Жак-Ален Миллер , курс 1981-1982 гг
Скандирования в учении Лакана // Диалектика желания и фиксированность фантазма
2 сеанс, 25 ноября 1981

C'est aussi bien, d'ailleurs, ce qui fonde l'idée qu'il y aurait des poubelles de l'Histoire - expression qui a eu son succès politique. Ceux qui avaient l'idée des poubelles de l'Histoire se sont d'ailleurs empressés de les remplir jusqu'à ras bord. Dès lors que l'on a cette idée que les sujets se promènent à côté du grand collecteur, on s'occupe de faire passer le maximum de sujets à la poubelle. C'est ce qui a spécialement distingué la postérité qui s'est réclamée de Hegel. Ca conduit jusqu'à l'idée utopique du savoir absolu qui est la grande poubelle finale, où tout ce qui est d'écriture trouve sa place au musée.

Это так же хорошо, кстати, ложится в основание идеи, что должны быть мусорные баки Истории (poubelles de l'Histoire) — выражение, имевшее политический успех. Те, у кого была эта идея мусорных баков Истории, тем необходимо было эти баки заполнить до краев. Стоит лишь допустить эту идею, что субъекты прогуливаются возле большого мусоросборника, как сразу приходится отправить максимум субъектов в мусорный бак или на свалку. Это особенно отличает последующие поколения, объявившие себя гегельянцами. Это ведет к утопической идее абсолютного знания — большой финальной мусорной свалки, в которой все написанное находит себе место в музее.

Est-ce que nous pensons que c'est dans ce cadre-là, dans cette perspective, que nous pourrons situer notre rapport à Lacan? Il faut bien dire que ce n'est pas là sa conception. Sa conception, il l'expose dans son Séminaire, à savoir qu'il y a, au contraire, quelque chose d'indépassable dans des positions subjectives éminentes. C'est ce qu'il dit de Descartes comme de Freud. La position subjective de Descartes et la position subjective de Freud ne sont pas dépassables. Elles comportent en elles-mêmes un principe qui les fait indépassables. Le rapport dans lequel nous entrons avec ces pensées ne comporte pas le fait d'être dépassé. On n'en est à aucun moment à parvenir à un mieux-savoir, on n'est pas finalement dans la position de leur faire la leçon. Evidemment, quand Lacan parle de Descartes et de Freud, il pense aussi bien à lui-même. En tout cas, il dit ce qui est son ambition.

Находимся ли мы в этом кадре, в этой перспективе, когда речь идет о нашем отношении к Лакану? Нужно четко сказать, что нет. Его концепция как раз состоит в том, что есть напротив нечто, что нельзя превзойти в субъективных позициях. Об этом он говорил как в отношении Декарта, так и в отношении Фрейда. Субъективная позиция Декарта и субъективная позиция Фрейда непереходимы. В самих себе они содержать принцип, который и делает их непереходимыми. Отношение, в которое мы войдем в связи с этими мыслями, не содержат факта перехода, снятия (dépassé). Нет конкретного момента для достижения лучшего знания, наконец, мы не находимся в позиции, из которой могли бы преподать им урок. Очевидно, когда Лакан говорит о Декарте и Фрейде, он также мысли думает о себе самом. В любом случае, он говорит о своем стремлении.

A cet égard, il faut se souvenir – et c'est un premier repère que nous pouvons prendre dans notre nouvelle lecture de Lacan – qu'il n'y a pas de meilleur principe, pour lire un texte, que d'adopter les principes mêmes que ce texte expose, à savoir qu'une lecture vraiment fondée est une lecture où les principes s'auto-appliquent. Si nous croyons ça, il faut bien que nous éclaircissions la conception même que Lacan pouvait avoir de la lecture, puisque lui-même s'est engagé dans son enseignement comme un lecteur de Freud. Pendant dix ans, son Séminaire s'est intitulé Séminaire de textes freudiens. Il n'a perdu cet intitulé qu'à partir du Séminaire XI.

В этом отношении необходимо удерживать в памяти — и это первая рэперная точка в нашем новом прочтении Лакана, — что не существует лучшего принципа чтения текста, чем применить изложенные в этом тексте принципы к самому тексту, а именно, что действительно обоснованное чтение — это чтение, при котором эти принципы применяются к самим себе. Если же мы будем так полагать, необходимо чтобы мы прояснили саму концепцию чтения Лакана, поскольку он сам был ангажирован в своем учении как читатель Фрейда. В течение десяти лет его Семинар был назван Семинаром чтения фрейдовских текстов. И он сохранял это заглавие вплоть до Семинара XI.

L'idée qu'il y a des positions subjectives indépassables, qui est une idée contraire à l'idée hégélienne, c'est une idée que Lacan n'a pas seul en partage, à savoir que c'est une notion proprement heideggérienne. Vous savez que Lacan s'est appuyé sur les textes de Heidegger dans sa première lecture de Freud. Ca a d'ailleurs donné naissance à d'étonnants malentendus: l'enseignement de Lacan serait d'heideggérianiser Freud. Ca produit des malentendus encore maintenant. Il y a deux ans, j'ai vu arriver une personne tout à fait éminente qui avait été un correspondant de Heidegger, un jésuite américain, à qui Heidegger a fait l'hommage d'une lettre personnelle qui est publiée dans Questions. Cette personne est arrivée à Paris et est venue nous voir parce qu'elle considérait Lacan comme le meilleur élève de Heidegger. Nous l'avons bien sûr détrompé sur ce point, à savoir qu'il n'y avait pas de continuité entre Heidegger et Lacan.

Идея о существовании непереходимых позиции противоположна гегелевской — этой идеи придерживался не только Лакан, точнее, понятие это — чисто хайдеггеровское. Вам известно, что Лакан опирался на тексты Хайдеггера в своем первом прочтении Фрейда. Это, кстати, породило удивительные недоразумения: учение Лакана якобы могло бы хайдеггеризировать Фрейда. И это продолжает вызывать недоразумения и поныне. Два года назад я видел одного человека, совершенно выдающегося, американского иезуита, который писал Хайдеггеру и которого тот почтил одним личным ответом, который был напечатан в Questions. Этот человек приехал в Париж и пришел к нам на встречу, поскольку считал, что Лакан — лучший ученик Хайдеггера. Мы его разумеется вывели из заблуждения на этот счет, а именно, что между Хайдеггером и Лаканом никакой преемственности не было.

Cependant, si nous voulons parcourir un petit peu les fondements de la pensée de Lacan, on ne peut pas négliger Heidegger. L'idée que les penseurs ne se dépassent pas, vous la trouvez exprimée dans le texte qui termine le tome II de son Nietzsche. C'est un texte court et passionnant qui s'appelle "La remémoration dans la métaphysique". Heidegger nous dit là son idée sur les rapports entre les penseurs: "Les penseurs ne sont point mesurés les uns par rapport aux autres selon leurs productions qui marqueraient un succès en faveur du progrès de la connaissance [Heidegger, pas plus que Lacan, ne croit au progrès de la connaissance]. Tout penseur transgresse la limite intérieure de chaque penseur, mais semblable transgression ne constitue pas un mieux- savoir, puisqu'elle-même ne consiste qu'à maintenir le penseur dans la revendication immédiate de l'être, et ainsi à demeurer dans ses propres limites, limites qui à leur tour consistent en ce que le penseur ne puisse jamais dire lui-même ce qu'il a de plus propre. Il faut que ceci demeure inexprimé, non dit, parce que le mot dicible reçoit sa détermination à partir de l'indicible. Toutefois, ce que le penseur a de plus propre n'est pas sa possession mais la propriété de l'être dont la pensée saisit au vol, dans ses projets, ce qu'il lui jette de surcroît, projets qui ne font cependant jamais qu'avouer l'emprise que la pensée subit dans ce qui a été jeté vers elle."

Все же, если мы хотим бегло очертить основания мысли Лакана, мы не может игнорировать Хайдеггера. Идея, что мыслители не выходят за пределы самих себя (ne se dépassent pas), содержится в конце второго тома работы Хайдеггера «Ницше». Это короткий и яркий текст, который называется «Памятующее вхождение в метафизику». Хайдеггер в нем высказывает свою идею об отношениях между мыслителями: «Каждый мыслитель выходит за внутреннюю границу другого мыслителя, но такой выход вовсе не означает, что он что-то знает лучше, так как сам этот выход заключается только в том, чтобы удерживать этого мыслителя в непосредственном притязании бытия и таким образом оставаться в его сфере. Последняя, в свою очередь, выражается в том, что мыслитель никогда сам не может высказать то, что ему глубочайшим образом присуще. Оно должно оставаться невысказанным, потому что выразимое получает свое определение из невыразимого. В то же время то глубоко свое, которое есть у мыслителя, не является его собственностью, но остается собственностью бытия, чей бросок (Zuwurf) мышление улавливает в свои наброски (Entwürfe), которые, однако, в своем уловлении этого брошенного им лишь ограничивает его».

Je ne vais pas vous commenter ça dans le petit détail, mais ce qui peut nous intéresser dans cette conception qui n'a pas été sans influencer Lacan, c'est le rapport qui est établi entre cette incommensurabilité des penseurs entre eux et leur dépendance à l'endroit de ce que Heidegger appelle ici l'être et dont il dit très joliment qu'il jette à la pensée ce qu'elle peut en saisir, qu'il jette de surcroît ce que la pensée saisit au vol et qui n'en reste pas moins dans son emprise. Dès lors, la pensée subit, la pensée n'est pas du penseur, la pensée subit l'emprise de l'être.

Не буду подробно комментировать, но то, что может нас заинтересовать в этой концепции, которая конечно осталась не без влияния на Лакана, это отношение установленное между этой несопоставимостью мыслителей между собой и их зависимостью от того, что Хайдеггер здесь называет бытием, и о котором он очень красиво говорит, что оно бросает мысли то, что она может в этом ухватить, что бытие бросает, кроме того то, что мысль ухватывает на лету, и что, тем не менее, сохраняется во власти бытия. С этого момента, мысль подчиняется, мысль не есть мысль мыслителя, мысль претерпевает брошенность бытия.

Nous, nous pourrions prendre ce paragraphe et voir ce que ça donnerait d'écrire inconscient là où Heidegger écrit être. Lacan a fait ça à l'occasion, quand il a impliqué dans le discours analytique, et brutalement, l'alêthéia, c'est-à-dire le nom grec de la vérité dans le discours psychanalytique lui- même. C'est un essai de Lacan et beaucoup de gens en sont d'ailleurs restés à cet essai-là, à cette valorisation de la vérité dans les premiers textes de son enseignement.

Мы могли бы взять этот абзац и посмотреть, что бы нам дало написание слова бессознательное там, где Хайдеггер пишет бытие. Лакан как-то по случаю это сделал, когда он включил — и резко — в аналитический дискурс алетейю, то есть греческое имя истины в сам психоаналитический дискурс. Это попытка Лакана, и многие впрочем на ней и застряли, придать значение истине в первых текстах своего учения.

