Жак-Ален Миллер , курс 1981-1982 гг
Скандирования в учении Лакана // Диалектика желания и фиксированность фантазма
6 сеанс 13 января 1982

Résumons dans deux couples d'oppositions les repères que ces premières séances nous ont permis d'acquérir dans l'enseignement de Lacan pris dans sa diachronie. C'est évidemment un abord nécessaire pour lever notre naïveté de longtemps à l'endroit du sujet supposé savoir Lacan – à entendre avec le double sens. Au fond, je présente un Lacan à problèmes. Ces problèmes, ce sont les nôtres, mais il n'est pas exclu que ce soient les siens aussi. Il me semble qu'une certaine cohérence de ces problèmes et le déplacement de leur solution militent pour l'idée que ce n'est pas là complètement une illusion de notre part.

Давайте резюмируем ориентиры, полученные на первых сеансах в отношении учения Лакана, взятом диахронически, в двух парах оппозиций. Очевидно, что это необходимый подход, чтобы рассеять нашу наивность, в которой мы пребывали долгое время относительно субъекта предположительно знающего Лакана — понимая его в двояком смысле. По сути, Я представляю Лакана с проблемами. Это наши проблемы, но не исключено, что они также и его. Мне кажется, что определенная согласованность этих проблем и смещение их решения наталкивают на идею, что это не просто наша иллюзия.

Voici donc les deux couples d'oppositions: l'Autre de la parole, à distinguer de l'Autre du langage, et le désir de l'Autre, à distinguer de la Chose, la Chose dont Lacan dit que la jouissance est de son côté. Cette deuxième opposition nous permettra de mesurer le trajet qu'il faut pour qu'on puisse en venir à parler de la jouissance de l'Autre – terme fort tardif dans l'enseignement de Lacan.

Вот две пары оппозиций: Другой речи, отличный от Другого языка, и желание Другого, отличное от Вещи, про которую Лакан говорит, что наслаждение на ее стороне. Вторая оппозиция позволит нам измерить необходимый путь, чтобы говорить о наслаждении Другого — достаточно поздний термин в учении Лакана.

Sur la base de ce couple d'oppositions, je me suis attaché à situer la place de "L'instance de la lettre" qui est un opérateur majeur dans l'interprétation qui a été faite de Lacan. Je crois avoir bien expliqué la survalorisation qui a été faite de ce moment de l'enseignement de Lacan, et ceci en marquant que c'est le point où Lacan rompt avec la prévalence des lois de la parole pour étendre à l'inconscient les lois du langage. Les lois du langage étaient, quand Lacan les a formulées, beaucoup plus nouvelles que les lois de la parole, puisque ces dernières reprenaient la structure de la reconnaissance hégélienne, tandis que les lois du langage étaient amenées de la simplification de la rhétorique opérée par Jakobson, alors même que Lacan était au milieu de son séminaire de l'année. Je suppose qu'il a fallu qu'il reçoive de Jakobson le tiré-à-part de son article sur l'aphasie en plein Séminaire III, pour qu'à partir de là se remanie sa conception.

На основе этой пары оппозиций я попытался определить место «Инстанции буквы», являющуюся основным оператором, сделанной в отношении Лакана интерпретации. Я полагаю, что хорошо объяснил произошедшую в этот момент учения Лакана переоценку, отмечающую точку, когда Лакан порывает с преобладанием законов речи, чтобы распространить на бессознательное законы языка. Когда Лакан сформулировал законы языка, они были новее, чем законы речи, так как последние возобновляли структуру гегелевского признания, в то время как законы языка, были вызваны упрощением риторики, которой занимался Якобсон. В тот момент Лакан находился в середине своего семинара того года. Я полагаю, он должен был получить от Якобсона перепечатку своей статьи об афазии в середине Семинара III, и начиная с этого момента он меняет свою концепцию.

Il en a résulté une sorte d'exhaustivité apparente de la métaphore et de la métonymie s'agissant du traitement de l'inconscient. Beaucoup de ceux qui étaient alors les auditeurs de Lacan se sont arrêtés à ce point-là. Si vous allez chercher dans une bibliothèque l'ouvrage de Jean Laplanche qui s'appelle Vie et mort dans la psychanalyse et qu'il a publié bien après avoir quitté Lacan, vous voyez que toute sa construction intellectuelle ne repose que sur l'extension de la métaphore et de la métonymie à tout le champ de la psychanalyse. Autrement dit, Laplanche est un partisan acharné de "L'instance de la lettre". Ca a paru le seul côté par lequel pouvait s'aborder valablement l'expérience analytique.

В результате в обращении с бессознательным это привело к своего рода кажущейся полноте метафоры и метонимии. Многие из тех, кто в то время были слушателями Лакана, остановились на этом. Если вы пойдете поищите в библиотеке работу Жана Лапланша Жизнь и смерть в психоанализе, опубликованную им после того, как он покинул Лакана, вы увидите, что все его интеллектуальные построения основаны только на расширении метафоры и метонимии на все поле психоанализа. Другими словами, Лапланш ярый сторонник «Инстанции буквы». Казалось, что это единственная сторона, с которой можно было обоснованно подойти к аналитическому опыту.

J'ai donc situé cette "Instance de la lettre", et j'ai marqué que tout l'effort subséquent de Lacan est au contraire de développer ce qui n'est pas de ce côté-là. Ca ne prend consistance que lorsqu'il fait la théorie comme telle de l'objet a, qui est le second moment de cet enseignement. C'est au point que Lacan ait pu formuler que sa seule découverte était cet objet a.

Я нашел место «Инстанции буквы» и отметил, что все последующие усилия Лакана, напротив, направлены на развитие того, что не находится на этой стороне. Лишь когда он выстраивает теорию объекта а, являющуюся вторым моментом его учения, оно обретает свою консистентность. Лакан сформулировал эту точку, как его единственное открытие — объект a.

Ce couple d'oppositions nous a d'abord amené à situer "L'instance de la lettre", puis nous a montré la double réécriture du désir freudien par Lacan, à savoir que ce n'est pas la même chose d'en rendre compte à partir des lois de la parole et d'en rendre compte à partir des lois du langage. Sur le premier versant, c'est le désir d'une parole de reconnaissance. Sur le second versant, le désir est identifié à la métonymie. Nous avons une opposition tout à fait tranchée, une bascule dont on ne peut pas manquer, une fois qu'on l'a soulignée, de voir la faille qu'elle constitue.

Данная пара оппозиций сначала привела нас к тому, что мы разместили «Инстанцию буквы», а затем показала нам двойную перезапись Лаканом фрейдовского желания, а именно, что это не одно и то же — дать объяснение, основанное на законах речи или таковое исходя из законов языка. В первом случае, это желание в поле речи признания. Во-вторых, желание, идентифицированное с метонимией. У нас есть очень четкая оппозиция, точка переключения, которую мы не можем упустить из виду, поскольку получив ее однажды, мы увидели образуемый ею пробел.

Enfin, à partir de ces points, je vous ai montré dans le détail les conséquences sur le statut du sujet. Le sujet qui se rapporte aux lois de la parole, c'est un sujet reconnu ou méconnu. C'est foncièrement un sujet qui, dans le Je de la parole, se réconcilie avec sa vérité. C'est encore un abîme, une faille qui le sépare du sujet du langage, du sujet comme aboli.

Наконец, с этих позиций я подробно показал вам последствия для статуса субъекта. Субъект, в отношении к законам речи, является признанным или непризнанным. По сути, это субъект, примиренный со своей истинной в Я речи. Это все еще пропасть, пробел, отделяющий его от субъекта языка, субъекта как упраздненного.

Lacan nous ménage un index pour repérer ce déplacement. Cet index, ce sont les lectures différentes du Wo Es war, soll Ich werden. Nous trouvons, page 801 des Ecrits, cette notation: "Wo Es war, soll Ich werden, que nous avons plus d'une fois commenté et que nous allons tout de suite comprendre autrement." Lacan ne dissimule pas qu'il y ait des déplacements à travers ses commentaires de cette phrase de Freud. Quand il s'agit pour lui de la faire comprendre dans "Subversion du sujet et dialectique du désir", il s'agit d'une compréhension différente des commentaires précédents. Lacan ne dissimule pas qu'il fait fonctionner ses formules comme des mathèmes. Même si ce sont des formules articulées dans un langue, il en propose des lectures différentes, exactement comme un mathème est susceptible de lectures différentes.

Лакан дает нам указатель, для определения этого смещения. Этот индекс представляет собой различные прочтения Wo Es war, soll Ich werden (Где было оно, должно стать я). На странице 801 Написанного мы находим следующую запись: Wo Es war soll Ich werden — которую мы уже не раз комментировали, но теперь попробуем рассмотреть под несколько новым углом зрения. Лакан не скрывает наличия смещения в его комментариях фрейдовской фразы. Когда дело касается объяснения в «Ниспровержении субъекта и диалектике желания», это вопрос понимания, отличного от предыдущих комментариев. Лакан не скрывает, что заставляет работать свои формулы как матемы. Даже если они сформулированы в языке, он предлагает разные прочтения, ибо матемы восприимчивы к разным прочтениям.

Le premier commentaire du Wo es war se situe page 417 des Ecrits, et il nous suffit de saisir ces deux compréhensions que Lacan propose, celle de cette page 417 et celle de "Subversion du sujet", pour vérifier l'écart dont il s'agit. Page 417, c'est un passage qui relève du texte qui s'appelle "La chose freudienne". Nous savons qu'il a été prononcé le 7 novembre 1955 à Vienne. Utilisons ce texte de "La chose freudienne" et le texte de "Subversion du sujet, pour mesurer l'écart de la conception de Lacan.

Первый комментарий о Wo es war находится на странице 417 Написанного, и нам достаточно уловить эти два понимания, предлагаемые Лаканом, — на странице 417 и в «Ниспровержения субъекта», чтобы удостоверить этот разрыв. Страница 417, это пассаж из текста «Фрейдовская вещь». Мы знаем, что он был произнесен 7 ноября 1955 года в Вене. Используем тексты «Фрейдовская вещь» и «Ниспровержение субъекта», чтобы измерить разрыв в концепции Лакана.

