Подростковый возраст — не психоаналитическая концепция (1). Это термин, который входит в дискурс только в начале этого века [текст опубликован в 1998 г. — прим. пер.]. Действительно, относительно недавно стали считать, что существует особый период жизни, который нужно выделять и отличать от детства и взрослого возраста. Это различие, якобы имеющее биологическую основу, является социологическим термином, который стал употребляться в психологии. Тогда говорят о подростковом кризисе в глобальном и психологическом смысле этого слова. Я думаю, что этот термин охватывает что-то чрезвычайно расплывчатое и даже анти-клиническое. Один автор написал книгу о подростковом возрасте и в ней защищает тезис о том, что в подростковом возрасте нет клинической структуры, что есть только кризис. Это правда, что есть определенные трудности в выявлении структур, в выявлении симптоматических различий, в выявлении подлинного психотического развязывания в отличие от внезапной истерической дестабилизации в подростковом возрасте. В той мере, в какой диагностическая трудность выше в подростковом возрасте, так как структура больше покрыта рядом феноменов, для определенного числа авторов термин подростковый кризис охватывает всю клинику. Лично я считаю, что это ошибка и что даже по этим типам тезисов мы можем признать, что подростковый возраст не является психоаналитической концепцией.

Это не означает, что мы не можем использовать термин «подростковый возраст». Но термин «половое созревание» имеет большее клиническое значение. Фрейд придал ему особое значение довольно рано в своих работах, уже в «Трех очерках по теории сексуальности» 1905 года. «Три очерка» состоят из трех частей: сексуальные перверсии, наблюдения за инфантильной сексуальностью и половое созревание. Почему половое созревание идет третьим разделом? Потому что после детства делают определенные выборы, но не окончательные, и они актуализируются в подростковом возрасте. Это выбор объектов, гетеросексуальных или нет, и, в частности, выбор позиции в отношении сексуации. Еще один выбор, который, возможно, уже определен ранее в жизни, но который проявляет свои последствия только в подростковом возрасте, — это возможный выбор перверсии. Это выбор, говорит Фрейд, оставаться с частичным влечением. Я бы сказал вместе с Лаканом, что выбор состоит не только в том, чтобы оставаться на службе у частичного влечения, но также и в том, чтобы поставить себя на службу воле к наслаждению, Другому наслаждения, темному Богу наслаждения, чьи имена прослеживаются в творчестве Сада. Вы видите здесь, что термин «половое созревание» имеет всю свою значимость, данную Фрейдом с самого начала в его связи с сексуацией, с выбором позиции и с выбором объекта, но также и с его последствиями для самой структуры с этой возможной ориентацией на перверсию.

Когда я присутствовал на рабочем дне по вопросам подросткового возраста в Куртиле, одна из докладчиков назвала свою презентацию «Подростковый возраст — время всех возможностей». Тем не менее, в своем выступлении, где она представила клинический случай, она также определяла подростковый возраст как время столкновения с невозможным. Я считаю, что эти два термина, «время всех возможностей» и «столкновение с невозможным», также справедливы для обсуждения подросткового возраста. Что же означают эти термины — «время всех возможностей» и «столкновение с невозможным»? Вот что я пытаюсь уточнить в своем заголовке: «Подростковый возраст, симптом полового созревания». Возможности — это ответ на столкновение с невозможным. Безусловно, утверждать, что всё возможно — это преувеличение, но некоторые возможности в этот момент открыты или повторно открыты в отношении выбора ответа. Именно так нужно понимать то, что говорит Фрейд в своих «Трех очерках»: в подростковом возрасте субъект должен пересмотреть свой выбор объекта. На самом деле к моменту вступления в подростковый возраст субъект еще не до конца определился со своим выбором объекта. Таким образом, субъект должен пересмотреть свой выбор объекта, даже если этот выбор уже был сделан, и он должен решить, какой выбор сделать для своего существования. Может случиться так, что эти выборы, сделанные в подростковом возрасте, снова будут подвергнуты сомнению позже, во взрослой жизни, но только в той мере, в какой они были сделаны в подростковом возрасте двусмысленным образом. Сейчас в анализе у меня есть взрослый мужчина, который говорит об этом своем выборе гетеросексуальной ориентации, которую он не признает в своем бессознательном. Все его сны подталкивают его к другому выбору, и когда он встречает мужчину, то это не обходится без неприятностей. Он, однако, живет нерегулярно то с одной, то с другой женщиной, и каждый раз, когда эта женщина предлагает ему более серьезные отношения, или просто если они отлично провели вместе выходные, он чувствует необходимость сказать ей правду, рассказывая о своем огромном другом влечении, которое он никогда не реализовал в действии. Очевидно, что мы видим здесь субъекта, который в подростковом возрасте не сделал четкого выбора. По сути, его выбор состоит в том, чтобы держать себя немного в стороне от последствий своего выбора в отношении пола.