Ca ne doit évidemment pas du tout se confondre avec la valorisation paranoïaque de la vérité, c'est-à-dire avec un je vais vous dire toute la vérité. C'est là ce qui signe le paranoïaque. C'est tout le contraire de ce que dit Lacan dans Télévision, à savoir que la vérité ne peut pas se dire toute. Ce qui signe la paranoïa de Jean-Jacques Rousseau, c'est sa devise, le vitam pendere vero, le consacrer sa vie à la vérité, au vrai. D'ailleurs, pour qu'il n'y ait pas de malentendu, Lacan a ajouté quelque chose à ce sujet dans sa Radiophonie, où il explique que le propre du discours analytique est de mettre la vérité à sa place. Comme il le dit, la vérité, on pisse, on crache dedans. Evidemment, ce n'est pas là le même accent que l'accent qui portait sur l'alêthéia. En plus, cette assimilation de l'inconscient à l'être, ou le contraire, n'est pas son dernier mot. Il faudrait se demander pourquoi il utilise ensuite le terme de réel et pas le terme d'être, pourquoi c'est bien la promotion de ce terme qui s'accomplit dans son dernier enseignement et non celui de l'être, fut-il heideggérien.

Это придание значения нельзя смешивать паранойяльной оценкой (valorisation) истины, то есть с: «Я вам скажу всю истину». Именно это отмечает параноика. Это полная противоположность того, что говорит Лакан в «Телевидении», а именно, что истина не может сказаться вся. То, что отмечает паранойю Жан-Жака Руссо, это его девиз «le vitam pendere vero», «отдать свою жизнь за истину, за правду» (consacrer sa vie à la vérité, au vrai). Кроме того, чтобы не было недоразумений, Лакан добавляет еще кое-что на этот счет в «Радиофонии», где он объясняет, что особенность аналитического дискурса состоит в том, чтобы поставить истину на её место. Как он говорит, в истину мы писаем, плюем в нее. Очевидно, это не тот же самый акцент, что носит алетейя. К тому же, эта ассимилиция, уподобление бессознательного и бытия, или наоборот, это не последнее его слово. Следует задаться вопросом, почему впоследствии он использует термин реальное, а не термин бытие, почему получает развитие это термина венчает его последнее учение, а не термин бытие, если бы он хайдеггерианцем.

Qu'est-ce que nous enseigne tout de même le point de vue de Heidegger sur la succession des penseurs? Si nous substituons inconscient à être, nous sommes amenés à aborder cette affaire, cette affaire de l'enseignement de Lacan et de notre rapport désormais plus difficile à lui, non pas dans ces termes grossiers de la redite et de l'originalité, mais à partir de l'historicité de l'inconscient. On est obligé d'arriver à cette idée dès lors qu'on ne prend pas l'inconscient comme substance, dès lors qu'on pose que l'inconscient dépend de celui qui l'écoute, est à la merci de celui qui l'écoute et de comment il l'écoute. Si on se déprend, s'agissant de l'inconscient, de l'illusion substantialiste – et Lacan a fait beaucoup pour ça, c'est même à ça que lui a servi son assimilation de l'inconscient à la vérité –, on est obligé d'admettre que l'histoire de la psychanalyse n'est pas extérieure à l'inconscient, et que la position subjective qui s'impose lorsqu'on fait la théorie de l'expérience analytique, n'est pas de considérer qu'on est un auteur qui aurait à être original, mais de considérer que si on se place suffisamment bien, c'est la chose même qui parle, la chose même dont il s'agit, et qu'elle ne consiste que dans ce qu'on en dit. De la même façon, l'inconscient ne consiste à proprement parler que dans les dits de l'analysant.

Чему нас учить все же точка зрения Хайдеггера на преемственность мыслителей? Если мы поменяем (substituons) бессознательное на бытие (inconscient à être), то мы окажемся перед необходимостью подойти к этому делу, делу учения Лакана и нашему теперь все более сложному к нему отношению, не в этих грубых терминах повторения и оригинальности, но отправляясь от историчности (historicité) бессознательного. Мы обязаны подойти к этой идее, как только мы не принимаем бессознательное как субстанцию, как только мы полагаем, что бессознательное зависит от того, кто его слушает, на милости того, кто его слушает, и как он его слушает. Если мы откажемся (высвобождаемся) (se déprend), когда дело доходит до бессознательного, от субстанциалистской иллюзии, — а Лакан много для этого сделал, и в том числе для этого послужило ему уподобление (assimilation) бессознательного истине, — мы обязаны признать, что история психоанализа не является внешней для бессознательного, и что субъективная позиция, которая навязывается при построении теории аналитического опыта, состоит не в том, что мы становимся автором с претензией на оригинальность, но в том, чтобы понимать, что если мы расположились достаточно хорошо, то говорит в таком случае сама вещь, сама вещь о которой идет речь, и что она состоит лишь в том, что о ней говорят. Точно также, бессознательное, состоит из, собственно говоря, только в высказываний (les dits) анализанта.

C'est ce qui m'a motivé, dans ce qui était en mars dernier le forum convoqué par Lacan, à dire rapidement que ces débats concernaient l'avenir de l'inconscient. Comme je vous disais que je nourrissais tout un petit peuple de mes épluchures, c'est une phrase qui a été aussitôt relevée dans un des divers organes qui se consacrent à me traîner dans la boue. Je suis obligé d'appeler ça comme ça, puisque, entre la semaine dernière et cette semaine, est encore paru un livre d'insanités – 164 pages! – qui m'est tout entier consacré. Enfin, il n'y a rien de nouveau. Ce sont là, pour le coup, des redites. Donc, dans un de ces organes, quelqu'un relève cette expression d'avenir de l'inconscient avec scandale et stupéfaction. C'est une idée pourtant très fondée que celle que nous ne pouvons trouver un chemin, dans la situation difficile où nous sommes par rapport à l'enseignement de Lacan, que par rapport à ces coordonnées-là, à savoir que ce qui vaut la peine d'être pensée, c'est que la pensée saisit au vol ce que l'inconscient lui jette de surcroît.

Именно это меня и мотивировало, произошедшем прошлым мартом форуме созванном Лаканом, коротко заявить, что дебаты эти касались будущего бессознательного. Как я вам уже говорил, я бросал свои очистки очень небольшой группе людей, эта фраза, которая тут же была взята в оборот и появилась в различных печатных органах, посвященных тому, чтобы втоптать меня в грязь. Я должен назвать это именно так поскольку, между прошлой и этой неделей появилась еще одна книга безумных идей — 164 страницы! — которая целиком посвящена мне. В конце концов, в этом нет ничего нового. Именно там, как раз, и находятся повторения. Итак, в одном из этих органов, некто использовал эту фразу о будущем бессознательного со скандалом и удивлением. Идея эта, тем не менее, хорошо обоснованная, как и идея, что мы не можем найти пути, в сложной ситуации, в которой мы оказались в связи с учением Лакана, что по отношению к этим координатам, а именно то, что заслуживает быть обдуманным, так это мысль, схватывающая на лету то, что ей бросает бессознательное.

L'inconscient, il peut être évidemment écouté dans le dispositif analytique. Mais nous savons qu'il est susceptible de bien autre chose que d'être écouté, par exemple qu'il est susceptible d'être mis en acte. Il n'en serait pas moins là, l'inconscient, quand il est mis en acte, ne serait-ce que dans l'acte manqué. L'inconscient peut être remémoré, il peut être répété, et il peut aussi être, comme on a traduit Freud, perlaboré. Il y a là toute une gamme de possibilités entre lesquelles rien n'est jamais tranché à cet égard. C'est une nouveauté qu'au lieu simplement de répéter l'inconscient, on se soit mis à se spécialiser dans son écoute. C'est bien pourquoi, si Lacan a formulé de façon mémorable son "Y a d'l'Un" - vous vous rappelez ce fameux Séminaire qui était scandé par cette formule, par cette jaculation –, c'est qu'il ne pourrait pas dire de la même façon: Y a d'l'inconscient. L'inconscient n'est pas susceptible de cette introduction-là.

Бессознательное, очевидно, может быть услышано в аналитическом диспозитиве. Но мы знаем, что оно чувствительно и другим вещам, помимо способности быть услышанным, например, оно обладает возможностью быть приведенным в действие (acte). Его не становится меньше, бессознательного, когда оно приводится в действие, будь это даже акт manqué. Бессознательное может напоминать, оно может повторяться, оно может быть, как перевелиодится Фрейда, проработано (perlaboré). Существует целый ряд возможностей, среди которых ни одна не отброшена навсегда в этом отношении. Это та новость, что вместо простого повторения бессознательного, мы принимаемся специализироваться в том, чтобы его слушать. Именно поэтому, если Лакан сформулировал таким запоминающимся образом свое «Одного имеется вдосталь» (Y a d'l'Un) — вы помните этот знаменитый Семинар, который был размечен это формулой, этим возглашением, — что он не мог бы сказать таким же образом: «Бессознательного имеется вдосталь» (Y a d'l'inconscient). Бессознательно не подвержено, не способно к подобному введению.

Si nous observons comment Lacan s'est situé lui-même par rapport à Freud, nous voyons qu'il ne s'est pas situé du tout comme Leclaire se situait par rapport à Lacan. Lacan, il n'a pas revendiqué l'originalité. D'abord parce qu'il avait le sens du ridicule. L'originalité, ça ne se revendique pas, ce sont les autres qui vous l'apprennent, quand elle est effective. Lacan s'est voué d'abord à la lecture de Freud, en posant que le texte même de Freud était susceptible de nourrir indéfiniment le commentaire, comme les grands textes, qui sont à proprement parler des paroles pleines. Voilà comment il s'exprime à l'époque, page 381 des Ecrits: "Y a-t-il, en effet, meilleure méthode critique que celle qui applique à la compréhension d'un message les principes mêmes de compréhension dont il se fait le véhicule? [J'ai tout à l'heure fait allusion à cette auto-application et vous en trouvez-là la référence.] La parole pleine, en effet, se définit par son identité à ce dont elle parle. Et ce texte de Freud nous en fournit un lumineux exemple en confirmant notre thèse."

Если мы посмотрим, как Лакан располагает себя по отношению к Фрейду, то мы увидим, что он себя расположил совершенно не как Леклэр располагает себя по отношению к Лакану. Лакан не требовал оригинальности. Поскольку у него было чувство комического. Оригинальность, ее не требуют, это другие вас ей учат, когда она действительна. Лакан посвящал себя чтению Фрейда, полагая при этом, что даже текст Фрейда можно комментировать бесконечно, как другие великие тексты представляющие из себя, собственно говоря, полную речь. Вот каким образом высказывался он в то время, страница 381 Écrits: «Существует ли, на самом деле, критика получше той, что применяют для понимания сообщения сами принципы понимания, на которых они транслируются? [Я сходу делаю аллюзию на это применение к себе самому и вы найдете на это отсылку]. Полная речь, на самом деле, определяется своей идентичностью тому, о чем она говорит. И этот текст Фрейда нам дает блестящий пример, подтверждающий наш тезис».

Nous aurons à interroger ce caractère d'identité de la parole à ce dont elle parle. Ca veut dire que la référence ne lui est pas extérieure mais que c'est la chose même qui se trouve dans son dit. Mais, attention, ce n'est pas donner d'emblée cette identité-là. Il ne s'agit pas là d'adéquation. Dans la définition classique de la vérité, et même dans sa définition scolastique, la vérité est définie par l'adéquation de ce qui est dit à ce dont il s'agit. Ici, il ne s'agit pas d'adéquation, il s'agit d'identitas. On voit que si on se situe dans cette perspective, la problématique de l'originalité ou de la redite pâlit.