Dans "La chose freudienne", l'accent du passage est porté sur quoi? Il est porté d'une façon tout à fait explicite sur la différence entre le sujet de l'inconscient – le sujet véritable, dit Lacan – et le moi qui est constitué d'identifications aliénantes. C'est assez fort que d'essayer d'abord de tirer le Es et le Ich des termes de leur prise dans le Das Ich und das Es, mais c'est pourtant ce que Lacan n'hésite pas à faire, en notant que dans le détail de la formulation de Freud, l'article ne figure pas dans la phrase. C'est de là que Lacan tire qu'il ne s'agit pas des instances de la seconde topique: "Freud n'a pas dit: das Es, ni: das Ich, comme il le fait habituellement pour désigner ces instances où il a ordonné depuis dix ans sa nouvelle topique, et ceci, vu la rigueur inflexible de son style, donne à leur emploi dans cette sentence un accent particulier." C'est alors que Lacan propose cette première subversion de la formule freudienne, c'est-à-dire d'utiliser l'homophonie du Es allemand avec l'initiale du mot sujet, pour y reconnaître le sujet de l'inconscient en tant que lieu d'être, exprimant "le mode de la subjectivité absolue dans son excentricité radicale". C'est la traduction bien connue: "Là où c'était, peut-on dire, là où s'était, voudrions-nous qu'on entendit, c'est mon devoir que je vienne à être."

На чем сделан акцент во фразе из «Фрейдовской Вещи»? Он совершенно четко поставлен на различии между субъектом бессознательного — настоящим субъектом, как говорит Лакан — и я, состоящим из отчуждающих идентификаций. Достаточно трудно извлечь Es и Ich из их терминов, взятых в Das Ich und das Es, но Лакан делает это без колебаний, отмечая, что в деталях формулировки Фрейда, название статьи не фигурирует в предложении. Лакан делает вывод, что речь идет не об инстанциях второй топики: «Фрейд не сказал: ни das Es, ни das Ich, как он обычно делает, чтобы обозначить эти инстанции, из которых создал новую топику десять лет назад, и это, учитывая непреклонную строгость стиля, придает их употреблению в этом предложении особый акцент». Именно так Лакан осуществляет первое ниспровержение фрейдовской формулы, то есть использовать омофонию немецкого Es с инициалом слова субъект, чтобы распознать в нем субъекта бессознательного как место бытия, выражающее «режим абсолютной субъективности в ее радикальной эксцентричности». Это хорошо известный перевод: «Там, где это было, можем мы сказать, там, где оказалось, хотели бы мы услышать, мой долг в том, чтобы я явился на свет».

Comment cette opposition se déplace-t-elle dans "Subversion du sujet"? Dans "La chose freudienne", le Es, cette subjectivité absolue, est en fait un statut brut du sujet qui trouve à se verbaliser par le Je comme sujet de la parole. Le Es a statut du sujet en tant que non reconnu, y compris par soi- même, et dont l'issue que lui ménage la psychanalyse est de parvenir à l'être du Je de la parole. Cette verbalisation est évidemment ce qui s'efface dans "Subversion du sujet".

Как эта оппозиция смещается в «Ниспровержении субъекта»? В «Фрейдовской Вещи» Es, абсолютная субъективность, представляет собой сырой статус субъекта, который вербализуется через Я как субъект речи. Es имеет статус непризнанного субъекта, в том числе и самим собой, исход которого, по мнению психоанализа, заключается в достижении бытия Я речи. Очевидно, эта вербализация, и есть то, что стирается в «Ниспровержении субъекта».

Prenons la lecture, la compréhension différente de la page 801 et 802: "C'est la voie où s'accomplit l'impératif que Freud porte au sublime de la gnomique présocratique: Wo Es war, soll Ich werden, que nous avons plus d'une fois commenté et que nous allons tout de suite faire comprendre autrement. [...] Mais le français dit: Là où c'était... Usons de la faveur qu'il nous offre d'un imparfait distinct. Là où c'était à l'instant même, là où c'était pour un peu, entre cette extinction qui luit encore et cette éclosion qui achoppe, Je peux venir à l'être de disparaître de mon dit. Enonciation qui se dénonce, énoncé qui se renonce, ignorance qui se dissipe, occasion qui se perd, qu'est-ce qui reste ici sinon la trace de ce qu'il faut bien qui soit pour choir de l'être?"

Возьмем различное понимание на страницах 801 и 802: «Вот путь, на котором проводится в жизнь чеканная как досократический афоризм заповедь Фрейда: Wo Es war soll Ich werden — заповедь, которую мы уже не раз комментировали, но теперь попробуем рассмотреть под несколько новым углом зрения. [...] Но по-французски мы скажем «там, где это было.... Воспользуемся преимуществом недвусмысленного французского имперфекта. Там, где это было вот-вот, было лишь краткий миг между исчезновением, еще бросающим свой отсвет, и неудачной попыткой появиться на свет — там, ценой исчезновения из мною сказанного, могу явиться на свет Я. Высказывание, себя разоблачающее, высказанное, от себя отрекающееся, рассеивающийся мрак невежества и возможность, себя утрачивающая — что это, как не след того, что непременно должно быть, чтобы из бытия выпасть?»

Autant ce sur quoi Lacan met l'accent dans le premier passage, quinze ans auparavant, est finalement le venir-à-être, autant c'est ce à quoi dans ce passage il doit précisément renoncer. Le premier énoncé qui se renonce, c'est le sien, c'est son énoncé. Il s'agit pour lui d'éliminer le venir-à-être ou que le venir-à-l'être promis au sujet dans la psychanalyse ne soit pas le venir-à-être de l'accomplissement de la parole. Ce venir-à-être est corrigé par une partie de la phrase qui dit exactement le contraire que ce dont il s'agit dans "La chose freudienne": "venir à l'être de disparaître de mon dit". Ce qu'il vise là, ce n'est donc pas le sujet en tant qu'il s'accomplirait dans la parole de reconnaissance, le sujet brut de l'inconscient qui aspire à la reconnaissance et qui viendrait à l'être de s'accomplir dans la parole de reconnaissance. Ce que vise Lacan là, c'est au contraire un sujet dont le venir-à-être est concomitant de son disparaître du dit. Et c'est seulement le fait de poser que le sujet ne vient à l'être que de disparaître de son dit, dans son abolition et non dans son épanouissement dans la reconnaissance, qui permet qu'ensuite la place de ce Je soit identifiée à celle de la jouissance. Le sujet de "La chose freudienne" – chose qui n'est pas encore la Chose de jouissance – n'a rien à faire avec la place de la jouissance qui, si mon souvenir est bon, est absente de ce texte.

Насколько, пятнадцатью годами ранее, Лакан ставит акцент в первом отрывке, в конечном счете, на явиться-на-свет, настолько же он должен именно от этого в данном отрывке отказаться. Первое высказанное, от себя отрекающееся — это его собственное высказанное. Для него речь идет об устранении явиться-на-свет или о том, что явиться на свет, обещанное субъекту в психоанализе, не равно явиться на свет осуществляемому в речи. Это явиться на свет корректируется частью фразы, в которой говорится прямо противоположное тому, о чем идет речь во «Фрейдовской вещи»: «явиться на свет, исчезнув в мною сказанном». То, к чему он здесь стремится, не является субъектом, который мог бы осуществиться в речи признания, сырой субъект бессознательного, который явился бы в бытии, осуществляясь в речи признания. Напротив, здесь Лакан стремится к субъекту, явление на свет которого сопровождается исчезновением сказанного. Лишь тот факт, что субъект является на свет только исчезнув в сказанном, в его упразднении, а не в его расширении в признании, позволяет идентифицировать место Я с местом наслаждения. Субъект «Фрейдовской Вещи» — вещи еще не являющейся Вещью наслаждения — не имеет ничего общего с местом наслаждения, отсутствующем, насколько я помню, в этом тексте.

Cela était donc le troisième point que nous avons pu considérer comme acquis, à savoir les conséquences, sur le statut du sujet, des repères que nous avons pris. Ca nous conduit maintenant à mentionner les conséquences de cette analyse pour le statut de l'objet.

Таков третий пункт, который мы могли принять как должное, а именно последствия для статуса субъекта, взятых нами ориентиров. Теперь это заставляет нас упомянуть о последствиях этого анализа для статуса объекта.

Il ne faut pas chercher bien loin pour penser que ça peut en avoir également. C'est ce qui s'approche à partir de ce que j'ai rappelé du statut de la pulsion. Je crois avoir expliqué pourquoi cette pulsion figure comme le quatrième des concepts fondamentaux dégagés par Lacan en 1964. Cette pulsion, j'ai marqué dans le détail comment elle vient résoudre une question tout à fait répétée et déterminée par Lacan dans le Séminaire XI, à savoir: Comment est-ce que la sexualité vient en fait s'intégrer à la dialectique du désir, à la structure de l'inconscient, en tant que cette structure est marquée par la béance que nous venons de voir et où le sujet n'émerge qu'à disparaître de son dit? Lacan rend compte de la pulsion freudienne en situant ce point comme le mode sous lequel la sexualité participe à ce qu'on appelle – abusivement – la vie psychique, d'une façon qui se conforme à la structure de l'inconscient. J'avais mentionné la page 160 du Séminaire XI où la pulsion représente la sexualité d'une façon qui est conforme au signifiant.

Не нужно далеко ходить, дабы подумать, что таковое тоже имеет место. Например, из того, что я напомнил о статусе влечения. Полагаю, что я объяснил, почему влечение появляется как одно из четырех основных понятий, определенных Лаканом в 1964 году. Я подробно отметил влечение, как несущее окончательный ответ на повторяющийся и определенный Лаканом в Семинаре XI вопрос: Как на самом деле сексуальность интегрируется в диалектику желания, в структуру бессознательного, если эта структура отмечена зиянием, только что виденным нами, и где субъект возникает только для того, чтобы исчезнуть в сказанном? Лакан объясняет фрейдовское влечение, располагая его как способ, которым сексуальность участвует в том, что оскорбительно называется психической жизнью, соответствующий структуре бессознательного. Я упомянул страницу 160 Семинара XI, где влечение представляет сексуальность под стать означающему.

