Жак-Ален Миллер , курс 1981-1982 гг
Скандирования в учении Лакана // Диалектика желания и фиксированность фантазма
16 сеанс 21 апреля 1982

J'ai eu la faiblesse d'aller faire une conférence sur paranoïa et schizophrénie en Belgique. Je vais donc vous en donner quelques échos. Ce thème a effacé les autres questions qui sont pour moi en jeu dans ce moment de mon cours.

Я не удержался и поехал на конференцию по паранойе и шизофрении в Бельгию. Поэтому я представлю вам несколько ключевых моментов по ее результатам. Эта тема отодвинула на задний план другие вопросы, которые поставлены для меня сейчас на карту в моем курсе.

Auparavant, je voudrais dire quelques mots sur l'importance de resituer également "Position de l'inconscient", ce texte de Lacan de 1964, où il faut prendre au sérieux la mention de Lacan indiquant que ce texte constitue à proprement parler la suite du rapport de Rome, et ce au point qu'il ait pu considérer comme un délai le temps passé entre ce rapport de Rome en 53 et "Position de l'inconscient" en 64. C'est là une parenthèse qui emporte avec elle les dix premières années de l'enseignement de Lacan. Je considère que ce texte répond au mésusage qui a été fait de "L'instance de la lettre dans l'inconscient", texte considéré abusivement comme constituant le tout, ou au moins le point princeps, de l'enseignement de Lacan. "Position de l'inconscient" y répond par la mise en avant d'un couple d'opération – l'aliénation et la séparation – qui dans son fonctionnement ne recouvre pas du tout celui de la métaphore et de la métonymie. Il est un fait que l'aliénation et la séparation n'ont pas eu une bonne fortune parmi les élèves de Lacan, et il faudrait leur redonner leur place, puisque je crois que nous pouvons y trouver une réponse à ce qui nous occupe dans notre recherche des fondements du concept de jouissance.

Но прежде, я также хотел бы сказать несколько слов о важности восстановления места «Позиции бессознательного», текста Лакана 1964 года; в котором следует серьезно отнестись к упоминанию Лакана о том, что этот текст, строго говоря, является продолжением «Римской речи», и в этой точке он мог рассматривать время, которое прошло между «Римской речью» в 1953 году и «Позицией бессознательного» в 1964 году, как некоторое промедление, задержку. Именно здесь возникают скобки, заключающие в себя первые десять лет учения Лакана. Я считаю, что этот текст отвечает на злоупотребление «Инстанцией буквы в бессознательном», который ошибочно считается текстом, составляющим все или, по крайней мере, основополагающие принципы учения Лакана. «Позиция бессознательного» отвечает на это тем, что выдвигает на первый план пару операций — отчуждение и сепарацию — которые в своем функционировании совсем не охватывают метафору и метонимию. Фактом является то, что отчуждение и сепарация не имели успеха у учеников Лакана; и им следует вернуть их место, поскольку я считаю, что мы можем найти ответ на то, что нас интересует в нашем поиске основ понятия наслаждение.

Je ne fais pas un commentaire suivi de ce texte de Lacan, et je voudrais, avant de passer à la paranoïa et à la schizophrénie, en souligner quelques traits, et précisément cette autoréflexion de Lacan sur son propre enseignement. A cet égard, c'est bien le recul de l'énonciation qui constitue le pivot de l'appréciation de Lacan sur son propre style. Préserver dans les énoncés le recul de l'énonciation, c'est une voie tout à fait contraire à celle du pur mathème qui, lui, se définit d'annuler tout recul de l'énonciation, se définit de l'absorption de l'énonciation dans l'énoncé, ce qui fait qu'il va foncièrement à l'anonymat, qu'il est pris dans un discours universel et anonyme.

Я не буду делать подробный комментарий к этому тексту Лакана, и я хотел бы, прежде чем перейти к паранойе и шизофрении, выделить некоторые особенности, а именно самоанализ Лакана относительно его собственного преподавания. В этом отношении именно recul de l'énonciation, отступление от высказывания является стержнем ценности для Лакана его собственного стиля. Сохранение в высказываемом отступления от высказывания — это путь, совершенно противоположный пути чистой матемы, которая определяется как отмена всех отступлений высказывания, определяет себя как поглощение высказывания высказываемым, что делает его по сугубо анонимным, поскольку оно попадает во всеобщий анонимный дискурс.

C'est bien parce qu'il en va ainsi dans le discours de la science, qu'il y a un résidu qui consiste à appeler certains théorèmes d'un nom propre. C'est là la trace de cette absorption de l'énonciation, la cicatrice de la disparition de l'énonciation. En fait, ce discours se présente comme produit de nulle part, de telle sorte qu'on a pu s'imaginer qu'on pouvait définir la science comme un discours sans sujet. C'est bien sûr contre ça que Lacan est allé, en parlant – c'est un paradoxe – du sujet de la science, avec la question que ça emporte, celle de savoir si ce sujet est suturé ou forclos. Supposer que le sujet est forclos dans la science, c'est donner à cette science – Lacan en caresse l'idée dans le rapport de Rome – une stature de psychose.

Это хорошо, потому что в научном дискурсе так и есть: есть остаток, который состоит в том, чтобы называть некоторые теоремы именем собственным. Это след поглощения высказывания, шрам от исчезновения высказывания. Фактически, этот дискурс появляется из ниоткуда, так что мы могли представить себе, что можем определить науку как дискурс без субъекта. Конечно, именно против этого выступал Лакан, говоря — это парадокс — о субъекте науки, с вопросом, который он несет, вопрос о том, подшит ли этот субъект или отброшен. Предполагать, что в науке субъект отброшен, означает придавать науке — Лакан лелеет эту идею в «Римской речи» — уровень психоза.

Le pur mathème, on ne peut pas dire que Lacan en ait eu l'ambition avant d'être bien avancé dans son enseignement. Dans cet enseignement, nous avons des graphes et des schémas, y compris dans "Position de l'inconscient": aliénation et séparation reposent sur des opérations qui peuvent être mises au tableau. En même temps, c'est bien dans le même texte qu'il formule cette nécessité de préserver le recul de l'énonciation. Comment est-ce compatible? Il faut se souvenir que, même lorsqu'il présente son Graphe, il mentionne que ses schémas ne peuvent pas être détachés "de la moindre inflexion de son style". Au moment même où il présente des éléments de mathèmes qui comportent cette absorption de l'énonciation, il ne fait qu'accentuer davantage la dépendance de ces éléments mathématiques à l'endroit du style, de son style, d'un style comme mode d'expression signalant la présence de l'énonciation dans l'énoncé. Qu'est-ce que c'est que le recul de l'énonciation? C'est que l'on n'oublie pas qu'on dise. Vous connaissez cette phrase qui ouvre L'Etourdit et que j'ai déjà utilisée pour parler du surmoi. Le recul de l'énonciation, c'est que le fait que l'on dise ne reste pas oublié.

Что касается матемы в чистом виде, нельзя сказать, что у Лакана были амбиции до того, как он сильно продвинулся вперед в своем учении. В этом учении у нас есть графы и схемы, в том числе в «Позиции бессознательного»: отчуждение и сепарация основаны на операциях, которые можно вписать в таблицу. В то же время именно в том же тексте он формулирует необходимость сохранения отступления от высказывания. Как это совместимо? Следует помнить, что даже когда он представляет свой Граф, он упоминает, что его схемы не могут быть отделены «от малейшего изгиба его стиля». В тот самый момент, когда он представляет элементы матем, которые включают в себя поглощение высказывания, он только еще больше подчеркивает зависимость этих математических элементов от направления стиля, его стиля, стиля как способа выражения, сигнализирующего о наличии высказывания в высказываемом. Что такое отклонение от высказывания? Дело в том, что мы не забываем то, что говорим. Вы знаете эту фразу, открывающую «Оглашенного» (L'Etourdit), которую я уже использовал, когда говорил о Сверх-Я. Отступление от высказывания заключается в том, что тот факт, что мы говорим, не остается позабытым.

C'est bien aussi ce qui fait le rapport difficile de Lacan avec ses élèves, rapport dont nous avons la trace dans ce texte de "Position de l'inconscient", puisque c'est précisément au moment où il repousse, tout en l'analysant en partie, le travail de Laplanche et Leclaire, qu'il rappelle la fonction de saut de l'énonciation. Nous, nous sommes au moment où nous n'avons plus ce soutien de l'énonciation que sous une forme écrite. Tout le monde éprouve la perte qu'il y a à se débattre seulement avec les énoncés de Lacan. La connaissance des énoncés de Lacan ne donne aucune assurance pour ce qui est de poursuivre le mouvement de son énonciation.

Именно это также затрудняет отношения Лакана со своими учениками, отношения, следы которых мы находим в тексте «Позиция бессознательного», поскольку именно в тот момент, когда он отвергает, хотя и частично анализируя, работу Лапланша и Леклера, которую он называет «функцией скачка высказывания». Мы находимся в том моменте, когда у нас больше нет опоры на высказывание, кроме как в форме написанных им трудов. Все испытывают утрату, когда приходится обсуждать только высказываемое Лакана. Знание высказываемого Лаканом не дает никаких гарантий относительно продолжения движения его высказывания.

Dans cette veine, je voudrais signaler cette proposition de Lacan: "Le juste style du compte rendu de l'expérience n'est pas toute la théorie. Mais c'est le garant que les énoncés selon lesquels elle opère, préservent en eux ce recul de l'énonciation où s'actualisent les effets de métaphore et de métonymie." Dans le même texte où Lacan formule cette thèse, qui distingue dans la psychanalyse le compte rendu de l'expérience, qui rend impossible le compte rendu de l'expérience au sens scientifique, il se recommande de l'esprit scientifique, et y voit même le trait par lequel il est le mieux anathème à ses collègues analystes: "Cet apport de doctrine [le sien] a un nom, c'est tout simplement l'esprit scientifique qui fait tout à fait défaut au lieu de recrutement des psychanalystes. Notre enseignement est anathème de ce qu'il s'inscrit dans cette vérité." Dans ce raccourci, Lacan ne se vante au fond d'aucune autre originalité que celle de faire revenir l'esprit scientifique dans le champ de la théorie analytique. Ca fait que ce texte nous rend sensible la pression qui n'a pas cessé de s'accentuer pour Lacan au cours des vingt années suivantes, la tension entre cette volonté de manifester dans le champ analytique les exigences de la communication scientifique et ce vissage qui a été le sien à son énonciation dans sa particularité. Ce qui là, dans "Position de l'inconscient", ne s'avance que masqué, va évidemment se déployer dans une tension de plus en plus insoutenable.

В этом ключе я хотел бы указать на данное предложение Лакана: «Правильный стиль изложения опыта — это не только теория. Но это гарантия того, что высказываемое, которым она оперирует, сохранят в себе это отступление от высказывания, в котором задействованы эффекты метафоры и метонимии». В том же тексте, где Лакан формулирует этот тезис, который выделяет в психоанализе отчет об опыте, который делает невозможным отчет об опыте в научном смысле, он ссылается на научный подход и даже видит в нем черту, благодаря которой он лучше всего предает анафеме своих коллег-аналитиков: «Этот вклад в [его] учение имеет имя, лишь научный дух полностью отсутствует в процессе образования психоаналитиков. Наше преподавание предано анамефеме за то, как оно вписывается в эту истину». В этом коротком отрывке Лакан не может похвастаться ничем иным, кроме того, что он возвращает научный подход в область аналитической теории. Именно поэтому этот текст дает нам почувствовать давление, которое не переставало усиливаться для Лакана в течение последующих двадцати лет, к напряжению между решимостью продемонстрировать в аналитической области требования научной коммуникации и приспособлением, которое было его собственным особенным высказыванием. То, что там, в «Позиции бессознательного», только намечается, очевидно, будет разрастаться со все более усиливающимся напряжением.