Итак, выражение из психоанализа «Все решается до пяти лет!» — конечно, не лакановское выражение — не совсем ложно. Действительно, выбор симптома и организация фантазма вступают в игру чрезвычайно рано. У меня была возможность наблюдать за двумя маленькими детьми-близнецами, мальчиком и девочкой. Уже в возрасте нескольких месяцев определенные симптоматические выборы структуры были четко определены. Когда они были голодны, например, если мать или человек, который о них заботился, начинал давать бутылочку маленькой девочке, маленький мальчик продолжал решительно плакать без остановки. А когда бутылочку начали давать мальчику, девочка перестала плакать, перевернулась в своей постели, стала совершенно безразличной и потом отказалась от бутылочки. Это два симптоматических варианта. У маленького мальчика мы видим довольно настойчивый выбор, иногда навязчивость, а у маленькой девочки — истерическое безразличие. Эти симптоматические выборы являются формой реакции субъекта на ситуацию, и в этом примере мы видим, что они делаются очень рано. Это не мешает им задаваться вопросом заново не только в подростковом возрасте, но и раньше. Выражение «Все решается до пяти лет» сказано кстати немного поспешно. Возьмите знаменитый пример Жан-Жака Руссо, который, конечно, был на стороне психоза, и в возрасте восьми лет получил порку от своей гувернантки. Именно эпизод порки он очень хорошо описывает в первой части своих «Исповеди». Это шлепанье приводит его в сильное расстройство, до такой степени, что впоследствии он не слушается, чтобы снова получить порку. Гувернантка это прекрасно понимает, поэтому это будет единственная порка, которую он получит! Но у Жан-Жака Руссо есть такая фраза: «Кто бы мог подумать, что это детское наказание, полученное в возрасте восьми лет от руки тридцатилетней девушки, определило мои вкусы, мои желания, мои страсти, всю оставшуюся жизнь и что именно в противоположном направлении тому, что должно было следовать естественно?» (2). Мы действительно знаем, что когда он был юным, он неоднократно вызывал это желание быть отшлепанным, заменяющее фантазм. Есть также довольно специфический эпизод эксгибиционизма, когда ему удается показать свои ягодицы.

Что я хочу прояснить, так это то, что этот выбор должен будет опираться как на фантазм, который будет подвергнут испытанию в период полового созревания, так и на  симптом, принимающий различные формы. Этот выбор будет сделан, даже если структура, несомненно, уже определена: невроз или психоз; и даже внутри неврозов - навязчивость или истерия. Тем не менее поведенческие формы, феноменальные формы, а также связь симптома с полом будут изменены в период полового созревания.

И поэтому, чтобы быть более точным, следовало бы сделать такое заглавие: «Подростковый возраст, возраст самых разнообразных возможных ответов на эту невозможность, которая представляет собой возникновение реального собственно полового созревания». Это выбор названия моего доклада. Мы также могли бы написать это с помощью матемы, построенной на основе матемы, которую Жак-Ален Миллер обозначил в своем курсе два года назад. В своей матеме Жак-Ален Миллер предложил симптом как реакцию, как метафору на сексуальную не-связь, на отсутствие сексуальной связи. Несуществование сексуальной связи — это трудность узнать, что делать с полом, это отсутствие априорного знания об этом. Вместо этого отсутствия сексуальной связи субъект вырабатывает симптом, который затем появляется у него как возможный ответ на эту не поддающееся определению реальное, чтобы очертить это отсутствие сексуальных отношений. Я просто предлагаю рассмотреть связь между половым созреванием и подростковым возрастом с помощью матемы Жака-Алена Миллера. Половое созревание было бы одним из названий несуществования сексуальной связи. Во всяком случае, половое созревание является одним из моментов, когда сексуальная не-связь вновь проявляется для субъекта, больше, чем когда-либо. И все же в этой матеме подростковый возраст, был бы тогда возможным симптоматическим ответом, который субъект собирается на него [половое созревание] дать. Это особый механизм, с помощью которого он будет организовывать свое существование, свое отношение к миру и свое отношение к наслаждению вместо сексуальной не-связи.

