В 1960 году на своем цикле лекций, изданном впоследствии под титром «Этика психоанализа», Лакан много внимания уделяет Вещи и важности ее места в теории психоанализа и человеческом опыте, подступаясь к ее определению не сразу, поэтапно, буквально кружа над ним, то есть подступаясь тем стилем, который единственно и возможен для этого сложного понятия, если мы хотим в нем разобраться: «Das Ding не ясна для нас вполне, что не мешает нам этим понятием пользоваться» [1] Определяя Вещь как-то, «что остается по довольно веским причинам под покровом тайны» [2], Лакан все же предлагает ее определения. Он следует сразу несколькими дорогами. Одна из них начинается от «Никомаховой этики» Аристотеля, в которой Аристотеля интересует проблема Верховного Блага, через Фрейда, показавшего нам, что «Верховного Блага не существует, что Верховное Благо — das Ding, мать, инцестуальный объект — это благо запретное, другого же блага просто-напро­сто нет» [3]

В IX главе мы находим также наиболее известное и емкое определение Вещи как того, что терпит в Реальном от означающего ущерб. В этом определении Лакану помогает Хайдеггер, первым обратившийся к вазе как воплощению Вещи в одноименной статье в 1951 году. Вазу, конечно, можно использовать просто как утварь, поставив туда цветы на праздник, но у нее есть и другая, менее очевидная означающая функция. Если это и означающее, то «означающее ничего иного, как всего, что само является означающим — означающее, ни к какому означаемому в особенности не отсылающее… Это ничто в особенности, характеризующее вазу в ее означаю­щей функции, воплощается в форму, которая и характеризует вазу как таковую. Ведь ваза творит именно пустоту, впервые открывая тем самым перспективу ее наполнения. Пустое и полное входят в мир благодаря вазе — сам по себе ничего подобного он не знает.» [4]

Das Ding таким образом становится точкой пересечения Фрейда и Хайдеггера. Следуя за ними Лакан вводит в психоаналитическую теорию понятие экстимности. Сложно найти среди терминов, с помощью которых мы ухватываем психоаналитический опыт, такие, по отношению к которым мы не могли бы задать вопрос об их статусе как экстимных, самых близких и при этом внешних. Объект а и Другой, наслаждение и желание, место аналитика… Жак-Ален Миллер указывает в одноименном курсе, что даже сам наш язык, на котором мы говорим о своем самом-самом интимном, есть язык Другого.

Развитое в этом курсе, понятие экстимности, позволяет приблизиться к пониманию многих процессов, происходящих сегодня в обществе. Например, проблема современного расизма, расизма эпохи науки и психоанализа, определяется как нетерпимость к наслаждению Другого, с одной стороны, но корень ее в ненависти к собственному наслаждению. «Если Другой внутри меня в позиции экстимности, то это моя собственная ненависть» [5]

Миллер также говорит о тупиках современного гуманизма. Универсальный гуманизм заключается в желании, чтобы Другой был таким же. И не учитывает Реальное Другого, которое всегда оказывается не тем же самым. (Впрочем, не находим ли мы эту проблему невыносимости, несоответствия, пусть и не в такой радикальной форме, и в намного более частных случаях некоторых любовных историй?..) Именно в то время, когда гуманизм заявляет о своих притязаниях, Другой проявляет особую склонность проявлять себя не таким как все. Тут мы и спотыкаемся, когда хотим единообразия наслаждения, чтобы оно было одинаковым для всех, и чтобы оно регулировалось для всех одними и теми же нормами, вторя дискурсу науки, занятого достижением единообразия, и опускающему вопрос желания, невозможного без нехватки.

Вот отрывок из «Этики психоанализа», который привел меня к вопросам о наиболее темных сторонах науки, от стандартизации наслаждения до создания атомной бомбы и гиперзвуковых ракет, которые могут в считанные минуты доставлять эти бомбы до целей. Это отрывок из 10 главы, которая читается настолько свежо, будто она была написана Лаканом вчера:

«Если в искусстве имеет место Verdrängung, вытеснение Вещи, а в религии, скорее всего, Verschiebung, то в дискурсе науки мы имеем дело с самым настоящим Verwerfung. Дискурс науки отвергает при­сутствие слова, поскольку, в перспективе, ему рисуется идеал абсо­лютного знания, то есть чего-то такого, что полагает Вещь, никак при этом с ней не считаясь. Всем известно, что перспектива эта оказалась в конечном счете в ходе истории несостоятельной.