Je dirai que c'est cette tension qui a travaillé la communauté des élèves de Lacan. Nous, nous avons maintenant à vivre avec ça, alors que pour beaucoup une scission est faite. Ceux qui s'imaginent qu'il y a une scission faite entre l'esprit scientifique et la particularité de l'énonciation, sont évidemment ceux qui s'imaginent pouvoir fonder la théorie seulement sur cette particularité. Ils laissent voguer les mathèmes. Cela ne veut pas dire que nous soyons des partisans exclusifs du mathème. Nous savons que ce n'est pas le tout de l'expérience. Ca peut nous être spécialement sensible quand nous avons à aborder n'importe quelle question clinique. Nous voyons en effet cet écart se reproduire chaque fois que nous abordons une question clinique. Je veux dire que nous ne mettons pas cette question au tableau. Nous ne pouvons pas commencer par la mettre au tableau, nous sommes obligés de chercher par où nous l'attrapons. Nous cherchons de façon tâtonnante. Quelle que soit l'habilité supposée que nous pourrions avoir à manier ce que Lacan nous laisse comme écriture mathématique, nous sommes bien incapables de déduire quoi que ce soit de ces écritures qu'il a posées. Par exemple, pour la paranoïa et la schizophrénie, nous voyons que nous sommes incapables de mettre au tableau une formule de la psychose à partir de laquelle nous pourrions nous essayer à déduire.

Я скажу, что именно это напряжение повлияло на сообщество учеников Лакана. Теперь мы должны жить с этим, в то время как для многих произошел раскол. Те, кто воображает, что существует разделение между научным подходом и особенностью высказывания, очевидно, представляют, что могут основывать теорию только на этой особенности. Они отказываются от матем. Это не значит, что мы являемся исключительными сторонниками матем. Мы знаем, что они не вбирают в себя весь опыт. Это может быть особенно существенно для нас, когда нам приходится рассматривать разные клинические вопросы. Мы действительно видим, что этот разрыв повторяется каждый раз, когда мы решаем клинический вопрос. Я хочу сказать, что мы заносим этот вопрос в таблицу. Мы не можем начать с того, что занесем его в таблицу, мы вынуждены ухватить суть этого вопроса. Мы продвигаемся на ощупь. Какими бы ни были предполагаемые полномочия, которые нам могли бы понадобиться, чтобы использовать то, что Лакан оставляет нам в качестве математических записей, мы совершенно не в состоянии вывести что-либо из этих записей, которые он предоставил. Например, при паранойе и шизофрении мы видим, что не в состоянии представить в таблице формулу психоза, исходя из которой мы могли бы попытаться сделать свои выводы.

Il faut quand même, là, vérifier la limite du point où nous sommes. Par exemple, s'agissant des quatre discours, on peut dire que Lacan a donné l'apparence d'une déduction, puisque chaque discours se déduit d'un autre par transformations et déplacements. Mais nous n'en sommes pas là pour ce qui apparaît d'abord comme hors discours, c'est-à-dire pour ce que nous posons dans la dimension de la psychose. A cet égard, c'est par rapport au terme de discours – il faut bien le reconnaître – que nous situons les choses dans ce domaine. Même si nous ne voulons pas parler en termes de déficit en ce qui concerne la psychose – le déficit n'a pas sa place si nous traitons les choses à partir du sujet, le sujet au sens de Lacan ne connaît pas de déficit –, il n'en reste pas moins que nous avons à isoler, par rapport à la névrose, un type de manque qui nous permette de situer la psychose et ses formes dans la clinique. La forclusion n'est effectivement pas un déficit au sens psychiatrique, mais il n'en reste pas moins qu'elle constitue un type de manque par rapport à une structure signifiante. C'est ainsi que Lacan l'aborde dans le Séminaire III, quand il suppose qu'il pourrait être possible de définir les points d'accrochage minimaux qui donnent à ce qu'on appelle le monde humain son assise pour chacun. Vous savez qu'il prend même la figure grossière du tabouret auquel il peut manquer un pied. Vous voyez bien qu'il n'est pas là question de déficit, mais de qualifier un défaut signifiant dans une structure signifiante.

Все же необходимо проверить предел точки, у которой мы находимся. Например, когда дело доходит до четырех дискурсов, можно сказать, что Лакан произвел подобие дедукции, поскольку каждый дискурс выводится из другого посредством трансформаций и смещений. Но мы здесь не для того, что вначале кажется находящимся вне дискурса, то есть для того, что мы помещаем в измерение психоза. С этой стороны, именно по отношению к термину дискурс — это следует признать — мы располагаем вещи в этой области. Даже если мы не хотим говорить с точки зрения нехватки в отношении психоза — нехватке нет места, если мы рассматриваем положение дел с точки зрения субъекта, субъект в смысле Лакана не испытывает нехватки — тем не менее нам приходится выделять, по сравнению с неврозом, тип отсутствия, который позволяет нам расположить психоз и его формы в клинике. Форклюзия на самом деле не является нехваткой в психиатрическом смысле, но тем не менее она представляет собой своего рода недостаток по отношению к означающей структуре. Именно так Лакан рассматривает это в III Семинаре, когда он предполагает, что можно определить минимальные точки привязки, которые дают так называемому человеческому миру основу для каждого. Вы знаете, что он даже принимает форму неотесанного табурета, которому может не хватать ножки. Вы, конечно, видите, что речь идет не о нехватке, а о том, чтобы классифицировать провал означающего в означающей структуре.

Dans cette théorie analytique mise au point après la mort de Freud et qui s'appelle l'egopsychology – l'adversaire de Lacan pendant les premières années de son enseignement –, c'est la structure de la personnalité qui est la référence, une structure de la personnalité dont le moi est le point de synthèse, l'armature synthétique. Dès lors, l'abord de la psychose par une théorie qui fait du moi le pivot central de la personnalité normale, comporte nécessairement une définition des atteintes faites à la constitution du moi. Les différentes formes de la psychose sont abordées comme autant d'atteintes diversement localisées de ce moi synthétique. Eh bien, il faut bien voir que nous raisonnons d'une façon qui est assez comparable, sauf que pour nous ce n'est pas le moi qui est pivot d'une synthèse. Ce qui fait référence pour nous, et ce par rapport à quoi nous identifions et isolons les atteintes, c'est une structure signifiante. La structure signifiante n'est évidemment pas constituée comme un moi. Ce n'est pas constitué comme un moi parce que c'est plutôt à l'extérieur du sujet. Le sujet est dans un rapport d'extériorité avec cette structure signifiante. Il l'est même tellement, que c'est dans un moment de séparation qu'il se trouve – séparation d'avec la chaîne signifiante.

В аналитической теории, разработанной после смерти Фрейда и называемой эго-психологией — сопернице Лакана в первые годы его преподавания — ориентиром является структура личности, структура личности, чье собственное я (moi) является точкой синтеза, синтетическим каркасом. С тех пор подход к психозу с помощью теории, которая делает собственное я центральным стержнем нормальной личности, обязательно включает определение нарушений, наносимых конституции собственного я. Различные формы психоза рассматриваются как множество по-разному локализованных поражений этого синтетического собственного я. Что ж, нужно видеть, что мы рассуждаем таким образом, который вполне сопоставим, за исключением того, что для нас не собственное я является стержнем синтеза. Тем, что служит для нас ориентиром, и по отношению к чему мы определяем и выявляем нарушения, является означающая структура. Означающая структура, очевидно, не образуется как собственное я. Она не похожа на собственное я, скорее она внешняя по отношению к субъекту. Субъект имеет внешней статус по отношению к этой означающей структуре. Это так даже в момент сепарации, когда он себя обнаруживает — сепарации от означающей цепочки.

Si nous suivons cette voie, nous nous apercevons que c'est ce que Lacan fait dans son texte sur les psychoses, quand il situe sur un schéma la structure de l'Œdipe - à quoi il intègre celle du stade du miroir –, pour indiquer quels sont les deux manques essentiels qui déforment cette structure oedipienne dans la psychose du président Schreber. Autrement dit, c'est cette structure qui vient à la place de ce qui dans le postfreudisme s'est posé comme le moi fort, comme le moi adéquat à la réalité. Mais pour nous, aujourd'hui, la référence n'est certainement pas le moi fort, ni non plus la structure de l'Œdipe telle qu'elle est posée dans le texte sur les psychoses. Lacan ayant donné, depuis, de nombreuses reformulations de la structure signifiante minimale, notre référence, c'est le discours, c'est la structure de discours, à savoir ce qui au sens de Lacan fonde le lien social, lien auquel le psychotique, au moins quand il est schizophrène, se démontre difficilement rattrapable.

Если мы последуем дальше по этому пути, то обнаружим, что именно делает Лакан в своем тексте о психозах, когда он рисует на схеме структуру Эдипа — в которую он встраивает стадию зеркала — чтобы указать, какие два существенных недостатка искажают эту эдипальную структуру в психозе президента Шребера. Иными словами, именно эта структура приходит на смену тому, что в постфрейдизме возникло как сильное собственное я, как собственное я, адекватное реальности. Но для нас сегодня эталоном, безусловно, является не сильное собственное я, а также не структура Эдипа, изложенная в тексте о психозах. С тех пор Лакан много раз изменял формулировку минимальной означающей структуры, и наш ориентир — это дискурс, это структура дискурса, а именно то, что, по мнению Лакана, создает социальную связь, связь, которую психотик, по крайней мере, когда он шизофреник, вряд ли сможет уловить.

Si nous essayons de situer la psychose par rapport au discours, nous pouvons alors effectivement saisir qu'elle est une atteinte au lien social, à tout lien social possible. Ça se démontre spécialement chez Schreber par l'établissement d'un rapport sexuel délirant. Schreber nous démontre ce qu'est le rapport sexuel. Il établit un rapport sexuel délirant quand Dieu, avec le style d'érotomanie qui le caractérise, a trouvé sa chacune – celle-là et pas une autre. Je veux dire que là, c'est écrit. On sait bien que ça va jusqu'à s'écrire sur le corps de Schreber. Ca nous montre que quand il y a rapport sexuel, le discours dépérit, n'est plus nécessaire. Le discours est antinomique au rapport sexuel. C'est comme ça que Lacan définit le discours. C'est non seulement ce qui fonde le lien social, mais ce qui ne le fonde qu'à se construire sur l'absence de rapport sexuel. Quand il y a rapport sexuel déterminé, on rentre en rapport avec l'Autre sans passer par le biais du discours.

Если мы попытаемся расположить психоз по отношению к дискурсу, тогда мы действительно сможем понять, что он является нарушением социальных связей, любых возможных социальных связей. Это особенно заметно у Шребера, когда он устанавливает бредовую сексуальную связь. Шребер демонстрирует нам, что такое сексуальные отношения. Он устанавливает бредовую сексуальную связь в характерном для него эротоманическом стиле, когда Бог нашел свою — ту самую, а не другую. Я хочу сказать, что здесь это записано. Нам хорошо известно, что это дойдёт до того, что будет записываться на теле Шребера. Это показывает нам, что, когда есть сексуальная связь, речь угасает, она больше не нужна. Дискурс противоречит сексуальной связи. Вот так Лакан определяет дискурс. Это не только то, что лежит в основе социальных связей, но и то, что заставляет их основываться лишь на несуществовании сексуальной связи. Когда существование сексуальной связи детерминировано, мы вступаем в отношения с Другим, не проходя через посредничество дискурса.

Je ne veux pas dire que le discours est le fondement de tout lien social. Il n'est fondement du lien social que là où il n'y a pas de rapport sexuel. C'est pour cela qu'il y a des sociétés animales. Il y a des sociétés animales qui méritent ce terme de société, mais ce sont des sociétés qui sont fondées sur le rapport sexuel et non pas sur le discours. J'ai longtemps essayé de lire, dans mon enfance, un livre qu'on m'avait donné et qui était très bien relié. C'était un livre de Maurice Maeterlink, qui s'intitulait Insectes et fleurs. Je m'en souviens encore. C'était un livre absolument assommant qui décrivait, en mettant de la littérature dessus, un monde où il y a lien social par le rapport sexuel. Il faut dire que le délire de Schreber est plus amusant.