Зададимся этой чертой идентичности и тем, о чем она говорит. Это означает, что референция не внешняя, но что именно к самой вещи, которая находится внутри сказанного. Однако, внимание, не давать сразу эту идентичность. Речь не идет здесь об адеквации. В классическом определении истины, даже в схоластическом определении, истина определена как адекватность того, что говорится, тому, что говорится. В данном случае речь не идет об адеквации, речь идет об идентичности. И здесь видно, что если мы располагаемся в этой перспективе, тогда проблематика оригинальности или повторения бледнеет.

Il faut encore ajouter que cette lecture à quoi Lacan s'est voué, est éclairée du fait qu'il était engagé dans la même expérience que Freud, et que, quelles que soient les mutations subies, le dispositif était quand même essentiellement le même. Dès lors, il s'agissait pour lui de vérifier et de contrôler les dits de Freud à partir de son expérience actuelle, et donc à partir de ses propres références à lui, qui n'étaient pas forcément celles de Freud, qui n'étaient pas, pour la plupart du temps, celles de Freud. Nous avons donc une lecture mais éclairée par la même expérience.

К этому еще следует добавить что чтение, которому посвящает себя Лакан, прояснено тем фактом, что он был включен в тот же опыт, что и Фрейд, и что, какими бы ни были понесенные изменения, диспозитив оставался одним и тем же. Отсюда, речь идет для него о том, чтобы проверить и контролировать высказанное Фрейдом исходя из собственного опыта, и стало быть исходя из собственных референций к этому опыту, и они не были референциями Фрейда в большинстве случаев. Итак, мы имеем чтение, но чтение, проясненное тем же самым опытом.

Evidemment, cette lecture s'est faite comme une mise en oeuvre de l'oeuvre de Freud qui est une oeuvre extrêmement désordonnée, qui s'est faite à la va comme je pousse. Il était poussé, Freud. Lui aussi attrapait au vol ce que l'inconscient pouvait lui jeter de surcroît. Cette oeuvre est un foutoir. C'est bien ce qui a conduit beaucoup de lecteurs de Freud à rêver de l'homogénéiser. C'est ce qui a donné naissance à un certain nombre de manuels et de traités, qui sont plutôt oubliés, y compris dans les pays anglo-saxons, mais qui ont pourtant leur intérêt. Vous pourrez lire un ouvrage qui s'appelle La Théorie des névroses, paru dans les années 45 en anglais, et vous vous apercevrez que c'est un effort extrêmement puissant pour obtenir, sur toutes les questions de la clinique psychanalytique et de sa pratique, une mise au point définitive et qui tient compte des divers apports de Freud aux différents moments de la progression de son enseignement.

Очевидно, это чтение происходит как приведение в действие труда Фрейда, труда крайне неупорядоченного, который создавался на ходу, в спешке. Фрейда что-то подталкивало. Он тоже ловил на лету то, что бессознательное бросало ему сверх, дополнительно. Его труд это бардак. И это привело многих читателей Фрейда думать о том, чтобы гомогенизировать его, сделать однородным. Это также дало рождение определенному количеству руководств и трактатов, которые уже в основной своей массе забыты, включая даже англо-саксонские страны, но которые тем не менее сохранили свой интерес. Вы можете прочитать работу, которая называется Теория неврозов, изданную в 1945 году на английском, и вы увидите, что это очень мощная попытка получить ответы на все вопросы психоаналитической клиники и практики, поставить окончательные точки и дать отчет обо всех различных подходах Фрейда к в разные моменты развития его учения.

Il est sensible que la mise en ordre lacanienne n'a pas du tout suivi cette allure. On pourrait prendre comme repère cette phrase de Lacan: "La femme n'existe pas." Comment est-ce que ça se situe entre l'originalité et la redite? C'est indiscutablement nouveau, éclairant. Une phrase comme ça, ça se met à galoper! C'est même inoubliable une fois que c'est formulé. Mais, en même temps, à peine est-elle formulée qu'on s'aperçoit que Freud ne disait pas autre chose, qu'elle s'ensuit de ses dires. On peut dire qu'elle est une déduction à partir des dits de Freud. Seulement, ce mot de déduction est en l'occurrence problématique, puisque dans le modèle classique – qui n'est pas forcément authentique - la déduction est supposée s'ensuivre du même mouvement que ce à partir de quoi on l'effectue, et qu'ici il faut bien tenir compte du fait qu'il y a une discontinuité entre ses prémisses et ce qui la déduit. Ca nous donne presque l'exemple de ce que Heidegger expose comme le penseur qui transgresse la limite intérieure de chaque penseur. En formulant que la femme n'existe pas, on est obligé de se dire que c'est une limite de Freud que de ne l'avoir pas formulé, que c'est une limite transgressée par Lacan. Il faudrait donc, pour formuler ce type de relation, trouver le moyen d'exprimer à la fois la continuité de la déduction et sa discontinuité. Ce serait, si vous voulez, une déduction créative, une déduction qui aurait cet effet d'après-coup de révéler ses prémisses.

Важно, что лакановское упорядочивание совершенно не следовало за этой внешней упорядоченностью. Мы могли бы взять в качестве опорной точки фразу Лакана «Женщины не существует». Как она располагается между оригинальностью и повторением? Это безусловно ново, содержательно. Такая фраза, она заставляет подпрыгнуть! Однажды сформулированная, она уже не забудется. Однако, в то же время, едва она сформулирована, как мы понимаем, что Фрейд не говорил ничего иного, что фраза следует из его высказываний. Можно сказать, что она является выведением из того, что говорил Фрейд. Разве что, само это слово дедукция очевидно проблематична, поскольку в классической модели — которая не обязательно аутентична — предполагается, что дедукция должна следовать тому же движению, что и движение, исходя из которого она выполняется, и что здесь нужно отдавать себе отчет в том факте, что имеется разрыв между ее предпосылками и тем, она выводит. Это нам дает практически пример того, что Хайдеггер показывает как мыслителя, переходящего границу любого мыслителя. Формулируя, что женщины не существует, мы вынуждены сказать что это тот предел Фрейда, который он не сформулировал, что это предел, граница, которую перешел Лаканом. Следовало, поэтому, чтобы сформулировать этот тип отношений, найти способ выразить одновременно континуальность дедукции, и её прерывистость. Это было бы, если угодно, креативная дедукция, дедукция, имеющая свой последующим эффектом пост-фактум открытие своих предпосылок.

J'ai parlé de la lecture éclairée par l'expérience, de la mise en ordre fondée sur une déduction créative, et il faudrait maintenant faire sa place à la singularité du point de départ de Lacan. Lacan, il est finalement beaucoup plus psychiatre que Freud. Disons que, d'une façon générale, il n'a pas du tout la même formation. Il n'y a qu'à comparer la Vienne du siècle dernier avec le Paris du début du siècle.

Я сказал про чтение, проясненное опытом, об упорядочивании на основе креативной дедукции, и теперь следует дать место сингулярности отправной точки Лакана. Лакан в гораздо большей степени психиатр, чем Фрейд. Скажем, в общем виде, у него было совсем другое образования. Остается только сравнить Вену прошлого века и Париж начала века.

A ce propos, ce n'est pas moi qui tenterait la biographie de Lacan, parce que précisément je respecte ce qu'il évoque là, à savoir qu'il n'y a pas de meilleure critique que d'appliquer à un message les principes mêmes qu'il véhicule, et que donc la biographie n'est pas pour lui ce qui est susceptible d'éclairer quoi que ce soit d'une pensée. Ca doit être évidemment corrigé par ceci, qu'il y a quand même des cas où l'on doit constater que la logique de la pensée passe par la vie. C'est ce que Lacan formule très bien à propos de Sade, page 778 des Ecrits: "Apercevons plutôt que Sade n'est pas dupé par son fantasme, dans la mesure où la rigueur de sa pensée passe par la logique de sa vie." C'est exactement cette phrase qui, dans "Kant avec Sade", explique la rotation du schéma. Le premier schéma que Lacan dessine dans ce texte, c'est le schéma du fantasme freudien, le second c'est le schéma de la vie de Sade, de ce qui lui est arrivé dans sa vie, et s'il obtient l'un par rapport à l'autre, c'est parce qu'il se fonde sur ceci, que la rigueur de la pensée de Sade est passée dans la logique de sa vie. Je crois que ce terme de logique de la vie est de nature à éclairer ce qu'on appelle la biographie.

В этом плане, я никогда не буду исследовать биографию Лакана, поскольку я всерьез принимаю во внимание его утверждение в данном тексте, что не существует лучшей критики, чем применить к сообщению сами эти принципы, которые это сообщение несут, и что поэтому биография не является для него тем, что биография нуждается в прояснении, какой бы ни была мысль. Здесь необходимо сделать оговорку, что случаи, когда мы должны констатировать, что логика мысли реализуется в жизни, существуют. Это Лакан ясно формулирует насчет де Сада, страница 778 его Écrits. «Мы скорее видим, что Сад не введен в заблуждение своим фантазмом, в той мере, где ригидность его мысли проходит через логику его жизни». Именно эта фраза которая, в «Канте с Садом», объясняет поворот схемы. Первая схема, которую Лакан рисует в этом тексте, это съема фрейдовского фантазма, вторая — это схема жизни де Сада, того, что с ним случилось в его жизни, и если он получает одно по отношению к другому, это связано с тем, что он основывается на том, что ригидность мысли де Сада перешла в логику его жизни. Я полагаю, что этот термин логики жизни позволяет прояснить то, что называют биографией.

Il est donc sûr qu'il y a une logique de la vie de Lacan. C'est même dans cette logique que nous avons, pour un certain nombre, été entraînés. Ce qui montre qu'il y a cette logique, c'est même ce qui s'est produit après sa mort. Ce qu'on peut déjà en effet apercevoir, c'est que cette logique de sa vie, où est passée la rigueur de sa pensée, se poursuit. Je veux dire que nous sommes encore maintenant, dans nos tâtonnements, dans nos déchirements, nous qu'il avait rassemblés au cours des années, pris dans cette logique. C'est là une parenthèse pour dire que même si nous allons nous tenir à l'écart de la biographie, il y a tout de même quelque chose à dire dans le registre de la logique de la vie, dans la mesure où la rigueur d'une pensée y est passée.

В связи с этим совершенно точно, что была логика жизни Лакана. И это та же логика которой мы, некоторое число нас, были обучены. То, что показывает, что существует логика, это то, что происходит даже после смерти. То, что мы можем видеть сейчас, что сама логика его жизни следует логике, в которой прошла строгость его мысли. Я хочу сказать что даже сейчас, в наших постоянных пробах, в наших разногласиях, тех, кого он собрал в течение этих лет, мы схвачены этой логикой. Здесь в скобках можно заметить что даже если мы и намерены держаться в стороне от анализа биографии, все же мы можем сказать кое-что в регистре логике его жизни, в той мере в какой строгость его мысли в жизнь перешла.

