Je crois que nous sommes arrivés à raviver la valeur de la métaphore paternelle qui était un peu ratiocinée. Nous avons ravivé la valeur de cet x. Cette métaphore paternelle est bien le principe de la séparation, c'est-à-dire à la fois le principe de la séparation du sujet et de la séparation de la jouissance. L'émergence de la signification phallique veut dire que la jouissance vient à être séparée du corps. C'est la condition, non pas pour qu'il y ait sujet – il y a sujet même si ça ne se produit pas – mais pour que le sujet se sépare, puisse se parer du signifiant, puisse se stabiliser dans cette métaphore qui – c'est à quoi Lacan est arrivé à la fin – n'est pas moins délirante que les autres. C'est une métaphore aussi délirante mais qui, à la différence de la métaphore délirante de Schreber, permet au sujet de se séparer, et spécialement de se séparer comme corps de sa jouissance.
Я полагаю, что нам удалось возродить ценность отцовской метафоры, которая немного ratiocinée. Мы возродили значение этого x. Эта отцовская метафора действительно является принципом отделения, то есть одновременно принципом отделения субъекта и отделения наслаждения. Появление фаллического значения означает, что наслаждение отделяется от тела. Это условие не для того, чтобы существовал субъект – субъект существует, даже если этого не происходит, — но для того, чтобы субъект отделился, был в состоянии украсить себя означающим, чтобы иметь возможность стабилизироваться в этой метафоре — это то, к чему в конце концов пришел Лакан, — не менее бредовый, чем другие. Это также бредовая метафора, но которая, в отличие от бредовой метафоры Шребера, позволяет субъекту отделиться, и особенно отделиться в качестве тела его наслаждения.
Le début de cet abord premier permet de relever quelle est la valeur de l'asymptote schrébérienne. Il y a pour Schreber la jouissance au lieu de l'Autre, que cet Autre soit isolé comme son corps ou comme son Dieu, puisque, de toute façon, son corps et son Dieu – c'est tout le problème de son délire – rentrent dans une connexion de plus en plus étroite. C'est là précisément qu'on vérifie en quoi l'Autre et le corps sont en passe de ne faire qu'un. Ils sont en passe mais ça ne va justement pas jusque là. On peut supposer que c'est précisément ce qui sépare Schreber de la schizophrénie pure, que c'est pourquoi il reste un paranoïaque avec des phénomènes schizophréniques. C'est la valeur que je donne à ce que j'ai prélevé sur le texte oublié de Lacan que j'ai évoqué la dernière fois, à savoir que "la paranoïa identifie la jouissance dans le lieu de l'Autre". C'est évidemment une définition très ramassée sur elle-même. On peut la lire de plusieurs façons, mais moi, ce que j'y entends, c'est que Lacan n'a pas dit identifie la jouissance et le lieu de l'Autre, mais qu'il a dit dans le lieu de l'Autre, ce qui veut dire qu'elle y reste encore localisée. C'est cela l'asymptote chez Schreber. Le fait qu'il se promette pour le futur une transformation totale, c'est la promesse de la vieille dementia praecox – qu'ici on peut appeler dementia futura – où le corps comme lieu de l'Autre serait confondu avec la jouissance de l'Autre. C'est en tout cas ce qui nous permettrait d'ordonner paranoïa et schizophrénie, tout au moins la trajectoire de Schreber.
Начало этого первого подхода позволяет отметить, каково значение шреберовской асимптоты. Для Шребера существует наслаждение в месте Другого, независимо от того, изолирован ли этот Другой, как его тело или как его Бог, поскольку, в любом случае, между его телом и его Богом — в этом вся проблема его бреда — устанавливается все более тесная связь. Именно здесь мы задаемся вопросом, что же за процесс происходит между Другим и телом, что они становятся единым целым. Между ними происходит этот процесс, но до конца это все же не доходит. По-видимому, именно это отличает Шребера от чистой шизофрении, поэтому он остается параноиком с шизофреническими феноменами. Вот ценность, которую я придаю тому, что я почерпнул из забытого текста Лакана, который я упомянул в прошлый раз, а именно, что паранойя идентифицирует наслаждение в месте Другого. Очевидно, что это само по себе очень собранное определение. Мы можем читать это по-разному, но то, что я слышу здесь, что Лакан не сказал, что он идентифицирует наслаждение и место Другого, но он сказал в месте Другого, что означает, что оно все еще остается локализованным в нем. Это асимптота по Шреберу. Именно этот факт, что он обещает в будущем полную трансформацию, является обещанием старой dementia praecox — которое здесь мы можем назвать dementia futura — где тело как место Другого можно было бы спутать с наслаждением Другого. В любом случае, это то, что позволило бы нам упорядочить паранойю и шизофрению, по крайней мере, по траектории Шребера.