Этот симптом, замещающий пустое множество, представляет собой любопытную метафору. Та часть симптома, которая частично связана с означающим, образует метафору, но это также и та часть, которая формирует черту идентификации, это та часть, которая позволяет интерпретировать истину симптома. В случае с Дорой, например, именно означающая часть позволяет Фрейду интерпретировать ее кашель по чертам, заимствованным у его отца, от смещения означающего Vermögen — мой отец богат (fortuné) — на Unvermögen — несчастный (infortuné), но также означающий на немецком «беспомощный», «импотент». Именно на этом значимом смещении развивается небольшой фантазм об оральном половом акте, который Дора воображает между своим отцом и мадам К. и которая посредством отождествления вызывает у нее першение в горле. Следовательно, это означающее симптома. Но, в конце учения Лакана, симптом — это также осуществление определенного способа наслаждения, связанного с определенным набором черт. Вот почему симптом в конце учения Лакана больше не рассматривается как фундаментально символическая, означающая структура или как встающая на место отца, а скорее как фундаментально относящаяся к наслаждению, как способу наслаждения субъекта. Столкнувшись со встречей с невозможным, субъект организует возможное для него отношение к наслаждению, это его симптом.

Таким образом, подростковый возраст представляет собой версию ряда симптоматических выборов по отношению к этому невозможному, с которым сталкиваются в период полового созревания. И я написал там, вместе с Жаком-Аленом Миллером, «невозможное посредством пустого множества». Это невозможное — одна из формул реального, это отсутствие в реальном знания о поле, это сексуальная не-связь. На стороне животных, если они не были подавлены человеком, есть инстинкт. Когда мужская особь и женская встречаются, инстинкт обычно подсказывает им, что делать с противоположным полом. Даже если мы можем описать определенное количество вариантов на этот счет. У некоторых видов, например, мы видим, что некоторые самцы меняют пол, когда в группе не хватает самок. Так что там есть ряд дополнительных процессов, но это не гомосексуальность, самцы превращаются в самок, потому что в группе не хватает самок. Следовательно, для животных инстинкт — это знание в реальном, благодаря которому в сексуальной связи нет проблем. Для человеческого существа это знание в реальном не существует, и поэтому два человека, мужского и женского пола, на самом деле не знают, что делать вместе. Они знают это, потому что учатся этому, но они не знают этого априори. Им не хватает знаний в реальном о том, что дополняет один пол другим, то есть о сексуальной не-связи. Это очень хорошо показано в романе «Дафнис и Хлоя», написанном Лонгом, который также является отсылкой у Лакана. Дафнис и Хлоя — дети, брошенные родителями на пороге храма и взятые под защиту богов. Они вырастут вместе, очень хорошо узнают друг друга и окажутся совсем одни. Это очень похоже на миф Руссо о благородном дикаре. Они откроют все сами, кроме одного, что мальчик и девочка делают вместе: «Дафнис долго лежал, не зная, с какой стороны взяться, чтобы сделать то, чего он так сильно хотел. Он притянул ее и поцеловал сзади, но был еще менее удовлетворен. Затем он сел на пол и начал оплакивать свою глупость в том, что он меньше баранов знает, как нужно совершать дела любви». (3) Потребуется вмешательство Другого в виде женщины, проходящей мимо и ведущей Дафниса, чтобы объяснить ему, что он должен делать. Итак, это проходит через речь, это проходит через Другого. Что нас интересует в басне, так это помещение на сцену отсутствия знания в реальном в отношении пола. Очевидно, басня намекает, что только если это проходит через Другого, это можно познать, и тогда сексуальная связь существует. Что, очевидно, неверно, поскольку в Другом есть, по крайней мере, недопонимание.