Il y a une expression qui est absente de ce Séminaire XI. Si je ne me trompe, c'est l'expression de sujet de la pulsion. Il n'est pas question de sujet de la pulsion, puisque Lacan l'a construite comme une structure dans laquelle le sujet n'est pas encore placé, une structure qui comporte la discontinuité, la coupure subjective, mais sans que le sujet y soit localisé. Vous avez là des textes très embarrassés de Lacan pour arriver à formuler ce qu'il veut dire. Quand il décrit le circuit de la pulsion, il spécifie bien que le sujet n'y est pas, et que, s'il y a une subjectivation, c'est une subjectivation sans sujet. Vous voyez que l'utilisation de ces expressions signale une difficulté, dont nous aurons à voir comment elle a évolué dans l'enseignement de Lacan. Il y a pour lui difficulté, au point qu'il dise, d'une façon presque existentialiste, qu'au niveau de la pulsion le sujet se confond avec l'objet. C'est même là qu'il voit la perversion intrinsèque de la pulsion. Ce qui fait que toute pulsion est perverse, c'est que le sujet s'y détermine lui-même comme objet.

Есть выражение, отсутствующее в Семинаре XI. Если не ошибаюсь, это высказывание о субъекте влечения. Вопрос о субъекте влечения не стоит, поскольку Лакан сконструировал его как структуру, в которую субъект еще не помещен, структуру, которая включает в себя прерывность, субъективный разрез, но без локализованного там субъекта. У вас здесь имеются крайне смущающие тексты Лакана, чтобы сформулировать то, что он имеет в виду. Когда он описывает схему влечения, он ясно указывает, что хоть здесь и есть субъективация, но это субъективация без субъекта. Вы видите, что использование этих выражений указывает на трудность, которую мы должны увидеть, как она развивалась в учении Лакана. Для него существует трудность до такой степени, что почти в экзистенциалистской манере он говорит, как на уровне влечения субъект сливается с объектом. Здесь он видит присущую влечению перверсию. Благодаря тому, что субъект определяет здесь сам себя как объект, любое влечение становится перверсивным.

A la suite de ça, évidemment, la pulsion apparaît comme l'inverse du fantasme, puisque le fantasme est au contraire une formation dont la fonction propre est de situer le sujet de l'inconscient, et même d'une façon reconnaissable. Si on voulait là abuser un peu des mots, on dirait que la logique de la reconnaissance que Lacan a abandonnée, la logique hégélienne de la reconnaissance, s'il y avait une instance freudienne où elle peut être resituée, ce serait au niveau du fantasme. C'est dans le fantasme que le sujet peut se reconnaître. La pulsion, elle, apparaît comme une fonction strictement inverse, comme une fonction où il n'y a pas de place pour le sujet.

Очевидно, что в результате этого, влечение проявляется как изнанка фантазма, поскольку фантазм, напротив, является образованием, чья функция, дать место субъекту бессознательного, причем даже в виде признания. Если бы мы хотели немного злоупотребить словами, мы бы сказали, что логика признания, гегелевская логика, от которой отказался Лакан, если бы существовала фрейдовская инстанция, в которую она могла бы перекочевать, она была бы на уровне фантазма. Именно в фантазме субъект может признать себя. Влечение представляется как строго обратная функция, как функция, в которой нет места для субъекта.

C'est dans la pulsion que le statut de l'objet chez Lacan trouve son point d'accrochage non imaginaire. Ce n'est pourtant pas du tout quelque chose que Lacan maintiendra. Il dira même exactement le contraire plus tard, sans faire d'ailleurs de ce syntagme, le sujet de la pulsion, quelque chose de familier. Ce n'est pas du tout quelque chose qu'il emploie. Il dira cependant, plus tard, que si la pulsion est peut-être un mythe freudien, ce qui n'est pas un mythe, par contre, c'est qu'il y a un sujet qui s'en satisfait. La position même du concept de jouissance suppose évidemment qu'il y a un sujet qui se satisfait de la pulsion. Nous aurons à mesurer cet écart qu'il y a entre le il n'y a pas de sujet de la pulsion que comporte l'élaboration du concept de pulsion dans le Séminaire XI, et la supposition nécessaire d'un sujet qui se satisfait de la pulsion – supposition fondamentale pour soutenir le concept de jouissance.

Именно во влечении статус объекта у Лакана находит свою точку сцепления, не принадлежащую воображаемому порядку. Однако это вовсе не то, что будет поддерживать Лакан. Позднее он даже скажет прямо противоположное, не превращая эту синтагму, субъект влечения, в расхожую. Это совсем не то, что он использует. Однако позже он скажет, что если влечение, и является фрейдовским мифом, то, с другой стороны, мифом не является удовлетворяющийся им субъект. Само положение понятия наслаждения, очевидно, предполагает, что есть субъект, удовлетворенный влечением. Нам нужно будет измерить этот разрыв, который существует между не существованием субъекта влечения, задействованного в разработке понятия влечения в Семинаре XI, и необходимым предположением субъекта, удовлетворяющегося влечением — фундаментальное предположение для поддержания понятие наслаждения.

Dans toute l'analyse que Lacan fait de la pulsion dans le Séminaire XI, c'est l'objet qui est au coeur, comme manque-à-être, comme creux dont la pulsion fait le tour, et c'est déjà par là une rupture avec le statut antérieur de l'objet dans son enseignement. Comment alors, pourrions-nous rendre compte de cette transformation du statut de l'objet?

На протяжении всего анализа влечения Лаканом в Семинаре XI, именно объект находится в центре, как нехватка в бытии, как полость, вокруг которой кружит влечение, и это уже в разрыве с предыдущим статусом объекта в его учение. Как же тогда мы могли бы объяснить эту трансформацию статуса объекта?

Ce qui est d'abord massif comme évidence, c'est que l'objet chez Lacan n'a au départ aucun statut symbolique. Il n'y a pas du tout de symétrie entre le sujet et l'objet dans sa construction. Elle est au contraire fondée d'emblée sur une dissymétrie du sujet et de l'objet. Le sujet de la parole a un statut symbolique dans la reconnaissance, il cherche à se faire reconnaître par l'Autre, et c'est ce qui fonderait le dispositif analytique lui-même. Mais dans ce rapport du sujet et de l'Autre, il n'est pas question d'objet, il n'est pas question de transformation du sujet en objet ou de l'Autre en objet.

Поначалу весомым доказательством является то, что объект у Лакана изначально не имеет символического статуса. Между субъектом и объектом в его конструкции нет никакой симметрии. Напротив, она изначально основана на асимметрии субъекта и объекта. Субъект речи имеет символический статус в признании, он стремится быть признанным Другим, что обосновывало бы сам аналитический диспозитив. Но в этом отношении между субъектом и Другим нет вопроса об объекте, о превращении субъекта или Другого в объект.

Au départ, donc, l'objet trouve son statut unique de l'imaginaire. C'est même tout à fait frappant de le voir complètement hors du registre symbolique, alors que le sujet, qui a un statut symbolique, a quand même aussi un statut imaginaire. Il a un statut imaginaire sous une forme dégradée certes, une forme moïque, mais il y a tout de même des pertinences où on peut le situer dans le registre imaginaire. L'objet, lui, n'a pas de place dans le registre symbolique. L'objet ne trouve sa place que dans la théorie du narcissisme, il ne trouve de place que comme corrélatif du moi. L'objet ne trouve de lieu que dans cette relation, c'est-à-dire, selon la formule que j'ai soulignée, en tant que "le narcissisme enveloppe les formes du désir". L'objet est enveloppé par le narcissisme. Ce qui est saisissant, c'est que le désir et l'objet sont situés dans des registres différents. Le désir de reconnaissance n'a pas d'autre objet que la reconnaissance, et donc, le désir coordonné à des objets est toujours un désir dégradé. Il s'agit au fond de retirer le désir de sa corrélation à l'objet.

Таким образом, изначально объект обретает свой уникальный воображаемый статус. Даже поразительно видеть его полностью вне символического регистра, тогда как субъект, помимо символического статуса, также имеет воображаемый. И хотя его воображаемый статус существует в деградированной форме, форме я, он все же релевантен и может находиться в воображаемом регистре. Объект не имеет места в символическом регистре. Объект находит свое место только в теории нарциссизма, только как коррелят я. Объект находит место только в этом отношении, в соответствии с формулой, которую я подчеркнул: «нарциссизм оборачивает формы желания». Объект обернут нарциссизмом. Можно ухватить, что желание и объект находятся в разных регистрах. У желания признания нет другого объекта, кроме признания, и поэтому желание, увязанное на объекты, всегда деградированное желание. По сути, речь идет о том, чтобы вывести желание из взаимосвязи со своим объектом.

On voit bien ce qui peut appeler cet abandon des objets dans l'expérience analytique. C'est ce qui peut donner, à un certain moment, un style d'ascèse à l'expérience analytique. C'est d'ailleurs ce que Lacan conservera en parlant de désir de rien. Le désir de reconnaissance était finalement sa façon d'approcher le désir comme désir de rien, en tout cas de rien qui soit un objet. Sous une forme dégradée, le désir de rien, ça donne le rien désirer qui est une formule majeure où la psychanalyse anglo-saxonne a pu situer le triomphe de la psychanalyse, au point que le deuil, la perte, la séparation soient considérés comme des formes infantiles. L'idée anglo-saxonne de la fin de l'analyse est basée sur la confusion du désir de rien et du rien désirer.

Ясно виден так называемый отказ от объектов в аналитическом опыте. В определенный момент, это может придать аналитическому опыту стиль аскетизма. Кстати, это именно то, что Лакан сохранит, говоря о желании ничто. В конечном итоге, желание признания было способом подойти к желанию, как желанию ничто, ничто как объекту. В деградированной форме желание ничто дает желаемое ничто / ничего не желать, являющееся главной формулой, в которой англосаксонский психоанализ смог определить свой триумф до такой степени, что скорбь, потеря, разлука считаются инфантильными формами. Англосаксонское представление о конце анализа основано на смешении желания ничто и ничего не желать.