Ça nous montre qu'il n'y a pas de place pour le narcissisme primaire dans l'enseignement de Lacan. Il n'y a pas place pour le narcissisme primaire, puisque le narcissisme dont il s'agit, c'est le narcissisme paranoïaque, et que c'est la division du sujet qui est fondamentale dans cette théorie. Le narcissisme n'est pas primaire, puisque ce qui est primaire dans l'imaginaire, c'est le rapport paranoïaque à l'autre. Ça a un sens de dire paranoïa primaire et non de dire narcissisme primaire. Qu'est-ce que Freud ou les analystes ont visé par ce narcissisme primaire, voire par cet auto-érotisme de départ? - sinon le sentiment qu'ils pouvaient avoir de la suffisance de la jouissance, de la fermeture sur soi de la jouissance, et disons de sa position d'exclusion par rapport au symbolique.
Это показывает нам, что в учении Лакана нет места первичному нарциссизму. Здесь нет места первичному нарциссизму, поскольку рассматриваемый нарциссизм является паранойяльным нарциссизмом, и фундаментальным в этой теории является разделение субъекта. Нарциссизм не первичен, поскольку первичными в Воображаемом являются паранойяльные отношения с другим. Имеет смысл говорить о первичной паранойе, а не о первичном нарциссизме. К чему стремились Фрейд или аналитики этим первичным нарциссизмом, даже этим изначальным аутоэротизмом? — если бы не чувство, которое они могли бы испытывать относительно достаточности наслаждения, замыкания наслаждения на себе и, скажем, о его позиции исключения по отношению к символическому.
Evidemment, nous sommes là très stricts. Nous sommes très stricts dans cette clinique. Ça ne tient pas seulement à la rigueur qui serait propre à Lacan, mais à la rigueur de la clinique dont nous sommes de façon indigne les héritiers, la clinique française et allemande. Il est d'autant plus surprenant que ce soit tout à fait oublié chez d'autres héritiers de cette clinique, qui ont le bonheur, ou le malheur, de se retrouver de l'autre côté de l'Atlantique, et même d'abord de l'autre côté de la Manche. On peut d'ailleurs passer de l'autre coté de la Manche à l'autre côté de l'Atlantique, ça ne donne pas des résultats extraordinaires. On fait crédit aux Anglais de s'occuper bien mieux que nous, avec plus de dévouement en tout cas, des psychotiques. Ce n'est pas faux. On peut être impressionné par ce qu'on peut lire de tel ou tel traitement de monsieur Rosenfeld, quand il va tous les jours voir un schizophrène pommé. Il y a quand même des embouteillages et je suppose que ça lui prend un temps fou. On ne voit absolument pas cela chez les analystes ici. Il y a donc cet aspect, et je dirai que ça pourrait être une des tâches de la Section clinique de créer dans l'avenir des lieux où tout de même nous puissions faire preuve aussi de ce dévouement, où nous puissions, en tout cas, mettre à l'épreuve nos constructions sur la psychose dans les milieux convenables. Mais ce que je dis là, je dois aussi le limiter par le sentiment que ceux qu'ils appellent psychotiques sont des personnes qui seraient ici traitées très simplement comme des névrosés. La Section clinique, après de nombreuses élaborations et discussions de ses enseignants, va, l'année prochaine, essayer de faire une relecture lacanienne de cas de psychose anglo-américains. C'est dire la révérence que nous avons pour nos collègues d'outre Atlantique. Mais on est en même temps forcé de se demander s'il ne faudrait pas mettre un certain point d'interrogation pour quelques-uns de ces psychotiques en analyse.
