Жак-Ален Миллер, курс 1985-1986 гг.
Экстимность
7 сеанс, 8 января1986

Cours du 8 janvier 1986

Лекция от 8 января 1986

Коммуникация в психоанализе

Eh bien, il y a un Père Noël pour le Champ freudien. Il y a un Père Noël qui, pour un certain nombre, a procédé à une distribution dont on peut se demander si elle est conforme à la justice distributive, c'est-à-dire celle qui distribue à chacun ce qui lui revient. Il y a donc eu la distribution d'un cadeau. L'objet en question, c'est ce bouquin. Je dois dire que je suis sous le coup de la surprise que ce cadeau a provoqué chez moi, et aussi peut-être sous le coup de la promesse qu'il représente. Pour ceux qui ne l'ont pas, je précise que c'est un volume de 460 pages qui contient l'ensemble des rapports faits pour la quatrième Rencontre internationale du Champ freudien qui va se tenir du 14 au 17 février 86, c'est-à-dire bientôt. Cette Rencontre est centrée sur le thème «Hystérie et obsession», avec pour sous-titre: «Les structures cliniques de la névrose et la direction de la cure».

Итак, у Фрейдова Поля есть Дед Мороз. В некоторых случаях распределения, в которых он принимал участие, можно задаться вопросом согласуется ли оно с распределительной справедливостью*, то есть с распределением для каждого того, что ему причитается. Это было распределение подарков. Предмет, о котором идет речь, — этот том. Я должен сказать, что я потрясен тем удивлением, которое вызвал во мне этот подарок и, быть может, также, тем обещанием, которое он несет. Для тех, у кого его нет, я уточню, что это том на 460 страницах, содержащий все отчеты, подготовленные для четвертой Международной встречи Фрейдова Поля, которая состоится с 14 по 17 февраля 1986 года, то есть в ближайшее время. Эта встреча посвящена теме «Истерия и навязчивость» с подзаголовком: «Клинические структуры невроза и направление лечения».

*прим.пер.: justice distributive — распределительная справедливость/дистрибутивная справедливость, понятие из философии, один из аспектов соц. справедливости.

De l'hystérie et de l'obsession, nous aurons donc l'occasion de parler pendant les quatre jours de la Rencontre, pour laquelle, il faut le dire, on vient quasiment des quatre coins du monde. Ça nous donne l'idée d'une extension qui nous dépasse et qui nous interroge. Il s'agit là d'un témoignage qui va de l'Argentine à la France. Il y a aussi maintenant les États Unis et l'Australie qui pointent leur nez. Et à défaut d'un rapport du Japon, il y a la Société de Recherche Psychanalytique de Tokyo qui figure dans la liste de ceux qui patronnent cette publication. C'est donc vraiment les quatre coins du monde. Le Champ freudien se met à exister comme un espace de communication, c'est le moins que l'on puisse dire. Nous pouvons, bien sûr, ravaler d'emblée notre contentement en disant que là où il y a communication, il y a malentendu. J'imagine que l'on puisse déjà faire la fine bouche à priori, sans en faire l'expérience. Pourtant, ce qui fonde une expérience authentique, c'est que ça ne s'imagine pas à l'avance. Ça figure dans Lacan.

Таким образом, у нас будет возможность поговорить об истерии и навязчивости в течение четырех дней встречи, на которую, надо сказать, съезжаются люди чуть ли не со всего мира. Это дает нам идею о распространении, выходящим за наше поле, и ставит перед нами вопросы. Это свидетельство, распространяющееся от Аргентины до Франции. Соединенные Штаты и Австралия сейчас также заявили о себе. И в отсутствии отчета из Японии, Токийское общество психоаналитических исследований входит в список спонсоров этой публикации. Это и правда четыре стороны света. Фрейдово Поле становится пространством коммуникации, если не сказать больше. Конечно, мы сразу можем приуменьшить наше удовольствие, сказав, что там, где есть коммуникация, есть и недоразумения. Я полагаю, что можно не проверяя на опыте, априори скривить рот. Однако основа подлинного опыта в том, что его невозможно представить заранее. Это есть у Лакана.