Что приходит в ответ на это отсутствие знаний для каждого субъекта, так это симптом как реакция субъекта на эту дыру. Поэтому мне кажется, что можно сказать, что подростковый возраст — это симптом полового созревания. Давайте пока назовем половым созреванием реальное, о котором идет речь, хотя его необходимо определить более точно, чему я буду уделять особое внимание в дальнейшем. Когда я говорю о подростковом возрасте, очевидно, речь идет не о подростковом возрасте в смысле подросткового кризиса или подростковом возрасте как о всеобъемлющем ответе, а скорее о подростковом возрасте как о серии возможных ответов на это явление. Я вернусь к этой серии возможных ответов в конце моего текста. Поэтому я предлагаю клинику подросткового возраста не как клинику подросткового кризиса, а как клинику симптомов. Это клиника, которая не имеет ничего общего с подростковым возрастом как проблемным в социальном плане, напротив, это всегда индивидуальный ответ как выбор и реакция субъекта с учетом того, что существуют различия в зависимости от выбора, уже сделанного субъектом между неврозом и психозом.

Во-первых, можно подумать, что это реальное — гормональный всплеск, то есть то, что биологически руководит половым созреванием как таковым. И тогда будут расти вторичные половые признаки, то есть трансформации тела. Это реальное органа (organique). Мне кажется, что поддерживать его не ошибочно, но при условии постановки вопроса о знании того, какой орган в игре. Другими словами, я думаю, что реальное в игре с точки зрения превращений тела, хотя и не является ошибочным принимать его во внимание таким образом, не может быть все сведено к органу в медицинском смысле этого слова. Реальное не сводится к гормональному всплеску. Если нужно говорить о появлении органа, то это следует понимать так, как, например, говорят о мужчине или женщине, что у него или у нее прекрасный орган, когда говорят о голосе. Мы должны понимать эту материальность голоса, как Лакан рассматривает ее для органа либидо, как орган вне тела. Лакан обсуждает его в мифе о ламели (4). В этом мифе он вводит в игру потерянный объект, радикально потерянный, и вопрос сексуации и любви. С помощью этого мифа о ламели Лакан конструирует либидо как орган в его наиболее «органном» (organique) измерении, но именно вне тела, как ту часть наслаждения, которая останется чуждой телу, но которое означивается в теле, которое говорит. Итак, если мы хотим расположить это реальное на стороне органического, то только при условии, что мы поместим его в органе либидо. Это при условии, что он будет рассматриваться как орган наслаждения, а не как анатомическая модификация тела. Это воображаемая модификация тела, то есть вполне реальная модификация образа. Орган, о котором идет речь, — это орган, отмеченный дискурсом, и, следовательно, реальным полового созревания является не гормональный всплеск, а, скорее, этот орган, отмеченный дискурсом. Доказательством является то, что гормональный всплеск не является проблемой для животных. Мы никогда не слышали о подростковом кризисе у телят, когда они постепенно становятся быками. Лакан в предисловии к «Пробуждению весны» Ведекинда, одному из самых прекрасных текстов о подростковом возрасте, пишет: «Так, в 1891 году драматург рассматривает вопрос о том, что значит для мальчиков заниматься любовью с девочками, показывая, что они не стали бы думать об этом без пробуждения их мечты. (5) Таким образом, они думают только об этом, но, как говорит Эрик Лоран: «Именно обмениваясь историями своих мечтаний, они движутся к диалектике того, что значит быть любимым другим… желая достичь этого в занятиях любовью.» (6) Итак, если мы хотим говорить о реальном, находящемся на стороне трансформации органа, на стороне того, что внезапно возникает в теле, мы должны ясно понимать, что это реальное, отмеченное языком, орган, отмеченный языком.

Во-вторых, когда мы говорим о гормональном всплеске, о трансформации тела, мы должны иметь в виду, что в этом реальном или в этой формуле «гормональный всплеск» — речь скорее о вторжении, внезапном появлении, чем об органе. То есть происходит вторжение, проявление чего-то, от чего слова на мгновение выходят из строя, прежде чем они смогут, начиная с «обмена мечтами», постепенно вернуться. Слова бессильны сказать об этом появлении. Вполне можно сказать детям: «ты становишься женщиной и так далее», но в момент внезапного появления вещи, будь то сны, трансформации тела, первая эрекция, этот эффект внезапного появления, который является реальным, означает, что какие бы слова ни говорил ему другой, слова, которые у достигшего половой зрелости ребенка были до этого момента, не соответствуют тому, что с ним происходит. Речь идет не столько о трансформации, сколько о появлении чего-то радикально нового. Это реальное, более чем органное, возникает из нового, по отношению к которому у субъекта нет пока готового ответа. Иными словами, столкнувшись с этим внезапным появлением, фантазм субъекта проваливается. В этой связи я отсылаю вас к тексту г-на М.-Ж. Сауре в Préliminaire 6.