Я не имею в виду, что дискурс лежит в основе всех социальных связей. Он является основой социальных связей только там, где не существует сексуальных связей. Вот почему существуют сообщества животных. Есть сообщества животных, которые достойны термина «сообщество», но это сообщества, основанные на сексуальных связях, а не на дискурсе. В детстве я долго пытался прочесть книгу, которую мне дали, у нее был очень хороший переплет. Это была книга Мориса Метерлинка под названием «Насекомые и цветы». Я все еще помню ее. Это была совершенно скучная книга, в которой высоким литературным слогом описывался мир, в котором социальные связи устанавливаются через сексуальные связи. Надо сказать, что бред Шребера веселее.

Dans le délire de Schreber, on voit pourtant se reconstituer des lambeaux de lien social. Il y a comme une sorte de ligature sociale qui est maintenue. Lacan signale son rapport à sa femme, comme ses intérêts pour la communauté scientifique, voire pour l'humanité, humanité à laquelle il apporte le texte magistral de ses Mémoires. Ce sont des ligatures qui maintiennent effectivement Schreber dans le lien social discursif. A cet égard, ça peut donner toujours de l'espoir pour le traitement supposé du psychotique. Pour ce qui est de la schizophrénie, les références de Lacan sont très parcimonieuses. Il y en a tout de même une dans L'Etourdit. Il y a là, une seule fois, la mention du terme de schizophrène. Elle est introduite à partir du discours et situe le schizophrène comme hors discours. Je propose donc que ce soit le point de départ que l'on choisisse pour essayer de situer les psychoses.

Тем не менее, в бреде Шребера мы видим, как ошметки социальных связей восстанавливаются. Образуется своего рода социальный нарост. Лакан отмечает его отношение к жене, а также его интерес к научному сообществу или даже к человечеству, человечеству, которому он дарит главный текст своих мемуаров. Это лигатуры, которые фактически удерживают Шребера в дискурсивной социальной связи. В этом отношении это всегда может дать надежду на предполагаемое лечение психотика. Что касается шизофрении, то ссылки Лакана очень скудны. Все же есть одна в «Оглашенном». Там есть только одно упоминание термина шизофреник. Она выводится из дискурса и помещает шизофреника вне дискурса. Поэтому я предлагаю, чтобы это было отправной точкой, которую мы выбираем, чтобы попытаться определить психозы.

Je crois qu'on ne peut éviter un détour par la nosographie, son histoire, puisque nous en sommes les héritiers de plusieurs façons. On ne peut éviter ce détour, et d'abord dans le rappel, déjà longuement souligné, que la clinique analytique est fondée sur la clinique psychiatrique, et qu'il n'y a que pour l'hystérie que cette clinique analytique s'est vraiment émancipée de ses attaches psychiatriques. Ces références font que nous sommes persuadés que nous nous comprenons - que l'on soit étudiant en psychologie ou en psychiatrie - quand nous parlons de paranoïa ou de schizophrénie. Ca fait partie de ce que Lacan dénonce, dans "Position de l'inconscient", comme étant la koinè. Ca fait partie des idées communes qu'il est nécessaire de concasser. Rien n'est plus probant que les catégories psychiatriques. Elles sont notre koinè dans le domaine de la clinique, et Lacan note bien que la difficulté avec cette koinè, avec cette conception commune du monde que nous véhiculons, c'est que tout ce que nous croyons approcher dans le domaine régi par cette koinè, s'enregistre dans cette koinè elle-même. Autrement dit, il n'y a pas de façon d'en sortir, sinon par un coup de force. "Les gens arrivent déjà tout anesthésiés à la surprise de la vérité", dit Lacan. Ils nagent d'emblée dans cette koinè. Nous sommes alors obligés de mettre déjà des guillemets à ces catégories, tout simplement parce que nous ne les avons pas fabriquées et que ça charrie une histoire douteuse. Ce sont des signifiants qui, dans des contextes différents, des cultures différentes, des traditions psychiatriques différentes, n'ont pas exactement la même valeur.

Я считаю, что мы не можем избежать возвращения к нозографии, ее истории, поскольку мы являемся ее наследниками во многих отношениях. Этого нельзя избежать, прежде всего, вспоминая, что уже было подробно отмечено, что аналитическая клиника основана на психиатрической клинике, и только для истерии эта аналитическая клиника действительно освободилась от психиатрических привязок. Эти ориентиры заставляют нас поверить в то, что мы понимаем друг друга — независимо от того, изучаем ли мы психологию или психиатрию — когда говорим о паранойе или шизофрении. Это часть того, что Лакан осуждает в «Позиции бессознательного» как койне. Это одна из общих идей, которую необходимо раздробить. Нет ничего более убедительного, чем психиатрические категории. Они представляют собой наше койне в клинической области, и Лакан, хотя и отмечает, что проблема с этим койне, с этим общим представлением о мире, которое мы передаем, заключается в том, что все, что, по нашему мнению, приближается к сфере, управляемой этим койне, регистрируется в этом же койне. Другими словами, выхода из этого нет, иначе как силовым ударом. «Люди уже пребывают словно под наркозом к сюрпризам, которые преподносит истина», — говорит Лакан. Они с самого начала плавают в этом койне. Тогда мы вынуждены брать в кавычки эти категории, просто потому что не мы их создали, и это является сомнительной историей. Это означающие, которые в разных контекстах, разных культурах, разных психиатрических традициях имеют разные значения.

On essaie évidemment de rabouter tout ça. On essaie de prendre ces vieux signifiants pour les rendre susceptibles de traitements informatiques. C'est ce qu'essaye l'organisation mondiale de la santé. Il ne faut pas s'y tromper: c'est une mutation de ces signifiants. On essaye maintenant de faire une table de critères pour toutes les maladies mentales, qui permettrait au psychiatre de cocher des traits pertinents pour voir ensuite émerger tout naturellement le diagnostic. Ne nous y trompons pas: ce n'est pas parce qu'on continue de dire paranoïa ou schizophrénie, qu'il n'y a pas en fait une mutation complète de ces signifiants. Ils n'ont pas du tout été inventés dans ce contexte. Ils étaient, à l'époque, supportés par une expérience clinique que toutes ces procédures actuelles visent justement à réduire.

Очевидно, мы пробуем все это взаимоувязать. Мы пробуем использовать старые означающие, чтобы сделать их пригодными для компьютерной обработки. Это то, что пытается сделать Всемирная организация здравоохранения. В этом нельзя ошибиться: это мутация этих означающих. Сейчас мы пытаемся составить таблицу критериев для всех психических заболеваний, которая позволила бы психиатру поставить галочку напротив соответствующих черт, чтобы затем увидеть, как естественным образом возникает диагноз. Давайте не будем заблуждаться: то, что мы продолжаем говорить о паранойе или шизофрении, не означает, что на самом деле нет полной мутации этих означающих. Они вообще не были изобретены в этом контексте. В то время они опирались на клинический опыт, который все эти текущие процедуры имеют целью сократить.

Cette suspicion que nous devons apporter d'emblée à cet abord, je n'en verrai pas de meilleur témoignage que dans le texte même de "Position de l'inconscient": "La loi du cœur, nous l'avons dit, fait des siennes plus loin que la paranoïa." La loi du cœur, c'est une figure hégélienne de la Phénoménologie de l'esprit. Qu'est-ce que cette phrase de Lacan veut dire? Ca veut dire que saisir les choses à partir, par exemple, de l'infatuation du moi dans la dialectique du sujet, est en définitive un point de vue clinique qui l'emporte sur cette prise particulière de la psychiatrie sur ce que nous connaissons comme paranoïa. Pourquoi est-ce que nous employons ce terme de paranoïa? Nous disons paranoïa pour ne pas nous apercevoir de ce que nous avons en commun avec le paranoïaque, ce que nous avons en commun avec le paranoïaque dès lors que nous avons un moi.

Это подозрение, которое мы должны высказать с самого начала, я не вижу лучшего подтверждения этому, чем в самом тексте «Позиции бессознательного»: «Мы сказали, что закон сердца барахлит еще сильнее, чем паранойя». Закон сердца — это гегелевская фигура из «Феноменологии духа». Что Лакан хочет сказать этой фразой? Она означает, что понимание вещей, исходящих, например, из самовлюбленности собственного я в диалектике субъекта, в конечном итоге является клинической точкой зрения, которая привносит этот особый взгляд психиатрии на то, что мы знаем, как паранойю. Почему мы используем этот термин паранойя? Мы говорим о паранойе, не для того, чтобы понять, что общего у нас есть с параноиком, что общего у нас с параноиком, с тех пор как у нас есть собственное я.

Je ne plaide pas, là, pour l'identification avec le malade mental. C'est même ce qui m'a fâché avec Maud Mannoni. J'avais pris naguère la parole à l'EFP pour contester la critique par Maud Mannoni de la présentation de malades de Lacan. Maud Mannoni prônait précisément une identification au malade mental, à quoi j'opposais le style de présentation de Lacan qui évidemment s'y oppose radicalement. Ce style issu de Lacan est tout à fait inclus dans la Section clinique. Je n'ai presque jamais l'occasion de suivre les présentations de malades à la Section clinique. Je l'ai fait la semaine dernière en ce qui concerne Eric Laurent, et on voit bien que c'est effectivement une présentation qui reste du côté de Lacan et pas du côté de Maud Mannoni. Ce n'est pas une surprise que de le constater. C'est une présentation qui suspend, dans son déroulement même, l'utilisation de ces catégories psychiatriques, même si le présentateur en est informé.

Я не выступаю здесь за идентификацию с психическим больным. Это даже разозлило меня в Мод Маннони. В свое время я выступил во Фрейдовой Школе Парижа, чтобы оспорить критику Мод Маннони относительно представления больных Лаканом. Мод Маннони выступала именно за идентификацию с психически больным, чему я противопоставлял стиль изложения Лакана, который, очевидно, резко возражал против этого. Этот созданный Лаканом стиль, полностью включен в Клиническую секцию. У меня почти никогда не бывает возможности следить за презентациями пациентов в Клинической секции. Я сделал это на прошлой неделе, когда дело дошло до Эрика Лорана, и ясно, что это действительно была презентация, которая остается на стороне Лакана, а не на стороне Мод Маннони. Неудивительно, что это заметно. Это презентация, которая приостанавливает использование психиатрических категорий, даже если докладчик о них информирован.

Que la loi du cœur fasse des siennes plus loin que la paranoïa me semble être le point de vue à conserver, point de vue que seule l'introduction du concept de sujet dans la clinique rend possible. La paranoïa est une catégorie qui est au contraire faite pour mettre à distance le sujet de la maladie mentale. La loi du cœur est une catégorie qui vaut pour le normal et pour le pathologique. C'est ce qui nous fait saisir ce que Lacan dit dans son texte de "La causalité psychique", à savoir que l'essence de l'homme comporte aussi bien la possibilité d'être fou. Ce n'est pas une phrase philosophique, c'est une phrase essentielle pour notre abord de la clinique.

То, что закон сердца барахлит сильнее, чем паранойя, мне кажется, является точкой зрения, которой следует придерживаться, точкой зрения, которую только введение концепции субъекта в клинику делает возможной. Паранойя — это категория, которая, напротив, предназначена для того, чтобы дистанцироваться от субъекта психического заболевания. Закон сердца — это категория, относящаяся как к нормальному, так и к патологическому. Именно это заставляет нас понять то, что Лакан говорит в своей работе «Психическая причинность», а именно, что сущность человека также включает в себя возможность быть сумасшедшим. Это не философская фраза, это ключевая фраза для нашего подхода к клинике.

Donc, première précaution de prime abord: nous suspendons la validité de ces catégories psychiatriques, nous les mettons entre guillemets - ce qui ne nous empêchera pas, à la sortie, de les accepter, de les retrouver.

Итак, первая мера предосторожности: мы приостанавливаем действие психиатрических категорий, ставим их в кавычки — что не помешает нам на выходе принять их, найти их заново.