Si on compare ce qui donne ses entours à la formation de Freud et à celle de Lacan, on ne peut constater, comme je le disais, qu'une discordance fantastique. Lacan a très bien évoqué ce qu'était la Vienne de l'époque, où on trouvait mêlées des formes familiales extrêmement diversifiées. C'était un mélange de culture. On n'avait pas là l'illusion d'une forme unique de la famille. On avait, dans cette Vienne, point de concours de l'Europe, une bigarrure de relations familiales. L'expérience de Lacan dans la France du début de ce siècle est évidemment tout à fait différente. D'abord, sa formation catholique, ses études classiques, son expérience psychiatre lui composent un cadre de références tout à fait distinct de celui de Freud. Or – et c'est là que je veux en venir - on ne voit pas que Lacan se soit senti tenu d'oublier ses références pour y substituer celles de Freud. Il n'a pas joué à croire que c'est dans la formation de Freud qu'on allait trouver le secret de sa découverte. On joue beaucoup à ce jeu-là maintenant. On joue beaucoup à chercher dans la formation de Freud le secret de la psychanalyse. On y joue en France comme aux Etats-Unis. Or, il faut quand même constater que Lacan, même s'il s'est cultivé dans ces auteurs-là pour saisir précisément la novation freudienne, n'a jamais abandonné ses références propres. Ca se voit à quoi? Ca se voit à ce qu'il amène quand il prend la parole pour la première fois devant la communauté analytique, à Marienbad, en 1936, à savoir "Le stade du miroir", c'est-à-dire une expérience qui en elle-même n'est pas née de l'expérience analytique même. C'est une expérience d'observation, vraisemblablement de sa fille aînée, de sa fille Caroline, Caroline dont le troisième prénom – je suppose qu'il a tout de même été ajouté après coup – est Image. Lacan amène donc une observation directe, une observation familiale – et qui est éclairée par quoi? Par son étude de Hegel encadré par Kojève. Ce sont là autant de références qui ne sont pas celles de Freud. Lacan n'amène pas une lecture de Freud qui consisterait à déplier les termes de Freud. Il arrive au contraire avec le tranchant d'un point de départ tout à fait extérieur, et je dirai que ça se poursuivra. Vous voyez bien à quel point, dans le cours de son enseignement, il continuera de favoriser les références à l'éthologie animale d'une façon tout à fait incomparable avec la place que cette référence-là pouvait avoir pour Freud. Par contre, et malgré sa référence à Lévi-Strauss, vous le voyez négliger tout ce qui a rapport à l'ethnologie. Il ne s'est pas amusé à réactualiser Totem et tabou à partir des dernières découvertes ethnologiques.

Если мы сравним то, что нам дает детали к истории становления Фрейда и Лакана, мы можем констатировать, как я уже сказал, лишь фантастический диссонанс. Лакан очень точно описал Вену той эпохи, в которой сосуществовали крайне различные семейные формы. Это было культурное смешение. Не имелось ни малейшей иллюзии о каком-либо единообразии формах, присущих семьям. Опыт Лакана во Франции начала века очевидным образом совершенно иной. Во-первых, его католическое образование, классические штудии, опыт в психиатрии — все это создает перспективу совершенно отличную от Фрейдовой. Однако — и именно к этому я клоню — мы не видим, что Лакан пытается забыть эти референции, чтобы ими заменить референции Фрейда. Он не играл в веру, что именно в образовании Фрейда можно найти секрет его открытия. В эту игру, насчет веры образования, сейчас часто играют. Играют в поиск в образовании Фрейда секрета психоанализа. Играют во Франции, и в США. Однако необходимо констатировать что Лакан, даже если он и формировался среди тех авторов чтобы ухватить саму фрейдовскую инновацию, он никогда не покидал своих собственных референция. В чем это заметно? Это видно в том, что он приносит, когда первый раз берет слово перед аналитическим сообществом, в Мариенбаде, в 1936, а именно когда представляет «Стадию зеркала», то есть опыт, который не происходил непосредственно из аналитического опыта. Это опыт наблюдений, вероятно за своей старшей дочерью, Каролиной, третье имя которой — я предполагаю что Лакан добавил его задним числом — это Образ. Лакан приносит, таким образом, непосредственное наблюдение, семейные наблюдения — и чем же они прояснены? Прояснены они исследованием Гегеля в прочтении Кожева. Именно здесь присутствует масса референций совершенно не фрейдовских. Лакан не привносит чтение Фрейда, который бы состоял в том, чтобы развивать и раскрывать термины Фрейда. Он появляется напротив с остротой отправной точки находящейся вовне, и я бы сказал, что это так и будет продолжаться. Вы видите до какой степени, в течение всего его учения, он продолжит активно использовать референции к этологии, с манерой совершенно несравнимой с тем местом, какое эти референции могли бы значить для Фрейда. Напротив, и несмотря на его ссылки на Леви-Стросса, вы видите что он игнорирует все что относится к этнологии. Он совершенно не развлекался перечитыванием «Тотема и табу» с позиций последних открытий в этнологии.

Autrement dit, si nous avons à situer l'originalité du départ de Lacan - pas l'originalité conséquente mais celle du départ - on est plutôt frappé par sa fidélité à ses références, qui sont presque toutes présentes au départ. Vous le voyez, par exemple, s'occuper de ce fameux temps logique qui est d'un style où on ne retrouve rien de comparable chez Freud. Ce goût, qui au départ se présente comme de la logique amusante, va ensuite se développer et donner en définitive la logique du signifiant, qui est, là encore, un point de départ tout à fait extérieur à la surface même de l'enseignement de Freud. On peut aussi mettre dans la même veine son intérêt très matinal pour la théorie des jeux, ou voir que son goût pour la référence aux philosophes n'est pas du tout aligné sur les références philosophiques de Freud.

Иначе говоря, если мы хотим расположить оригинальность начинания Лакана — не последующую оригинальность, но самой начальной точки — то нас скорее поражает его верность своим референциям, которые почти все уже присутствуют c самого начала. Вы видите, к примеру, имея дело со знаменитым логическим временем, стиль, который мы не находим у Фрейда. Этот вкус к увлекательной логике, присутствующий с самого начала, будет далее развиваться и давать в итоге логику означающего, которая, опять же, является отправной точкой совершенно внеположенной самой поверхности учения Фрейда. Мы также можем расположить в этом же русле его очень ранний интерес к теории игр или обратить внимание на его вкус к философским отсылкам, которые совершенно не находятся в соответствии с отсылками Фрейда.

L'opération de Lacan suppose trois fonctions. Premièrement, lire. Nous pouvons supposer que nous sommes capable de faire cela sur Lacan. Nous pouvons nous dire que n'est pas insurmontable une lecture éclairée par la même expérience, l'expérience d'analysant et l'expérience d'analyste, qui est – les analystes déjà installés le regrettent toujours – rendue plus facile par la formule de Lacan selon laquelle l'analyste ne s'autorise que de lui-même. C'est une formule qu'en général les gens trouvent très bien avant, mais dès qu'ils sont passés de l'autre côté, ils commencent à penser que des analystes, il y en a trop. C'est une logique implacable. Donc, pour ce qui est du premier point, pour la lecture, on peut dire que c'est quelque chose que nous pouvons essayer.

Операция Лакана предполагает три функции. Во-первых, читать. Мы можем предположить, что мы способны проделать это с Лаканом. Мы можем признать посильной задачу такого проясняющего самим опытом чтения, опытом анализанта и аналитика, который — аналитики уже собрались чтобы вместе об этом пожалеть — стал более легким благодаря формуле Лакана, согласно которой аналитик авторизуется только самим собой. Это формула, которую обычно люди встречают очень рано, однако, как только они переходят на другую сторону, они начинают думать, что аналитиков, их многовато. Это безжалостная логика. Поэтому, относительно первого пункта, а именно чтения, мы можем сказать, что это то, что мы можем попробовать.

Le deuxième point, c'est déduire des dits de Lacan ce qu'il n'a pas déduit, à l'occasion ce qu'il n'a pas eu le temps de déduire. Ca peut aussi se concevoir. Ca peut se concevoir en observant comment lui-même procède s'agissant de son enseignement, à savoir par croisements de termes, en multipliant les relations des termes les uns avec les autres et en faisant naître de ces croisements des termes nouveaux. Si on maîtrise ça, on peut avoir une floraison de termes nouveaux et de relations nouvelles: ça s'engendre tout seul. Il reste encore, évidemment, que ces termes soient appropriés à l'expérience analytique. Ce n'est pas absolument mécanique. Quelqu'un avait essayé ça avec les quatre discours. Puisque Lacan n'avait sélectionné que quatre positions de quatre termes, cette personne avait pris les quatre termes et les quatre places en faisant toutes les combinaisons possibles. Il s'était essayé à faire un immense tableau des discours, ce qui avait été récusé par Lacan. Il faut évidemment que ce type de croisements soit approprié à quelque chose. Si le mathème de Lacan est un pseudo mathème, c'est précisément parce qu'il ne peut pas absolument fonctionner à l'aveugle, comme le voudrait l'idéal leibnizien du fonctionnement logique. Admettons donc que ce deuxième point soit à notre portée.

Второй пункт — это выводить из слов Лакана то, что он не вывел, в связи с тем, что у него не было времени для дедукции. Это также может разрабатываться. Это можно разрабатывать наблюдая как он сам производил в отношении своего учения, то есть через пересечение терминов, умножая отношения между терминами и порождая из этих пересечений новые термины. Если мы этим овладеем, мы можем получить цветение новых терминов и новых отношений: это будет порождаться само. Остается, очевидно, чтобы эти термины были бы приложимы и адекватны к аналитическому опыту. Это не совершенно механистично. Кое-кто попробовал проделать это с четырьмя дискурсами. Поскольку Лакан выбрал только четыре позиции четырех терминов, этот человек взял четыре термина и четыре места, создав все возможные сочетания. Он попытался создать огромную таблицу дискурсов, то, от чего Лакан отказался. Очевидно, что необходимо чтобы этот тип пересечений был бы чему-то характерен. Если матема Лакана это псевдо матема, то это потому, что она не может функционировать вслепую, как этого хотел бы лейбницианский идеал логического функционирования. Примем, поэтому, что этот второй пункт у нас распоряжении есть.

Ce qui fait évidemment problème, c'est le point de départ extérieur qui permettrait de reprendre cet enseignement. Regardons encore comment Lacan procède. Il date le début de son enseignement exactement de l'inconscient structuré comme un langage, c'est-à-dire du rapport de Rome. On sait que c'est une proposition qui ne figure pas dans Freud, et qui donc se prête à l'objection d'être une partialisation de l'enseignement freudien. Ce qui est amusant, c'est que les gens sont plutôt sensibles à cette difficulté réelle lorsqu'ils commencent à rentrer dans l'enseignement de Lacan et qu'ils se rendent compte de ce que ça gauchit de l'enseignement de Freud. Ensuite, ils se persuadent tellement de la consistance de l'enseignement de Lacan, qu'ils ne pensent plus – c'est très dommage – à leurs questions de départ, du genre: Lacan parle du signifiant, mais le signifiant, est-ce le son? Et ces sons, où seraient-ils? Quel rapport entre ce signifiant-là et le signifiant linguistique? Ce sont les grosses questions de départ dont je suis toujours sidéré de voir qu'ensuite on les oublie. Ce sont pourtant des questions qui ont tout à fait leur pertinence, et que Lacan, même quand ce n'est pas explicite, continue de se poser.

То, что очевидно создает проблему, так это внешняя отправная точка, которая не позволила бы возобновить это учение. Посмотрим еще раз как действует Лакан. Он датирует начало своего учения точно с бессознательного, структурированного как язык, то есть с «Римской речи». Известно, что это предложение не фигурирует у Фрейда, и что оно поэтому становится объектом критики как причины разделения фрейдовского учения. Забавно то, что становятся чувствительны к этому реальному затруднению когда они начинают входить в учение Лакана и начинают отдавать себе отчет что это отклоняется от учения Фрейда.