Что в этом нового? Это новое, большее, чем орган, является еще одним проявлением для субъекта его недостатка знаний в реальном. Что вызывает эта концепция лакановского реального? У Лакана есть три отсылки к реальному.

На первом этапе его учения — во время cхемы R и «Вопроса предваряющего […]» — это реальное является рамкой фантазма как окно или завеса на невозможном, на том, что недоступно для субъекта, как окно, за которым субъект рискует столкнуться с реальным, но у края которого субъект останавливается благодаря конституированию знания в своем отношении к другим. У нас есть схема, в которую у Лакана вписано реальное, это схема R, схема субъективной конституции. Эта схема R является развитием схемы L, схемы расхождения символического и воображаемого. Именно это несоответствие развивает схема R. Она показывает место фантазма и реального в самом месте этого расхождения. Акцент делается на этом несоответствии между воображаемым и символическим через своего рода разрыв между символическими и воображаемыми идентификациями. В подростковом возрасте это несоответствие между воображаемым и символическим терпит неудачу и, следовательно, фантазм терпит неудачу. Оно особенно заметно, потому что со стороны воображаемого образ меняется, вторичные половые признаки, отмеченные речью, приводят к тому, что он больше не ребенок, как другие, а собирается стать мужчиной или женщиной. В этом «собирается стать» происходит определенное разрушение воображаемого, происходит перестройка образа, которая проблематична. А что касается символической идентификации, ребенок должен отделиться от фигуры своих родителей, от символических фигур своих родителей. Он должен изменить свои идеалы иначе, чем просто отождествляя себя с отцом. Это делается путем привязки к ряду других черт, взятых от других людей. Фрейд также говорит в «Трех очерках», что когда мальчики-подростки находят фигуру мужского пола, которая не является их отцом, половое созревание проходит хорошо, потому что эта мужская фигура позволит им отделить себя от этих родительских фигур и найти корректировку на основе отца для дальнейшего существования. Вы можете видеть это иногда у тех мальчиков, которые цепляются за внушающего доверие учителя. Фрейд рассматривает этот сценарий как наилучшую ситуацию. Беда сегодняшнего мира в том, что мы находимся в худшем из случаев. Учителя не менее хороши, чем во времена Фрейда, но распад социальной связи, упадок фигуры отца делают эту привязку к фигуре отца более хрупкой. Я вернусь к этому вопросу об упадке фигуры отца позже.

На втором этапе учения Лакана, особенно в XI семинаре, реальное непосредственно связано с вопросом возникновения. Реальное — это встреча, которая возникает. Лакан противопоставляет в нем два аристотелевских способа встречи: тюхе и автоматон. Автоматон — это принцип повторения, который возникает, но который мы уже знаем, потому что это то, что повторяется благодаря означающему. Так что это повторение во встрече. То, с чем мы чаще всего сталкиваемся в существовании, — это встречи, которые мы должны поместить на сторону автоматона, то есть на сторону того, что мы уже знаем. Однако в определенные моменты возникает встреча особого рода как навязывание субъекту. Встреча с чем-то, чего он еще не знает, с чем он еще не сталкивался. Это то, что Аристотель называет тюхе. В XI семинаре, Лакан опирается на этот опыт, чтобы объяснить, что это реальное относится к области тюхе. Речь идет о встрече как о реальной встрече, как о чем-то, что субъект еще не организовал своим фантазмом и своей собственной означающей тканью. Эти два определения реального останутся действительными в дальнейшем учении Лакана.