Очевидно, мы там очень строги. В этой клинике мы очень строги. Это происходит не только из-за строгости, присущей Лакану, но и из-за строгости клиники, наследниками которой мы быть недостойны — французской и немецкой клиники. Тем удивительнее, что об этом полностью забывают другие наследники этой клиники, которым выпало счастье или несчастье оказаться по ту сторону Атлантики и даже прежде всего по ту сторону Ла-Манша. Мы также можем перейти с другой стороны Ла-Манша на другую сторону Атлантики, что не дает выдающихся результатов. Считается, что англичане гораздо лучше, чем мы, заботятся о психотиках, и в любом случае они проявляют большую самоотдачу. Это не ложь. Нас может впечатлить то, что можно прочитать о том или ином лечении с господином Розенфельдом, когда он каждый день навещает одного круглого шизофреника. Еще бывают пробки, и я думаю, это займет у него много времени. Мы абсолютно не видим этого среди аналитиков здесь. Итак, есть этот аспект, и я бы сказал, что одной из задач Клинического Секции может быть создание в будущем мест, где мы также сможем продемонстрировать эту преданность делу, где мы в любом случае сможем проверить наши конструкции психоза в подходящих условиях. Но то, что я говорю здесь, я должен также ограничить тем чувством, что те, кого они называют психотиками, — это люди, с которыми здесь обращались бы очень просто, как с невротиками. Клиническая Секция для создания в будущем мест, где мы все равно сможем продемонстрировать эту преданность делу, где мы в любом случае сможем проверить наши конструкции психоза в подходящей обстановке. Но то, что я там говорю, я должен также ограничить тем чувством, что те, кого они называют психотиками, — это люди, с которыми здесь обращались бы очень просто, как с невротиками. Клиническая Секция, после многих доработок и обсуждений со стороны своих преподавателей, в следующем году попытается провести лакановское перечитывание англо-американских случаев психоза. Это свидетельствует о нашем уважении к нашим коллегам по ту сторону Атлантики. Но в то же время мы вынуждены задаться вопросом, не следует ли нам ставить вопросительный знак для некоторых из этих психотиков в анализе.
Je prends par exemple ce concept de schizoïdie qui fait vraiment les dimanches et les choux gras de monsieur Gultrip. Il a écrit un ouvrage en 1968 qui a connu trois réimpressions, la troisième étant de 77. C'est quand même un succès d'édition. Monsieur Gultrip est un élève de monsieur Ferbern que vous devez connaître puisque Lacan en parle dans un des Séminaires publiés. Il y a un chapitre entier consacré à la théorie de Ferbern, théorie qui a fait quelques vagues à l'époque, parce qu'il avait remplacé le concept de libido freudienne – qu'il considérait comme la libido qui cherche du plaisir: pleasur seeking – par l'idée que la libido cherche l'objet: object seeking. Il a construit les choses à partir de là. Gultrip est un pur produit de la théorie de Ferbern, mais je passe sur la filiation Ferbern-Gultrip.
Я беру, например, концепцию шизоидности, которую ценят и которая кормит господина Галтрипа. В 1968 году он написал книгу, которая была переиздана трижды, третье — в 1977 году. Она до сих пор пользуется успехом в издательстве. Мистер Галтрип — ученик господина Фейрберна, которого вы должны знать, поскольку Лакан говорит о нем в одном из опубликованных семинаров. Целая глава посвящена теории Фейрберна, теории, которая в то время произвела фурор, потому что она заменила концепцию фрейдовского либидо, которое он видел как либидо, которое ищет удовольствия: поиск удовольствия — идеей о том, что либидо ищет объект: поиск объекта. Он выстраивал теорию исходя из этого. Галтрип — продукт теории Фейрберна в чистом виде, но я передаю преемственность Фейрберна-Галтрипа.
Il faut voir comment ce monsieur définit ce qu'il appelle la personnalité schizoïde. C'est dans un des articles qui datent des années 50 et qui sont republiés dans cet ouvrage récent, ouvrage qui est une sorte de manuel, puisque ce n'est pas extrêmement courant que les ouvrages connaissent, comme ça, trois éditions dans les dix dernières années qui suivent leur parution. Je dois dire que quand on lit ça, on n'en revient pas. En plus, il y a chez lui des échanges avec Winnicott. Il essaie de savoir en quoi son concept de schizoïdie recouvre le concept du vrai self et du faux self de Winnicott. On se rend compte que pour tout un domaine que ces personnes pensent avoir ajouté à l'exercice de la psychanalyse, il n'est pas du tout démontré qu'il s'agit de psychotiques. Voilà les traits caractéristiques du schizoïde selon monsieur Gultrip. Je ne dirai pas que c'est le portrait de tout le monde mais c'est une description qui n'est absolument pas discriminante par rapport à la structure. Je veux dire que c'est là qu'on vérifie ce que Lacan veut dire quand il pose qu'aucune formation imaginaire n'est probante et pertinente quant à la structure.
Следует посмотреть, как этот господин определяет то, что он называет шизоидной личностью. Определение дается в одной из статей, датируемых 1950-ми годами и переизданных в этой недавней работе, работе, которая является своего рода руководством, поскольку не так уж часто работы переиздают три раза в течение десяти лет после их публикации. Я должен сказать, что когда читаешь ее, не можешь в это поверить. Более того, прослеживаются связи с Винникоттом. Он пытается выявить, как его понятие шизоидности пересекается с понятиями истинного и ложного self Винникотта. Мы понимаем, что для целой области, которую, по мнению этих людей, они добавили к психоаналитическому опыту, они вовсе не были психотиками. Вот характерные черты шизоидности согласно господину Галтрипу. Я не скажу, что это портрет каждого, но это описание, которое абсолютно не отличается от структуры. Я имею в виду, что именно здесь мы проверяем, что имеет в виду Лакан, когда он утверждает, что никакая воображаемая формация не является убедительной и актуальной в отношении структуры.