Весь дискурс науки именно этим Verwerfung и предначертан. Вот почему, в полном согласии с моей формулой — отторгнутое от Символического появляется в Реальном — он пришел к перс­пективе, где вырисовывается в конечном итоге нечто не менее таинственное, чем Вещь — так называемая физика» [7]

Мы находим в «Этике психоанализа» и предостережение Лакана, резонирующее с состоянием цивилизации сегодня, о том, к чему может привести такой ход вещей:

«Поставьте себя мысленно в ситуацию, которую прогресс зна­ний представил нам теперь немного яснее, чем удавалось это ког­да либо воображению, не упускавшему, однако, случая с этим пред­ставлением поиграть, — в ситуацию, когда какой-то человек или группа людей, окажется в состоянии сделать так, что существова­ние всего человечества повиснет на волоске, и вы увидите тогда, внутри вас самих, что das Ding находится в этот момент на сторо­не субъекта.

Вы увидите, что будете умолять субъект знания, который эту вещь — абсолютное оружие — создал, разобраться в себе; увидите, как захочется вам тогда, чтобы истинная Вещь находилась в этот момент в нем — как захочется вам, другими словами, чтобы он не махнул на все рукой, сказав, что пора, мол, с этим кончать, так и не объяснив, почему» [8]

Наука точно не предстает для Лакана непогрешимым позитивным опытом освоения реального путем его означивания. А существуя в эпоху наслаждения без барьера, нерегулируемого, в эпоху восшедшего в зенит объекта а, мы можем наблюдать, как угроза от применения отдельных продуктов науки возрастает все больше.

В 2022 году мир, особенно европейский континент, заново почувствовал угрозу ядерной войны после очередного напряжения отношений между ядерными государствами, и то, что не работает, частным случаем которого является концепция ядерного паритета. После создания ядерной бомбы, между странами, находившимися на достаточном уровне владения технологией, началась гонка, которую трудно объяснить рациональными причинами. Она заключалась в том, что каждая из сверхдержав хотела иметь столько же бомб, как у соперника. Но это привело к созданию, по разным статистическим данным, от 65 000 до более 135 000 ядерных боеголовок, тактических и стратегических, количества, которым можно было бы уничтожить все живое на планете много раз. Концепция паритета была рождена в Советском Союзе и была призвана упорядочить сосуществование на одной планете государств, в которых противопоставляемые друг другу означающие были возведены в статус господских. Капитализм противопоставляли социализму, плановую экономику свободному рынку и так далее.

Оставим за скобками, так ли следовали этим идеалам на самом деле. Николай Лосский, например, скажет, что «революция имела своим результатом развитие в СССР ужасной формы тиранического государственного капитализма», сближая двух непримиримых противников, ведь по сути на место предпринимателя свободного рынка в Советском Союзе пришло государство. Лакан, в свою очередь, считал, что в Советском Союзе правит дискурс университета. Его теория дискурсов, развитая в XVII и XVIII семинарах позволяет формализовать связи между тем, что стоит на местах четырех переменных — месте истины, наслаждения, прибавочного наслаждения и кажимости и описать устанавливаемые в зависимости от дискурса отношения.

Пятым дискурсом станет капиталистический, замкнутый на самого себя. Кажется, он больше других позволяет объяснить эти современные «войны без лимита» [9]. Это ни «дуэль в большем масштабе», ни «акт насилия, направленный на принуждение противника к выполнению нашей воли», ни «продолжение политики другими средствами» как ее теоретизировал Карл фон Клаузевиц. Каковы причины современной войны, можем ли мы быть удовлетворены геополитическими, идеологическими, историческими и прочими объяснениями, находящимися на стороне смысла? Есть ли в причинах войны что-то кроме ненависти к наслаждению Другого и к его телу? Не исчерпывает вопрос и сугубо медицинское, то есть опять научное описание психической структуры убийцы или тирана с точки зрения психиатрии. Знание же об истинных мотивах, Реальном каждого и о способах обхождения после столкновения с ним в свою очередь вырабатывается только в кабинете психоаналитика или институции, поддерживающей аналитический дискурс.