C'est d'ailleurs pour cela que nous sommes obligés de prendre en compte leur histoire, c'est-à-dire de ne pas les recevoir comme des données de nature. Il y a là un décrassage nécessaire de l'histoire de la psychiatrie dont il n'y a pas lieu de faire l'économie. C'est pourquoi nous faisons une place parmi nous à quelqu'un qui ne pense pas être lacanien, à savoir Paul Bercherie, qui déchiffre spécialement l'histoire de la psychiatrie. Nous lui donnons une place parmi nous à ce titre: s'apercevoir de quelle concoction, de quelle carburation sont issues ces catégories psychiatriques, qui ne sont pas de nature mais le résultat d'un travail absolument incroyable pendant tout le XIXe siècle et jusqu'au début du XXe. On ne prend conscience de ce salmigondis qu'avec un petit mouvement de recul.

Более того, именно поэтому мы вынуждены принимать во внимание их историю, то есть не принимать их как данные природы. Здесь имеет место необходимая ректификация истории психиатрии, экономить на которой нет необходимости. Вот почему мы храним место среди нас для кого-то, кто не считает себя лаканистом, а именно для Поля Бершери, который специально расшифровывает историю психиатрии. Мы даем ему место среди нас в этом качестве: чтобы понять, из какой смеси, из какого топлива произошли эти психиатрические категории, которые появились не сами по себе, а являются результатом совершенно невероятной работы на протяжении всего девятнадцатого и начала двадцатого веков. Мы разберемся этой путанице лишь сделав шаг назад.

Pour ce qui est de la paranoïa et de la schizophrénie, notre point de départ est simple. Notre point de départ, c'est le début du Séminaire III. Commençant à aborder la question des psychoses, Lacan l'aborde en premier lieu par un partage entre paranoïa et schizophrénie. Il dit que dans la psychanalyse, depuis 1953, on s'est surtout intéressé à la schizophrénie, alors que l'accent freudien s'est au contraire surtout porté sur la paranoïa. De ce partage, Lacan n'en dit ensuite plus grand chose. C'est une surprise générale: Lacan ne dit plus grand chose de la schizophrénie comme telle dans la suite de ses Séminaires. C'est un terme qui y est extrêmement rare.

Что касается паранойи и шизофрении, то наша отправная точка проста. Наша отправная точка — это начало III Семинара. Начав подходить к вопросу о психозах, Лакан в первую очередь рассматривает его, разделяя паранойю и шизофрению. Он говорит, что в психоанализе с 1953 года основное внимание уделялось шизофрении, тогда как Фрейд, наоборот, делал акцент на паранойе. Об этом разделении Лакан больше ничего не говорит. Это удивительно: Лакан больше ничего не говорит о шизофрении как таковой в продолжении своих Семинаров. Это понятие, которое встречается там крайне редко.

Il faut voir que ce partage est foncièrement un héritage de Kraepelin, grand clinicien allemand, haute figure de la clinique psychiatrique du XIXe siècle. Si on suit l'itinéraire de la paranoïa, on s'aperçoit que paranoïa et schizophrénie ne sont pas deux termes symétriques. La paranoïa a une place très circonscrite, alors que la schizophrénie est au contraire un chaos, un salmigondis. Je peux là prendre comme référence un recueil de textes sur la schizophrénie qui paraît aux Etats -Unis tous les dix ans, qui est d'un nommé Leopold Bellak, et qui, depuis quarante ans, s'occupe de réunir, chaque décennie, les résultats essentiels sur la schizophrénie. Le dernier volume date d'il y a deux ans et est joliment préfacé par Manfred Bleuler, le fils de Bleuler. On s'aperçoit là du nombre de chercheurs qui dans toutes les disciplines s'attachent à la schizophrénie ainsi qu'à son caractère de syndrome: prolifération des traits par lesquels on suppose que l'on peut reconnaître la schizophrénie. Les différents tableaux qui sont présentés des traits différentiels de la schizophrénie témoignent de ce qu'il faut bien appeler la cacophonie de tout cet ensemble. Il n'y a pas du tout, à ma connaissance, de travaux comparables sur la paranoïa, qui est une entité beaucoup plus circonscrite.

Нужно понимать, что это разделение является сугубо наследием Крепелина, великого немецкого клинициста, выдающегося деятеля психиатрической клиники XIX века. Если мы пойдем по следам паранойи, мы поймем, что паранойя и шизофрения не являются двумя симметричными терминами. Паранойя занимает четко очерченное место, в то время как шизофрения, напротив, является хаосом, путаницей. Здесь я могу взять в качестве ссылки сборник текстов по шизофрении, который выходит в Соединенных Штатах каждые десять лет, написанный Леопольдом Беллаком и который вот уже сорок лет занимается сбором важнейших результатов по шизофрении каждое десятилетие. Последний том датирован двумя годами ранее и красиво предваряется Манфредом Блейлером, сыном Блейлера. Здесь мы видим число исследователей, которые во всех дисциплинах занимаются шизофренией, а также ее синдромным характером: распространением признаков, по которым можно предположить, что мы сможем шизофрению распознать. Различные таблицы, в которых представлены дифференциальные признаки шизофрении, свидетельствуют о том, что правильно назвать весь этот сборник какофонией. Насколько мне известно, нет никакой сопоставимой работы по паранойе, которая является гораздо более очерченным понятием.

Le terme de paranoïa, comme vous pouvez l'apprendre dans le livre de Paul Bercherie, est de Griesinger, en 1845. Il a été repris par Kahlbaum en 1863, et puis, via Mendel, il est arrivé à Kraepelin. Chez Griesinger, la paranoïa est isolée comme affection primitive, indépendante de toute cause extérieure et de tout état antérieur. Chez Kahlbaum, elle est resituée à partir d'un code kantien. De la même façon que Kant distingue, de la sphère des affections et des sentiments, la sphère de la volonté et celle de l'entendement, la paranoïa trouve à se loger dans le troisième registre kantien. Ce sont là d'extraordinaires croisements, car pourquoi prendre Kant plutôt que Saint-Thomas? Ces catégories sont le résultat d'extraordinaires croisements.

Термин «паранойя», как вы можете узнать из книги поля Бершери, появляется у Гризингера в 1845 году. К нему возвращается Кальбаум в 1863 году, а затем через Менделя паранойя попадает к Крепелину. У Гризингера паранойя изолирована как примитивное состояние, независимое от любых внешних причин и предшествующих состояний. У Кельбаума она основана на кантовском коде. Точно так же, как Кант выделяет из сферы привязанностей и чувств сферу воли и сферу рассудка, паранойя попадает в третий кантовский регистр. Это удивительные пересечения, потому что зачем брать Канта, а не Святого Фому? Эти категории являются результатом необычных скрещиваний.

En fait, c'est avec Kraepelin que se trouvent distinguées la paranoïa au sens strict et ce qui sera le premier nom de la schizophrénie, à savoir la démence précoce. C'est là l'opposition kraepelinienne. Kraepelin, dans ce qui est déjà une catégorie composite de la démence précoce, isole une forme qu'il appelle de démence paranoïde et qu'il distingue de la paranoïa stricto sensu. Cette démence paranoïde, sous-section de la démence précoce de Kraepelin, nous intéresse, puisque c'est le diagnostic qui a été porté sur Schreber. Ce diagnostic de démence paranoïde figure dans le texte même de Freud. Au sens de Kraepelin, Schreber est un dément précoce de la forme paranoïde, c'est-à-dire un schizophrène au sens moderne.

Фактически, именно Крепелин выделит паранойю в строгом смысле этого слова, а также даст первое наименованием шизофрении, а именно dementia praecox, «раннее слабоумие». Это и есть крепелиновское противопоставление. Крепелин, в том, что уже является составной категорией раннего слабоумия, выделяет форму, которую он называет параноидальной деменцией и отличает ее от паранойи в строгом смысле. Нас интересует эта параноидная деменция, подраздел деменции прекокс Крепелина, поскольку именно этот диагноз был поставлен Шреберу. Этот диагноз параноидной деменции содержится в самом тексте Фрейда. В смысле Крепелина Шребер является примером деменции параноидного типа, то есть шизофреником в современном смысле.

Vous savez que la clinique française n'a pas exactement la même répartition que la clinique allemande. La tradition française réserve la place des délires chroniques et les sépare de la démence précoce. Les Français continuent donc de parler de délires chroniques ou paranoïdes, paraphréniques ou paranoïaques. C'est là un autre type de groupement qui rapproche les termes allemands de démence paranoïde et de paranoïa.

Вы знаете, что французская клиника не имеет точно такого же распределения, как немецкая клиника. Французская традиция оставляет место хроническому бреду и отделяет его от деменции прекокс, раннего слабоумия. Поэтому французы продолжают говорить о хроническом или параноидном, парафреническом или параноидном бреде. Это еще один тип группирования, который объединяет немецкие термины параноидной деменции и паранойи.

Cette démence précoce, qui inclut donc les paranoïaques considérés comme mal systématisés, apparaît et s'affine chez Kraepelin au cours du temps. Vous savez qu'il a donné périodiquement, tous les deux ou quatre ans, de nouvelles éditions de son traité. Le regroupement apparaît en 1893 dans la quatrième édition, sous le titre de "Processus de dégradation psychique". Dans ce chapitre, Kraepelin isole premièrement la démence précoce, deuxièmement la catatonie, et troisièmement les démences paranoïdes. C'est seulement dans la cinquième édition, en 1896, que la démence précoce devient le titre de l'ensemble. C'est à partir de 1896 que Kraepelin met démence précoce à la place de processus de dégradation psychique. Ce chapitre, qui comporte trente et une pages dans la cinquième édition, double de volume dans la sixième édition, double encore dans la septième, pour arriver à trois cents pages dans la huitième édition. Entre la septième édition et la huitième, il y a la novation introduite par Bleuler, qui débaptise cette démence précoce pour l'appeler schizophrénie. C'est ce mot qui, porté par le discours analytique, va faire fortune. Le mot de schizophrénie s'est imposé à partir de 1945, lorsque le discours analytique s'est vraiment répandu aux Etats-Unis.

Деменция прекокс, следовательно, включает в себя параноиков, которых считают плохо систематизированными, выявляется и со временем уточняется у Крепелина. Вы знаете, что он периодически, раз в два или четыре года, выпускал новые издания своего трактата. Новое распределение появилось в 1893 году в четвертом издании под названием «Процесс психической деградации». В этой главе Крепелин выделяет, во-первых, деменцию прекокс, во-вторых, кататонию и, в-третьих, параноидную деменцию. Только в пятом издании 1896 года деменция прекокс стала названием всей группы. Начиная с 1896 года Крепелин заменил деменцию прекокс на процессы психической деградации. Эта глава состоит из тридцати одной страницы в пятом издании, удваивается по объему в шестом и снова удваивается в седьмом, а в восьмом издании она достигает трехсот страниц. Между седьмым и восьмым изданиями есть новация, введенная Блейлером: он отменяет деменцию прекокс, назвав ее шизофренией. Именно это слово, подхваченное аналитическим дискурсом, будет иметь успех. Слово «шизофрения» зарекомендовало себя с 1945 года, когда аналитический дискурс действительно распространился в Соединенных Штатах.

La définition de la démence précoce de Kraepelin est une définition qu'il faut mettre en regard de celle que Lacan rappelle dans le Séminaire III, et dont quelqu'un me faisait remarquer qu'elle n'était pas tout à fait exacte par rapport à celle de Kraepelin. Il faudrait mettre en regard de cette définition de la paranoïa, celle de la démence précoce de Kraepelin: "Affection autonome qui implique un affaiblissement intellectuel global, progressif et irréversible, chez les jeunes ou les adultes jeunes." Cette référence-là ne figure plus chez Bleuler. Ce qui est amusant, c'est que la personne psychiatre-psychanalyste qui présente l'édition de Kraepelin, celle que j'ai ici, rappelle que ledit Kraepelin, lorsqu'il présentait le mouvement allemand de Lacoste en 1917, avait prononcé cette parole: "Il n'y a pas d'ego ici." Par là, on peut faire de Kraepelin un ancêtre de l'abord de la schizophrénie à partir de l'atteinte faite à l'egoïté. Mais c'est là une parenthèse. Il y a peu de dits de Kraepelin. Il passait son temps à écrire ses manuels.