Nous avons donc, comme premier trait du schizoïde, l'introversion. Le deuxième trait, c'est withdrawness, qui est le fait de se retirer. C'est défini en deux lignes parce que ça veut dire à peu près la même chose que l'introversion.Introversion veut dire celui qui se retourne vers lui, et withdrawness celui qui se retire du monde. Ca fait deux concepts. Troisième trait: le narcissisme, qui tient à la vie intérieure du schizoïde de façon prédominante. Il y a une vie intérieure prédominante qui est le narcissisme. Quatrième trait: l'autosuffisance. Exemple: "J'ai eu une patiente qui ne tenait aucun compte de son mari comme d'une personne extérieure." Gultrip a besoin du concept de schizoïdie pour vérifier qu'une dame peut ne tenir aucun compte de son mari comme d'une personne extérieure. Cette absence d'intérêt pour un proche, et spécialement pour le conjoint, est un trait que Lacan notait dans son texte, Le Mythe individuel du névrosé, comme étant chez l'obsessionnel un trait tout à fait courant et pas du tout discriminant. Cinquième trait: un sentiment de supériorité. Sentiment qui va nécessairement avec l'autosuffisance, puisque, si on n'a pas besoin des autres gens, on peut alors s'en passer. On imagine en contrepoint le portrait du non-schizoïde selon monsieur Gultrip: celui qui est gentil avec les gens autour, qui fait attention à eux, etc. D'ailleurs, il y a eu de ces sortes de portraits à un certain moment. Sixième trait: perte d'affect dans des situations extérieures. Exemple: "Un homme, qui est vers la fin de sa quarantaine, me dit: Je trouve vraiment difficile d'être avec ma mère. je devrais être plus sympathique avec elle que je ne peux l'être. Je pense toujours que je ne fais pas assez attention à ce qu'elle dit [il va avoir cinquante ans!] Je peux être assez froid avec tous les gens qui sont près de moi et qui me sont chers. Quand ma femme et moi avons des relations sexuelles, elle me dit souvent: Est-ce que tu m'aimes? et je réponds: Bien sûr. Mais le sexe, ce n'est pas l'amour, c'est seulement une expérience." Septième trait, qui est le résultat: la solitude. La solitude est un résultat auquel on ne peut pas échapper. Vous comprenez que quand on est méchant comme ça avec son entourage, eh bien, on se retrouve seul. Ça se révèle dans des aspirations intenses à des amitiés, à de l'amour, etc. Huitième trait: la dépersonnalisation, perte de sens de l'identité et de l'individualité, perte de soi-même. Exemple: "Je n'arrive pas à saisir les idées que j'ai, j'ai peur de regarder autour de moi, je ne trouve pas de sens à ma vie", etc. Neuvième trait: la régression. "Le schizoïde succombe au monde extérieur et désire retourner à la sécurité du ventre maternel." Voilà. Tout ça s'étale sur quatre pages. Ce sont là les critères du schizoïde.