Quelle est alors l'incidence, sur ce statut de l'objet imaginaire, de la position conceptuelle qui fait du désir une métonymie? Eh bien, ça a une conséquence immédiate, à savoir que ça institue l'objet du désir comme métonymique lui aussi. C'est là que nous entrons dans la préhistoire de l'objet a lacanien, c'est là que nous avons l'objet du désir comme objet métonymique, c'est-à-dire comme destiné à être toujours ailleurs. A la fin du Séminaire III, nous voyons déjà pointé que l'objet du désir est foncièrement météore, mirage. C'est une très jolie conception, puisqu'elle arrive à lier le statut imaginaire de l'objet avec une fonction spécialement symbolique qui est la métonymie. L'objet métonymique, c'est l'objet imaginaire du désir en tant qu'il est pris dans la fonction symbolique de la métonymie.

Каково же тогда влияние концептуальной позиции, превращающей желание в метонимию на этот статус воображаемого объекта? Имеется непосредственное следствие, а именно то, что объект желания также считается метонимическим. Здесь мы входим в предысторию лакановского объекта a, имея объект желания как метонимический объект, которому суждено всегда быть где-то в другом месте. В конце Семинара III мы уже видим, что объект желания является метеором, миражом. Очень красивая концепция, поскольку ей удается связать воображаемый статус объекта с непосредственно символической функцией — метонимией. Взятый в символической функции метонимии, метонимический объект является воображаемым объектом желания.

Ca rend compte de beaucoup de choses. Par exemple de ce qu'on sait de la docilité du désir aux objets nouveaux qui peuvent lui être proposés. Il suffit de prendre là l'exemple des variations de la forme idéale de la femme dans l'Histoire – variations qui empêchent d'ailleurs de réduire nos relations sexuelles au rapport sexuel animal et fixe. Nous avons là un exemple de cette docilité des formes imaginaires du désir et qui rend assez bien compte de la métonymie de l'objet – formule évidemment équivoque, à cheval entre l'imaginaire et le symbolique.

В пользу этого многое. Например, из того, что мы знаем о послушности желания новым объектам, которые могут быть ему предложены. Достаточно взять пример вариаций идеальной формы женщины в истории — вариаций, которые также не позволяют свести наши сексуальные связи к фиксированности и сексуальным отношениям животных. Здесь у нас есть пример этой послушности воображаемых форм желания, достаточно хорошо объясняющий метонимию объекта — явно двусмысленная формула, находящаяся между воображаемым и символическим.

C'est là aussi que peut naître le métonymisme comme idéologie. Le métonymisme est une idéologie qui s'est développée à partir de la théorie de Lacan, et qui vise à considérer qu'en définitive la psychanalyse n'a de sens que de guérir par la métonymie, que l'invitation à l'association libre est une invitation faite au sujet à guérir par la métonymie. Dans cette perspective, l'analyse elle-même apparaît comme infinie et, dès lors qu'on serait un créateur, par exemple un écrivain, ou un écrivant – vous savez que la formule peut être simplement réduite à celle de tirer à la ligne, et qu'il y a une idéologie de l'écriture qui s'est ramassée dans le fait d'encenser le fait de tirer à la ligne – dès lors donc, qu'on serait pris dans la métonymie de la création, eh bien, on serait guéri, on pourrait se passer de la psychanalyse. Le fait de gratter son oeuvre d'écrivant, d'érudit, de philosophe, nous amènerait d'emblée au stade final de la guérison métonymique.

Здесь даже может родиться метонимизм как идеология. Метонимизм — это идеология, развившаяся на основе теории Лакана и направленная на то, чтобы считать, что в конечном итоге в психоанализе имеет смысл только исцеление через метонимию, что приглашение к свободным ассоциациям, это приглашение, сделанное субъекту, чтобы исцелиться с помощью метонимии. В этой перспективе анализ предстает как бесконечный, и если бы это был бы творец, например, писатель или пишущий — вы знаете, что формулу можно просто свести к тому, чтобы «лить воду», и существует идеология письма, сводящаяся к факту восхваления «раздувания текста» — следовательно, как только мы были бы захвачены метонимией творения, мы были бы излечены, мы могли бы обойтись без психоанализа. Тот факт, что писатель, эрудит, философ накропал свой труд, сразу же привел бы нас к завершающей стадии метонимического исцеления.

Il n'y a pas de traces de ce métonymisme chez Lacan, pas de traces de l'idée que la psychanalyse comme telle serait infinie, pas de traces que l'on puisse guérir par l'infini de la métonymie. D'abord parce que l'expérience analytique est structurée par des butées, dont la première est le symptôme, et que le symptôme est ce que Lacan situe comme métaphore par rapport à la métonymie. Mais il n'y a pas que le symptôme qui fasse butée. Ce qui nous empêche de nous contenter de l'objet métonymique, c'est le retour d'un objet qui n'est pas simplement ailleurs, et qui est le phallus. A cet égard, on comprend que Lacan le situe comme effet de métaphore par rapport à la métonymie. C'est bien là ce qui vaudra à ce malheureux phallus psychanalytique toutes les accusations de phallocentrisme – terme qui est de Lacan lui-même et qu'il assume tout à fait – puisque, pour l'idéologie métonymiste, il ne doit évidemment pas y avoir de centre, ça ne doit faire que glisser et se décentrer indéfiniment. Mais Lacan maintient le phallus resitué comme effet de métaphore, et aussi bien le père comme opérateur de métaphore.

У Лакана нет никаких следов этого метонимизма, никаких следов идеи того, что психоанализ как таковой бесконечен, и что можно вылечить бесконечностью метонимии. Во-первых, потому что аналитический опыт структурирован преградами (butée), первая из которых — симптом, который Лакан позиционирует как метафору по отношению к метонимии. Но преграду создает не только симптом. Удовлетвориться метонимическим объектом нам мешает возвращение объекта, находящегося не просто в другом месте, но являющегося фаллосом. С такой точки зрения мы понимаем, что Лакан помещает его как эффект метафоры по отношению к метонимии. Вот что принесет несчастному психоаналитическому фаллосу обвинения в фаллоцентризме — термин, принадлежащий самому Лакану и им полностью принятый — поскольку для идеологии метонимизма не нужно иметь центр, который должен только бесконечно скользить и децентрироваться. Но Лакан поддерживает фаллос как эффект метафоры, а отца, как оператора метафоры.

Il est certain que par rapport à la métonymie du désir, à la métonymie des objets imaginaires du désir, l'élaboration du statut du phallus est un problème, un problème de construction, un problème proprement conceptuel. Si vous reprenez dans leur diachronie les Séminaires où Lacan se mesure à cette question d'élaborer le statut du phallus, vous voyez qu'il l'élabore toujours comme une exception. C'est toujours dans un statut d'exception qu'il a situé le phallus, aussi bien par rapport à la métonymie, à l'ensemble des signifiants, que sur telle ou telle figure topologique. Relisez le premier texte où Lacan se confronte à la tâche d'articuler la métonymie du désir avec le statut singulier du phallus. C'est le texte qui prend la suite de "L'instance de la lettre", et qui se confronte au problème majeur ouvert par cette dernière, à savoir: Comment se fait-il que le désir étant métonymique, il y ait pourtant un objet de cette métonymie qui soit absolument privilégié?

Несомненно, что по отношению к метонимии желания, к метонимии воображаемых объектов желания, разработка статуса фаллоса является проблемой, проблемой построения, концептуальной проблемой. Если вы будете рассматривать диахронически Семинары, на которых Лакан ставит вопрос разработки статута фаллоса, вы увидите, что он всегда разрабатывает его как исключение. Фаллос всегда находится в исключительном статусе, по отношению к метонимии, или набору означающих, той или иной топологической фигуре. Перечитайте первый текст, в котором Лакан сталкивается с задачей артикуляции метонимии желания при сингулярном статусе фаллоса. Данный текст продолжает «Инстанцию буквы» и решает главную проблему, открытую последним: Если желание является метонимическим, то как существует абсолютно привилегированный объект этой метонимии?

Prenons maintenant l'objet du fantasme qui est encore une butée. Comme butées, j'ai énuméré le symptôme, le phallus, le père, et nous avons maintenant le fantasme. J'ai dû rappeler, il y a deux ans déjà, que le fantasme chez Lacan est à situer en contraposition par rapport au désir, et que s'il y a une dialectique du désir, il y a une fixité du fantasme. Ca se retrouve écrit par Lacan dans son grand schéma sous cette forme. C'est évidemment paradoxal, si on se rappelle que ce dont il s'agit avec l'écriture petit d, c'est de la métonymie du désir. Disons que l'objet a dans le fantasme n'est pas à proprement parler un objet métonymique. Comme objet, il n'est pas ailleurs, il est bien là, fixe. Il a même – c'est ce que formule l'écriture – une fonction privilégiée par rapport à l'abolition du sujet du langage.

Теперь возьмем объект фантазма, как преграду. В качестве преград я перечислил симптом, фаллос, отца, и теперь у нас есть фантазм. Я напомню, что двумя годами ранее, фантазм у Лакана был противопоставлен желанию, и что если существует диалектика желания, то фантазм фиксирован. Именно в такой форме он записан Лаканом в его известной схеме. Весьма парадоксально, если мы вспомним, что в контексте маленькой d говорится о метонимии желания. Строго говоря, объект а в фантазме, не является метонимическим объектом. Как объект, он не где-то в другом месте, но фиксирован здесь. У него даже есть — формулирующая письмо — привилегированная функция по отношению к упразднению субъекта языка.

Je crois que je peux là vous situer quelques énoncés de Lacan. Je ne sais pourquoi je les avais trouvés opaques pendant très longtemps, alors qu'ils s'expliquent au fond très bien, et qu'ils sont même nécessaires pour comprendre la formule du fantasme.

Я полагаю, что могу разместить здесь некоторые высказывания Лакана. Я не знаю, почему я находил их непрозрачными в течение очень долгого времени, когда они в основном очень хорошо выражены и необходимы для понимания формулы фантазма.

Lacan écrit, page 692: "C'est ainsi que se produit une condition de complémentarité dans l'instauration du sujet par le signifiant." J'ai toujours trouvé très singulier ce terme de complémentarité. Lacan en parle également, sous une autre forme, page 627: "Le désir est ce qui se manifeste dans l'intervalle que creuse la demande en deçà d'elle-même, pour autant que le sujet en articulant la chaîne signifiante, amène au jour le manque à être avec l'appel d'en recevoir le complément de l'Autre, si l'Autre, lieu de la parole, est aussi le lieu de ce manque." Voilà une phrase complexe, mais ce qui nous frappe, c'est que nous retrouvons le même terme de complément. Prenons alors la page 715 où, à propos du phallus, Lacan évoque "la fonction de contrepartie où un objet est entraîné dans la subordination du désir à la dialectique symbolique". Eh bien, je mets là en série la complémentarité, le complément et la contrepartie, les pages 692, 627 et 715.