Крепелиновское определение деменции прекокс следует сопоставить с определением, которое Лакан упоминает в III Семинаре, и кто-то указал мне на то, что оно не совсем точное по сравнению с определением Крепелина. С этим определением паранойи следует сравнить определение раннего слабоумия Крепелина: «Автономное состояние, которое предполагает общее, прогрессирующее и необратимое интеллектуальное ослабление у молодых людей или взрослых». Эта ссылка больше не встречается у Блейлера. Самое забавное, что психиатр-психоаналитик, представляющий издание Крепелина, которое я сейчас держу в руках, вспоминает, что упомянутый Крепелин, представляя немецкое движение в Лакосте в 1917 году, произнес следующее: «Здесь нет эго». Таким образом, мы можем сделать Крепелина предком первой шизофрении из-за посягательства на эгоизм. Но это в скобках. Есть несколько высказываний Крепелина. Он проводил время за написанием учебников.

Qu'est-ce qui distingue cette schizophrénie bleulérienne de la démence précoce kraepelinienne? Vous savez que quand Bleuler écrit, il met le terme de démence précoce ou celui de schizophrénie. Il les fait équivaloir, il présente ça comme la substitution d'un signifiant à un autre. Cette invention s'inscrit entre la septième et la huitième édition de Kraepelin, et elle met l'accent sur quelque chose qui n'est pas exactement le déficit mais la dissociation. La démence précoce quand elle est baptisée schizophrénie, est abordée à partir de la dissociation des fonctions essentielles – dissociation qui porte aussi bien sur les sentiments et les comportements que sur les jugements.

Что отличает блейлеровскую шизофрению от деменции прекокс Крепелина? Вы знаете, что, когда Блейлер пишет, он использует термин деменция прекокс или шизофрения. Он делает их равноценными, он представляет это как замену одного означающего другим. Это изобретение относится к периоду между седьмым и восьмым изданиями Крепелина и фокусируется на чем-то, что является не совсем дефицитом, а диссоциацией, расщеплением. Раннее слабоумие, когда оно называется шизофренией, рассматривается на основе диссоциации основных функций — расщепления, которое затрагивает как чувства и поведение, так и суждения.

On voit bien pourquoi Kahlbaum a recours à la grille kantienne. C'est qu'on n'aborde pas les psychoses sans une structure de référence. La structure de référence de Kahlbaum ou de Bleuler, ce n'est pas l'ego, mais la partition des fonctions essentielles de Kant. C'est ça qui joue le rôle du discours ou du graphe de l'OEdipe chez eux. Je dirai que c'est une référence préliminaire à toute théorie de la psychose, à toute théorie possible de la psychose. Isoler cette table de références, que ce soit le moi fort, la structure de discours, le complexe d'Œdipe ou la grille de Kant, c'est formellement exactement la même chose. Ici, la référence, c'est le sentiment, le comportement, le jugement, et ces fonctions sont considérées comme scindées, comme atteintes de Spaltung. Bleuler fait d'emblée de la schizophrénie un syndrome, puisqu'il parle du groupe des schizophrènes. il considère d'abord qu'au niveau causal – et Freud le lui reprochera toujours – il y a un processus déficitaire d'origine organique. Bleuler, malgré l'influence de la psychanalyse sur son œuvre, continuera de considérer que cette causalité est organique. Donc, pas de causalité signifiante, pas de causalité psychique, mais une causalité organique. Par contre, dans les manifestations de la schizophrénie, il considère que c'est l'inconscient qui s'exprime. Nous avons deux aspects: causalité organique et manifestations de l'inconscient.

Понятно, почему Кальбаум прибегает к кантовской таблице. Дело в том, что мы не подходим к психозам без шаблона структуры. Шаблон структуры Кальбаума или Блейлера — это не эго, а разделение основных функций Канта. Вот в чем для них заключается роль речи или графа Эдипа. Я скажу, что это первоначальный ориентир для любой теории психоза, любой возможной теории психоза. Выделение этой таблицы ориентиров, будь то сильное я, структура речи, эдипов комплекс или таблица Канта, формально одно и то же. Здесь эталоном являются чувства, поведение, суждение, и эти функции считаются расколотыми, пораженными Spaltung, расщеплением. Блейлер с самого начала делает шизофрению синдромом, поскольку он говорит о группе шизофрений. Сначала он считает, что на причинном уровне — и Фрейд всегда будет упрекать его в этом — имеет место дефицитарный процесс органического происхождения. Блейлер, несмотря на влияние психоанализа на его работу, будет продолжать считать эту причинность органической. Итак, причинность — не означающая, не психическая, а органическая. С другой стороны, он считает, что в проявлениях шизофрении выражает себя именно бессознательное. У нас есть два аспекта: органическая причинность и проявления бессознательного.

Cette schizophrénie a donc été répandue par les analystes. Elle a été en France mal accueillie, spécialement par Claude qui, lui, a fait un petit raboutage en décidant d'adopter à la fois schizophrénie et démence précoce pour en faire deux catégories distinctes. Dans la clinique de Claude – celle que Lacan a apprise et acceptée pendant un certain temps – on distingue la démence précoce et puis le groupe des schizones. Les premiers écrits de Lacan sur la paranoïa s'inscrivent dans cette perspective. Vous pouvez le constater dans sa thèse.

Таким образом, эта шизофрения была широко распространена среди аналитиков. Во Франции ее не приветствовали, особенно Клод, который произвел небольшую доработку, решив принять как шизофрению, так и деменцию прекокс, чтобы сделать их двумя отдельными категориями. В клинике Клода — той, которую некоторое время изучал и принимал Лакан, — мы выделяем деменцию прекокс, а затем и группу шизоидных расстройств (schizones). Ранние работы Лакана по паранойе вписаны в эту перспективу. Вы можете убедиться в этом по его докторской диссертации.

Sans continuer cette histoire de voir psychiatriquement où en est la catégorie de la schizophrénie aujourd'hui – qui est ce que présente monsieur Bellak avec les recherches biochimiques, neurologiques, sociologiques –, je crois qu'il nous importe de faire référence à la naissance même du concept de schizophrénie que l'on peut suivre à la trace dans la correspondance de Freud et Jung, spécialement dans le premier tome, où nous voyons une histoire qui se déroule entre trois personnages – Freud, Jung et Bleuler – et dont le point tournant – que nous avions marqué il y a trois ans à la Section clinique – se situe autour de l'année 1911. C'est en effet en cette année que va se faire le partage des eaux, puisque Freud publie son Cas Schreber, Bleuler sa Dementia praecox, et Jung son grand ouvrage sur la libido, ouvrage qui va vraiment enclencher son processus de rupture avec Freud. Nous avons donc, autour de la schizophrénie, un débat Freud-Bleuler entre 1906 et 1909, et nous avons l'année 1911 – date qui est à mon avis capitale dans l'histoire des rapports de la psychanalyse et de la psychiatrie, et qui marque la répartition de ces trois ouvrages qui sont le résultat d'un processus complexe.

Завершая историю о том, как понять, где находится категория шизофрении в психиатрии сегодня — именно это представляет господин Беллак с биохимическими, неврологическими и социологическими исследованиями, — я считаю, что нам важно сослаться на само зарождение концепции шизофрении, которое можно проследить в переписке Фрейда и Юнга, особенно в первом томе, где мы видим историю, которая разворачивается между тремя персонажами — Фрейдом, Юнгом и Блейлером — поворотным моментом которой является — как мы отметили три года назад в Клинической секции — то что разворачивается в 1911 году. Действительно, именно в этом году произойдет водораздел, так как Фрейд опубликует свой «Случай Шребера», Блейлер — «Деменцию прекокс» (Dementia praecox), а Юнг — объемный труд о либидо, книгу, которая действительно запустит процесс его разрыва с Фрейдом. Таким образом, в период с 1906 по 1909 годы вокруг шизофрении мы имеем дебаты Фрейда-Блейлера, и у нас есть 1911 год — дата, которая, на мой взгляд, имеет решающее значение в истории отчетов психоанализа и психиатрии и знаменует собой распространение этих трех книг, которые являются результатом сложного процесса.

Les choses commencent par l'intérêt de Bleuler et de Jung pour les découvertes freudiennes sur le mécanisme de l'inconscient, et ça donne deux choses. D'abord, en 1906-1907, un article de Bleuler, "Mécanismes freudiens dans la symptomatologie des psychoses", qui, je crois, n'est pas traduit et n'est pas communément disponible. Toute la thèse de Bleuler est déjà là: avaliser les mécanismes freudiens, c'est-à-dire les mécanismes de type hystérique, dans la symptomatologie, mais nier toute causalité de l'inconscient. "Mécanismes freudiens dans la symptomatologie des psychoses", ça veut dire: pas de mécanismes freudiens dans la causalité des psychoses.

Все начинается с интереса Блейлера и Юнга к открытиям Фрейда о механизме бессознательного, и это дает две вещи. Во-первых, в 1906-1907 годах была опубликована статья Блейлера «Фрейдовские механизмы в симптоматологии психозов», которая, как мне кажется, не была переведена и не общедоступна. Весь тезис Блейлера уже сформулирован здесь: признать фрейдовские механизмы, то есть механизмы истерического типа, в симптоматике, но отрицать любую причинность бессознательного. «Фрейдовские механизмы в симптоматологии психозов», это значит: никаких фрейдовских механизмов в причинности психозов нет.

Nous avons ensuite le deuxième ouvrage qui est celui de Jung, Psychopathologie de la démence précoce, en 1907. C'est avec la parution de ce livre que commence la correspondance avec Freud. Dans sa première lettre, Jung dit ceci: "J'espère bien vous envoyer un petit livre sur la psychologie de la démence précoce dans lequel je considérerai votre point de vue. Comme vous savez, Bleuler a présenté une vive résistance à vos thèses mais il est absolument converti." La relation Freud-Jung, qui va être d'une grande importance dans l'histoire de la psychanalyse, commence donc exactement sur ce point: la démence précoce de Kraepelin et sa reprise et sa rénovation par Bleuler - la rénovation essentielle de Bleuler étant déjà dans son article de 1906-1907, à savoir, montrer que les symptômes psychotiques, et spécialement ceux de la démence précoce, obéissent en fait aux mêmes mécanismes que les hystéries freudiennes. C'est cet apport qui va justifier l'invention de termes nouveaux. A cet égard, la schizophrénie est un produit du discours analytique. C'est un produit du travail, sur l'héritage kraepelinien, des concepts freudiens ou de ce que Bleuler en avait aperçu. C'est ça qui distingue ce terme de schizophrénie de tous les termes antérieurs de la psychiatrie. C'est un terme d'après la psychanalyse, d'après la découverte freudienne. Par contre, quand nous avons affaire à la paranoïa, nous avons affaire à une clinique d'avant le discours analytique. C'est même déjà le témoignage de la dissolution de la clinique que la psychanalyse va en fait apporter à la psychiatrie. Avec le terme de schizophrénie, on a un syndrome extrêmement vague, que même les sommes décennales de monsieur Bellak n'arrivent pas à saisir.

Затем у нас есть вторая книга, «Психопатология раннего слабоумия» Юнга, 1907 года. Именно с публикации этой книги начинается переписка с Фрейдом. В своем первом письме Юнг говорит следующее: «Я очень надеюсь прислать вам небольшую книгу по психологии раннего слабоумия, в которой я рассмотрю вашу точку зрения. Как Вы знаете, Блейлер показал резкое сопротивление вашим тезисам, но его можно переубедить». Отношения Фрейда и Юнга, которые будут иметь большое значение в истории психоанализа, начинаются именно с этого момента: раннее слабоумие Крепелина и его восстановление и реконструкция Блейлером — существенная реконструкция Блейлера уже была в его статье 1906-1907 годов, а именно: показать, что психотические симптомы, особенно симптомы раннего слабоумия, на самом деле подчиняются тем же механизмам, что и истерии Фрейда. Именно этот вклад оправдывает изобретение новых понятий. В этом свете шизофрения является продуктом аналитического дискурса. Это продукт работы, посвященной наследию Крепелина, фрейдовским концепциям или тому, что видел в них Блейлер. Вот что отличает понятие «шизофрения» от всех предыдущих понятий психиатрии. Это понятие появилось после психоанализа, позже фрейдовского открытия. С другой стороны, когда мы имеем дело с паранойей, мы имеем дело с клиникой, предшествующей аналитическому дискурсу. Даже это уже свидетельствует о распаде клиники, которую психоанализ фактически привнесет в психиатрию. С термином шизофрения у нас возникает крайне расплывчатый синдром, который не помогают понять даже десятилетние подведения итогов господина Беллака.