Итак, в качестве первой черты шизоидности мы имеем интроверсию. Вторая черта — withdrawness, замкнутость, то есть стремление к уединению. Определение дано в паре слов, потому что означает почти то же самое, что и интроверсия. Интроверсия означает обращенность внутрь себя, а замкнутость означает отстранение от мира. Это создает два понятия. Третья черта: нарциссизм, который преимущественно связан с внутренней жизнью шизоида. Во внутренней жизни преобладает нарциссизм. Четвертая черта: самодостаточность. Пример: «У меня была пациентка, которая игнорировала своего мужа как постороннего». Галтрипу необходимо понятие шизоидности, чтобы убедиться, что женщина может игнорировать своего мужа как постороннего. Отсутствие интереса к любимому человеку и особенно к супругу — это черта, которую Лакан отметил в своем тексте Индивидуальный миф невротика, как навязчивую идею, очень распространенную и вовсе не дискриминирующую. Пятая черта: чувство превосходства. Ощущение, которое обязательно сопровождается самодостаточностью, поскольку, если нам не нужны другие люди, мы можем обойтись без них. В качестве контрапункта мы представляем себе портрет нешизоида в соответствии с господином Галтрипом: того, кто добр к окружающим, обращает на них внимание и т. д. Более того, в свое время были такие портреты. Шестая черта: потеря аффекта во внешних ситуациях. Пример: «Мужчина около пятидесяти лет, говорит мне: «Мне действительно трудно быть с моей матерью. Я должен относиться к ней с большей симпатией, чем могу. Я все еще думаю, что не обращаю достаточного внимания на то, что она говорит [ему будет пятьдесят!] ты любишь меня? И я отвечаю: Конечно. Но секс — это не любовь, это только опыт». Седьмая черта, которая является результатом: одиночество. Одиночество — результат, которого невозможно избежать. Вы понимаете, что когда вы так злы по отношению к окружающим, ну, вы оказываетесь в одиночестве. Это проявляется в сильном стремлении к дружбе, любви и т. д. Восьмая черта: деперсонализация, потеря чувства идентичности и индивидуальности, потеря себя. Пример: «Я не могу понять свои идеи, я боюсь оглянуться вокруг, я не могу найти смысл в своей жизни» и т. д. Девятая черта: регресс. «Шизоид уступает внешнему миру и желает вернуться в безопасное лоно». Вот. Все это изложено на четырех страницах. Это критерии шизоидности.
Disons que ça vend beaucoup mieux la mèche que Winnicott. On lit Winnicott en se disant qu'il parle de psychotiques, alors qu'il parle de ces soit- disants schizoïdes, que nous sommes bien loin, nous, de placer parmi les psychotiques. J'en vois les marques dans tel article de monsieur Rosenfeld, cet article qu'il est question d'apporter l'année prochaine dans cet ensemble d'enseignements qu'est la Section clinique. Je demanderai là-dessus l'avis d'Eric Laurent, puisque c'est lui qui a fait tout le plan des enseignements et des conférences de l'année prochaine. J'ai donc lu cette analyse de monsieur Rosenfeld, intitulée Etat schizophrénique accompagné de dépersonnalisation". On peut dire que sa patiente, Mildred, jeune femme âgée de 29 ans qui a servi dans les troupes anglaises, ne nous persuade pas le moins du monde qu'on ait affaire à une schizophrène. Rosenfeld dit état schizophrénique, mais on a simplement l'impression d'avoir là la description d'une hystérique pommée et non d'une schizophrénie accompagnée de dépersonnalisation. Je ne vais pas en énumérer les traits. J'aimerais plutôt demander son sentiment à Eric Laurent, s'il veut bien le donner.
Скажем, он продается намного лучше, чем Винникотт. Мы читаем Винникотта, говоря себе, что он говорит о психотиках, тогда как он говорит об этих так называемых шизоидах, которых мы очень далеки от того, чтобы относить их к психотикам. Я вижу следы этого в такой-то статье господина Розенфельда, в статье, о которой мы поговорим в следующем году, в цикле обучающих встреч под названием Клиническая Секция. Я спрошу мнение Эрика Лорана по этому поводу, поскольку именно он составил все планы занятий и конференций на следующий год. Итак, я прочитал этот анализ господина Розенфельда под названием Шизофреническое состояние с деперсонализацией. Мы можем сказать, что его пациентка Милдред, молодая женщина 29 лет, служившая в английских войсках, нисколько не убеждает нас, что мы имеем дело с шизофреником. Розенфельд говорит о шизофреническом состоянии, но у нас просто создается впечатление, что мы имеем здесь описание 100 % истерии, а не шизофрении, сопровождающейся деперсонализацией. Я не буду перечислять особенности. Я бы лучше спросил Эрика Лорана о его впечатлении, если он готов поделиться.
ERIC LAURENT: – Sur ce que dit Rosenfeld lui-même, il faudrait prendre le cas, le présenter, et pouvoir ainsi l'étudier de près. Je dirai plutôt que c'est cette idée de schizoïdie qui dans le monde anglo-saxon a donné, au moins à quelques analystes, le goût de s'intéresser à des marges de la psychose. Mais où est le passage?
ЭРИК ЛОРАН: – По словам самого Розенфельда, мы должны были бы взять случай, представить его и, таким образом, иметь возможность внимательно его изучить. Я бы скорее сказал, что в англосаксонском мире именно эта идея шизоидности привила, по крайней мере некоторым аналитикам, вкус к тому, чтобы интересоваться периферией психоза. Но где же проход?