Лакан пишет на странице 692: «Вот как возникает условие дополнительности в учреждении субъекта означающим». Я всегда считал это понятие дополнительности очень уникальным. Лакан также говорит об этом в другой форме на стр. 627: «Желание — это то, что обнаруживается в промежутке, который создает по эту сторону самого себя требование, когда субъект, артикулируя означающую цепочку, выводит на свет нехватку бытия и одновременно призыв получить от Другого ее дополнение, поскольку Другой, место речи, является также и местом нехватки». Вот сложная фраза, но нас поражает, что мы находим то же понятие дополнение. Возьмем страницу 715, где в отношении фаллоса Лакан упоминает «функцию аналога, где объект захвачен в подчинение желанию в символической диалектике». Что ж, я помещаю туда последовательно дополнительность, дополнение и аналог, страницы 692, 627 и 715.

L'instauration du sujet par le signifiant comporte pour le sujet même une perte, comporte du manque-à-être. Dans l'écriture $, c'est de ce manque-à-être que nous affligeons le sujet, nous rappelons que son instauration est toujours corrélative d'une perte. C'est une supposition presque de départ. Dès lors que nous considérons que l'instauration du sujet par le signifiant comporte en elle-même une perte, on peut alors saisir ce que peut signifier l'appel à recevoir le complément de cette perte, et le fait que, d'une façon générale, c'est en tant que compléments que Lacan situe le phallus et l'objet du fantasme. Il les situe comme venant complémenter de façon nécessaire et privilégiée la perte que le sujet subit du fait qu'il est sujet du signifiant.

Установление субъекта через означающее влечет потерю для самого субъекта, нехватку в бытии. Когда мы записываем $, мы поражаем субъекта этой нехваткой в бытии, мы напоминаем, что его установление всегда коррелирует с потерей. Вот, практически изначальное предположение. Как только мы принимаем во внимание, что установление субъекта означающим само по себе влечет за собой потерю, мы способны понять, что может означать призыв обрести восполнение этой потери, и тот факт, если говорить в общем, то Лакан располагает фаллос и объект фантазма в качестве восполнений. Он позиционирует их необходимым и привилегированным образом, как то, что восполняет утрату, испытываемую субъектом, ибо он субъект означающего.

A cet égard, il est évident que l'objet en question, même s'il est métonymique en tant que partiel ou partial, n'est pas métonymique en tant qu'il serait simplement fuyant. C'est au contraire un objet qui a pour fonction d'arrêter le sujet dans sa disparition. Ce n'est pas de fuite qu'il s'agit dans le fantasme, c'est d'arrêt, et c'est bien pourquoi le fantasme est une fonction qui s'oppose tout à fait à l'idéologie métonymique. On peut toujours continuer à croire qu'en continuant la métonymie les choses se résolvent d'elles-mêmes, il reste la butée que constitue la complémentation fantasmatique.

В связи с этим очевидно, что рассматриваемый объект, даже если он метонимичен как частичный или избирательный, не является метонимическим в качестве того, что просто ускользает. Напротив, это объект, функция которого — остановить исчезновение субъекта. Так как в фантазме речь идет не об ускользании, а остановке, именно поэтому он является функцией, полностью противоположной метонимической идеологии. Мы по-прежнему всегда можем верить, что, продолжая метонимию, вещи разрешаются сами по себе, но есть преграда, составляющая фантазматическое дополнение.

C'est d'ailleurs ce qui pourrait nous conduire logiquement – nous ne parlons pas pour l'instant directement de l'expérience analytique, nous parlons de cet enseignement en tant qu'il en est issu – à nous demander pourquoi Lacan ne parle pas de la signification du fantasme de la même façon qu'il parle de la signification du phallus. Mais en fait, cette expression de signification du fantasme est impliquée par ce que je vous reconstruis ici. D'abord parce que le fantasme peut très bien être dit comme un effet de métaphore. Regardez où il se place sur le Graphe de Lacan. Il se place sur le côté gauche et non sur le côté droit, c'est-à-dire juste au-dessus du point qui effectivement désigne un effet de signifié. De la même façon que je vous ai dit que sur ce schéma on devait situer le Nom-du-Père comme effectuant son effet de signification phallique en ce point, on voit bien que c'est de ce côté-ci, et pas de l'autre, que Lacan situe le fantasme. Au même titre que l'on peut situer le phallus comme effet de métaphore, on y situe le fantasme.

Кстати, это могло бы привести нас логически — на данный момент мы не говорим напрямую об аналитическом опыте, мы говорим об учении, как исходящем из него — к вопросу, почему Лакан не говорит о значении фантазма так же, как он говорит о значении фаллоса. Но на самом деле это выражение значение фантазма подразумевается тем, что я для вас здесь реконструирую. Во-первых, потому, что фантазм вполне можно назвать эффектом метафоры. Посмотрите, где он находится на графе Лакана. Он расположен слева, а не справа, то есть чуть выше точки, которая фактически обозначает эффект означаемого. Точно так же, как я сказал вам, что на этой схеме мы должны были расположить Имя-Отца, несущее свой эффект фаллического значения, мы можем ясно видеть, что оно находится на этой стороне, а не на другой, где Лакан располагает фантазм. Точно так же, как мы можем располагать фаллос как эффект метафоры, мы располагаем там фантазм.

D'ailleurs, ces fonctions se recouvrent. Qu'est-ce qui caractérise le discours sur le phallus et le discours sur le fantasme? – sinon que c'est à partir de là que ça fait sens pour le sujet, que son expérience fait sens pour le sujet. C'est pourquoi Lacan peut dire que signification du phallus est un pléonasme, puisque le phallus est là chaque fois qu'il y a un effet de signification. De la même façon, chaque fois qu'il y a signification pour le sujet, c'est son fantasme qu'il recouvre, son fantasme qui est le mode selon lequel le sujet se retrouve dans son expérience. Qu'est-ce que c'est, après tout, que le fantasme dans l'expérience analytique? – sinon le principe selon lequel le sujet retient ce qui lui arrive, selon lequel il fait une histoire avec ce qui lui arrive. C'est un principe de sélection selon lequel il prélève, sur la masse de ce qui lui arrive, les rencontres aléatoires de ses pensées plus ou moins spirituelles, ses regrets, ses soucis. C'est le principe selon lequel le sujet sélectionne ces éléments et se situe par rapport à eux. C'est ce qui justifie de situer le fantasme comme effet de métaphore et la signification elle-même comme une butée. Il y a évidemment un aspect de la signification où elle est ondoyante, diverse, imaginaire, mais il y aussi une fonction de la signification où elle-même constitue une butée.

Более того, эти функции перекрываются. Что характеризует дискурс о фаллосе и дискурс о фантазме? — как не создание смысла для субъекта, придача смысла его собственному опыту. Вот почему Лакан может сказать, что значение фаллоса, это плеоназм, поскольку фаллос присутствует всякий раз, когда имеет место эффект значения. Таким же образом, всякий раз, когда для субъекта есть значение, фантазм его покрывает, фантазм является способом, с помощью которого субъект обнаруживает себя в своем опыте. В конце концов, что такое фантазм в аналитическом опыте? — если не принцип, согласно которому субъект удерживает то, что с ним происходит, по которому он создает историю о том, что с ним происходит. Согласно этому принципу отбора, он извлекает, из массы, всего что с ним происходит, случайные встречи, полагаясь на свои более или менее духовные мысли, сожаления, беспокойства. Согласно нему, субъект выбирает элементы и располагается по отношению к ним. Все это оправдывает установление фантазма как эффекта метафоры и самого значения как преграды. Очевидно, что есть аспект значения, где он волнообразный, разнообразный, воображаемый, но есть также функция значения, где оно само образует преграду.

Je dirai que cette reconstruction complexe m'a éclairé sur la conclusion de Lacan à sa Logique du fantasme qui a l'air complètement décalée par rapport à tout ce qu'il dit dans ce Séminaire. Lorsqu'il conclut son Séminaire de La Logique du fantasme, le fantasme apparaît comme une signification absolue. C'est très difficile de voir en quoi ce Séminaire prépare cette assertion, mais elle s'explique tout à fait dans la reconstruction que je vous propose ici. Il s'agit d'une signification absolue, d'une signification qui fait butée. C'est précisément parce que le fantasme est une signification qu'il est question de la traversée du fantasme et non de l'interprétation du fantasme. C'est justement ce que veut dire absolue, à savoir que c'est une signification qui ne s'interprète pas. Il ne s'agit pas d'une transformation ou d'une dialectisation du fantasme, mais d'une percée, d'une traversée. Même si l'expression de signification du fantasme n'a pas été promue par Lacan, elle est quand même structurante pour sa conception du fantasme.

Скажу, что эта сложная реконструкция прояснила мне заключение Лакана в его Логике фантазма, которое, кажется, полностью расходится со всем, что он говорит на этом Семинаре. В конце Семинара Логика фантазма, последний предстает как абсолютное значение. Очень трудно увидеть, как этот Семинар подготавливает данное утверждение, но оно полностью объясняется в реконструкции, которую предлагаю вам я. Речь идет об абсолютном значении, значении которое создает преграду. Так как фантазм является значением, речь идет о пересечении, а не об интерпретации фантазма. Абсолютное и означает, что это значение не может быть интерпретировано. Речь идет не о трансформации или диалектизации фантазма, а о прорыве, о пересечении. Даже если выражение значение фантазма не продвигалось Лаканом, оно структурирует его концепцию фантазма.

Je me suis rendu compte, quand je prenais des notes pour cette séance, que finalement, en pensant rassembler là quelques éléments résumés des conséquences de ce que j'ai dit au premier trimestre, j'essayais en fait de répondre moi-même à la question que j'avais posée à Lacan en 1964, et qui portait sur la différence de l'objet du désir, de l'objet du fantasme et de l'objet de la pulsion. Je n'avais pas, à l'époque, été éclairé par la réponse de Lacan, mais maintenant, quelques années après, je crois que je suis en mesure de m'éclairer moi-même sur ce qui me paraissait être un véritable labyrinthe.