La thèse de l'inconscient structuré comme un langage, voilà le type d'appui extérieur à partir de quoi Lacan a soulevé l'enseignement de Freud. C'est là son point d'Archimède. Il est certain que tant que nous ne disposerons pas d'un tel point d'appui, nos commentaires, notre lecture, voire même nos déductions, seront toujours en résorption constante dans l'enseignement de Lacan. Tant que nous n'aurons pas ce point d'Archimède, et même si nous croisons les termes, même si nous déduisons ce que nous pouvons déduire, même si nous lisons tout ce que nous pouvons lire, en détail, par dessus, par dessous, avec un sens et un autre, tout ce que nous pourrons dire sera résorbé par cet enseignement lui-même. C'est évidemment ce que tout le monde constate pour son propre compte: la difficulté de décoller de cet enseignement. Même quand il s'agit, non d'en décoller pour l'oublier, mais d'en décoller pour y entrer de façon efficace, tout le monde constate que tant qu'il n'y a pas un point d'Archimède, le commentaire est résorbé par l'enseignement lui-même. C'est pour cela que je préfère faire un cours hebdomadaire, parce que dès que c'est tous les quinze jours, ça prend l'allure de conférence. Je veux bien faire des conférences de temps en temps, mais je me suis habitué, pendant plusieurs années, à dire ce que je pensais de semaine en semaine, avec bien sûr un fil conducteur, que je n'ai pas dénudé ici pour l'instant, mais qui n'a pas le même type d'objectif de complétude qu'une conférence est supposée évoquer. La thèse de l'inconscient structuré comme un langage, est-ce que c'est l'intuition fondamentale de Lacan s'agissant de Freud? J'ai déjà dit que je ne le croyais pas. C'est pour moi une thèse seconde de Lacan. Il a d'ailleurs attendu cinquante-deux ans pour la formuler, ce qui pourrait nous servir d'indice, puisqu'il est entré dans Freud et a pratiqué l'analyse bien avant cette formulation. Je ne crois pas que ce soit cela que l'on puisse qualifier de thèse ou d'intuition première de Lacan. Si on veut parler d'intuition, je crois que ce qui est beaucoup plus ancien, et même premier, primaire chez lui, c'est l'intuition de la division du sujet. Pourquoi ne pas employer le terme d'intuition, puisque si vous relisez le début de "La science et la vérité", vous verrez que Lacan parle de la division du sujet, qui est pourtant un concept extrêmement élaboré, voire un mathème, en disant que "l'analyste est submergé par la manifestation constante de la division du sujet". Là, tous les termes valent. Cette division est un phénomène qui se produit. C'est ce qui se produit sous la forme du lapsus, sous la forme du je ne sais pas ce que je dis, sous toutes les formes où le sujet se démontre dépassé par sa parole, par ce qu'il dit, et où se révèle à lui-même ce qu'il ne sait pas. Vous pouvez comme ça multiplier les paradoxes. C'est là une machine qui peut s'enclencher toute seule. Il est sensible que cela est constant dans l'expérience analytique, constant d'en venir à des rapprochements, à des croisements dont on n'avait pas idée au départ.

Далее, они настолько убеждают себя в связности учения Лакана, что дальше не думают, — что очень жаль, — о своих изначальных вопросах, в таком роде: Лакан говорит об означающем, но означающее это звук? И эти звуки, где бы они были? Какое отношение между этим означающим и означающим лингвистики? Это большие начальные вопросы, и я всегда поражаюсь, что впоследствии их быстро забывают. Это вопросы, однако, которые совершенно справедливы, и которыми Лакан, пусть и в неявном виде, продолжал задаваться. Тезис бессознательное структурировано как язык — вот тип внешней опоры, при помощи которой Лакан поднял учение Фрейда. В этом его архимедова точка опоры. Определенно, пока мы не имеем в распоряжении такой точки опоры, наши комментарии, чтение даже наши выводы будут все время в постоянной аннигиляции в учении Лакана. Если не будет это архимедовой точки то будем ли мы пересекать термины, выводить то, что можем вывести, прочитаем все, что можем прочитать, в деталях, сверху, снизу, с одним значением или с иным, все что мы сможем сказать, — все будет разрушено самим этим учением. Это очевидно то, что подтверждают все по поводу себя: трудность отделиться (décolle) от этого учения. Даже когда речь идет не для того чтобы его забыть, но и когда отделиться, чтобы войти в него продуктивно, все констатируют, что если нет архимедовой точки, комментарии разрушаются самим учением. Именно ради этого я предпочитаю читать курс раз в неделю, поскольку если бы это было бы раз в две недели, это получило бы вид отдельной лекции. Я хочу устраивать лекции время от времени, но я привык, уже в течение многих лет, говорить то что я думаю из недели в неделю, разумеется, следуя определенной нити, которую я еще не обнажил на данный момент, у которой однако другая цель завершенности (полноты), чем предполагается самой формой конференции. Тезис, что бессознательное структурировано как язык, говорит ли эта фундаментальная интуиция Лакана о Фрейде? Я уже говорил, что так не думаю. Для меня это второй или последующий тезис Лакана. И он ждал пятьдесят два года, чтобы этот тезис сформулировать, и этом может дать нам определенное указание, поскольку он начал вхождение в учение Фрейда и практиковать анализ задолго до этой формулировки. Я не думаю, что мы можем его обозначить как первый тезис или как первую интуицию Лакана. Если уж говорить об интуиции, я думаю, что есть нечто гораздо более раннее, первичное у него, и это разделение субъекта. Почему бы не использовать термин интуиция, поскольку, если вы перечитаете начало «Науки и истины», то увидите что Лакан говорит о разделении (division) субъекта, и это концепт уже исключительно разработанный, практически матема, когда он говорит «аналитик переполнен постоянной демонстрацией разделения субъекта». Здесь значим каждый термин. Разделение — это воспроизводящий себя феномен. Это то, что производится под формой ляпсуса, под формой «я не знаю, что я говорю», под всеми этими формами, где субъект показывает, что он не совпадает со своей речью (речь всегда обгоняет субъекта), тем, что он говорит и где он раскрывает для самого себя то, что он о себе не знает. Вы можете умножать парадоксы таким же образом. Это машина, которая может работать сама по себе. Однако важно, что это константа в аналитическом мире, константа постоянного движения к сближениям, к пересечениям, о которых вначале не было и мысли.

Il faut aussi s'apercevoir que cette division, qui est un concept élaboré par l'enseignement de Lacan, c'est quand même exactement ce dont il s'agit dans "Le stade du miroir". Le stade du miroir est bien sûr ensuite situé par Lacan au niveau imaginaire, en tant que l'imaginaire n'est qu'un registre sur trois. Mais au moment où il le formule, il a le seul registre de l'imaginaire à sa disposition et qu'il n'a pas encore encadré par le registre symbolique. A cet égard, l'expérience du stade du miroir est une expérience de division du sujet comme telle. C'est l'expérience que le sujet a la moitié de lui-même hors de lui, et qu'il ne s'en va pas brad dessus bras dessous avec cette moitié mais qu'elle lui revient au contraire dans la figure. C'est une expérience paranoïaque, une expérience de la paranoïa primitive, comme je m'exprimais l'année dernière en resituant ce stade du miroir par rapport à la théorie lacanienne des psychoses.

Также необходимо понять, что разделение, которое концептуализировано в учении Лакана, — это именно то, о чем идет речь в «Стадии зеркала». Стадия зеркала, разумеется, далее размещается Лаканом на воображаемом уровне, в той мере, в которой Воображаемое — это лишь один из трех регистров. Однако в тот момент, когда он формулирует это, в его распоряжении находится только воображаемый регистр, который еще не кадрирован регистром символическим. В этом отношении опыт стадии зеркала — это опыт разделения субъекта как таковой. Это опыт того, что субъект имеет половину самого себя вне себя, и, что он не прогуливается под ручку с этой половиной, но что она возвращается к нему, наоборот, в образе, фигуре. Это паранойяльный опыт, опыт примитивной паранойи, как я выразился в прошлом году, располагая стадию зеркала относительно лакановской теории психозов.

Je retrouve donc cette division du sujet déjà présente dans "Le stade du miroir", et je dirai même que je la trouve aussi bien présente dans ce qui fait l'intérêt de Lacan pour la psychose paranoïaque dans sa thèse de psychiatrie. Le terme fondamental qui ménage à Lacan le passage vers la psychanalyse à partir de la psychiatrie, le terme qui l'accroche chez Freud, cette liane par quoi il passe de la psychiatrie à la psychanalyse – il balance, et puis hop! il saute comme Tarzan dans l'expérience analytique – c'est le surmoi. Sa thèse sur la psychose paranoïaque aboutit à la psychanalyse par le canal du surmoi. Relisez les dernières pages et vous vous apercevrez qu'il conçoit sa thèse comme une contribution à la clinique du surmoi. Ce surmoi, qu'est-ce qui permet de l'introduire, dans le contexte où il est compris à l'époque? Le surmoi est compris comme un mécanisme d'autopunition, c'est-à-dire comme l'instance qui dans la théorie de Freud rend compte de la division du sujet contre lui-même.

Поэтому я обнаруживаю это разделение субъекта уже находящимся на «Стадии зеркала», и я бы даже сказал, что я нахожу его также присутствующим в самом факте интереса Лакана к паранойяльным психозам в его докторской диссертации по психиатрии. Фундаментальный тезис, который ведет Лакана к переходу к психоанализу от психиатрии, термин который он цепляет у Фрейда, эта лиана при помощи которой он переходит от психиатрии к психоанализу — он качается и раз! — прыгает как Тарзан в аналитический опыт — это термин Сверх-Я. Перечитайте последние страницы и вы поймете, что он понимает свою диссертацию как вклад в клинику Сверх-Я. Это Сверх-Я, что позволяет его ввести, в том контексте, как его в то время понимают? Сверх-Я понимается как механизм самонаказания, то есть как инстанция, которая в теории Фрейда отвечает за разделение субъекта с самим собой.

L'intuition primaire de Lacan est donc la division du sujet, et son point d'appui l'inconscient structuré comme un langage. Ce n'est pas une intuition, c'est un point d'Archimède. Je dirai que tant qu'un point de départ extérieur à l'enseignement même de Lacan nous manque, nous ne serons pas sortis de Lacan. Je veux dire – entendons-nous bien – sortir de Lacan pour pouvoir y entrer, tout à fait comme il est sorti de Freud pour pouvoir y entrer. Il y a vraiment un chemin étroit entre ce que Lacan formule de l'auto-application du principe de lecture et la nécessité d'un point d'Archimède qui soit à l'extérieur. Rien ne nous interdit de chercher quel pourrait être le point d'Archimède convenable. Même si c'est d'une façon laborieuse et un peu abstraite, je pense que j'ai quand même déplacé les termes sommaires de la difficulté que formulait Serge Leclaire. Je n'ai pas voulu simplement lui faire un pied de nez, mais prendre au sérieux sa remarque.