J.-A. MILLER: – Voilà le passage qui concerne la dépersonnalisation: "Un détachement rigide, un refus de tout sentiment marquaient son comportement conscient pendant l'analyse – attitude qui, en de rares moments, était interrompue par des soupçons paranoïdes ou par le désespoir que lui causait l'absence de progrès. Déjà, au tout début de l'analyse, elle décrivait des symptômes et des sensations de type schizoïde très net et des sentiments de dépersonnalisation. Elle se sentait éteinte et somnolente, à moitié inconsciente et pouvait difficilement rester éveillée. Parfois, en décrivant son expérience, elle disait qu'il y avait quelque chose comme un rideau la séparant du reste du monde, qu'elle se sentait morte, ou pas ici, ou détachée d'elle-même." Je veux dire que cette présentation d'une soi-disante schizophrénie accompagnée de dépersonnalisation est un tableau extrêmement peu spécifique.
Ж.-А. МИЛЛЕР: – Вот отрывок, касающийся деперсонализации: «Жесткая отстраненность, отказ от всех чувств характеризовали его сознательное поведение во время анализа — отношение, которое в редкие моменты прерывалось параноидальными подозрениями или отчаянием, вызванным отсутствием прогресса. Уже в самом начале анализа она описала очень отчетливые шизоидные симптомы, ощущение и чувство деперсонализации. Она чувствовала себя потухшей и сонной, пребывающей в полубессознательном состоянии и с трудом могла бодрствовать. Иногда, описывая свой опыт, она говорила, что было что-то вроде занавеса, отделяющего ее от остального мира, что она чувствовала себя мертвой, отсутствующей или отделенной от самой себя». Я имею в виду, что проявление так называемой шизофрении, сопровождающейся деперсонализацией, — крайне неспецифическая картина.
E. LAURENT: – Absolument. Dans cette énumération de Gultrip, dans ce sac, on voit que la seule chose qui compte, qui est le poids constant, c'est la dépersonnalisation. C'est une variation sur le thème de la dépersonnalisation, qui est effectivement le noyau dur de toutes ces questions. Mais qu'est-ce qu'on appelle perte de l'identité? Qu'est-ce qu'on appelle dépersonnalisation? Ca peut être simplement une dissolution de l'identité imaginaire que l'on retrouve tout à fait dans l'hystérie. C'est un point classique, y compris dans ce qui s'appelait autrefois les folies hystériques. A ce moment-là, on a toute la frange des folies hystériques qui s'ouvrent à l'analyse. Il y a là-dessus des textes de Maleval qu'il a repris de la clinique française, et il y a aussi les travaux de Bercherie, qui situent bien comment, au moment où Freud intervient, psychose et névrose sont des termes qui ne s'opposent pas. C'est la construction freudienne qui les fait s'opposer. Au moment où Freud intervient, ces phénomènes-là ne sont donc absolument pas séparés de l'hystérie, d'où le fait que les Anglo-Saxons, qui maintenant relisent les cas d'hystérie de Freud – par exemple les Etudes sur l'hystérie –, se disent que toutes ces patientes ne sont pas hystériques mais schizoïdes. Ils ne font là qu'oublier l'effet qu'a eu l'intervention de Freud, c'est-à-dire la coupure entre névrose et psychose. Il faut retrouver cette tradition clinique, et Bercherie, même s'il n'a pas un mode de lecture lacanien de ces textes, est ici précieux. Il faut retrouver cette tradition classique, car ces textes présentent très précisément cette fonction d'oubli de la clinique qui leur fait retrouver la schizoïdie.
Э. ЛОРАН: – Совершенно верно. В этом перечислении Галтрипа, в этой сумке, мы видим, что единственное, что имеет значение, а именно постоянный вес — деперсонализация. Это вариация на тему деперсонализации, которая действительно лежит в основе всех этих вопросов. Но что называется потерей идентичности? Что называется деперсонализацией? Это может быть просто растворение воображаемой идентичности, которую человек находит в истерии. Это классический момент, в том числе в том, что раньше называлось истерическим психозом, истерическим безумием (folies hystériques). В то время у нас есть все грани истерического психоза, которые открыты для анализа. Есть тексты Мальваля по этому поводу, которые он взял из французской клиники, а также есть работы Бершери, в которых четко показано, что в момент, когда вмешивается Фрейд, понятия психоз и невроз не противопоставляются. Не возражайте. Это фрейдовская конструкция, которая заставляет их противостоять. В то время, когда вмешивается Фрейд, эти феномены, таким образом, абсолютно неотделимы от истерии, отсюда и тот факт, что англосаксы, которые теперь перечитывают случаи истерии Фрейда — например, Исследования истерии — говорят себе, что все эти пациенты не истерички, а шизоиды. Они забывают только про эффект интервенции Фрейда — то есть разрыв между неврозом и психозом. Мы должны заново открыть для себя эту клиническую традицию, и Бершери, даже если у него нет лакановского способа чтения этих текстов, здесь ценен. Мы должны заново открыть для себя эту классическую традицию, потому что в этих текстах очень точно представлена функция забвения клиники, которая заставляет их заново открывать шизоидность.