Sur hystérie et obsession, il y a donc une quarantaine de groupes qui ont entrepris simultanément d'y consacrer leur attention, avec des références sensiblement communes, et même, malgré les traductions, un certain style de syntaxe commun, un certain style qui arrive tout de même à passer : le style de Lacan - style qui, sur une échelle jamais atteinte jusqu'à présent, fait écho.

Что касается истерии и навязчивости, то, существует около сорока групп, одновременно решивших уделить им свое внимание с практически общими ссылками, вопреки переводам, с неким общим синтаксическим стилем, определенным стилем, который все же удается передать: стиль Лакана — стиль, который никогда прежде не отзывался эхом в таком масштабе.

J'ai employé le mot de groupe, mais je remarquerai que ce n'est est que secondairement que c'est une affaire de groupes légaux. Il y a, dans la liste préliminaire de ce volume, un certain nombre de groupes - peut-être même la majorité - qui ont pris la précaution de se donner une légalité selon les lois diverses des différents pays, mais pas tous, loin de là ! En fait, l'institution, si il y en a une ici, c'est l'institution du discours analytique. C'est à partir de cette institution-là qu'il peut y avoir ou non association.

Я использовал слово группа, но замечу, что это второстепенно, поскольку речь идет об официальных группах. В предварительном списке этого тома некоторые группы — возможно, даже большинство, проявили осмотрительность и придали себе официальный статус в соответствии с законами разных стран, но не все, далеко не все! Фактически, институт, если он здесь есть, это институт аналитического дискурса. Именно на основе этого института может иметь или не иметь место ассоциация.

Je dirai que cette dimension du collectif nous en impose doublement. D'abord parce que les textes qui sont là sont à peu près tous des textes de groupes, des textes dont la responsabilité est assumée par plusieurs. Si nous ne sommes pas là dans le registre de l'expérience qui fut celle de la revue Scilicet, à savoir celle de la non-signature, nous sommes tout de même dans quelque chose qui n'est pas sans rapport avec la signature collective. Quoi qu'on pense, ce volume pourrait être signé Champ freudien, ou bien IRMA, puisque de la référence de Lacan à Bourbaki, nous avons inventé ce nom de IRMA. Je trouve que ce volume pourrait très bien être considéré comme le travail d'IRMA. Nous avons donc d'abord des textes de groupes, et puis ensuite le fait que ces différents textes de groupes soient venus s'assembler dans le même format.

Я бы сказал, что этот коллективный формат вдвойне обманчив. Во-первых, потому что тексты, которые здесь представлены, почти все групповые, тексты, за которые берут ответственность несколько человек. Раз уж мы здесь не на уровне опыта, который был у журнала Scilicet, а именно в том, что касается без-подписи, мы все еще находимся в чем-то, что не обходится без связи с коллективной подписью. Что бы мы ни думали, этот том мог быть подписан Фрейдовым Полем или, иначе, IRMA, поскольку из отсылки Лакана к Бурбаки мы придумали это имя (название) IRMA. Я думаю, что этот том вполне можно считать работой IRMA. Итак, прежде всего у нас есть групповые тексты, а затем то, что эти разные групповые тексты собраны в одном формате.

Фрейдова Вещь

Puisque je suis sur Kant, je remarquerai que Kant aussi a fait sa place, une place à part à un sentiment pas comme les autres. Il ne l'appelle pas l'angoisse. C'est pour lui, comme vous le savez, le respect. C'est un sentiment paradoxal, puisque Kant refuse de l'appeler pathologique. Il l'appelle un effet pratique, parce que sa cause déterminante est pour lui la raison pure pratique sans médiation. Ça fait que cet affect-là n'est pas un mobile pour l'homme moral mais la moralité même, moralité qui est considérée subjectivement comme anodine. C'est même ce qui fait le statut paradoxal du devoir, puisqu'il n'y a pas de devoir s'il n'y a pas une soumission libre à l'exigence de l'axiome moral.

Раз уж я взялся за Канта, то отмечу, что Кант также отводит место, особое место, чувству, не похожему ни на какое другое. Он не называет его тревогой. Это для него, как вы знаете, уважение. Это парадоксальное чувство, поскольку Кант отказывается называть его патологическим. Он называет это практическим эффектом, потому что определяющей причиной для него является чистый практический разум без посредничества. Это означает, что этот аффект является мотивом не для человека морали, а для самой морали, морали, которая субъективно рассматривается как незначительная. Именно это и составляет парадоксальный статус долга, поскольку долга нет, если нет свободного подчинения требованиям моральной аксиомы.