Когда я делал заметки для этого сеанса, я наконец понял, что, думая собрать воедино некоторые обобщенные элементы последствий того, что я сказал в первом триместре, я на самом деле пытался сам ответить на вопрос, который я задал Лакану в 1964 году касающийся различия объекта желания, объекта фантазма и объекта влечения. В тот момент мне не был ясен ответ Лакана, но теперь, несколько лет спустя, я считаю, что могу сам разобраться в том, что мне казалось настоящим лабиринтом.

L'objet de la pulsion, ce qui le distingue de celui du fantasme, c'est qu'il ne signifie pas. Autant la signification du fantasme est une expression que nous pourrions promouvoir, autant on aurait du mal à s'imaginer ce que pourrait signifier la signification de la pulsion. On se rend bien compte que ce n'est pas vraisemblable. S'il y a un absolu qui est présent dans la pulsion, c'est un absolu du réel et non plus un absolu de la signification. Nous sommes évidemment là sur une frontière. Quand Lacan écrit sa formule du fantasme et qu'il y situe l'objet, c'est encore l'objet comme imaginaire qu'il vient inscrire dans cette formule, même si on voit bien que le caractère absolu du fantasme se prête à faire basculer progressivement cet objet imaginaire dans le registre du réel.

Объект влечения, в отличие от объекта фантазма, ничего не означает. Насколько мы могли бы продвигать выражение — значение фантазма, настолько же было бы трудно представить, что может означать значение влечения. Мы понимаем, что это маловероятно. Если есть абсолют, присутствующий в влечении, это абсолют реального, а не абсолют значения. Мы очевидно на границе. Когда Лакан пишет свою формулу для фантазма и помещает туда объект, он по-прежнему вписывает в эту формулу объект как воображаемый, даже если мы ясно видим, что абсолютный характер фантазма позволяет постепенно переключать этот воображаемый объект в регистр реального.

Que l'objet de la pulsion comme tel ne signifie pas, c'est ce qui est nécessaire aux soubassements du concept de jouissance. Là non plus, on ne dira pas signification de jouissance. La jouissance comporte en elle-même quelque chose qui ne signifie rien. Vous savez que Lacan a commencé par opposer le signifiant et la jouissance. C'est ce qu'on voit dans "Subversion du sujet". C'est là-dessus que s'arrêtent les Ecrits et c'est ce qui rend surprenants ses développements ultérieurs. En effet, dans le Séminaire Encore, il est question au contraire de jouissance du signifiant. Ce qui va avec la jouissance du signifiant, c'est ce que Lacan ajoute aussitôt, à savoir que le signifiant est bête. Je dirai que ce que comporte le fait même de la jouissance, c'est qu'elle bêtifie le signifiant.

Для основания концепции наслаждения необходимо, что объект влечения как таковой не означен. Здесь мы снова не будем говорить о значении наслаждения. Наслаждение содержит в себе нечто, что ничего не значит. Вы знаете, что Лакан начал с противопоставления означающего и наслаждения. Это то, что мы видим в «Ниспровержении субъекта». На этом Écrits заканчивается, и это то, что удивляет в его более поздних разработках. Фактически, в Семинаре Ещё, напротив, речь идет о наслаждении означающего. Лакан сразу же добавляет, что с наслаждением означающего связана глупость означающего. Я бы сказал, что сам факт наслаждения состоит в том, что означающее глупеет от него.

Ce fait que le signifiant est bête, ce n'est pas du tout ce que Lacan a répété pendant des années. Il a répété au contraire pendant des années que le signifiant est très intelligent. C'est même ça qui est apparu comme l'originalité propre de Lacan: faire valoir à quel point le signifiant comme tel est intelligent. Le signifiant tout seul, le signifiant qui fonctionne dans l'inconscient, le signifiant sans la bonne petite conscience de soi pour le faire valoir, le signifiant est malin. C'est comme cela qu'on a fait valoir l'inconscient dans les premiers temps de l'analyse. On l'a fait valoir comme le malin, le spirituel, ou même comme le diabolique et le suprêmement malin. Vous voyez donc bien qu'avec la formule le signifiant est bête, il y a un déplacement de perspective tout à fait saisissant. Qu'il soit bête, ça va de pair avec le fait qu'on peut jouir. Il y a une jouissance propre du signifiant. Il me semble que ça éclaire la ligne d'horizon des quelques séances que je vais faire maintenant sur les soubassements du concept de jouissance chez Lacan.

Тот факт, что означающее глупо, вовсе не то, что Лакан повторял годами. Напротив, он повторял, что означающее крайне разумно. Это даже то, что казалось оригинальностью Лакана: указать, насколько разумно означающее как таковое. Означающее совсем одно, означающее функционирующее в бессознательном, означающее без маленького хорошего сознания, чтобы утверждать это, означающее лукаво. Так утверждалось бессознательное в первое время анализа. Мы указали его как лукавое, нематериальное или даже дьявольское и в высшей степени лукавое. Итак, вы можете ясно видеть, что с формулой означающее глупо, есть довольно поразительное смещение перспективы. То, что оно глупо, идет рука об руку с тем, что мы можем наслаждаться. Есть чистое наслаждение означающим. Мне кажется, что это проливает свет на горизонт тех нескольких сеансов, которые я собираюсь провести по основам концепции наслаждения у Лакана.

Si nous voyons que la postulation première de "L'instance de la lettre" était, pour les auditeurs de l'époque, l'exhaustivité de la métaphore et de la métonymie, nous voyons également que par un certain côté la fonction de l'objet n'y obéit pas du tout. Si le fantasme comme tel peut être situé comme un effet de métaphore, ce n'est pas pour autant que l'objet dont il s'agit, l'objet de contrepartie, soit lui aussi métaphorique. Lorsque Lacan pose que l'objet est un reste, un résidu, la valeur propre de ce terme est d'écarter l'objet du registre de "L'instance de la lettre". Formuler que l'objet est un reste ou un résidu, c'est dire que la métaphore et la métonymie ne sont pas tout le champ de l'inconscient.

Если мы посмотрим, то первым постулатом «Инстанции буквы» для слушателей того времени была полнота метафоры и метонимии, но мы также увидим, что в определенном смысле функция объекта ей вовсе не подчиняется. Если фантазм как таковой может быть представлен как эффект метафоры, это не означает, что рассматриваемый объект, объект противоположность, сам по себе также является метафорическим. Когда Лакан утверждает, что объект является остатком, отбросом, значение этого понятия состоит в исключении объекта из регистра «Инстанция буквы». Формулировать объект как остаток или отброс, означает говорить, что метафора и метонимия не являются всем полем бессознательного.

Disons que c'est dans ce terme de reste que l'adjectif absolu trouve à se situer. L'absolu est de toutes façons toujours un reste, à savoir que c'est ce qui s'est précisément trouvé séparé. L'absolu, c'est le séparé. Je dirai que chaque fois que Lacan se sert de ce terme d'absolu, la fonction de l'objet est présente, la fonction de l'objet comme réel, comme non dialectique, non métonymisable, non métaphorique. C'est là une logique qui est différente de celle de la métaphore et de la métonymie, c'est la logique du reste, et qui nous donne comme un deuxième versant de la construction de Lacan. Est-ce que Lacan reviendra sur l'idée que la jouissance est interdite au parlêtre? Non. C'est, si l'on veut, une idée de base. Mais il réintroduira la jouissance comme, je n'oserai pas dire opératoire, mais présente dans le champ de la psychanalyse, et ce à partir du moment où il situera cette jouissance même comme un reste. La jouissance est interdite mais il y a un reste de jouissance. Oui, la jouissance est interdite dès lors qu'il y a métaphore et métonymie, dès lors qu'il y a les lois de la parole et du langage, mais il y a un reste de jouissance. C'est d'ailleurs ce qu'il écrit en toutes lettres avec le plus-de-jouir, c'est-à-dire le reste de jouissance.

Скажем, что именно в этом понятии остатка обнаруживается прилагательное абсолют. Абсолют в любом случае всегда является остатком, а именно тем, что было отделено. Абсолютное, это отделенное. Я скажу, что каждый раз, когда Лакан использует понятие «абсолют», присутствует функция объекта, функция объекта как реальное, как недиалектическая, не метонимизируемая, неметафорическая. Здесь присутствует логика, отличная от логики метафоры и метонимии, логика остатка, дающая нам вторую сторону конструкции Лакана. Вернется ли Лакан к идее, что наслаждение запрещено речесуществу? Нет. Это, если хотите, основная идея. Но он вновь представит наслаждение как, я не осмелюсь сказать, операционное, но присутствующее в поле психоанализа, с момента, когда он расположит само это наслаждение как остаток. Наслаждение запрещено, но есть остаток наслаждения. Да, наслаждение запрещено, с момента как есть метафора и метонимия, с момента как есть законы речи и языка, но есть остаток наслаждения. Более того, он записывает его полностью как прибавочное наслаждение, то есть остаток наслаждения.

On peut évidemment se poser la question de savoir ce que devient la libido freudienne dans cette répartition? La libido freudienne est chez Lacan répartie entre désir et pulsion, désir et jouissance. La libido freudienne trouve d'abord son symbole chez Lacan dans le moins-phi de la castration, en tant que c'est cette fonction qui soutient l'investissement des objets et qu'elle permet de leur donner une commune mesure. La libido freudienne n'est pas une énergie qui serait quantifiable, elle permet seulement de dire qu'il y a des investissements qui passent d'ici à là – ça se retire d'un côté et ça s'allume ailleurs. La libido freudienne permet de considérer qu'il y a un champ neutralisé où l'on voit des investissements se produire. La libido est l'idée d'une commune mesure entre des manifestations qui sont d'aspects et de valeurs différents. Ca donne une mesure quantitative à des manifestations qui sont qualitativement différentes. En définitive, Lacan rend compte de la libido freudienne à partir de la castration. Il fait du symbole de la castration, le symbole même de la libido en tant que commune mesure des investissements. C'est là, en quelque sorte, le paradoxe de la chose, car loin que la libido apparaisse comme une quantité, elle apparaît au contraire comme un manque. Ca inverse la perspective freudienne sur ce point.