Il me semple par là, que la construction de Lacan permet au contraire de durcir les angles. Elle nous fait sentir que l'opposition schizoïdie/psychose est évidemment à jouer, et qu'il ne faut pas confondre ce qui est perte de l'identité imaginaire avec ces troubles psychotiques de l'identité où le sujet succombe réellement sous le signifiant, sous le S1 ou sous le S2, soit dans le nom que peut venir à se donner le psychotique, comme Schreber qui peut devenir le Grand Mongol, etc., soit dans son rapport à l'Autre du savoir, un savoir qu'il trouve partout autour de lui, le milieu ambiant devenant savoir.
Мне кажется, что конструкция Лакана, наоборот, позволяет не сглаживать острые углы. Она создает у нас чувство, что оппозиция шизоидность/психоз, очевидно, вступает в игру, и что мы не должны спутывать потерю воображаемой идентичности с психотическими расстройствами идентичности, когда субъект реально уступает означающему (succombe réellement sous le signifiant), согласно S1 или согласно S2, либо имени, которое психотик может дать себе, как Шребер, который может стать Великим Монголом, и т. д., либо в его отношении к Другому знания, знания, которое он находит повсюду вокруг себя, окружающая среда становится знанием.
J.-A. MILLER: – C'est ce qui a conduit à ce que Mélanie Klein appelait le noyau psychotique. Tous les kleiniens s'étaient mis à considérer qu'une analyse n'était pas achevée si on n'avait pas touché à ce noyau. Cela consiste finalement à construire toutes les névroses comme des défenses contre la psychose. C'est un schéma massif qui permet d'espérer peler les couches névrotiques, pour en définitive arriver à la psychose centrale.
Ж.-А. МИЛЛЕР: – Это привело к тому, что Мелани Кляйн назвала психотическим ядром. Все кляйнианцы начали считать, что анализ не был бы завершен, если бы мы не коснулись этого ядра. В конечном итоге он состоит в построении всех неврозов в качестве защиты от психозов. Это масштабная схема, которая позволяет нам очистить невротические слои как кожуру с плода и прийти, наконец, к центральному психозу.
E. LAURENT: – Ce qui m'intéresse spécialement, c'est de reprendre les choses que tu as développées sur la différence entre schizophrénie et paranoïa, et particulièrement pour ce qui concerne la psychose chez l'enfant, puisque c'est le point fort de ces Anglo-Saxons, dans la mesure où leur théorie est une théorie du développement et qu'ils considèrent que la dimension de la psychose dans l'enfance vérifie absolument toute leur construction. On peut voir en effet – c'est pratiquement observable - la position schizo-paranoïde et la position dépressive s'incarner chez l'enfant. C'est donc beaucoup plus chez les enfants que chez les adultes que les Anglo-Saxons élaborent leur clinique, ce qui a fait que l'effet de nouveauté de la clinique de la psychose dans l'après-guerre, a consisté essentiellement à remplacer un par un tous les faits connus de la clinique, en tant qu'elle a été repérée du côté de la psychose constituée de l'adulte, par des faits d'observation de l'enfant. Il s'agit donc de réinterprétations par des traits tirés de l'observation des enfants.
Э. ЛОРАН: – Меня особенно интересует то, как вы пришли к выводу о различии между шизофренией и паранойей, особенно в отношении детского психоза, поскольку это опорный пункт англосаксов, так как их теория — это теория развития, и они считают, что измерение психоза в детстве абсолютно подтверждает их конструкцию. Мы действительно можем видеть — наблюдать в практике — параноидно-шизоидную позицию и депрессивную позицию, которые воплощаются в ребенке. Поэтому англосаксы гораздо больше разрабатывают детскую, а не взрослую клинику, поэтому эффект новизны клиники психозов в послевоенный период заключался, по сути дела, в замене одного за другим всех фактов, известных клинике, постольку, поскольку они были обнаружены на стороне психоза, созданного взрослым, по фактам наблюдения за ребенком. Следовательно, речь идет о переосмыслении черт, почерпнутых из наблюдений за детьми.