Mais en même temps qu'il comporte cette liberté, le devoir comporte aussi une contrainte pratique. Vous savez que c'est précisément à ce propos que Lacan considère l'objet qui se dérobe tout au long de la Critique de la raison pratique, mais qui ne se dérobe pas par hasard, puisque Kant démontre au contraire comment il se dérobe. Lacan, lui, du point où il est, identifie cet objet comme étant l'objet a - la question restant ouverte de savoir si cet objet est un objet qui est oui ou non offert à l'intuition. Si je relève ce terme de groupe, ce n'est donc pas simplement pour relativiser l'appréciation des goûteurs qu'il va y avoir, mais, aussi bien, parce qu'il est approprié à l'expérience analytique.

Но одновременно с этой свободой долг подразумевает и практическое ограничение. Вы знаете, что именно в этом отношении Лакан рассматривает объект, который ускользает от самого себя на протяжении всей «Критики практического разума», но который ускользает не случайно, поскольку Кант, напротив, показывает, как он ускользает от самого себя. Лакан же, со своей точки зрения, идентифицирует этот объект как объект а — остается открытым вопрос является ли этот объект объектом, который дан или не дан наглядно. Если я подчеркнул термин «группа», то не просто для того, чтобы умалить значение оценки дегустаторов, которая скоро состоится, но также и потому, что он соответствует аналитическому опыту.

Il ne faut pas confondre ce que j'ai évoqué du sentiment de plaisir et de peine avec le jugement de goût. Ce qui distingue le jugement de goût, c'est qu'il se dit, c'est qu'il s'énonce, tandis que ce n'est pas forcément le cas pour le sentiment. Le jugement de goût s'énonce, et il s'énonce différemment de ce qui est du registre goûteur - du genre : ça m'est agréable ou pas. Le jugement de goût s'énonce pour tous.

То, что я говорил о чувстве удовольствия и боли, не следует путать с суждением о вкусе. Отличие суждения о вкусе в том, что оно сказывается, высказывается, тогда как для чувства это не всегда так. Суждение о вкусе высказывается, и высказывается не так, как в дегустационном регистре — типа: мне нравится или не нравится. Суждение о вкусе высказывается всеми.

Vous savez que Kant distingue sévèrement le c'est agréable, qui ne vaut que pour moi, du c'est beau qui vaut présomptivement pour tous. Le paradoxe qu'il y a lieu de retenir là, c'est qu'il s'agit d'un jugement fondé subjectivement, fondé sur une affection subjective, et qui pourtant prétend en même temps être valable pour chacun. Tout en étant distinct d'un jugement logique, d'un jugement par concept, le jugement esthétique y ressemble pourtant par ce trait qu'on peut le supposer valable pour chacun.

Вы знаете, что Кант резко различает приятное, относящееся только ко мне, и прекрасное, относящееся предположительно ко всем. Парадокс, о котором следует помнить, в том, что это субъективно обоснованное суждение, основанное на субъективной привязанности и в то же время претендующее на то, чтобы подходить каждому. Хотя эстетическое суждение отличается от логического суждения, от суждения на основе концепции, оно, тем не менее, сходно с ним по черте, что мы можем считать его подходящим каждому.

C'est là ce que mérite l'enthousiasme le lecteur de la Critique du jugement. Lacan lui-même témoignait de son appétit pour cette Critique de la raison pratique, du charme discrètement érotique qu'il y trouvait. De la même manière, on peut être là enthousiaste par ce qui, dans cette Critique du jugement, est exposé d'une universalisation qui n'est pas fondée objectivement mais subjectivement, et qui prétend pourtant à la validité pour tous. Kant souligne ce trait de la communication universelle de ce qui est une sensation, et qui se réalise sans qu'on puisse en donner le concept. Ça le conduit à considérer que ça présuppose un sens commun, un sens commun de l'humanité, à titre d'Idée. Il s'agit d'un sens commun sur la base duquel on peut communiquer pour tous sans concept.

