта пара также позволяет ей вкладывать другого в себя, то же самое, m. Вот почему она не сможет представить себе терапию без сестры: «Я хочу, чтобы моя сестра тоже пришла!» «Ах! Вот как?» «Она мне никогда не верит! — То есть? — Она никогда не верит, когда я говорю, что ей тоже нужно прийти на встречу с кем-то!». В отсутствие сестры ее сопровождает одноклассник до двери кабинета во время следующего сеанса.
Здесь наслаждение-смыслом (sens-joui) подвергается сомнению через истинность родства: какое значение может иметь сестринская связь, если она не поддерживается каким-либо Именем Отца? Посредством этого ранжирования «истина-ложь», построенного на образе, она строит своего рода мост между воображаемым и символическим, где эффекты значения размещаются между тем, что она переживает как бытие, m и ложным образом себя i(a).
Ко второму классу маленьких других Офелия относит добрых и злых (les bons et les méchants), её терапевт оказывается среди злых, у которых ноги не такие, как у нее: «Ты врач, я не хочу тебя видеть! — Я не врач. — Да! — Как ты это видишь? — По твоим ногам, у тебя ноги доктора. — Разве у меня ноги не такие, как у тебя? — Нет, нет, ты ходишь не так, как я!»
Здесь именно наслаждение Другого ставится под сомнение через реальность её тела: есть хорошие люди, такие же немощные, как она, чье наслаждение подчинено физическому недостатку, это наслаждение знакомое, очерченное ограниченное «Воображаемым»; а есть злые, здоровые, которые не ходят также, как она, чье наслаждение — чуждое, странное даже опасное, Реальное. Таким образом, благодаря разделению на «добрых-злых», построенном на образе, она выстраивает своего рода мост между Воображаемым и Реальным.
Таким образом, Офелия могла бы создать узел, основанный на зародыше Воображаемого: Воображаемое складывается вдвое (se replie) и соединяется, с одной стороны, с Символическим, а с другой — с Реальным. Это можно проиллюстрировать борромеевым узлом на стр. 113 Семинара «Ещё», располагая Воображаемое в центре узла, подобно загнутому уху:
С другой стороны, Символическое и Реальное никак между собой не связаны, кроме как через Воображаемое. Здесь фаллическое наслаждение не может записываться, и функция кажимости — отсутствует. И действительно, если Офелия жевательный пластилин, то, слова, напротив, она не жует. Когда Другой уходит и бросает её, она впадает в аутоэротизм: именно тогда она систематически ест мусор, кожуру, кусочки съедобного пластилина, пускает к тому же слюни, и не беспокоясь о меньшей реакции окружающих. Когда Другой приближается или вторгается, оскорбления и удары начинают сыпаться в сторону противника (intrus).
В сущности, неудача Офелии с созданием борромеевой, но, основанной на бинарной связи, структуры, приводит к своего рода хрупкости при вторжении третьего лица. Поэтому, этот узел — плавающий, в нем Символическое и Реальное могут пересекаться, накладываться друг на друга, никогда, впрочем, не создавая сочленение друг с другом.
C. Йазык Дональд как кузнечный инструмент (инструмент изобретения)
Ранее мы рассмотрели, как Офелия выходит на аналитическую сцену: вначале удивление Офелии, вызвавшее ее экивок «можно было бы сказать заяц» в отношении фамилии терапевта, что свидетельствует о знании языка; затем удивление и терапевта, и ребенка оговоркой терапевта о «пуатнадать часов десять минут» (couinze heures dix), которая на этот раз свидетельствует о знании языка; наконец, изучение и развитие языка Дональд как языка перевода, объединяющего умения-обходиться с йазыком. Во время этого обучения возникает фобия. Мы могли бы сказать, что йазык Дональд, используемый парой Офелия-Лельевр, — это то, что позволяет ребенку и терапевту, сеанс за сеансом, «выковывать» недостающие звенья в означающей цепи, и который, возможно, позволил бы скрепить (agrafer) Символическое и Реальное, кристаллизуя узел, который ребенок создает самостоятельно, отталкиваясь от находящегося в зародышевой фазе сложенного вдвое Воображаемого кольца. Это новое завязывание узлов может быть представлено рисунком 6, который мы находим на стр. 113 Семинара «Ещё» и который мы здесь упрощаем:
В сущности, неудача Офелии с созданием борромеевой, но, основанной на бинарной связи, структуры, приводит к своего рода хрупкости при вторжении третьего лица. Поэтому, этот узел — плавающий, в нем Символическое и Реальное могут пересекаться, накладываться друг на друга, никогда, впрочем, не создавая сочленение друг с другом.
C. Йазык Дональд как кузнечный инструмент (инструмент изобретения)
Ранее мы рассмотрели, как Офелия выходит на аналитическую сцену: вначале удивление Офелии, вызвавшее ее экивок «можно было бы сказать заяц» в отношении фамилии терапевта, что свидетельствует о знании языка; затем удивление и терапевта, и ребенка оговоркой терапевта о «пуатнадать часов десять минут» (couinze heures dix), которая на этот раз свидетельствует о знании языка; наконец, изучение и развитие языка Дональд как языка перевода, объединяющего умения-обходиться с йазыком. Во время этого обучения возникает фобия. Мы могли бы сказать, что йазык Дональд, используемый парой Офелия-Лельевр, — это то, что позволяет ребенку и терапевту, сеанс за сеансом, «выковывать» недостающие звенья в означающей цепи, и который, возможно, позволил бы скрепить (agrafer) Символическое и Реальное, кристаллизуя узел, который ребенок создает самостоятельно, отталкиваясь от находящегося в зародышевой фазе сложенного вдвое Воображаемого кольца. Это новое завязывание узлов может быть представлено рисунком 6, который мы находим на стр. 113 Семинара «Ещё» и который мы здесь упрощаем:
Надежда, вероятно, все же тщетная, поскольку йазык переноса займет место кажимости (semblant). Однако же ничто не мешает нам полагать, что, если аналитик достаточно послушен (docile) в изучении йазыка переноса, цепь может однажды замкнуться в Witz, как в случае с пациентом Ломбарди.
Если структура Witz напоминает структуру прерванных сообщений Шребера, мы можем ясно видеть в этом случае, что в действии символического и реального артикулирующего переноса значение передается Другому социальной связи через кажимость, в то время как для Шребера значение бреда придается Другому через Воображаемое. Давайте закончим подмигиванием, вдохновленным схемой выше: разве мы не видим фигуру Микки с двумя круглыми ушами, заменяющую фигуру зайца? Это было непреднамеренно.
Пунктуация из доклада «Йазык переноса в психозах» Клинической Секции Анжера, опубликованного в сборнике «Антибская конвенция»
Перевод с французского Василия Семёнова и Полины Чижовой
Если структура Witz напоминает структуру прерванных сообщений Шребера, мы можем ясно видеть в этом случае, что в действии символического и реального артикулирующего переноса значение передается Другому социальной связи через кажимость, в то время как для Шребера значение бреда придается Другому через Воображаемое. Давайте закончим подмигиванием, вдохновленным схемой выше: разве мы не видим фигуру Микки с двумя круглыми ушами, заменяющую фигуру зайца? Это было непреднамеренно.
Пунктуация из доклада «Йазык переноса в психозах» Клинической Секции Анжера, опубликованного в сборнике «Антибская конвенция»
Перевод с французского Василия Семёнова и Полины Чижовой