Очевидно, мы можем задать вопрос о том, что станет с фрейдовским либидо в таком распределении? Лакан разделяет фрейдовское либидо на желание и влечение, желание и наслаждение. Фрейдовское либидо впервые находит свой символ у Лакана в минус-фи кастрации, ибо именно эта функция поддерживает инвестицую объектов и позволяет им получить общую меру. Фрейдовское либидо не является энергией, которую можно было бы измерить количественно, оно только позволяет сказать, что есть инвестиции, которые переходят отсюда туда — оно уходит с одной стороны и загорается где-то еще. Фрейдовское либидо позволяет нам считать, что существует нейтрализованное поле, где мы видим, как происходят инвестиции. Либидо, это идея общей меры между манифестациями, имеющими различные аспекты и ценности. Это дает количественную меру качественно отличным проявлениям. В конечном итоге Лакан объясняет фрейдовское либидо, исходя из кастрации. Он делает символ кастрации самим символом либидо как общей меры инвестиций. В некотором роде это парадокс, ибо либидо не проявляется как количество, а наоборот, как нехватка. Исходя из этого меняется фрейдовская перспектива.

Par rapport au désir qui manque et qui rend compte du caractère de commune mesure de la libido, la pulsion, elle, n'est pas manque. Lorsque Lacan en donne le schéma dans le Séminaire XI, il situe bien le manque mais comme ce autour de quoi tourne la pulsion. A cet égard, son concept de jouissance est pleinement l'héritier de la libido freudienne: la jouissance en tant qu'elle n'est pas manque. La jouissance lacanienne n'est pas manque mais substance. Lacan va jusqu'à dire que si l'on veut parler de substance quelque part dans la psychanalyse, c'est quand il s'agit de la jouissance.

Если желание характеризует общую меру либидо и его не хватает, то во влечении нехватки нет. Когда Лакан дает схему в Семинаре XI, он располагает нехватку, как то, вокруг чего вращается влечение. В этом отношении его концепция наслаждения полностью наследует фрейдовское либидо: в наслаждении нет нехватки. Лакановское наслаждение не нехватка, а субстанция. Лакан заходит так далеко, что говорит, что если мы хотим говорить о субстанции в психоанализе, то это касается наслаждения.

La jouissance est substance mais, en même temps, il y a évidemment manque-à-jouir. Tout est dans l'articulation de la substance jouissance et du manque-à-jouir. Qu'est-ce qui va amener Lacan à la formulation qu'il n'y a pas de rapport sexuel? C'est précisément la fonction du reste de jouissance, dans la mesure où ce reste n'est pas sexué et qu'il y a un abîme qui le sépare de la jouissance de l'Autre sexe. A cet égard, le rapport sexuel serait le rapport qui s'établirait du plus-de-jouir à la jouissance sexuelle. C'est ça qui est la normalité du plus-de-jouir: elle ne peut s'établir qu'à partir de la relation avec la jouissance sexuelle.

Наслаждение — это субстанция, но в то же время, есть нехватка наслаждения. Все заключается в соединении субстанции наслаждения и нехватки наслаждения. Что приведет Лакана к формулировке отсутствия сексуальных отношений? Это именно функция остатка наслаждения, в измерении где этот остаток не имеет пола и существует пропасть, отделяющая его от наслаждения Другого пола. В таком случае сексуальные отношения были бы отношениями, которые устанавливались бы от прибавочного наслаждения к сексуальному наслаждению. Вот, что является нормой прибавочного наслаждения: оно может быть установлено только из отношений с сексуальным наслаждением.

Maintenant, il faudrait que nous arrivions à situer d'une façon qui ne soit pas métaphorique cette fonction de reste qui émerge dans un registre différent de celui de "L'instance de la lettre" et qui est même contradictoire avec lui. Il peut y être articulé mais il ouvre vraiment un autre champ que celui de la métaphore et de la métonymie, et même un autre champ de rhétorique. C'est cela que je voudrais maintenant exposer comme les effets du symbolique selon Lacan. C'est là, une fois qu'on l'a isolé, un chapitre dont on a l'impression que Lacan ne se lasse pas de reformuler la construction.

Теперь мы должны прийти к тому, чтобы не метафорически расположить функцию остатка, возникающую в регистре, отличном от такового в «Инстанции буквы» и даже противоречащем ему. Он может быть сформулирован, но на самом деле это открывает другое поле, помимо метафоры и метонимии, и даже другое поле риторики. Именно это я хотел бы сейчас изложить как последствия символического согласно Лакану. Как только мы выделили эту главу, у нас сложилось впечатление, что Лакан никогда не устает переформулировать конструкцию.

Vous savez que lorsque vous tracez une flèche, vous tracez une sorte de petit triangle à son origine pour marquer le point de départ. Lacan fait de ce petit triangle le symbole delta. C'est ce qui, au départ, serait l'individu brut, l'"organisme", le vivant. Puis, au bout de cette flèche, vous avez le $, le sujet barré, le sujet du langage, le sujet de la castration, et, au milieu, vous avez l'effet du symbolique:

Вы знаете, что когда вы рисуете стрелку, вы сначала рисуете своего рода маленький треугольник, чтобы обозначить начальную точку. Лакан сделал этот маленький треугольник символом дельты. Это то, что вначале было бы сырым индивидом, «организмом», живым. Затем, в конце этой стрелки, у вас есть знак $, перечёркнутый субъект, субъект языка, субъект кастрации, а в середине мы имеем эффект символического:

>------------[ S ]----------> $

Ce n'est pas toujours dans les mêmes termes que Lacan en a parlé, puisque vous voyez que dans le passage que je vous ai cité, il est question d'instauration du sujet par le signifiant. Ce n'est donc pas toujours seulement en termes de capture du sujet par le signifiant que c'est exprimé, mais aussi, et au-delà, en termes qu'il n'y a à proprement parler de sujet qu'à partir du signifiant – ce qui veut dire que nous ne situons pas le sujet en deçà des effets du symbolique mais comme étant lui-même un effet du symbolique.

Не всегда в тех же терминах, в которых говорил об этом Лакан, поскольку вы видите, что в отрывке, который я вам процитировал, речь идет об установлении субъекта означающим. Таким образом, это выражается не только в терминах захвата субъекта означающим, но также и за его пределами, в терминах, что, строго говоря, субъект существует только из означающего, откуда следует, что мы не помещаем субъекта до эффектов символического, но он сам эффект символического.

Le point de départ, nous ne pouvons le situer que d'une façon imprécise, puisque nous ne savons pas ce qu'il y a en deçà. La psychanalyse prend le sujet tel qu'il lui arrive, comme étant capable d'une analyse et en tant qu'il la demande. C'est déjà un stade tout à fait évolué de l'espèce, si je puis m'exprimer ainsi. C'est assez complexe comme situation. Je ne veux pas parler de la psychanalyse d'enfant mais ça conduirait évidemment à s'inquiéter. Il n'y a pas moyen, par exemple, de s'en sortir sur la période de latence, si on confond ce qu'on peut observer éventuellement dans le comportement de l'enfant – une certaine récession de sa créativité, de sa liberté polymorphique supposée – avec la période de latence même, en tant qu'elle est une hypothèse éventuelle qu'il faut soutenir, à partir de l'analyse de l'adulte, comme simplement nécessaire pour justifier la structure d'après-coup du refoulement. C'est abusivement que l'on confond la période de latence observable et la période de latence qui est un concept freudien venant à la place de la structure d'après-coup. C'est dire que quand nous parlons du sujet, nous prenons une fonction tout à fait sophistiquée et relative au champ de l'analyse même.

Мы можем лишь неточно определить отправную точку, ибо мы не знаем, что находится до. Психоанализ воспринимает субъекта таким, каким он приходит, способным к анализу и требующим его. Если можно так выразиться, это уже очень продвинутая стадия вида. Тут довольно сложная ситуация. Я не хочу говорить о детском психоанализе, но это, очевидно, вызывает беспокойство. Например, невозможно выбраться из латентного периода, если мы путаем то, что мы можем наблюдать в поведении ребенка — определенный спад его творческих способностей, его предполагаемой полиморфной свободы — с самим латентным периодом, поскольку это возможная гипотеза, которая должна быть подтверждена анализом взрослого, как просто необходимая для оправдания структуры последействия из вытеснения. Неправильно путать наблюдаемый латентный период с латентным периодом фрейдовской концепции, приходящим на место структуры последействия. То есть, когда мы говорим о субъекте, мы берем на себя вполне софистическую и относительную функцию в поле самого анализа.

Ce dont il s'agit avant, nous ne pouvons le dessiner qu'en négatif. Nous pouvons dire que nous y situons un organisme avec sa propriété d'homéostase, ce qui veut finalement dire que nous situons une instance capable de stimulus- réponses. Ca ne va pas au-delà et ça suffit à situer ce que Lacan appelle une sensibilité. Quand il y a stimulus-réponse, il y a un organisme sensible, une sensibilité. Ce genre de petit organisme est d'ailleurs déjà capable de faire beaucoup de choses. Vous avez une patte de grenouille, vous mettez de l'acide sur cette petite patte, et la patte bouge. C'est suffisant.

То, что было раньше, мы можем нарисовать только в негативе. Можно сказать, что мы размещаем там организм с его особенностью гомеостаза, что в конечном итоге означает, что мы располагаем инстанцию, способную к ответным стимулам-реакциям. Это не выходит за рамки, и этого достаточно, чтобы определить то, что Лакан называет восприятием. Когда есть стимул-реакция, есть воспринимающий организм, восприятие. Такая небольшая организация уже способна на многое. У вас есть лягушачья лапа, вы наносите кислоту на эту лапу, и лапа начинает двигаться. И всё.

La question est donc de savoir si le sujet dont il s'agit dans la psychanalyse est une fonction qui est dans la patte de grenouille, dans le stimulus-réponse. La réponse de Lacan est que le sujet n'est pas immanent à une sensibilité définie par le couple stimulus-réponse, qu'il est décalé par rapport à ce couple. C'est une fonction distincte de l'individualité même. Evidemment, c'est difficile à concevoir quand on voit les gens en face de soi. Ca pourrait demander une ascèse que d'apprendre à ne pas considérer le sujet comme un individu. Ce n'est évidemment que dans la pratique que cette distinction peut se faire.