Именно это заслуживает восторга читателя «Критики способности суждения». Сам Лакан свидетельствовал о своей тяге к «Критике практического разума», о сдержанно-эротическом очаровании, которое он в ней находил. Точно так же можно с восторгом отнестись к тому, что в «Критике способности суждения» говорится об универсализации, которая обоснована не объективно, а субъективно, и которая, тем не менее, претендует на валидность для всех. Кант подчеркивает эту черту всеобщей связи того, что является ощущением и что реализуется без возможности дать о нем понятие. Это приводит его к мысли, что она предполагает здравый смысл, здравый смысл человечества, в качестве идеи. Это здравый смысл, на основе которого можно общаться для всех без концепции.

Que Lacan évoque ce qui chemine dans les profondeurs du goût, ça implique déjà qu'il historicise ce sens commun. Des époques se distinguent, des époques où se produisent des mutations du goût, c'est-à-dire des mutations de ce qui se communique à tous sans concept. C'est du registre de la contagion, de la contagion du désir, dont le discours hystérique nous donne le repère. C'est même ce qui permet de joindre l'Histoire et l'hystérique, comme la succession de ce qui se communique à tous sans concept. En tout cas, c'est ce que nous devons impliquer pour rendre compte de l'émergence de la psychanalyse, et de ce qui dans la psychanalyse, à certains moments, se met à émerger comme conséquences de son pas premier.

То, что Лакан упоминает о том, что уходит корнями в глубины вкуса, уже подразумевает, что он историзирует этот здравый смысл. Выделяются эпохи, эпохи, в которых происходят изменения вкуса, то есть изменения в том, что сообщается всем без концепции. Это регистр заражения, заражения желанием, ориентиром которого служит истерический дискурс. Это даже то, что позволяет соединить историческое и истерическое, как последовательность того, что сообщается всем без концепции. Во всяком случае, это то, что мы должны иметь в виду, чтобы объяснить возникновение психоанализа, и то, что в психоанализе в определенные моменты начинает проявляться как последствия его первого шага.

Ici, il faut faire attention. Il faut faire attention parce qu'il est possible, sur cette base, de ravaler la Critique du jugement. C'est à quoi tel sociologue se réfère explicitement quand il baptise sa collection du terme de Sens commun. Il s'agit de Pierre Bourdieu, pour ne pas le nommer. C'est un sens commun historisé qu'il implique. Alors que Kant distingue le jugement esthétique de ce qu'il soit désintéressé, le sociologue y ramené l'intérêt social comme à son fondement. Un c'est beau n'est plus alors qu'un insigne, qu'un signifiant d'identification sociale. Il ne s'agit pas de dire que le sociologue a tort, mais que par là se manifeste peut-être une dénégation de ce qui dans le jugement de goût concerne l'objet a en tant que distinct de tout signifiant maître.

Здесь следует быть внимательным. На это следует обратить внимание, так как на этом основании можно принизить «Критику суждения». Именно на это прямо ссылается один социолог, именуя свой сборник «Здравый смысл». Речь идет о Пьере Бурдьё, не будем называть его имя. Он подразумевает исторический (историзированный) здравый смысл. В то время как Кант выделяет эстетическое суждение как бескорыстное, социолог возвращает в качестве основы социальный интерес. Тогда это красиво — это уже не просто знак отличия, это знак социальной идентификации. Это не значит, что социолог не прав, но это может быть отрицанием того, что в суждении вкуса касается объекта a в качестве того, что отличается от любого господствующего означающего.

Все лаканисты

La psychanalyse pourrait être considérée comme tombant sous le coup de l'antinomie du goût. Je me suis naguère essayé à ça, justement à un moment où une variation se produisait dans le Champ freudien, dans les prodromes de la dissolution de l'École freudienne. À cette date, j'avais essayé d'évoquer la place de l'antinomie du goût dans la psychanalyse, et ceci en simulant ce que serait le jugement psychanalytique sur le modèle du jugement esthétique - jugement esthétique qui consisterait à dire que ceci est analytique et que cela ne l'est pas. C est un exercice a quoi on s'amusait beaucoup dans l'École freudienne. On s'est heureusement tempéré depuis.

Можно считать, что психоанализ подпадает под антиномию (противоречия) вкуса. Однажды я попытался сделать это, как раз тогда, когда во Фрейдовом Поле происходили изменения, в преддверии роспуска Фрейдовой Школы. К этому времени я попытался затронуть место антиномии вкуса в психоанализе, путем моделирования того, что было бы психоаналитическим суждением по образцу эстетического суждения — эстетического суждения, которое состояло бы в том, чтобы сказать, что аналитично, а что нет. Это упражнение, которым мы очень увлекались во Фрейдовой Школе. С тех пор мы, к счастью, смягчились.