Однако на последнем этапе своего учения Лакан дает очень точное определение реального. Реальное конца его учения перекрывает два других. Реальное — это сексуальная не-связь. Это то, что Жак-Ален Миллер пишет в упомянутой мной матеме с пустым множеством. Что значит нет сексуальной связи? Это означает, что не существует связи в математическом смысле этого слова, в смысле установленного и сформированного знания, которое уже присутствует, о том, что такое связь между мужчиной и женщиной. Как это происходит у животных? Когда животное оказывается перед другим полом с первого раза, оно уже прекрасно знает, что нужно делать. Это называется инстинкт. У животных есть инстинкт, к тому же связанный со сложностью, инсценировкой, ритуалом. Тем не менее, инстинкт существует как знание, записанное для каждого в реальном мире. Когда встречается другой пол, животное не испытывает недостатка в знаниях. Он знает, как это работает. У него нет вопросов, у него есть инстинктивные знания о совокуплении. Вот чего не хватает человеку. В говорящем существе нет знания в реальном. Тогда мы лучше поймем, что такое реальное в половом созревании. Поэтому я предлагаю следующее определение: реальное полового созревания — это вторжение органа, отмеченного речью, при отсутствии знаний о поле, при отсутствии знаний о том, что он может сделать лицом к другому полу. И тут каждому остается изобрести свой собственный ответ.

Реальное полового созревания хорошо поддается артикуляции в этих трех определениях реального у Лакана: оно может быть в разъединении образа и символической идентификации, подчеркнутом во время его обработки в подростковом возрасте; во-вторых, ребенок в период полового созревания сталкивается с чем-то, что возникает внезапно, что не именовано, и что пришло изменить образ, наконец, третий тезис Лакана о реальном как сексуальной не-связи — это то, что возвращает нас к периоду полового созревания.

Теперь я хотел бы немного сосредоточиться на аспекте ответов как о серии возможных симптоматических ответов на реальное полового созревания. Я не хотел бы претендовать на то, чтобы дать вам все возможные ответы, но я скорее дам ориентиры того, что может означать определенное количество подростковых ответов на это вторжение в реальное, главным образом на стороне невроза.

Мне кажется, что серия ответов — это ответы, связанные со знанием. Это обычное явление в подростковом возрасте — браться за учёбу. Именно в этот момент принимаются решения по поводу великих призваний. Эти субъекты останутся студентами на всю жизнь, будут всю жизнь увлечены исследованиями. У некоторых этот выбор можно увидеть уже в детстве, но он должен оставаться в покое в подростковом возрасте, даже если позже его можно будет переформулировать. Это выбор позиции по отношению к знанию, к значениям мира, как способ замены этим знанием о мире недостающего знания о поле. Это довольно благоприятный способ лечения полового созревания. Это положительный ответ по отношению к знанию, и, очевидно, есть и отрицательный ответ. Это, например, дети, которые, возможно, хорошо учились в школе до полового созревания, а затем ничего не делали, кроме как ходили гулять и встречались со своими друзьями. Дело не в том, что у них больше нет времени на учебу, а в том, что знания для них совершенно обесценены. Они решили избавиться от знания, поскольку не стоит отвечать на единственный реально заданный вопрос.

Другая серия ответов может быть расположена в связи с идентификациями. Речь о том, что субъект изобретает воображаемые или символические идентификации. Это основа подростковых групп. Эти способы обходиться с наслаждением указывают на то, что на карту поставлено реальное не только порядка тела, но и порядка отделения от Другого. Реальное, подлежащее лечению, артикулируется с самого начала в связи с другим, с желанием другого пола.

Я помещу третью серию ответов в связи с фантазмом, который терпит неудачу. Субъект, уже сформировавший фантазм в детстве, сталкивается с тем, что этот фантазм, столкнувшись с новыми вызовами пола, уже не работает корректно. Это то, что можно назвать провалом фантазма. Переход к акту — классический ответ на неудачный фантазм. Лакан в своем семинаре «Тревога» хорошо показывает в схеме, где рассматриваются торможение, симптом и тревога, что симптом — это большое препятствие для тревоги. Когда симптом терпит неудачу, это тот случай, когда возникает реальное, мы находим отыгрывание или переход к действию в зависимости от случая. Они служат последней преградой тревоге. Дальше есть самоубийство против тревоги, как выход со сцены, чтобы избежать тревоги. Эта тема присутствует в «Пробуждении весны». По ту сторону вопроса о встрече с полом, именно в этом появлении реального возникает для для подростков, которые выведены на сцену, чрезвычайно живой вопрос, приводящий к тревоге. Это приведет к самоубийству одного из подростков в пьесе и к вопросу, для другого, последует ли он за ним или нет. Именно тогда возникает фигура Человека в Маске, которая, по словам Лакана, является фигурой Имени-Отца. Он — одна из тех фигур того, что я назвал выше надежным заместителем отца, какого можно встретить в подростковом возрасте в образе учителя и который служит симптомом. Это отец как симптом.