Однако факт существования самой войны не отрицаем. Войны реальны и они меняются. Восходящее к началу времен насилие между людьми лишь время от времени приостанавливается, и причины, по которым оно заканчивается, не менее таинственны, чем те, по которым оно развязывается вновь. Эти паузы — в том числе время для разработок и испытаний новых средств для ведения войн. Ряд ученых-конфликтологов, военных аналитиков и и философов (среди которых Поль Вирилио и его эссе «Скорость и политика») выдвигали уже в конце 70 х годов предположения, что с развитием вооружений войны станут быстрее. Зачем применять устаревшие, медленные тактики наступления или методы окопной войны, имея сверх или гиперзвуковое оружие? Тем не менее, последние конфликты показали, что человечество все еще имеет барьер от быстрого «гарантированного взаимоуничтожения», но ничто не дает гарантии на существование такого барьера в ближайшем будущем.

Войны не стали быстрее, наоборот, имеют вид долгих конфликтов с гибридными средствами наступления от пехоты, вооруженной старыми автоматами до гиперзвуковых высокоточных ракет. Мы вновь находим след науки в характеристиках современной войны, и это касается не только средств вооружения. Мари-Элен Брусс во введении в сборник «Психоанализ, испытанный войной» определяет современные черты войны, которые связаны с другими особенностями начала XXI века: упадок Имени Отца в пользу чисел, функций и стандартных процедур. Вместо Другого, имеющего черты Вещи и схожего с ней по функции, мы сталкиваемся с распространением Un-tout-seul, Одного-самого-по-себе, видоизменяющего понятия толпы и массы.

Меняются и скорость распространения информации и средства ее распространения: порой мы оказываемся прикованы к экрану смартфона, позволяющему видеть почти все и почти сразу. Современные войны — это еще и войны, ведущиеся на дистанции, с помощью дронов. Но многочисленные клинические свидетельства и исследования в области нейронаук (Ги Бриоль, Alan Ogle, Robert Morris Sapolsky и другие) подтверждают, что комбатант, обстреливающий противника с помощью экрана технического устройства, так же подвержен столкновению с реальным травмы, как и его пехотный коллега, и так же может впоследствии страдать от флешбеков, ночных кошмаров, панических атак и прочих симптомов. Экран — не всегда барьер от реального.

Изменение ведения войн невозможно без технического прогресса. Но что руководит ученым, изобретающим смертоносные аппараты? Вера в идеал? Или его практика лежит за пределами лимита на наслаждение и оказывается только влечением к смерти? Возможно, смертоносные изобретения есть следствие той самой «отвергнутой ученым Вещи»? Возьмем вопрос еще шире — что может руководить в наши дни ученым, который посвящает жизненный путь науке и ее исследованиям? Лакан учит нас, что каждый случай уникален, и если так, можно ли на такой вопрос дать обобщающий ответ? Обратимся к режиссеру, чей художественный метод приближает нас к пониманию многообразия причин, по которым человек науки делает свои исследования.

Вернер Херцог — режиссер, снявший культовые высокобюджетные художественные фильмы «Фицкарральдо» и «Носферату». Но он известен также своими документальными и псевдо документальными работами, решенными более скромными средствами. Это фильмы, всегда сообщающие нам, живущим в этот момент существования цивилизации, что-то, что не так легко разглядеть. Херцог работает на таких фильмах просто и призывает художников к тому же: в паблик токе, прошедшем на Виеннале 2022 года, он в очередной раз удивился, почему молодые режиссеры видят препятствия при создании своих первых работ, тогда как камера айфона уже дает приемлемое качество для широкоформатной картины.

Пример такого фильма — «Далекая синяя высь», снятый в 2005 году. На Википедии фильм отнесен в категорию псевдодокументальных и научно фантастических, хотя смотрится он как трагикомедия. В центре повествования — инопланетянин (Брэд Дуриф, единственный актер), рассказывающий историю неудачного приземления на Землю и последствия открытия опасной микроформы жизни. Херцогу удается рассказать о жизни на Земле сегодняшней через остраненное повествование о Земле прошлого и показать путешествие вымышленных героев на другие планеты через документальные кадры исследования Земли.

Для того, чтобы найти фантастических животных, необязательно лететь на Марс и дальше, достаточно спуститься под лед Антарктиды. Под вечной мерзлотой в воде живут таинственные организмы, не менявшиеся тысячелетия. Аквалангист, или, если принять игру режиссера, астронавт с Земли, кажется, сам не знает, что ему с ними делать, он тыкает древние формы жизни пальцем, погружает в полости руку, перебрасывает их своему коллеге как мячик. Херцог резюмирует за кадром: «инопланетные формы жизни не идут с землянами на контакт». Еще бы!