Je constatais donc que ce jugement analytique ne se fondait certainement pas sur des concepts. Si cela était, on pourrait, pour savoir si c'est analytique ou pas, décider à son propos par des preuves. C'est le cas quand les mathématiques sont en jeu. Le deuxième terme de l'antinomie vient aussitôt : il faut pourtant bien que ce jugement psychanalytique se fonde sur des concepts, sinon on ne pourrait même pas discuter à son sujet, on ne pourrait même pas prétendre à ce que l'Autre dise oui. Or, chacun qui se livre au jugement analytique prétend que l'Autre puisse dire oui. Même si le jugement analytique n'est qu'un jugement de goût, nous lui supposons une communicabilité universelle. Ce n'est pas de circonstance s'il y a au moins là une allusion à l'universel, à l'humanité que j'évoquais tout à l'heure sous les espèces du quatre coins du monde. C'est obligé étant donné ce qui est de l'ordre esthétique dans la psychanalyse.

Таким образом, я обнаружил, что аналитическое суждение, безусловно, не основано на концепциях. Если бы это было так, то узнать, является ли оно аналитическим или нет, можно было бы с помощью доказательств. Как в случае, когда речь идет о математике. Сразу же возникает второй термин антиномии: тем не менее психоаналитическое суждение должно основываться на концепциях, иначе мы не могли бы даже спорить о нем, мы не могли бы даже утверждать, что Другой скажет «да». Однако каждый, кто занимается аналитическим суждением, утверждает, что Другой может сказать «да». Даже если аналитическое суждение это только суждение вкуса, мы предполагаем, что оно обладает общей (универсальной) коммуникабельностью. Неслучайно здесь есть, по крайней мере, намек на универсальность, на человечество, которое я упоминал ранее в качестве четырех сторон света. Это необходимо, учитывая, что в психоанализе есть эстетический порядок (организованность).

-Mais ce n'est pas la que s'arrête le problème de la communication en psychanalyse. Là, il faut bien voir ce qui distingue ceux qui s'emploient à donner à cette communication un registre aussi étendu. On connaît la solution qu'a cru trouver cette tendance psychanalytique qui a été dominante et qui l'est peut-être encore. Je veux parler de l'egopsychology. Ça n'a été qu'une tendance au début, mais elle a progressivement dominé les autres tendances qui se présentaient.

Но на этом проблема коммуникации в психоанализе не заканчивается. Здесь мы должны увидеть, что отличает тех, кто стремится придать этой коммуникации столь широкий размах. Мы знаем решение, которое, как нам казалось, нашла эта психоаналитическая тенденция, которая была доминирующей и, возможно, остается таковой до сих пор. Я хочу сказать об эго-психологии. Вначале это была лишь одна из тенденций, но постепенно она стала доминировать над другими возникающими тенденциями.

Lacan y a résisté. Le moment de son rapport de Rome est un moment qui est aussi un moment de scission de ceux qui, à l'époque, résistaient à leur façon à l'egopsychology. Il faudrait un jour en faire le registre. Il y avait, par exemple, quelqu'un comme Karen Horney, et qui, à cette même ate aux États Unis, était à l'occasion de scissions qui rebondissaient tous les ans. Il y a eu beaucoup d'histoires, un peu ensevelies aujourd'hui, de cette résistance. À New York, ça avait pris la forme d'une résistance des autochtones à l'égard des analystes importés d'Europe, spécialement à l'égard des gens formés à la berlinoise et qu'on trouvait particulièrement insupportables dans le contexte new-yorkais.

Лакан сопротивлялся этому. Момент его «Римской речи» — это момент раскола среди тех, кто в тогда по-своему сопротивлялся эго-психологии. Однажды это должно быть записано. Был, например, такой человек, как Карен Хорни, которая тогда в Соединенных Штатах стала причиной ежегодных расколов. Было много историй об этом сопротивлении, которые сегодня уже похоронены. В Нью-Йорке это приняло форму местного сопротивления аналитикам, привезенным из Европы, особенно людям, прошедшим обучение в Берлине, которые казались особенно невыносимыми в нью-йоркском контексте.