Отец как симптом — один из возможных ответов. Но сегодня в наших обществах возникает все больше и больше трудностей найти ответ с помощью отца, поскольку происходит снижение отцовской функции. Это снижение всегда наблюдалось в каждом конкретном случае. Особенно это касается маленького Ганса Фрейда. Лакан в Семинаре IV, анализирует это как следствие упадка отцовской функции. Отец, хотя и правильно установленный в символическом, не смог стать для своего сына исключением. У нас есть удивительное свидетельство этого, когда Ганс спрашивает своего отца, будет ли у него младший брат. Отец отвечает: «Если Бог этого захочет». Затем Ганс задаст тот же вопрос своей матери, которая ответит: «Если я этого захочу». На что он заключает: «Мама решает за Бога» В любом случае это то, что можно назвать снижением отцовской функции, тот кто занимает исключительную позицию — не отец. Следствием для Ганса на уровне его симптоматического выбора является прежде всего его фобия. Но Лакан также очень хорошо показывает в последней главе Семинара IV, что, как только его фобия будет излечена, реакцией Ганса будет упадок мужественности. Он противопоставляет его Дон Жуану. Ганс будет человеком, который будет ждать заигрываний с другой стороны.

Но сегодня это выходит за рамки клинических случаев. Это структурное явление в нашем обществе, являющееся результатом последствий развития науки и универсализации культуры. Сегодня мы видим столько образов упадка отца, что очень трудно найти элемент, противоположный этому. Просто возьмем пример президента США Клинтона. Он политик, который пристально следит за опросами, и, по сути, весь вопрос не в том, чтобы быть исключением — позиция, например, такого одного как де Голля, который решает, что это есть верно в ситуации когда все против, — а в том, чтобы немного управлять делами, оставаясь в большинстве. Это дает режим правления, который совершенно не совпадает с режимом правления через исключения. Я не говорю, что это хуже, но это упадок отцовской функции, и вам придется с этим смириться. Кстати, в юридических делах, которые касаются Клинтона, есть парадоксальное исключение, поскольку он является первым президентом Соединенных Штатов, которого вызвали в суд во время его президентства и обвинили в деянии, которое он совершил. Однако это весьма относительное исключение. Он действительно является исключением из череды предыдущих президентов, но это исключение, в котором говорится: «Он такой же, как и все, исключений больше нет». Это благо для демократии, но это также само название упадка отцовской функции.

Это не означает, что исключения больше нигде не будет. Но мы должны четко понимать, где оно все еще может существовать. Сегодня исключение может существовать в ряду Одних, которые довольно быстро заменяются, что является функцией демократии. Но мы видим, что на уровне глав государств это что-то крайне хрупкое. Возьмите такого политика, как Жак Ширак, который в интервью говорил о безработице, подчеркивая ее драматический аспект, говоря, что она зависит не от политиков, а от международного капитализма, от ситуации, от того, что происходит в мире… в этом интервью он говорит французам, что ему нечего сказать, он ничего не может сделать с безработицей. Он прав, ему нечего сказать, но и следующему тоже нечего будет сказать (7).

Где нам еще найти место исключения? Его можно еще найти в акте высказывания, и в нем есть нечто, не идентичное акту государственного деятеля. В любом случае, это что-то, к чему мы должны быть внимательными. Когда есть высказывание, то есть конкретное изобретение, готовы ли мы его распознать? Это единственное место, где мы все еще можем найти измерение исключения.

Это «все одинаковы» вследствие упадка отцовской функции, стирающее исключение, также вызывает опустошающий эффект сегрегации. Этот опустошающий эффект еще больше усугубляется сегодняшними экономическими трудностями, безработицей и т. д. И потом в пригородах мы видим ряд явлений, связанных с этим недугом сегрегации. Сегодня подростковый возраст отчасти рифмуется с сегрегацией. На недавнем дне CIEN люди, работающие с молодежью из пригородов Бордо, сообщили об организации контркультур на основе определенных африканских и американских традициях. Что интересно отметить в этих контркультурах, что речь идет о «против». В частности, есть отсылка к частичке африканской культуры, которая привела к организации банд с главарями, лейтенантами и т. д. В то же время в выбранных означающих, в выбранных образах всегда обнаруживается определенная отсылка к Америке (8). Здесь мы имеем дело с организацией симптоматических социальных заменителей в подростковом возрасте, которая сочетается с сегрегативным эффектом сегодняшнего капиталистического общества в этом продвижении «все одинаковы». Существуют и другие последствия порядка насилия в пригородах, в частности, но также и в некоторых горячих кварталах больших городов. Несомненно, можно было бы сказать о насилии больше, чем я собираюсь здесь сказать, но мне кажется, что это насилие одновременно является прямым следствием упадка отцовства и в то же время отказом реагировать на это снижение отцовства снижением мужественности. Это отказ на стороне «все одинаковы и, прежде всего, ничто не выходит за пределы».