Документальная хроника миссии НАСА и кадры Генри Кайзера аквалангистов в Антарктике, кочующие из одного фильма Херцога в другой, перемежаются не только с художественной выдумкой-повествованием инопланетянина, но и с интервью с учеными. Ответы на прямо заданные вопросы открывают нам ученых с другой стороны. В «Далекой синей выси» ключевой разговор — с Мартином Ло, американским математиком, экспертом по траектории космического корабля, в настоящее время работающим в Лаборатории реактивного движения, принадлежащей НАСА. Мартин Ло известен тем, что открыл Межпланетную супермагистраль, также известную как Межпланетная транспортная сеть.

Если коротко пересказать Википедию, супермагистраль создается объединенными гравитационными силами нескольких планет, которые соединяют планеты сетью «туннелей» и являются наиболее эффективным способом навигации по Солнечной системе. Практическая функция этого изобретения мало интересует художника. Он обращается к Ло с вопросами, лежащими за областью его профессиональной компетентности. Режиссера интересуют скорее «поэтическая» идея, как считает Херцог, толкающая ученого на занятия наукой. Идея, остающаяся за кадром официального ответа про важность миссии для развития науки и цивилизации. Ответ Мартина Ло поражает своей простотой: ученый фантазирует, как в будущем с помощью открытий науки люди смогут покинуть Землю, чтобы построить в космосе новые города и создать наиболее большие в истории человечества гипермаркеты. Какой тогда будет функция Земли, этой планеты исхода, вопрошает Херцог. Ло предполагает — Земля станет большим заповедником, куда мы сможем перемещаться на каникулы, устав от невесомости. Сравним эту фантазию с идеями в «Где приземлиться?» Бруно Латура, напротив, призывающего именно на Земле искать твердую землю, уходящую из-под наших ног вместе с развитием процессов глобализации.

Метод прямых интервью режиссер использует и в работе «Theatre of Thought», представленной на Виеннале 2022. Вопросы, звучащие в фильме: а как мысли вообще превращаются в речь? Каким образом мозг подает сигналы голосовым связкам и почему они реагируют на его импульсы? Его собеседники — американские ученые — рассказывают о революционных изобретениях последних лет. Уже сконструированы шлемы, способные в общих чертах улавливать мысли, существуют чипы, которые внедряют в мозг, чтобы восстановить зрение, и в позвоночник для лечения паркинсонизма, наука обещает, что скоро можно будет внушить кому угодно что угодно, и человечество навсегда избавится от депрессии, шизофрении, хронических болей и неправильных желаний. Работа чипа, избавляющего человека от проявлений болезни Паркинсона на последней стадии развития, действительно поражает. Но Херцог по прежнему позволяет зрителю узнать из первых уст про то, что по мнению самих ученых, толкает их на изобретения. Один из героев после обескураживающего наивного вопроса признает, что хочет, чтобы человек смог когда-нибудь поговорить с колибри. В ходе фильма режиссер признается, что не понимает и половины того, о чем рассказывает в картине, однако не быть очарован величием новых технологий просто не может. Также ясно, что развитие технологий для Херцога — это одновременно захватывающий и пугающий процесс, который кажется интересным как шаг в эволюции человечества, но он также может оказаться и тем, что приведет к нашему окончательному падению. Херцог проводит довольно много времени, наблюдая за животными, познающими виртуальную реальность, сравнивая их с людьми, предпочитающими мир видеоигр и образов окружающему миру. «Насколько глупа Siri?» — спрашивает режиссер у ее создателя. Прогресса технологий не избежать, и неуверенность в отношении конечной цели, к которой он нас приведет, заставляет с осторожностью относиться к будущему. Эта тревога чувствуется и в заключительных кадрах фильма — марширующие солдаты разных стран, чьи движения отточены до миллиметра, напоминают запрограммированных роботов.

Сможет ли наука в будущем взять во внимание вопрос об этике изобретения своих продуктов? Чем она будет руководствоваться и что будет лимитировать ее? Или мы всегда будем узнавать о печальных последствия тех или иных изобретений в последействии, после очарования от новой технологии?



Егор Цветков