Cette egopsychology offrait, et offre encore, un type de solution à la difficulté de la communication en psychanalyse. Se référant à la psychologie générale, elle la prend comme modèle d'une scientificité. Elle simule ce modèle-là dans son style de communication, dans ses compte-rendus, en affichant des citations accumulées qui sont comme la démonstration qu'il y a authentiquement une accumulation du savoir dans le champ analytique.

Эта эго-психология предлагала и до сих пор предлагает своего рода решение проблемы коммуникации в психоанализе. Обращаясь к общей психологии, она рассматривает ее как образец научности. Она имитирует эту модель в своем стиле общения, в своих отчетах, выставляя накопленные цитаты, которые как бы демонстрируют, что в аналитическом поле действительно происходит накопление знаний.

Le résultat de cette simulation scientifique, Lacan l'a dit. C'est la simulation de l'Église catholique. Ça comporte donc, conformément à la structure de la religion, une méfiance à l'endroit du savoir. C'est une méfiance qui se démontre de conserver les références les plus éculées de Freud, sans en dégager, au-delà de la signification qu'elles n'ont plus pour nous, le sens qui les structure.

Результат этой научной симуляции, сказал Лакан. Это симуляция католической церкви. Поэтому она включает в себя, в соответствии с устройством (структурой) религии, недоверие к знаниям. Это недоверие проявляется в том, что мы храним самые устаревшие ссылки Фрейда, не извлекая из них структурного смысла, кроме того смысла, которого они больше для нас не имеют.

Mais quelle est la signification de la solution au paradoxe de la communication en psychanalyse que les lacaniens élaborent ? Je dis lacaniens car il faut bien simplifier. J'appelle lacaniens ceux qui sont dans ce volume. Je dois dire que c'est avec cette question que je vais lire très soigneusement ce volume sur la prochaine Rencontre internationale. Je vais le lire en essayant de savoir comment se pose la question du problème premier de la communication en psychanalyse.

Но в чем значение разрешения парадокса коммуникации в психоанализе, которое разрабатывают лаканисты? Я говорю лаканисты, потому что это нужно очень упростить. Я называю лаканистами тех, кто представлен в этом томе. Должен сказать, что именно с этим вопросом я собираюсь внимательно прочитать том о предстоящей Международной встрече. Я собираюсь прочитать его, пытаясь выяснить, как возникает вопрос о главной проблеме коммуникации в психоанализе.

Le problème premier de cette communication, c'est qu'elle ne peut pas être une communication scientifique, et cela pour autant que le savoir scientifique adopte une forme logique qui comme telle - c'est une expression de Lacan - suture le sujet que ce savoir implique. Le savoir scientifique, s'il suture le sujet, accomplit aussi bien une forclusion de la cause.

Первая проблема этой коммуникации в том, что она не может быть научной коммуникацией, и это при условии, что научное знание принимает логическую форму, которая как таковая — это выражение Лакана — сшивает субъекта предположительно знающего. Научное знание, если оно сшивает субъект, также отбрасывает причину.

Vous savez que Lacan ne nous a pas laissés sur ce problème premier. D'abord, dans «La science et la vérité», à la fin des Écrits, il nous laisse sur ce problème qui est que la solution de la communication en psychanalyse ne peut pas être du côté de la religion, ni être non plus du côté de la science, et cela pour deux raisons : suture du sujet, et forclusion de la cause. Dans ce texte, Lacan ne donne donc pas sa solution. Sa solution, il ne l'a donnée que juste après. Laquelle est-ce ?

Вы знаете, что Лакан не оставил нас с этой первой проблемой. Во-первых, в «Науке и истине», в конце Écrits, он оставляет нас с проблемой, состоящей в том, что решение коммуникации в психоанализе не может быть ни на стороне религии, ни на стороне науки, и на то есть две причины: сшивание (наложение швов) субъекта и отбрасывание причины. Таким образом, в этом тексте Лакан не дает своего решения. Он дал свое решение только после. Какое?