Поэтому вопрос состоит в том, является ли рассматриваемый в психоанализе субъект функцией, находящейся в лягушачьей лапке, в стимул-реакции. Ответ Лакана: субъект не имманентен восприятию, определяемой парой стимул-реакция, он смещен по отношению к этой паре. Это функция отдельна от самой индивидуальности. Очевидно, это трудно представить, когда вы видите людей перед собой. Может потребоваться аскетизм, чтобы научиться не рассматривать субъект как личность. Очевидно, что это различие может быть проведено только в практике.

Si nous situons là la vie avec un point d'interrogation, qu'est-ce qui nous justifie de faire émerger le sujet avec cette barre qui signale la perte qu'il subit?

Если мы помещаем там жизнь с вопросительным знаком, то как мы оправдываем появление субъекта с чертой, сигнализирующей о претерпеваемой им потере?

? ----------[ ]---------> $

Nous pouvons un peu approcher ça par l'anthropologie. En effet, l'humanité se distingue de l'animalité par une certaine déperdition au niveau vital. C'est ce qui est bien relevé chez les animaux quand ils sont sauvages et quand ils deviennent domestiques. Il y a une déperdition vitale de l'animal quand il est pris dans le langage de l'Autre. Le fait que l'animal soit pris dans la domestication, se traduit par une déperdition. C'est même un terme philosophique: la déperdition vitale propre à l'homme. Donc, au niveau anthropologique, qui n'est pas le nôtre, on peut déjà situer comme un effet du symbolique.

Мы можем несколько приблизиться к этому через антропологию. Действительно, человечество отличается от животного мира определенной потерей на витальном уровне. Это хорошо заметно у диких животных, когда они становятся одомашненными. Животное теряет витальность, когда его ловят в языке Другого. Тот факт, что животное одомашнено, приводит к потере. Это даже философский термин: витальная потеря, присущая человеку. На антропологическом уровне, хоть он и не наш, мы уже можем рассматривать это как эффект символического.

Mais au-delà, et c'est ce dont témoigne l'hystérie, cet effet du symbolique s'exerce précisément sur le corps – effet de cisaille, nous dit Lacan dans sa Télévision. Nous avons là une incidence du symbolique sur le corps. Ca fait que nous ne parlons pas de la structure comme d'une structure que nous allons découvrir, nous parlons d'une structure en tant qu'elle est active, en tant qu'elle agit. C'est ce qui m'avait le plus frappé, en 1964-66, dans le structuralisme de Lacan. Il s'agissait chez lui de l'action de la structure. Ce n'est pas seulement que le sujet se modèle dans cette structure, c'est que cette structure agit, qu'elle a des effets sur le vivant, sur l'individu, sur le corps, et même sur le principe du plaisir, si on entend que ce principe gouverne les êtres vivants.

Но помимо этого, о чем свидетельствует истерия, эффект символического действует именно на тело — эффект ножниц, как сообщает нам Лакан в Телевидении. Здесь мы имеем влияние символического на тело. Это означает, что мы не говорим о структуре как о структуре, которую мы собираемся открыть, мы говорим о действующей структуре. Меня это больше всего поразило в 1964-1966 годах в структурализме Лакана. У него речь шла о действии структуры. Дело не только в том, что субъект моделируется в этой структуре, но и в том, что эта структура действует, оказывает влияние на живущих, на индивида, на тело и даже на принцип удовольствия, если мы принимаем, что этот принцип управляет живыми существами.

Elle a déjà ce premier effet sur la vie qui est qu'elle apporte en elle-même la mort. C'est ce que Lacan a dit sous une forme d'emblée dramatique: "Le symbole est le meurtre de la chose." Cet effet mortifiant se répartit à tous les niveaux où il s'agit de l'expérience du sujet. La structure est mortifiante. A cet égard, nous pouvons décliner toute une échelle qui va de la constatation anthropologique de la déperdition vitale jusqu'au concept freudien de castration. Nous pouvons mettre en série la constatation anthropologique de la déperdition vitale et la castration, en passant par la perte foncière de l'objet et par l'émergence du sujet comme sujet barré. Nous avons là une sorte de grand tableau que l'on peut dessiner.

Она уже оказывает на жизнь первое воздействие, заключающееся в том, что она несет в себе смерть. Вот что сказал Лакан в драматической форме: «Символ — убийца Вещи». Умерщвляющий эффект распространяется на все уровни, где речь идет об опыте субъекта. Структура умерщвляет. В этом отношении мы можем отклониться от целой шкалы, которая идет от антропологического наблюдения витальной потери до фрейдовской концепции кастрации. Мы можем последовательно провести антропологическое наблюдение витальной потери и кастрации, проходя через фундаментальную утрату объекта и появление субъекта как перечеркнутого субъекта. Здесь у нас есть своего рода большая картина, которую мы можем нарисовать.

On s'aperçoit qu'il n'y a pas de textes de Lacan où celui-ci ne revienne sur les effets mortifiants du symbolique. C'est même un bateau de cet enseignement. Avant le discours de Rome, où il ne met pas en question la structure symbolique, Lacan utilise le thème de la prématuration chez l'enfant, pour obtenir comme donnée physique une discordance primordiale de l'organisme. Il faut que Lacan ait déjà, avant le rapport de Rome, la barre comme une donnée vitale de départ. Il y a chez l'homme, dès le départ, une déperdition vitale au niveau même de l'organisme. C'est pour cela que l'intuition fondamentale de Lacan n'est pas l'inconscient structuré comme un langage, mais cette déperdition, cette discordance, cette barre, cette division du sujet. Avant le discours de Rome, Lacan prend cette barre comme une donnée naturelle, et c'est ce qu'il implique aussi bien au niveau imaginaire, quand il souligne ce qu'il appelle les imagos du corps morcelé. Là, la discordance est caractérisée chez l'enfant par un morcellement, par un démembrement, par une véritable dévitalisation et, en définitive, par une négativation de son être.

Мы видим, что у Лакана нет текстов, в которых он не возвращался бы к умерщвляющим эффектам символического. Это даже корабль этого учения. Перед Римской речью, где он не подвергает сомнению символическую структуру, Лакан использует тему недоношенности (преждевременного рождения) у ребенка, чтобы получить в качестве физических данных изначальную дисгармонию организма. Еще до Римского речи Лакан должен был иметь черту в качестве изначальной витальной данности. У человека с самого начала происходит витальная потеря на уровне организма. Вот почему основная интуиция Лакана не бессознательное, структурированное как язык, а потеря, дисгармония, черта, разделение субъекта. Перед Римской речью Лакан принимает эту черту как естественное данное, и он также подразумевает это на воображаемом уровне, когда подчеркивает то, что он называет образами фрагментированного тела. Здесь дисгармония у ребенка характеризуется фрагментацией, расчленением, истинной девитализацией и, в конечном счете, отрицанием его существа.

Si vous vous reportez à la page 849 des Ecrits, vous retrouvez la fonction que je vous avais évoquée auparavant, lorsque je vous parlais de la dialectique du désir où la sexualité a à venir être représentée. Il s'agit de savoir comment la relation sexuelle s'inscrit dans la dialectique du désir ou dans la structure de l'inconscient. Eh bien là, dans cette page 849, vous avez la même formulation: "L'important est de saisir comment l'organisme vient à se prendre dans la dialectique du sujet." Il y a un élément de dialectique signifiante, et la question est de savoir quels sont les effets qu'en subit l'organisme.

Если вы обратитесь к странице 849 Написанного, вы найдете функцию, о которой я рассказал вам раньше, говоря с вами о диалектике желания, где должна быть представлена сексуальность. Как сексуальные отношения вписаны в диалектику желания или в структуру бессознательного, это вопрос знания. На странице 849 есть та же формулировка: «Важно понять, как организм оказывается вовлеченным в диалектику субъекта». Имеется элемент означающей диалектики, и вопрос состоит в том, чтобы знать, какие эффекты претерпевает организм.

Vous comprenez par là pourquoi le sujet fondamental de la psychanalyse est le sujet hystérique, c'est-à-dire le sujet qui est concerné jusqu'aux tréfonds de son corps par la dialectique du désir. C'est pourquoi, dans ses formules des quatre discours, Lacan écrit l'hystérique $, purement et simplement. Il s'agit du sujet en tant qu'il est susceptible de porter au plus profond de son organisme la marque de la structure symbolique. C'est même ce qui pourrait faire croire que la causalité psychique est une causalité biologique. C'est contre cela que Lacan précisément met en garde, et dans des termes précis. Le substrat biologique du sujet – le delta – est intéressé jusqu'en son fond dans l'expérience analytique, mais cela n'implique nullement que la causalité qui s'y découvre soit réductible au biologique.

Отсюда вы понимаете, почему фундаментальным субъектом психоанализа является истерический субъект, то есть субъект, который до глубин своего тела затронут диалектикой желания. Вот почему в своих формулах четырех дискурсов Лакан записывает истерика через $, прямо и просто. Речь идет о субъекте способном нести знак символической структуры в основании своего организма. Это даже то, что могло заставить поверить в биологичность психической причинности. Но Лакан, в точных терминах, предостерегает против этого. Биологический субстрат субъекта — дельта — вовлечен в аналитический опыт, но это никоим образом не означает, что обнаруженная там причинность может быть сведена к биологической.

Je vais m'arrêter là-dessus, puisque j'ai à peu près fini ma course. J'espère que la semaine prochaine je m'avancerai d'un meilleur pas vers le concept de jouissance et ses soubassements dans l'enseignement de Lacan.

Я остановлюсь на этом, так как я почти закончил свое движение. Я надеюсь, что на следующей неделе я глубже продвинусь в концепции наслаждения и ее основам в учении Лакана.

Перевод с французского Евгения Ермакова

НА ГЛАВНУЮ

Жак-Ален Миллер , курс 1981-1982 ггСкандирования в учении Лакана // Диалектика желания и фиксированность фантазма 6 сеанс 13 января 1982

Жак-Ален Миллер , курс 1981-1982 гг
Скандирования в учении Лакана // Диалектика желания и фиксированность фантазма
6 сеанс 13 января 1982