C'est donc sous ce chef que commence la correspondance de Freud et de Jung. On y voit un Freud au fond très modeste par rapport à Jung qui, lui, fréquente quotidiennement les psychotiques, les schizophrènes et les déments précoces dans cette grande clinique qu'avait Bleuler. Freud, par contre, c'est le praticien privé qui reconnaît n'avoir pas l'accès familier du psychiatre avec ces patients: "J'espère apprendre beaucoup de choses dans cet écrit de vous sur la démence précoce. Je n'ai pas encore de position sûre quant à sa distinction d'avec la paranoïa." Au moment où Freud aborde la question de la schizophrénie, ce qui le travaille, c'est la distinction entre la paranoïa et la démence précoce. C'est une distinction méritée mais qu'il ne considère pas assurée du point de vue psychanalytique. La distinction est offerte par la psychiatrie, c'est par rapport à elle qu'il se situe, mais il ne la considère pas comme assurée.

Таким образом, именно под этим заголовком начинается переписка Фрейда и Юнга. Здесь мы видим Фрейда в сущности, очень скромного по сравнению с Юнгом, который ежедневно посещает психотиков, шизофреников и больных ранним слабоумием в этой большой клинике, которая была у Блейлера. Фрейд, с другой стороны, это частно практикующий врач, который признает, что у него нет такого же доступа к пациентам, как у психиатра: «Я надеюсь многому научиться через ваше сочинение о раннем слабоумии. У меня пока нет твердой позиции относительно ее отличия от паранойи». К тому времени, когда Фрейд подходит к вопросу о шизофрении, его работа заключается в различии между паранойей и ранним слабоумием. Это существенное различие, но оно не гарантировано с психоаналитической точки зрения. Различие предлагается психиатрией, именно в связи с ней он его устанавливает, но он не считает его гарантированным.

Il nous manque malheureusement la lettre de Freud après l'envoi du livre de Jung - livre tout à fait intéressant où Jung essaye de montrer comment il tire des révélations sur l'inconscient de ces déments précoces en les interrogeant et en les écoutant de manière freudienne. Il nous montre que leurs déclarations s'organisent sur des thèmes que Freud a déjà ponctués. C'est une démonstration qui apporte indubitablement de l'eau au moulin de Freud. Dans ce texte, Jung fait aussi référence à Schreber que Freud pour l'instant ignore encore. On n'a donc pas la lettre de Freud qui accueille l'envoi de ce livre, mais, à partir de la lettre suivante de Jung, on se rend compte qu'il devait être assez mitigé, puisqu'il est obligé ensuite de garantir à Jung qu'il l'avait mal compris et qu'il voulait au contraire l'accueillir avec chaleur. Ca montre bien que ça ne lui plaisait pas beaucoup: "Abandonnez, s'il vous plaît, rapidement cette erreur que votre écrit sur la démence précoce ne m'a pas extrêmement plu. Le simple fait que j'ai émis des critiques peut vous le prouver. Je vois au contraire dans votre essai, la contribution à mon travail la plus importante et la plus riche qui me soit parvenue, et je ne vois, parmi mes élèves à Vienne, qui ont sur vous l'avantage non univoque du contact personnel avec moi, qu'un seul qui puisse se mettre sur le même rang que vous pour la compréhension, et aucun qui soit en mesure d'en faire autant."

К сожалению, нам не достает письма Фрейда после того, как ему отправили книгу Юнга — очень интересную книгу, в которой Юнг пытается показать, как он извлекает бессознательные откровения из этих больных ранним слабоумием, допрашивая их и слушая их фрейдовским способом. Это показывает нам, что их высказывания организованы согласно проблемам, которые Фрейд уже выделил. Это демонстрация, которая, несомненно, льет воду на мельницу Фрейда. В этом тексте Юнг также ссылается на Шребера, которого Фрейд на тот момент игнорирует. Таким образом, у нас нет письма Фрейда, в котором приветствуется отправка данной книги, но из следующего письма Юнга мы понимаем, что оно должно было быть довольно смешанным, поскольку затем он вынужден заверить Юнга в том, что он неправильно его понял и, наоборот, хотел тепло поддержать его. Вот что хорошо показывает, что ему не очень понравилось: «Пожалуйста, быстро откажитесь от этой ошибки, будто работа, которую вы написали о раннем слабоумии, мне не сильно понравилась. Простой факт, что я опубликовал критические рецензии, может вам это доказать. Напротив, я вижу в вашем эссе вклад в мою работу наиболее важный и богатый из тех, что когда-либо у меня были, и я вижу среди моих учеников в Вене, у которых есть над вами однозначное преимущество личного контакта со мной, только одного, кто может встать на одну ступень с вами в понимании, и никого, кто в состоянии столько же сделать».

La thèse essentielle de Jung sur les rapports entre paranoïa et démence précoce est la suivante: "La paranoïa est construite exactement comme une démence précoce, sauf que la fixation se borne à un petit nombre d'associations [la différence essentielle est que dans la schizophrénie les associations concernées sont en grand nombre, tandis que l'on a une sorte de réduction au minimum de ces associations dans la paranoïa] et que la clarté d'émotion est en général, avec quelques exceptions, conservée. Il y a cependant partout des transitions fluctuantes vers ce qu'on nomme démence précoce." Pour Jung, il y a donc, dans la paranoïa, premièrement une réduction du nombre des associations qu'on trouve dans la schizophrénie, et deuxièmement des transitions fluctuantes.

Основной тезис Юнга о взаимосвязи между паранойей и ранним слабоумием следующий: «Паранойя строится точно так же, как раннее слабоумие, за исключением того, что фиксация ограничивается небольшим количеством ассоциаций [основное отличие состоит в том, что при шизофрении соответствующие ассоциации встречаются в большом количестве, в то время как при паранойе происходит своего рода минимизация этих ассоциаций], и ясность эмоций в целом, за некоторыми исключениями, сохраняется. Однако повсюду наблюдаются колеблющиеся переходы к тому, что мы называем ранним слабоумием». Таким образом, по мнению Юнга, при паранойе наблюдается, во-первых, уменьшение числа ассоциаций, обнаруживаемых при шизофрении, и, во-вторых, колеблющиеся переходы.

Jung rencontre ensuite personnellement Freud et séjourne à Vienne en 1907. Voyons ce qu'il tire de son entretient avec Freud. Qu'est-ce que lui apporte Freud et qui bouleverse sa conception? C'est que l'auto-érotisme est l'essence de la démence précoce. Voilà la clef freudienne pour arriver à situer la démence précoce. Jung s'emploie tout de suite à faire parvenir cette idée à Bleuler, ce qui l'oblige en même temps, dit-il, à donner une définition plus large du concept de libido: "J'ai dû faire mes digressions les plus vastes pour donner une image à Bleuler de ce que vous entendez par libido. Ne serait-il pas pensable, par égard pour le concept restreint de la sexualité qui est actuellement admis, de réserver les termes sexuels aux seules formes extrême de votre libido?" Autrement dit, l'importance du concept d'auto-érotisme comme essence de la démence précoce oblige ces deux amis suisses à aborder le concept de libido. Nous avons là le point de départ de ce qui sera le grand conflit théorique de Freud et de Jung, entre une libido à usage restreint et sexuel, et une volonté de créer un concept élargi de la libido où serait minorée la place de la sexualité. Le drame est en place.

Затем Юнг лично встречается с Фрейдом и в 1907 году останавливается в Вене. Давайте посмотрим, что он извлекает из своего общения с Фрейдом. Что дает ему Фрейд и что нарушает его концепцию? Дело в том, что аутоэротизм является сущностью раннего слабоумия. Это ключ Фрейда к выявлению раннего слабоумия. Юнг сразу же пытается донести эту идею до Блейлера, что в то же время, по его словам, вынуждает его дать более широкое определение концепции либидо: «Мне пришлось сделать самые обширные отступления, чтобы дать Блейлеру представление о том, что вы подразумеваете под либидо. Разве не было бы разумно, учитывая ограниченную концепцию сексуальности, которая в настоящее время принята, зарезервировать сексуальные термины только для крайних форм вашего либидо?» Иначе говоря, важность концепции аутоэротизма как сущности раннего слабоумия заставляет двух швейцарских друзей обсудить концепцию либидо. Здесь у нас есть отправная точка того, что станет серьезным теоретическим конфликтом Фрейда с Юнгом, между использованием либидо в ограниченном и сексуальном смысле и стремлением создать расширенную концепцию либидо, в которой значение сексуальности уменьшалось. Разыгрывается драма.

Il faut que je passe sur les avatars de leur discussion, pour arriver à une déclaration tout à fait explicite de Freud sur le sujet de la paranoïa et de la schizophrénie, et qui est la position même que Lacan maintiendra dans son Séminaire III: "Je suis habitué à parler de paranoïa puisqu'il s'agit d'expliquer la partie paranoïaque de la démence." On voit bien, là, se faire le partage entre Freud et Jung. Dans la démence précoce, Jung s'intéresse à tout ce qui n'est pas la partie paranoïaque, alors que Freud, bien qu'il ne s'intéresse pas seulement à la paranoïa stricto sensu dans sa définition clinique relativement bien circonscrite, prélève, dans la sphère de la démence précoce, la partie qui est organisée comme une paranoïa. C'est cette position qui, tout en maintenant la thèse de diriger l'étude de la démence précoce sur l'auto- érotisme, va continuer de mettre tout à fait entre parenthèses le terme même de démence précoce. La déclaration de Freud est tout à fait explicite. Il déclare en toute lettre qu'il tient la paranoïa pour "un bon type clinique", tandis que la démence précoce reste pour lui un mauvais terme nosographique. Il dit cela en 1908.

Нужно перейти к перипетиям их обсуждения, чтобы добраться до совершенно ясного высказывания Фрейда по теме паранойи и шизофрении, и это та самая позиция, которой Лакан будет придерживаться в своем семинаре III: «Я привык говорить о паранойе, поскольку речь идет об объяснении параноидальной части слабоумия». Здесь ясно видно, в чем происходит раскол между Фрейдом и Юнгом. В раннем слабоумии Юнга интересует все, что не является частью паранойи, тогда как Фрейд, хотя его интересует не только паранойя stricto sensu (в строгом смысле) в ее относительно четко очерченном клиническом определении, выделяет из сферы раннего слабоумия ту часть, которая организована как паранойя. Именно эта позиция, которая, сохраняя тезис о том, чтобы направить исследование раннего слабоумия на аутоэротизм, будет продолжать полностью заключать в скобки сам термин раннего слабоумия. Утверждение Фрейда совершенно очевидно. Он буквально заявляет, что считает паранойю «хорошим клиническим типом», в то время как раннее деменция прекокс для него плохой нозографической единицей. Он говорит это в 1908 году.

On peut, après tout, penser que cette déclaration de Freud n'est pas pour rien dans l'invention par Bleuler de ce qu'il pouvait imaginer être un bon terme nosographique, celui de schizophrénie. En tout cas, on voit bien que cette déclaration de Freud doit dissymétriser complètement pour nous paranoïa et schizophrénie, et que leur approche en couple n'était pas justifiée aux yeux de Freud. Je dirai que cette dissymétrie est également constatable dans l'enseignement de Lacan. Le terme de paranoïa y est abordé le plus souvent comme un bon type clinique, alors que le terme de schizophrénie n'est, lui, certainement pas considéré ainsi.