Je me suis dit que ce qui semblait toujours difficile dans l'étude de Lacan, c'était d'aborder cette question de la psychose chez l'enfant, parce qu'en l'abordant par la question de la métaphore paternelle, on obtenait très peu d'efficacité proprement clinique. Quand tu construisais tout à l'heure ce repérage de la métaphore paternelle autour de la séparation et de l'aliénation, ça permettait de relire les textes de Lacan, et de s'apercevoir qu'il y a, dans la période 64-69, du 10 juin 64 où il répond à Maud Mannoni, au 26 septembre 69 où il intervient au congrès sur l'enfance aliénée, une possibilité de saisir la position de l'enfant en tant que les cas de la clinique de la psychose se définissent par rapport à la position du sujet quant à sa jouissance, quant à l'objet a - ce qui permettrait de construire là un essai de clinique structurale par rapport à la jouissance. A ce moment-là, il faudrait reprendre tout ce qui, dans la clinique de l'enfant, peut se mettre en série, et voir comment la séparation impossible devient tout entière réelle. Le sujet est tout plein de sa jouissance, et l'objet qu'il abandonne normalement à la chaîne – la livre de chair – devient pour lui réel. Ca peut alors donner toute une série de cas, depuis l'automutilation jusqu'au sujet qui est obligé de faire une manœuvre très compliquée parce qu'il explique que sa main gauche n'est pas lui. Ce n'est pas là une conversion hystérique, c'est que cette main est un retour de la jouissance sur son corps. Ça ne prend pas du tout les traits de l'anatomie imaginaire, c'est de l'anatomie réelle. Le retour de la jouissance comme en infraction sépare cette main.
Я сказал себе, что при изучении Лакана всегда казалось трудным подойти к вопросу детского психоза, потому что, подходя к нему через вопрос отцовской метафоры, мы получили очень небольшую клиническую эффективность. Когда ранее вы выстраивали определение отцовской метафоры вокруг отделения и отчуждения, это позволило перечитать тексты Лакана и понять, что в период 1964-1969, с 10 июня 1964 года, он отвечает Мод Маннони до 26 сентября 1969 года, где он выступает на конгрессе по детским психозам, возможность понять позицию ребенка, поскольку случаи клиники психоза определяются по отношению к позиции субъекта в отношении его наслаждения, как и в отношении объекта а — что позволило бы построить здесь структурный клинический опыт в отношении наслаждения. В этот момент необходимо было бы снова взять все то, что в детской клинике может быть помещено в серию, и посмотреть, как невозможное отделение становится полностью реальным. Субъект переполнен своим наслаждением, и объект, от которого он обычно отказывается в цепи — фунт плоти — становится для него реальным. Затем им приводится ряд случаев, от членовредительства до субъекта, который вынужден выполнить очень сложный маневр, потому что он объясняет, что его левая рука ему не принадлежит. Это отнюдь не истерическая конверсия: рука — это возвращение наслаждения в тело. Она не приобретает черты воображаемой анатомии, это реальная анатомия. Возвращение наслаждения в качестве инфракции отделяет эту руку.
Nous pouvons donc considérer toute une série de cas qui permettent de saisir les dimensions de la psychose chez l'enfant. C'est par là qu'on peut trouver comment séparer cette dimension que les Anglo-Saxons appellent la schizoïdie dans l'enfance, et qui a été à un moment porteuse d'espoir. Les débats tournent toujours autour de l'autisme et de la schizophrénie infantile, et il me semble qu'en abordant la psychose par ce biais-là, c'est-à-dire par cette séparation en tant qu'elle peut être réelle, ou par l'aliénation réelle obtenue par la forclusion du Nom-du-Père, on peut obtenir des précisions beaucoup plus grandes que de répéter que tout se joue toujours à la frontière de l'autisme et de la schizophrénie infantile. On peut obtenir des précisions proprement cliniques, spécialement cette dialectique de l'objet hors corps et du corps de l'enfant.
Таким образом, мы можем рассмотреть целый ряд случаев, которые позволяют нам ухватить измерения психоза у детей. Вот как мы можем найти способ отделить измерение, которое англосаксы называют детской шизоидностью и на которое когда-то возлагали большие надежды. Дебаты по-прежнему вращаются вокруг аутизма и детской шизофрении, и мне кажется, что подходя к психозу с этой точки зрения, то есть через это разделение, поскольку оно может быть реальным, или через реальное отчуждение, полученное путем форклюзии Имени Отца, можно добиться гораздо большей точности, чем повторять, что все всегда разворачивается на границе аутизма и детской шизофрении. Мы можем получить конкретные клинические детали, в особенности диалектику тела ребенка и объекта вне тела.
J.-A. MILLER: – On va en rester là, et se retrouver la semaine prochaine dans cette même salle.
Ж.-А. МИЛЛЕР: – Остановимся здесь и встретимся через неделю в этой же аудитории.
Перевод с французского Полины Чижовой