Первая интуиция Лакана — это разделение субъекта, и его точка опоры — бессознательное структурировано как язык. Это не интуиция — это архимедов рычаг. Я бы сказал что если нам не хватает вот этой внешней точки в самом учении Лакана, мы не выйдем из Лакана. Я хочу сказать — услышьте это хорошо — выйти из Лакана, чтобы иметь возможность войти, точно так же, как он вышел из Фрейда чтобы мочь в него войти. Имеется действительно узкий путь между тем, что Лакан формулирует о само-приложении принципа чтения (к себе самому) и необходимости точки опоры Архимеда, которая находилась бы вовне. Нам ничего не может запретить искать то, что могло бы стать подходящей архимедовой точкой. Пусть и способом непростым и немного абстрактным, но я думаю что тем не менее я сместил термины трудности, которые сформулировал Серж Леклер. Я не хотел просто отмахнуться, но отнестись серьезно к его замечанию.

Il faut voir que jusqu'à présent, jusqu'à très peu de temps, tous les gens qui ont suivi Lacan ont été pris dans la métonymie du Séminaire, ont tendu à attendre la prochaine fois. Lacan lui-même, il y a très longtemps, y avait incité ses auditeurs - on s'en aperçoit quand on voit les réponses qu'il peut faire aux questions - en les renvoyant à la prochaine fois. C'est ça un enseignement. Qu'est-ce que ça serait d'autre que de renvoyer à la prochaine fois? Cette structure métonymique du Séminaire est d'ailleurs tout à fait conforme à la structure de l'expérience analytique. Ce qui fonde un psychanalyste, c'est de pouvoir dire un à la prochaine fois et que ça tienne avec ça. On renvoie la vérité à juste un peu plus tard. Cela est tout à fait présent dans le Séminaire.

Нужно иметь в виду, что до последнего времени, до самого недавнего времени, все кто посещал Лакана, кто был захвачен метонимией Семинара, находились в ожидании следующего раза. Сам Лакан — мы понимаем это когда видим его ответы на вопросы — отправлял своих слушателей до следующего раза. Это и есть учение. Чем бы это было еще, чем не этой отсылкой к следующему разу? Кроме того, эта метонимическая структура Семинара совершенно сходна с структурой опыта аналитического. Возможность сказать «до следующего раза» и этого придерживаться фундирует психоанализ. Мы откладываем истину немножко на попозже. Это совершенно точно присутствует в Семинаре.

C'est là, il est vrai, une habitude rencontrant tout à fait l'attitude de la névrose obsessionnelle qui, comme vous le savez, se complaît dans l'attente, et spécialement dans l'attente de la mort du maître, où l'obsessionnel s'imagine que ça va être le dimanche de la vie. Regardez-les maintenant! Il faut voir comme ils peinent! Ils se rendent compte que le dimanche de la vie, c'était avant, quand ils avaient Lacan, qu'ils pouvaient se la boucler depuis vingt ou trente ans et se la couler douce. Maintenant, on les voit sortir péniblement de leur cabinet où ils étaient engoncés, pour proposer des enseignements. C'est dur de commencer à cinquante ou soixante ans! Il vaut mieux s'être exercé un peu avant.

Именно здесь, да, привычка пересекается с отношением невротика навязчивости который, как вы знаете, жалуется в ожидании, и особенно в ожидании смерти господина, о которой невротик фантазирует, как о том, что будет воскресением его жизни (dimanche de la vie). Теперь посмотрите! Нужно видеть, как они жалуются. Они отдают себе отчет, что воскресение жизни было ранее, когда у них еще был Лакан, когда они могли закольцеваться с двадцати или с тридцати лет и все текло спокойно. Теперь, мы видим как они с трудом покидают свой кабинет, где они засиделись, чтобы наконец предлагать свои учения. Но это сложно начинать в пятьдесят или шестьдесят лет! Это стоило сделать немного ранее.

Est-ce que nous devons considérer que l'enseignement de Lacan a été interrompu par la mort ou qu'il était vraiment fini, qu'il comportait en lui-même un principe d'arrêt? C'est une question qui a tout son prix, car il y en a qui peuvent supposer que cet enseignement comportait en lui-même un principe d'arrêt et que Lacan s'était arrêté déjà bien avant de s'être interrompu. Certains supposent qu'il s'est arrêté il y a cinq ans, d'autres il y a trois ans, ce qui veut dire qu'il continuait sur sa lancée alors qu'il était déjà fini. Nous avons donc là un choix à faire et je ne pense pas qu'il puisse se faire simplement. On peut évidemment rêver de faire le tour de cet enseignement. Si on est sur un plan, il n'est pas trop difficile de s'imaginer ce que peut vouloir dire de faire le tour de sa surface. Mais faire le tour de l'enseignement de Lacan, c'est beaucoup plus difficile. C'est beaucoup plus difficile dès lors que la topologie n'est pas simplement un thème de cet enseignement mais que le dire même de cet enseignement est coulé dans des formes topologiques, et cela d'une façon tout à fait volontaire. Faire le tour d'une bande de Moebius, c'est déjà beaucoup plus difficile que de faire le tour d'un cylindre. Faire deux tours, c'est ce que Lacan lui-même a formulé à propos de son rapport à Freud, en disant qu'il faisait le second tour là où Freud avait fait le premier.

Должны ли мы полагать, что учение Лакана прервано смертью или что оно было завершено, что оно содержало в себе принцип остановки? Этом вопрос имеет свою цену, поскольку имеются те, кто может предположить что это учение в самом себе содержало принцип остановки, и что Лакан остановился задолго до того, как он был прерван. Иные предполагают что он остановился пять лет назад, другие что три года, что означает, что он продолжал держаться по инерции, тогда как все уже было закончено. Поэтому у нас есть необходимость сделать выбор и я не думаю, что он сделается легко. Мы можем очевидно мечтать сделать обход по этому учению. Если мы на плоскости (plan), тогда не очень сложно представить, что мы можем захотеть сделать обход по этой поверхности (surface). Однако сделать такой обход учения Лакана гораздо сложнее. Это гораздо сложнее в связи с тем что топология это не просто одна из тем этого учения, но само высказывание этого учения протекало в топологических формах, и было это сделано преднамеренно. Сделать тур по ленте Мебиуса гораздо сложнее, чем тур по цилиндру. Сделать два обхода, — что Лакан сформулировал сам в отношении своего подхода к Фрейду, сказал, что он делает второй обход там, где Фрейд делал первый обход.

Nous avons donc une difficulté et je ne peux pas faire comme si c'était la première fois que je faisais un enseignement sur Lacan. J'ai fait cet enseignement exactement pendant sept ans, puis je me suis arrêté pendant deux ans, et je peux dire que l'on vérifie, dans l'expérience du commentaire de Lacan, dans l'effort d'en faire le tour, qu'il y a un certain type de phénomènes qui se produit et qui n'est en rien comparable à ce qui se produit lorsqu'on a à faire le tour de Descartes ou de Spinoza.

Поэтому здесь имеется трудность и я не могу действовать так, как если бы я в первый раз проводил свое учение о Лакане. Я проводил это учение ровно семь лет, потом остановился на два года, и я могу сказать, что на поверку, в опыте комментирования Лакана, в попытке сделать из этого обход, возникают определенного типа феномены, которые производятся и которые совершенно не сопоставимы с теми феноменами, которые производятся когда мы делаем обход Декарта или Спинозы.

Est-ce que l'on peut, d'autre part, parler de l'évolution de cet enseignement? Il est certain que Lacan lui-même a marqué ses avancées ou ses frayages, et donc qu'il communiquait l'impression d'un progrès, d'un relatif dépassement de ses termes antérieurs. La preuve en est qu'il s'admirait lorsqu'il se relisait, d'abord parce qu'il n'avait plus la mémoire de ce qu'il avait dit, mais aussi parce qu'il constatait qu'il en était encore là à ce moment-là, indiquant par là que son discours actuel avait laissé tomber ces moments. Mais en même temps qu'il évoque avancées et frayages, il dit aussi qu'il parle toujours de la même chose. Il parle toujours de la même chose mais de façon différente, et comme cette chose est liée à ses façons, elle s'en trouve par là-même différenciée.

Можем ли мы говорить, с другой стороны, об эволюции этого учения? Совершенно определенно, что Лакан сам замечал свои продвижения и свои открытия (frayages), и что он передавал впечатление прогресса, относительного преодоления, снятия, преодоления (dépassement) своих предыдущих терминов. Доказательством этого служит то, что он восхищался, когда перечитывал себя, прежде всего поскольку он уже помнил, что говорил ранее, но также и потому, что он констатировал, что в тот момент он был еще там, указывая тем самым что его настоящий дискурс уже оставил эти моменты. Однако когда он говорил о своих продвижениях и открытиях, что он всегда говорит об одном и том же. Он говорит об одном и том же, но разным образом, и поскольку эта вещь связана со способами о ней говорить, она обнаруживается тем самым измененной.

Vous voyez qu'on peut multiplier les contorsions sans arriver à structurer ce dont il s'agit. Cependant, il est tout de même exact que l'on constate des scansions dans cet enseignement, des moments de franchissement qui ne sont pas du tout équivalents. Tous les Séminaires de Lacan ne sont pas équivalents à cet égard. Cet enseignement est périodisé. Ca a énervé que je périodise l'enseignement de Lacan. Eh bien oui! il n'y a aucune raison de considérer que tous les moments de cet enseignement soient équivalents. On constate, au contraire, des tas de rotations. Il y a des scansions et elles sont à repérer.

Вы видите, что он мог умножать изменения без того, чтобы структурировать то, о чем идет речь. Тем не менее, все же совершенно точно, что в его учении мы обнаруживаем деление, скандирование, моменты пересечения (franchissement), которые друг другу не эквиваленты. Все Семинары Лакана не эквивалентны в этом плане. Это учение периодизировано. Это раздражало, что я периодизирую учение Лакана. Но да! нет никакой причины рассматривать все моменты учения как эквивалентные. Мы констатируем, напротив, кучу поворотов. Имеются водоразделы, и их нужно разметить.

D'autre part, on constate que Lacan a constamment ajouté des termes à son algèbre. C'est ce que lui-même relève dans son Séminaire XI, où il dit que l'essentiel pour lui, quand il ajoute des termes dans son discours, des termes en tant qu'ils comportent une certaine topologie, une certaine élasticité propre, c'est de ne pas se casser la gueule, d'arriver à continuer de jongler avec un terme de plus. Quand nous lisons Lacan, nous avons continuellement l'impression d'arriver à une plage de consistance. Puis nous observons ensuite l'arrivée d'un terme nouveau, comme celui de jouissance, et nous voyons alors que les termes se redistribuent par rapport à celui-là, que Lacan réinterprète ses propres formules à partir de ce terme nouveau et qu'ainsi le paysage change. Là-dessus, vous avez des repères très simples. Prenez le repère du fameux Wo es war. Il n'y a pas qu'une seule façon par Lacan de le mettre en valeur. Rien que dans les Ecrits, il y en a au moins trois. Pour l'inconscient structuré comme un langage, la différentiation est la même. C'est pour cela que j'ai pu dire, même si ça avait énervé les gens, que l'enseignement de Lacan était comme une série de déformations au sens topologique. Vous pouvez l'observer: il n'y a pas un principe d'identité qui permettrait de stabiliser les termes à un moment donné.