После всего этого, можно подумать, что данное утверждение Фрейда было не напрасным и способствовало изобретению Блейлером того, что он мог себе представить как хорошее нозографическое понятие, понятие «шизофрения». В любом случае, мы прекрасно видим, что это утверждение Фрейда должно полностью исключает для нас симметрию в паранойе и шизофрении, и что их парное использование не было оправдано в глазах Фрейда. Я скажу, что эта диссимметрия также прослеживается в учении Лакана. Понятие «паранойя» здесь чаще всего рассматривается как хороший клинический тип, тогда как понятие «шизофрения», очевидно, не рассматривается таким образом.

C'est même la valeur que je donnerai à la seule fois où Lacan emploie le terme de schizophrénie dans L'Etourdit, quand il dit exactement: "le dit schizophrène". On peut penser évidemment que de dire le dit était une façon très familière de s'exprimer de Lacan. C'est une tournure qui est effectivement constante dans ses Séminaires. C'est un trait de son style, qui a d'ailleurs cette valeur de préserver le recul de l'énonciation. Dire le dit chose ou le soit-disant machin, c'est parler avec des parenthèses, et ça consiste à prendre ses distances avec les termes et les expressions que vous offre la koinè. Nous ne parlons évidemment qu'avec des termes empruntés, mais c'est mieux de le faire sentir. C'est mieux de faire sentir que nous parlons avec les déchets du langage. C'est donc un trait du style de Lacan qui correspond à une position subjective fondamentale. Cela dit, dans son écrit, ce le dit est extrêmement peu fréquent. Autant c'était fréquent dans son expression orale, autant c'est tout à fait rare dans son écriture, puisqu'elle fonctionne tout entière pour mettre en suspens les termes mêmes qu'elle élimine, puisqu'elle fonctionne tout entière avec le recul de l'énonciation. Je donne alors une valeur spéciale à ce le dit schizophrène, que nous devons déjà considérer comme suspendu dans la veine même de Freud. Nous devons considérer comme suspendue la validité de ce vaste mouvement qu'on appelle la schizophrénie. Le noyau dur que nous connaissons à partir de la psychanalyse, par rapport à toute la sphère de la démence précoce, c'est la structure paranoïaque.

Это же толкование я придаю единственному случаю, когда Лакан использует термин «шизофрения» в «Оглашенном», когда он ясно говорит: «так называемый шизофреник». Очевидно, можно подумать, что произнесение «так называемый» было очень обычным способом выражения для Лакана. Это оборот, который действительно постоянен на его семинарах. Это особенность его стиля, которая, кроме того, имеет такую ценность, как сохранение отступления от высказывания. Сказать так называемая вещь или так называемая штуковина-значит использовать в речи скобки, и это означает дистанцироваться от терминов и фраз, которые предлагает вам койне. Мы, очевидно, говорим только заимствованными понятиями, но лучше это прочувствовать. Лучше прочувствовать, что мы говорим на засоренном языке. Таким образом, это черта стиля Лакана, которая соответствует фундаментальной субъективной позиции. Тем не менее, в его сочинениях «так называемый» (le dit) встречается крайне редко. Как бы часто это ни было распространено в его устном выражении, так же редко это встречается в его письменных трудах, поскольку позиция Лакана заключается в том, чтобы выделить те самые термины, которые она устраняет, поскольку она полностью задействует отступление от высказывания. Итак, я придаю особое значение этому «так называемому шизофренику», которого мы уже должны рассматривать как поставленного под вопрос самим Фрейдом. Мы должны считать, что обоснованность этого огромного процесса, называемого шизофренией, откладывается. Основным ядром, с которым мы знакомы благодаря психоанализу, по отношению ко всей сфере деменции прекокс, является паранойяльная структура.

Il s'agit de savoir ce qu'était pour Freud cette partie paranoïaque. On sait qu'il l'a définie essentiellement à partir d'une pulsion homosexuelle, et que c'est justement ce type d'interprétation que Lacan met en suspens dans sa considération sur Schreber. Nous ne pouvons donc pas tenir pour acquis que la paranoïa au sens de Lacan est la paranoïa au sens de Freud. La paranoïa au sens de Lacan est, en première analyse, une espèce de réalisation particulière de la loi du cœur, c'est-à-dire d'une position subjective fondamentale qui tient à l'articulation du sujet avec le moi. La paranoïa au sens de Lacan n'est pas définie essentiellement au niveau de l'homosexualité. Ce que Freud a abordé à partir de l'homosexualité trouve plutôt sa place dans la structure même du moi par rapport au stade du miroir: l'amour de l'autre homosexué. On voit bien pourquoi Freud a pu penser que l'homosexualité était à la racine de la paranoïa. L'essentiel n'est pas que Lacan démontre le contraire dans son analyse de Schreber. L'essentiel, c'est que c'est dans la paranoïa comme maladie de la personnalité – au sens où la personnalité est une maladie qui demande à être resituée dans la structure même du stade du miroir – que trouve sa place ce que Freud a appelé en l'occurrence l'homosexualité.

Речь идет о том, чтобы выяснить, чем была для Фрейда эта паранойяльная часть. Известно, что он вывел ее по существу из гомосексуального влечения, и именно такую интерпретацию Лакан ставит под вопрос в своем рассмотрении Шребера. Поэтому мы не можем считать само собой разумеющимся, что паранойя в смысле Лакана — это паранойя в смысле Фрейда. Паранойя в смысле Лакана — это, на первый взгляд, особый вид реализации закона сердца, то есть фундаментальной субъективной позиции, которая поддерживает связывание субъекта с собственным я. Паранойя в смысле Лакана не определяется преимущественно на уровне гомосексуальности. То, к чему Фрейд обратился, исходя из гомосексуальности, скорее находит свое место в самой структуре собственного я в связи со стадией зеркала: любовью к другому того же пола. Ясно, почему Фрейд мог считать, что гомосексуальность является основой паранойи. Суть не в том, что Лакан демонстрирует обратное в своем анализе Шребера. Суть в том, что именно в паранойе как болезни личности — в том смысле, что личность — это заболевание, требующее постоянного возвращения к самой структуре стадии зеркала, — находит свое место то, что Фрейд назвал в данном случае гомосексуальностью.

Je voudrais là énumérer les quelques points d'appui freudiens que nous avons sur cette affaire. Il est saisissant de constater à quel point, en 1955-56, Lacan est dans la veine du Freud de 1908. Evidemment, il y a beaucoup d'autres choses dans ce volume: la lettre de Freud, page 86, sur la paranoïa, des développements pages 191-192, et, page 262, la théorie générale de la psychose qui tient en trois lignes et qui se fonde sur les avatars de la libido. Qu'est-ce qui se produit dans les psychoses? "Un refoulement particulier par détachement de la libido à l'endroit du monde extérieur", nous dit Freud. C'est la formule générale qu'il propose vers 1909 comme théorie générale de la psychose, s'opposant par là à Jung. Il s'agit de refoulement par détachement de la libido. Freud essaie évidemment de situer un autre type de refoulement que le refoulement névrotique, là où Lacan proposera, lui, le concept de forclusion.

Здесь я хотел бы перечислить несколько опорных точек Фрейда, которые у нас есть по этому вопросу. Поразительно, насколько в 1955-1956 годах Лакан следовал духу Фрейда 1908 года. Очевидно, что в этом томе есть много других вещей: письмо Фрейда, стр. 86, о паранойе, разработки на стр. 191-192 и, стр. 262, общая теория психоза, состоящая из трех строк и основанная на аватарах либидо. Что происходит при психозах? «Особое вытеснение путем отсоединения либидо от внешнего мира», — говорит нам Фрейд. Это общая формула, которую он предложил примерно в 1909 году в качестве общей теории психоза, выступая в этом против Юнга. Речь идет о вытеснении через отсоединение либидо. Фрейд, очевидно, пытается определить тип вытеснения отличный от невротического вытеснения, там, где Лакан предложит свою концепцию форклюзии.

Il ne faut pas croire que Lacan a fait là une invention de vocabulaire au sens où Bleuler a essayé d'en faire une en disant schizophrénie à la place de démence précoce – et cela sans doute parce que Freud trouvait ce terme inadéquat et que Bleuler pensait surtout à mettre l'accent sur la dissociation des fonctions, spécialement dans l'association des idées. L'invention d'appeler forclusion le type spécial de refoulement dans la psychose n'est évidemment pas une invention du même type. C'est une invention qui radicalise, qui va jusqu'au bout du chemin que Freud indiquait. Je n'ai jamais pensé comparer Bleuler inventant le terme de schizophrénie et Lacan inventant celui de forclusion. Ce serait une comparaison à la Racine et Corneille.

Не следует полагать, что Лакан совершил изобретение слова в том смысле, что Блейлер попытался сделать это, сказав шизофрения вместо деменция прекокс — и, без сомнений, Фрейд счел этот термин неуместным, а Блейлер в основном думал о том, чтобы подчеркнуть диссоциацию функций, особенно при объединении идей. Изобретение, называть форклюзией тип особого вытеснения в психозе, очевидно, не является изобретением того же типа. Это радикальное изобретение, которое идет до конца того пути, на который указал Фрейд. Я никогда не думал сравнивать Блейлера, придумавшего термин шизофрения, и Лакана, придумавшего термин форклюзия. Это как сравнивать Расина и Корнеля.

Donc, théorie générale de Freud: refoulement par détachement de la libido. Premièrement, si ce refoulement réussit, on a alors une position fondamentale d'auto-érotisme. C'est le trait accentué de l'autisme, et nous avons alors la démence précoce stricto sensu. Deuxièmement, il y a échec du refoulement. Il y a alors détachement de la libido mais reprojection après transformation, et c'est la paranoïa. Troisièmement, il y a échec partiel du refoulement, c'est-à- dire d'un côté l'auto-érotisme, de l'autre côté un peu de libido qui a réussi à se projeter à l'extérieur, et c'est la grande démence précoce paranoïaque schrébérienne.

Итак, главная теория Фрейда: вытеснение через отсоединение либидо. Во-первых, если это вытеснение будет успешным, тогда у нас получится базовая позиция аутоэротизма. Это черта замечена в аутизме, и тогда у нас есть деменция прекокс в строгом смысле (stricto sensu). Во-вторых, произошел сбой при вытеснении. Тогда имеется отсоединение либидо, но новое проецирование после трансформации, и это паранойя. В-третьих, существует частичный сбой при вытеснении, то есть, с одной стороны, аутоэротизм, с другой стороны, некая часть либидо, которая успешно проецируется вовне, и это большая шреберовская параноидная деменция прекокс.

C'est ce qui nous fait saisir l'intérêt que Freud a toujours porté à Schreber. Je dois dire que je n'avais pas une idée assez claire de ça l'année où nous avons fait, à la Section clinique, un enseignement à propos de Schreber. Nous avions quand même un peu éclairé la position diagnostique sur Schreber, nécessaire pour un bon usage de ce texte qui reste fondamental. La vertu de Schreber, pour Freud, c'est qu'il a en effet une position médiane. La clinique de Schreber est une clinique pour une part paranoïaque et pour une part schizophrénique. Quand nous cherchons une théorie sur la schizophrénie, nous le faisons aussi en prélevant des éléments sur Schreber. C'est là que nous pouvons trouver son fondement freudien.

Именно это позволяет нам понять тот интерес, который Фрейд всегда проявлял к Шреберу. Должен сказать, что у меня не было достаточно четкого представления об этом в том году, когда у нас были в Клинической секции занятия по теме Шребере. Мы все же немного осветили диагностическую позицию Шребера, необходимую для правильного использования этого текста, остающегося базовым. Достоинство Шребера для Фрейда заключается в том, что он действительно занимает срединное положение. Клиника Шребера является, с одной стороны, паранойяльной клиникой, а с другой — шизофренической. Когда мы ищем теорию шизофрении, мы также делаем это, беря материал из Шребера. Вот где мы можем найти его фрейдовскую основу.