Другой способ реагирования, такой как фундаментализм, вероятно, также может быть истолкован как отчаянная попытка возродить отца. Это, конечно, не эффект религиозного дискурса. Фундаментализм и религия — разные вещи. Как и секты, фундаментализм является особым следствием современного мира. Мы знаем, что в религии речь идет о попытке установить символического отца. Сегодня нет возврата религиозного в наш мир. С другой стороны, наблюдается дрейф в сторону сект или в сторону фундаментализма. Религия стремится к символическому отцу закона, в то время как в фундаментализме и в сектах ставка делается на наслаждающемся отце, отце всех излишеств, даже если они совершаются во имя закона.

Я хотел добавить еще два типа ответов. Это ответы с оральной стороны, со стороны требования любви. Это регрессивный выбор анорексии и булимии. Это частые реакции в подростковом возрасте, потому что они позволяют в то же время определенный отказ от сексуации. В любом случае это откладывается на потом. Мы также видим в «классической» анорексии молодых девушек, что эти субъекты доходят до исчезновения менструаций и устранения форм женского тела. То же самое и с булимией, когда превращение тела в образ женщины завуалировано эффектом орального требования.

Я закончу выбором наслаждения вне пола, который не обременен проблемами сексуации, как последним способом ответа на реальное полового созревания. Особенно это касается случаев наркомании. Однако я не буду обобщать аддикцию, потому что она имеет различную функцию для различных субъектов. При психозе, о котором я не буду здесь рассказывать, наркомания часто имеет прикрывающую функцию. У субъекта было несколько галлюцинаций, а с веществами у него много галлюцинаций. Когда мы спрашиваем этих субъектов, которые умны и тонки, они могут очень хорошо определить разницу между двумя видами галлюцинаций, но, тем не менее, у них есть несколько глобальное объяснение того, что с ними происходит: «Это из-за вещества» и для всех странность, которую они испытывают, связана с веществом. Это то, что я назвал бы функцией прикрытия бреда и психотических феноменов веществами. Вот почему лично я, несмотря на политический выбор нашей страны, считаю, что не нужно стремиться вылечить всех наркоманов, добиваться запрета на употребление веществ. Есть психотики, которые могут быть разрушены, если они бросят употреблять. Проблема скорее в этом случае в том, чтобы увидеть, как это может стабилизироваться немного более спокойно.

На стороне невроза наркомания, очевидно, является выбором наслаждения вне пола, даже если определенное количество подростков могут сказать, что они начали таким образом опьянять себя, чтобы легче было сближаться с девушками. Даже если иногда некоторые могут вступать в сексуальные связи, и впадать в состояние опьянения, мы можем видеть, что вещество является связующим звеном чтобы познакомиться с другим. Вещество в данном случае служит прикрытием пола. По сути, наслаждение веществами лежит вне пола. Это довольно сильный симптом, потому что он также дает идентификацию: «Я наркоман.» Он тем менее легко уступает, когда есть наслаждение вне пола — нам больше не нужны отношения с другим полом — когда есть идентификация и когда, вдобавок ко всему этому, есть феномен исключения из социальной связи, что, конечно, не облегчит впоследствии поиск поставленного перед субъектом вопроса до того, как будет найден другой ответ. Если мы хотим лечить наркомана, то, конечно, не глобально, а от случая к случаю, исследуя, как и в какой момент у него или у нее возник этот ответ при помощи наркотиков в месте наслаждения и как в другой раз он мог бы сделать другой выбор по этому поводу.

Перевод: Егор Цветков, Ирина Румянцева. Опубликовано с согласия автора. Оригинал публикации на французском

Pic: Fusion Brain