С другой стороны, мы констатируем, что Лакан постоянно добавлял термины в свою алгебру. Это он сам обнаруживает в XI Семинаре, в котором он говорит что существенно для него, когда он добавляет термины в свой дискурс, термины в том смысле, что они содержат определенную топологию, определенную собственную эластичность, это он делает не для того, чтобы не упасть, чтобы продолжать жонглировать еще одним термином. Когда мы читаем Лакана, у нас постоянно есть впечатление, что мы прибываем на пляж консистентности. Потом мы наблюдаем прибытие нового термина, как например термина наслаждения, и мы видим, что все термины выстраиваются теперь в отношение этого нового, что Лакан заново интерпретируют свои собственные формулы исходя из этого нового термина и в результате пейзаж изменяется. До этого момента, у нас были простые опорные точки. Возьмите в качестве такой знаменитое Wo es war, где было оно. Есть не один способ у Лакана придать ему значение. Только в Écrits их минимум три. Для бессознательного структурированного как язык такая же дифференциация. Именно в связи с этим я мог сказать, пусть это и вызвало раздражение, что учение Лакана это серия деформаций, преобразований в топологическом смысле. Вы можете сами это наблюдать: не имеется ни одного принципа идентичности, который бы позволили стабилизировать термины в определенный момент.

Je dirai que son rapport à Freud a lui aussi évolué. Il a même évolué si bien qu'il est presque arrivé à un renversement. Lacan a eu un rapport à Freud qui a été vraiment pourri d'ambivalences. Il a commencé par l'éloge de Freud, il a beaucoup contribué à l'exaltation de la stature de Freud, et puis il est sensible qu'il est arrivé, dans les derniers temps, à une tonalité sérieusement dépréciative de celui-ci. Il tendait, pour le coup, à prendre un petit peu la mesure de Freud.

Я бы сказал, что его отношение к Фрейду тоже эволюционировало. Оно эволюционировала настолько, что практически пришло к его переворачиванию. Лаканское отношение к фрейду было действительно испорчено амбивалентностью. Он начал с восхваления Фрейда, он много сделал для воздвижения статуи Фрейда, и потом он пришел, в последнее время, к тональности, серьезно его обесценивающей. Он старался, хоть немного, взять на себя измерение Фрейда.

J'ai là un magazine - c'est ma lecture hebdomadaire – où il y a quelque chose de très amusant, un article qui nous renseigne sur ce qui se passe dans les Archives Freud, sous le titre The Master's Voice, ce qui veut plutôt dire qu'il s'agit, avec ces archives, de bâillonner la parole du maître. C'est comme les gens qui se font fort de démontrer que je trafique complètement la pensée de Lacan dans ses Séminaires. Eh bien, c'est sous ce titre-là qu'il y a une page très intéressante qui nous renseigne sur le fait qu'on a renvoyé, il y a quinze jours, le directeur des Archives Freud. On ne comprend pas du tout pourquoi il avait été nommé à ce poste, puisque c'est un spécialiste du sanskrit. Ce directeur a fait une conférence où il a dit que Freud avait eu tout à fait tort de considérer que les enfants subissaient effectivement dans la réalité des agressions sexuelles de la part des adultes. Il y a cent cinquante milles documents de Freud – lettres, papiers, transcriptions, photographies – qui sont dans ces archives. De toute façon, il semble qu'on ne saura jamais vraiment – pas nous en tout cas – ce qu'il y a dans ces archives, puisque les documents les plus importants ne doivent pas être ouverts avant le siècle prochain. Il y en a même un qui ne doit pas être ouvert au public avant 2102. Tant qu'à faire, on se demande pourquoi ils ne les brûlent pas. Ils ont vraiment un rapport tout à fait singulier avec l'humanité en général. C'était là une petite parenthèse.

У меня вот тут есть журнал — это мое еженедельное чтение — в котором есть кое-что весьма забавное, статья, которая говорит нам, что происходит в Архиве Фрейда, под названием «Голос мэтра», что означает, скорее всего, что речь идет, со всеми архивами, чтобы заткнуть речь мэтра. Это так же как те, кто всеми силами пытаются показать, что я полностью искажаю мысль Лакана в его Семинарах. Ну хорошо, именно под этим названием имеется очень интересная страница, которая нам рассказывает о факте, который сообщил две недели назад директор Архива Фрейда. Совершенно непонятно, почему он на этот пост был назначен, будучи специалистом по санскриту. Этот директор дал конференцию, в которой он говорит, что Фрейд полностью ошибался, когда полагал, что дети в реальности подвергаются сексуальной агрессии со стороны взрослых. Имеется сто пятьдесят тысяч документов Фрейда в его архиве: письма, бумаги, транскрипции, фотографии. В любом случае, мы не узнаем никогда действительно — точно не мы в любом случае — что находится в этих архивах, поскольку самые важные документы могут быть открыты для публики только перед следующим веком. Имеется даже такой, который можно открыть лишь перед 2102 годом. Что делать, мы задаемся вопросом почему они не сожгли их? У них подход к человечеству в целом совершенно уникальный. Это было небольшое отступление от темы.

Je dirai que l'enseignement de Lacan s'est déporté des promesses de la psychanalyse à la déception de la psychanalyse. Rien ne serait plus simple que de composer un ouvrage sur ce thème: Lacan, de l'optimisme au pessimisme de la psychanalyse, et d'en conclure que la chose la plus simple qui est à déduire de l'enseignement de Lacan, c'est de laisser tomber la psychanalyse. De fait, si vous relisez le rapport de Rome, vous apercevez souvent une tonalité humaniste qui contraste avec ce qu'on croit pouvoir sentir de haine de l'humanité dans les dernières années. En fait, ce n'est pas de la haine, ça n'a pas la tonalité paranoïaque de ceux qui veulent dire toute la vérité et qui donc se donnent comme idéal d'abattre tous les semblants de l'existence humaine. Ce qui caractérise Lacan, et je dirai même dans sa vie, c'est un extrême respect pour les semblants. C'est une chose que de les faire vaciller, et ç'en est une autre que de les ménager. Il y a aussi un ménagement des semblants.

Я бы сказал, что учение Лакана отправляется от обещаний психоанализа к разочарованию психоанализа. Ничего не было бы проще чем написать работу на такую тему: Лакан: от оптимизма к пессимизму психоанализа, и заключить из нее что самая простая вещь, которую нужно вывести из учения Лакана, это отбросить психоанализ. Если вы перечитываете Римскую речь вы замечаете гуманистическую тональность, которая контрастирует с тем, что мы можем почувствовать как ненависть к человечеству в последние годы. На самом деле, это не ненависть, это не паранойяльный тон тех, кто хочет сказать всю правду и кто поэтому представляет себя идеалом, сносящим все кажимости человеческого существования. То, что характеризует Лакана, и я бы даже сказал всю его жизнь, это крайнее уважение к кажимостям. Одно дело раскачивать их, и другое дело их беречь. Есть также и забот о кажимостях.

On pourrait aussi présenter un Lacan dans ses contradictions. C'est d'ailleurs là toute l'affaire, puisque, si nous voulons rester dans le fil de son enseignement, il faut que nous nous protégions nous-même de l'illusion que Lacan est un auteur. C'est très difficile, dans la position où nous sommes, de nous protéger de cette idée-là. Lacan devient tout naturellement un auteur. La formule de l'auteur, c'est S2 sur S1. C'est ce qui caractérise l'auteur: le S1 sous le signifiant binaire du savoir: S2/S1. Sous le savoir, on pose un sujet qui serait un et qui saurait ce qu'il dit depuis toujours. C'est, d'après Lacan, l'idée sur quoi l'université est fondée. Nous, pour fonder notre propre blabla sur Lacan, nous devons substituer un autre mathème à ce mathème, celui d'écrire un $ en dessous du S2: S2/$. C'est évidemment une formule paradoxale que celle de substituer au signifiant de l'auteur le signifiant d'un sujet barré, avec toutes les valeurs que ce sujet barré peut prendre, et dont la plus simple est évidemment la contradiction, le fait que Lacan est contradictoire dans son enseignement. Il travaille cette contradiction, il la maîtrise en partie, mais il s'y inscrit malgré tout comme contradictoire. Disons que c'est le minimum que nous pouvons faire pour ne pas nous illusionner sur le statut de Lacan auteur.

Если мы хотим следовать духу лакановского учения, то можно было бы также представить Лакана в его противоречиях. Мы должны сами оградить себя от иллюзии, что Лакан — автор. В том положении, в котором мы находимся, очень трудно оградить себя от этой идеи. Лакан, естественно, становится автором. Формула автора — S2 над S1. Этим и характеризуется автор, S1 под двоичным означающим знания (S2 / S1). Под знанием располагается субъект, который представлен S1, и который всегда знает, что он говорит. Это, по мнению Лакана, идея, на которой основан университет. Мы, чтобы найти основы для нашего blabla о Лакане, должны заменить эту матему на другую, где нужно написать $ под S2: S2/$. Это, очевидно, парадоксальная формула, которая заключается в замене означающего автора означающим перечеркнутого субъекта, со всеми свойствами, которые присущи перечеркнутому субъекту. Простейшим проявлением перечеркнутого субъекта является, очевидно, противоречие, тот факт, что Лакан противоречив в своем учении. Он отрабатывает это противоречие, отчасти овладевает им, но все же вписывается в него как в противоречивое. Допустим, это минимум, который мы можем сделать, чтобы не скатиться в иллюзию, что Лакан — это автор.

C'est là un point qui est abordable même par des personnes qui ne sont pas déterminées comme nous par cet enseignement. Il y a des biographes à qui ça pose des questions insurmontables d'imaginer que le sujet dont ils s'occupent puisse être à la fois ceci et cela. Dans les biographies, on se demande indéfiniment ce qu'un tel à vraiment pensé de ça, etc. C'est accablant de naïveté. Lacan, avec son texte sur Gide, nous donne un tout autre exemple de biographie. André Gide y est saisi, non comme l'auteur de ses oeuvres, mais dans sa division.

Здесь тот пункт, обожаемый теми, кто не определен как мы этим учениям. Есть биографы, для которых непреодолимым вопросом становится представление, что субъект которым они заняты может быть одновременно и тут и там. В биографиях бесконечно задаются вопросом что тот или этот думал о том и о сем, и т. д. Убийственная наивность. Лакан со своим текстом о Жиде дает нам совершенно иной пример биографии. Андре Жид там схвачен не как автор своих трудов, но в своем разделении.

La manifestation la plus simple de cette division, c'est la contradiction, voire l'ambivalence. Ca se repère au premier abord chez Lacan. Vous savez comment, d'un côté, il déroute et se protège de son lecteur, de ses élèves, de leur compréhension, de la routinisation de son enseignement, et comment, d'un autre côté, il invite avec insistance à entrer, à suivre. C'est une invite insistante mais, à peine entré, il faut bien dire qu'on est douché. D'un côté il invite ses élèves, et de l'autre il dit: Mes signifiants ne remplissent leur fonction qu'à leur place, et leur place c'est la place que je t'ai dite. Il ne se prive donc pas de ridiculiser les efforts maladroits de ses élèves pour manier ces petits objets dont ils n'ont pas le secret. Il le fait dans le texte où il s'en prend à Laplanche et à ses efforts pour trafiquer les schémas lacaniens. Cette invite et cette douche, c'est l'ambivalence la plus notoire dans l'enseignement de Lacan.