Le plus clair, c'est le résumé qu'en donne Freud lui-même dans son texte sur Schreber, pages 319 et 320 de l'édition française – deux pages qui sont tout à fait essentielles sur ce sujet. D'une part, Freud approuve Kraepelin d'avoir formé la nouvelle entité clinique dite de la démence précoce. C'est le premier point. Le deuxième point, c'est qu'il en conteste la nomination et qu'il n'approuve pas plus le terme de schizophrénie que celui de démence précoce. Pour désigner cette entité clinique de la démence précoce, il propose de retenir le nom – qui n'aura aucun succès par la suite – de paraphrénie. C'est un terme qui existe déjà dans la clinique pour désigner autre chose, mais Freud propose de rattraper ce signifiant pour identifier ce domaine. La raison qu'il en donne est précieuse. Il propose de l'appeler paraphrénie pour exprimer le rapport existant avec cette affection et la paranoïa dont, dit-il, la désignation n'est plus à changer.

Наиболее ясным является резюме, которое сам Фрейд делает в своем тексте о Шребере на страницах 319 и 320 французского издания — две страницы, которые имеют решающее значение для этого вопроса. С одной стороны, Фрейд одобряет, что Крепелин сформировал новую клиническую сущность, называемую ранним слабоумием. Это первый пункт. Второй момент заключается в том, что он оспаривает определение этого термина и не одобряет термин шизофрения в большей степени, чем термин деменция прекокс. Чтобы обозначить клиническую сущность раннего слабоумия, он предлагает сохранить название, которое впоследствии не будет иметь успеха, — парафрения. Это термин, который уже существует в клинике для обозначения чего-то другого, но Фрейд предлагает ухватить это означающее, чтобы идентифицировать данное направление. Причина, которую он дает, ценна. Он предлагает назвать это парафренией, чтобы выразить существующую связь между этим расстройством и паранойей, и это наименование, по его словам, больше не нужно менять.

C'est là vraiment la position que Lacan va conserver, à savoir que le terme de paranoïa est un terme exact, que c'est une entité clinique bien formée, au contraire de la dite schizophrénie. Le mot que propose Freud est donc un mot qui constitue cette démence précoce, cette schizophrénie, comme annexe de la paranoïa. C'est le mouvement inverse du mouvement qui désignait cela comme démence paranoïde, c'est le mouvement inverse de celui d'augmenter la sphère de la démence précoce et d'isoler la paranoïa. Le mouvement freudien est celui d'annexer le plus possible ce domaine schizophrénique à la paranoïa.

Это и есть та самая позиция, которой будет придерживаться Лакан, а именно в том, что понятие «паранойя» является точным понятием, что это верно сформированная клиническая единица, в отличие от так называемой шизофрении. Таким образом, слово, которое предлагает Фрейд, является словом, которое располагает это раннее слабоумие, эту шизофрению, как приложение к паранойе. Это движение, обратное движению, которое обозначало это как параноидальное слабоумие, это движение, противоположное движению по увеличению сферы раннего слабоумия и изоляции паранойи. Фрейдовское движение стремится как можно крепче присоединить эту шизофреническую область к паранойе.

Il y a là deux orientations, dont l'une a culminé dans les années récentes avec le livre de Deleuze et Guattari, à cause, il faut bien le dire, d'un vide de la théorie analytique. Est-ce que c'est un vide de la théorie analytique sur la schizophrénie comme entité? Est-ce que ça ne serait pas simplement un vide de l'analyse sur la schizophrénie comme mot rayé du vocabulaire freudien et lacanien?

Есть два направления, одно из которых достигло кульминации в последние годы благодаря книге Делёза и Гваттари, по причине, надо сказать, пробела в аналитической теории. Не возник ли этот пробел в аналитической теории из-за шизофрении в качестве предмета исследования? Не существует ли этот пробел в анализе просто потому, что шизофрения как слово была вычеркнута из словаря фрейдистов и лаканистов?

Dans ces deux pages, Freud propose un tableau très simple opposant paranoïa et démence précoce. Vous avez deux colonnes, avec d'un côté la paranoïa et de l'autre côté la démence précoce. Freud, page 320, nous dit que la paranoïa procède par projection et la schizophrénie par hallucination. L'évolution terminale de la paranoïa est une reconstruction du monde, dont nous avons l'exemple chez Schreber, et la démence précoce, elle, consiste en un refoulement complet qui culmine dans l'auto-érotisme. La paranoïa et la démence précoce peuvent être toutes les deux ordonnées sur un axe chronologique par le point de fixation à quoi le patient fait retour. C'est la thèse qui s'appuie sur les stades, thèse présentée dans les Trois essais sur la sexualité et dont Abraham et Mélanie Klein feront l'usage que l'on sait. Nous avons donc la régression au narcissisme dans la paranoïa et la régression vers l'auto-érotisme infantile, c'est-à-dire plus avant, dans la démence précoce. Chacune peut être ordonnée sur un axe par rapport à un stade. Le patient paranoïaque fait retour au stade narcissique – d'où l'inflation des mots, etc. – tandis que le patient schizophrène reste fixé au stade auto-érotique, ce qui donne l'autisme.

На этих двух страницах Фрейд предлагает очень простую картину, противопоставляющую паранойю и деменцию прекокс. У вас есть две колонки: с одной стороны, паранойя, а с другой — раннее слабоумие. Фрейд, на стр. 320, говорит нам, что паранойя протекает через проекцию, а шизофрения — через галлюцинации. Терминальная фаза паранойи — это реконструкция мира, пример которой мы имеем у Шребера, а деменция прекокс состоит из полного вытеснения, которое достигает кульминации в аутоэротизме. И Паранойя, и деменция прекокс могут быть упорядочены по временной шкале в точке фиксации, к которой возвращается пациент. Это тезис, основанный на стадиях, тезис, представленный в «Трех очерках по теории сексуальности», который будут использовать Абрахам и Мелани Кляйн, как известно. Таким образом, у нас есть регрессия к нарциссизму при паранойе и регрессия к инфантильному аутоэротизму, то есть на более раннюю стадию, при деменции прекокс. Каждая из них может быть упорядочена по оси относительно стадии. Паранойяльный пациент возвращается к нарциссической стадии — отсюда и сверхзначимость слов и т.д. — в то время как пациент с шизофренией остается фиксированным на стадии аутоэротизма, что приводит к аутизму.

Là, Freud cite d'une façon très précise Schreber: "Nos hypothèses permettent de comprendre aisément qu'un malade peut commencer par présenter des symptômes paranoïaques et cependant évoluer jusqu'à la démence précoce [régressant au narcissisme, il peut ensuite régresser jusqu'à l'auto-érotisme]. Ou bien, les phénomènes paranoïaques et schizophréniques peuvent se combiner dans toutes les proportions possibles, de telle sorte qu'un tableau clinique, tel que celui offert par Schreber, en résulte – tableau clinique qui mérite le nom de démence paranoïaque." Nous voyons donc là, exactement situé, l'intérêt propre du cas Schreber pour l'investigation clinique de la paranoïa comme de la schizophrénie, à savoir que c'est un tableau composite, et que nous pouvons essayer de détacher et d'isoler ce que Freud appelle ici les phénomènes schizophréniques, phénomènes qui gardent une connexion avec ce que Freud, dans sa correspondance, appelle la partie paranoïaque.

Там Фрейд ссылается на Шребера очень конкретным образом: «Наши гипотезы позволяют легко понять, что больной может начать с проявления параноидных симптомов и, наряду с этим, дойти до деменции прекокс [регрессируя до нарциссизма, он может затем регрессировать до аутоэротизма]. Или же параноидные и шизофренические феномены могут сочетаться во всех возможных пропорциях, так что в результате получается клиническая картина, подобная той, которую демонстрирует Шребер — клиническая картина, заслуживающая названия паранойяльного слабоумия». Следовательно, здесь мы видим, правильно выражаясь, особый интерес случая Шребера к клиническому исследованию паранойи и шизофрении, а именно то, что это комплексная картина, и мы можем попытаться отделить и изолировать то, что Фрейд здесь называет шизофреническими феноменами, феноменами, которые поддерживают связь с тем, что Фрейд в своей переписке называет паранойяльной частью.

Notre problème, par rapport à notre point de référence qui est, si on l'admet, le concept de discours, c'est d'isoler quels sont les points, les éléments de discours qui sont atteints dans la paranoïa et dans la schizophrénie. Parmi les quatre discours, quel est celui que nous allons prendre comme référence? Je dirai que c'est nécessairement le discours du maître, le discours du maître ou le discours de l'inconscient. Ce qu'il ne faut pas oublier derrière le prestige du mot même de maître, c'est que, au sens de Lacan, la structure présentée comme discours du maître est la structure de l'inconscient. C'est la structure qui rassemble aliénation et séparation. Je montrerai mieux cela la semaine prochaine. Si donc nous prenons comme référence le concept de discours, c'est le discours du maître qui doit nous servir de repère d'une façon élective.

Наша проблема по отношению к нашему ориентиру, которым, если мы это признаем, является понятие дискурса, состоит в том, чтобы выделить те точки, элементы дискурса, которые затрагиваются при паранойе и шизофрении. Из четырех дискурсов какой возьмем мы в качестве ориентира? Я скажу, что это обязательно дискурс господина, дискурс господина или дискурс бессознательного. То, что не следует забывать за престижностью самого слова «господин», так это то, что в смысле Лакана структура, представленная как дискурс господина, является структурой бессознательного. Это структура, соединяющая отчуждение и сепарацию. Я лучше покажу ее на следующей неделе. Поэтому, если мы возьмем в качестве ориентира теорию дискурсов, то дискурс господина должен служить нам ориентиром по выборочному принципу.

La première hypothèse pour voir comment se défait ce grand socle du discours, c'est que la représentation signifiante du sujet est atteinte – phénomène qui, d'ailleurs, n'a pas échappé aux observateurs. La deuxième hypothèse, c'est que la jouissance n'apparaît pas à sa place. La troisième hypothèse, c'est que le savoir lui aussi n'apparaît pas à sa place. Lorsque Freud met en cause l'auto-érotisme comme racine de la démence précoce, qu'est-ce qu'il essaye de situer, sinon une perturbation du rapport à la jouissance. Et quant à la paranoïa, dont on admet qu'elle est une entité clinique bien formée, sur quoi est-elle formée, sinon sur un déplacement du rapport du sujet au savoir. Autrement dit, d'une façon immédiate, les termes que nous proposent le discours de l'inconscient – le rapport de représentation signifiante du sujet: $ et S1, la localisation de la jouissance: petit a, la position du savoir: S2 – sont bien ceux-là mêmes avec lesquels le commun de l'observateur clinique a toujours situé la question.

Первая гипотеза, позволяющая увидеть, как разрушается эта великая основа дискурса, состоит в том, что достигается представление субъекта через означающее — феномен, который, кстати, не ускользнул от наблюдателей. Вторая гипотеза состоит в том, что наслаждение появляется не на своем месте. Третья гипотеза заключается в том, что знание тоже появляется не на своем месте. Когда Фрейд затрагивает аутоэротизм как корень деменции прекокс, то что же он пытается определить, как не нарушение отношений с наслаждением. А что касается паранойи, которая, как считается, является хорошо сформированной клинической единицей, то на чем она основана, если не на смещении отношения субъекта к знанию. Иными словами, непосредственным образом, термины, которые предлагает нам дискурс бессознательного — отношение представления субъекта означающим: $ и S1, локализация наслаждения: маленькое а, позиция знания: S2, — это именно те термины, которые обычный клинический наблюдатель всегда ставил под вопрос.

Nous pourrons donc, la semaine prochaine, maintenant que nous avons fait ce petit périple historique, continuer sur cette voie d'évidence.

После того, как сегодня мы совершили небольшой исторический экскурс, на следующей неделе мы продолжим путь прояснения.

Перевод с французского Артёма Смирнова

НА ГЛАВНУЮ

Жак-Ален Миллер , курс 1981-1982 ггСкандирования в учении Лакана // Диалектика желания и фиксированность фантазма16 сеанс 21 апреля 1982

Жак-Ален Миллер , курс 1981-1982 гг
Скандирования в учении Лакана // Диалектика желания и фиксированность фантазма
16 сеанс 21 апреля 1982