Наиболее простое из этих разделений — это противоречие, даже амбивалентность, двусмысленность. Это с первого взгляда видно у Лакана. Вы знаете насколько, с одной стороны, он сбивает и защищается от своего читателя, от своих учеников, от их понимания, от рутинизации своего учения, и как при этом, с другой стороны, он настойчиво зовет войти и следовать за ним. Это приглашение настойчивое, но едва мы войдем, нужно сказать, нас тут же окатили холодным душем. С одной стороны, он зовет своих учеников, и с другой он говорит: «Мои означающие исполняют свою функцию только на своих местах, и это места, о которых я тебе говорю». Он не лишает себя высмеивания неловких потуг своих учеников управлять этими объектиками, секрет которых им неведом. Это он делает в тексте, где он нападает на Лапланша за его попытки подделать лакановские схемы. Это приглашение и этот душ — эта амбивалентность самая заметная в учении Лакана.

Nous avons aussi un appel à la formalisation, et ce dès le début, dès le Séminaire I, dès le rapport de Rome. Puis ce concept s'affine quand Lacan parle du mathème. Nous avons la formalisation mais nous avons en même temps une pratique de la rhétorique, un foisonnement rhétorique qui finalement se précise dans le concept du mi-dire: la vérité ne peut se dire toute, elle ne peut que se mi-dire. Il y a une tension entre le mathème et le mi-dire chez Lacan, une alternative de l'un sur l'autre. Il n'est bien sûr pas difficile de construire la comptabilité, ou même l'implication réciproque, du mathème et du mi-dire. Il n'est pas difficile de faire une synthèse, de dire que le mathème appelle le mi-dire et que le mi-dire ne peut se passer du mathème. Moi-même je le dis à l'occasion, pas exactement dans ces termes mais presque. On peut le dire, mais il n'empêche que pratiquement, ça fait quand même une tension, surtout maintenant que nous sommes après la disparition de Lacan et qu'il s'agit de savoir quel est le style qui convient en la matière analytique.

У нас есть также запрос на формализацию, и это с самого начала, с первого Семинара, с «Римской речи». Дальше этот концепт становится тоньше, когда Лакан говорит о матеме. У нас есть формализация, но в то же время риторическая практика, риторическое изобилие, которое уточняется в концепте полусказанного, недосказанного (mi-dire): истина не может быть сказана вся, она может только полусказываться, высказаться наполовину. Имеется напряжение между матемой и этим полусказанным у Лакана, альтернатива от одного к другому. Несложно соорудить соответствие, или даже взаимную импликацию от матемы к полусказанному. Несложно сделать синтез, сказать, что матемой называется полусказанное и что полусказанное не может обойтись без матемы. На этот счет я уже высказывался, не точно в таких же словах, но почти. Можно так сказать, однако это не мешает тому что практически, в практике, это создает напряжение, особенно сейчас после исчезновения Лакана, и когда речь идет о знании каков стиль лучше подходит к аналитической материи.

Ce qui est certain, c'est que Lacan affectionne d'un côté les formules définitives, les formules frappées et inoubliables, les maximes – son style est continuellement assertif, ne laisse pas de place au je ne sais pas, même quand il cherche – et que, de l'autre côté, il y a un ajout constant de termes, un renouvellement, et donc des contradictions et des inflexions dont le lecteur n'est pas averti à l'avance par des soulignages. C'est pour cela que nous avons un travail de lecture qui est celui de constater les moments de bascule dans cet enseignement. Nous avons un enseignement où rien ne se propose sans preuves, un enseignement qui vraiment se fortifie de son argumentation, et qui, en même temps, n'a pas du tout le côté humble, tâcheron, serf de la vérité et du savoir. Il y a constamment chez Lacan cette recherche d'éblouir, de briller, cette volonté d'être insolite et de foudroyer l'auditoire, quitte à reprendre son souffle ensuite. Ca donne un style d'exposition qui est tout à fait sans exemple et qui fait croire aux gens pressés et aux tâcherons que Lacan n'est pas quelqu'un de sérieux.

Что определенно, так это то, что Лакан, с одной стороны, влюблен в четкие формулы, формулы шокирующие и незабываемые, максимы — его стиль постоянно утвердительный, не оставляющий место для «я не знаю», даже, когда он в поиске, и с другой стороны, постоянное прибавление терминов, обновление, и отсюда — противоречия и интонации, о которых читателя заранее никто не предупреждал специальными акцентам. Именно для этого перед нами и стоит работа, чтобы обнаружить эти моменты колебаний в сего учении. У нас есть учение, в котором ничего не предложено без доказательств, учение, которое очень хорошо само защищается своей аргументацией, и которое, в то же время, совершенно не находится в скромной позиции труженика или раба истины или знания. У Лакана постоянно желание ошеломить, блистать, стремление быть необычным, поражать публику, постоянно оставляет и восстанавливает свой поток. Это создает стиль экспозиции, представления, совершенно беспримерный, и заставляет людей торопливых и мелочных полагать, что Лакан был кем-то несерьезным.

Nous avons là une ambiguïté dans la manière de faire. Lacan a nommé le sujet supposé savoir comme une illusion nécessaire, produite par la structure même de l'expérience analytique, c'est-à-dire l'illusion que le savoir est déjà là - pas forcément à la place de l'analyste mais déjà là. Mais en même temps qu'il a dénoncé cette illusion, on peut dire qu'il l'a aussi encouragée, puisque quand lui-même disait qu'il faisait un progrès, un frayage, il ajoutait qu'il le pensait déjà avant mais qu'il n'avait pu le dire étant donné son auditoire. Par exemple, quand il a laissé tomber le terme d'intersubjectivité – c'est un moment de franchissement puisque c'est un terme qui était vraiment un pivot pour les premières élaborations –, il ne dit pas alors qu'il en sait plus long, mais que c'est un terme qu'il avait dû utiliser pour se faire comprendre de son auditoire du moment, un auditoire pesant, incompétent et ignorant. Il a donc lui-même produit cet appel proprement transférentiel sur lui en tant que celui qui savait déjà. En plus, ce n'est pas faux, et c'est là évidemment que nous sommes nous- mêmes à balancer. Ce n'est pas faux car il est vrai que l'on voit dans ses textes les linéaments du sujet supposé savoir bien avant qu'il n'en formule le terme. Dans le rapport de Rome, dans une note en bas de page, lui-même signale, en 1966, qu'il avait déjà mis le doigt sur l'effet du sujet supposé savoir en 1953, mais sans l'avoir nommé comme tel.

Итак, мы имеем здесь двусмысленность в самой манере делать. Лакан называет субъекта предположительно знающего необходимой иллюзией, которую продуцирует сама структура аналитического опыта, то есть иллюзия, что знание уже здесь — не обязательно в месте аналитика, но уже здесь. Но в то же время, когда он разоблачает эту иллюзию, мы можем сказать, что одновременно он ее вдохновляет, поскольку, когда он сам говорит, что прогрессирует, делает открытие, он добавляет, что уже думал об этом, но не мог сказать об этом с учетом своей аудитории. К примеру, когда он отбрасывает термин интерсубъективность — это момент пересечения границы, поскольку это был термин ключевой для первых разработок, — но что этот термин, который ему приходилось использовать, чтобы быть понятным для своей тогдашней аудитории — тяжелой, некомпетентной и несведущей. Он сам производит, таким образом, этот собственно вызов переноса на себя, как на того, кто уже знает. К тому же, это не является ложью, и теперь, очевидно, здесь мы уже сами должны искать баланс. Это не ложь, поскольку мы и правда видим в его текстах очертания субъекта предположительно знающего задолго до того, как он сформулировал сам термин. В Римской речи, в заметке внизу страницы, он сам сообщает, в 1966 году, что он попал в точку относительно эффекта субъекта предположительно знающего в 1953, однако без того, чтобы называть его таким образом.

Ce que j'évoque là est dit dans des termes un peu généraux, un peu abstraits, mais j'espère pouvoir vraiment repartir de là la prochaine fois, pour entrer dans le vif de la question et pour vous montrer la scansion capitale qu'il faut reconnaître à cet enseignement, et que d'ailleurs Lacan lui-même signale précisément, page 850 des Ecrits, à la fin du texte qui s'appelle "Position de l'inconscient". Ce texte se termine par une note en bas de page où Lacan dit ceci: "On mesurera l'obstacle que nous avons ici à rompre au temps qu'il nous a fallu pour donner au discours de Rome la suite de ce texte." Cette phrase est venue confirmer mes déductions. Elle implique qu'il y a dans "Position de l'inconscient" – qui est un texte qui n'a pas retenu tellement l'attention et qui est contemporain du Séminaire XI – comme un branchement avec le rapport de Rome. Il y a le branchement direct d'un texte sur l'autre, l'un de 53 et l'autre de 64, et donc un pas de plus qui s'effectue par rapport au rapport de Rome.

То, о чем я говорю сейчас сказано в терминах несколько общих, немного абстрактных, но я надеюсь иметь возможность продолжить в следующий раз, чтобы войти в суть вопроса, и чтобы показать вам капитальной скандирование, который необходимо признать в этом учении, и что и что к тому же сам Лакан точно сообщает, на странице 850 Écrits, в конце текста, который называется «Позиция бессознательного». Этот текст заканчивается замечанием внизу страницы, где Лакан говорит следующее: «Мы измерим то препятствие, что здесь мы должны порвать с тем временем, которое нам потребовалось чтобы дать "Римской речи" продолжение в виде этого текста». Эта фраза подтверждает мои выводы. Она предполагает, что в «Позиции бессознательного» — это текст, который не привлек к себе так уж много внимания и который является современником XI Семинара, — происходит подключение к «Римской речи». Прямое подключение одного текста к другому, один 1953 года и другой 1964, и таким образом еще один шаг, который совершается по отношению к «Римской речи».

Je ne suis pas, à vrai dire, parti de cette phrase, je l'ai ponctuée après avoir fait le chemin, mais ce que je proposerai, c'est d'essayer de saisir en quoi Lacan peut dire ici qu'il y a eu un pas qui a été différé pour lui. Puisque le rapport de Rome est principalement le texte qui inaugure son enseignement par la formule que "l'inconscient est structuré comme un langage", quel est cet autre pas qui, non pas annule l'inconscient structuré comme un langage, mais le remet tout de même à sa place? C'est une question qui ne me paraît pas du tout de commentaire ou de lecture pour la lecture. Elle paraît d'abord essentielle pour saisir ce après quoi Lacan a été pendant des années dans sa théorie, et elle me semble aussi avoir des conséquences tout à fait fondamentales dans la pratique analytique. Je partirai exactement de ce point-là la semaine prochaine.

Я не отправился от этой фразы, по правде говоря, я ее подчеркнул, выделил после того, как прошел путь, но я бы предположил попытаться ухватить, о чем Лакан может здесь сказать, что имел место шаг, который стал отличным для него. Поскольку Римская речь это текст, который принципиально инаугурировал его учение формулой, что «бессознательное структурировано как язык», каков же этот иной шаг который не аннулирует это бессознательное структурировано как язык, но возвращает его на то же место? Это вопрос который мне кажется предназначен не для комментария или для чтения ради чтения. Он необходим прежде всего для того, чтобы понять, после чего Лакан в течение долгих лет находился в своей теории, и мне кажется что этот вопрос имеет совершенно фундаментальные последствия в аналитической практике. На следующей неделе я начну именно с этого пункта.


Перевод с французского Василия Семёнова