Переходящий (passant)

Ce volume sur la prochaine Rencontre, si on veut le goûter, il faut le mesurer à un critère que Lacan a élaboré et qui a un empan beaucoup plus vaste qu'il pourrait sembler, à savoir la passe. La solution, c'est la passe. C'est la passe posée comme principe de la communication en psychanalyse. Cette communication se distingue en effet par ceci, qu'elle ne peut pas ne rien vouloir savoir de la cause. Toute communication digne de ce nom en psychanalyse équivaut à la passe, est de la dimension de la passe.

Если мы хотим попробовать оценить этот том, подготовленный к следующей Встрече, надо измерить его согласно разработанному Лаканом критерию, имеющему охват гораздо более широкий, чем может показаться, а именно — пассу. Решение — это пасс. Пасс представляет собой принцип коммуникации в психоанализе. Эта коммуникация в действительности отличается тем, что она не может не хотеть ничего знать о причине. Любая коммуникация, достойная так называться в психоанализе, эквивалентна пассу, принадлежит к измерению пасса.

Toute communication en psychanalyse est de la dimension de la passe. Et pourquoi ? Parce que le sujet doit y être contraint à reconnaître ce en quoi il est partie prenante du savoir. Ça implique aussi bien que le destinataire soit lui aussi contraint à reconnaître en quoi il est partie prenante. Nous savons ce qu'est cette partie prenante, ce en quoi le sujet est partie prenante. Nous savons que la partie prenante est ce que nous appelons l'objet a. Si c'est le sujet qui est partie prenante, alors c'est l'objet qui est partie prise. C'est en cela que l'engagement dans la cause psychanalytique n'est pas du tout à évoquer en termes de parti-pris, mais en termes de partie prise. C'est précisément ce que comporte la passe au sens de Lacan. Il s'agit de témoigner d'un engagement dans la cause psychanalytique, mais à partir de la partie prise, à partir d'un certain on ne peut pas faire autrement. C'est tout à fait distinct dé l'idéologie du choix de l'engagement, et c'est comme cela, je pense, qu'il y a lieu de lire ce singulier ouvrage sur la Rencontre, et d'évaluer les chances que ça peut, oui ou non, dégager pour l'avenir.

Вся коммуникация в психоанализе принадлежит к измерению пасса. Почему так? Потому что субъект должен быть вынужден признать то, каким образом он причастен к знанию. Также подразумевается, что и адресат вынужден признать, в чем его причастность. Нам известно, что это за причастность, в чем заключается причастность субъекта. Нам известно, что причастная сторона — это то, что мы называем объектом а. Если субъект является причастной стороной (partie prenante), то объект — это вовлеченная сторона (partie prise). И при этом приверженность психоаналитической причине проявляется вовсе не в смысле причастности, а в смысле вовлеченности. Пасс в лакановском смысле подразумевает именно это. Речь идет о засвидетельствовании приверженности психоаналитической причине, но основанной на вовлеченности, на определенном «нельзя поступить иначе». Это кардинально отличается от идеологии выбора приверженности некоему занятию, и именно так, полагаю, и следует читать эту единственную в своем роде работу по Встрече и оценивать возможности, которые она может, или не может, открыть в будущем.

Ce qui est intéressant ce n'est pas simplement que l'analyste a à énoncer en position d'analysant, comme Lacan le dit rapidement. En position d'analysant, même s'il est philosophe, le sujet ne dit rien qui soit valable pour tous. Ce qu'il dit ne vaut même que dans la mesure où ça perd sa particularité, son rapport particulier à l'objet a, son rapport particulier à ce qui l'affecte sur le mode de la jouissance. La question intéressante, c'est de savoir en quoi la jouissance n'est pas un affect même si c'est pourtant le nom dont nous désignons un certain type d'affection du sujet, une affection qui est même drôlement pathologique.

Интересно не только то, что аналитик должен в позиции анализанта, как это кратко сформулировал Лакан. В позиции анализанта, даже если он философ, субъект не говорит ничего, что имело бы значение для всех. То, что он говорит, имеет значение лишь постольку, поскольку теряет свою особенность, свое особое отношение к объекту а, свое особое отношение к тому, что воздействует на него в модусе наслаждения. Интересно знать, почему наслаждение не является аффектом, хотя этим словом мы обозначаем определенный тип аффективного состояния субъекта, аффективного, даже весьма патологического.

Que l'on évoque la jouissance comme un affect ça vous choque tout de suite. Mais il ne faut pas se contenter de cette insurrection, il faut savoir en quoi cette jouissance se distingue par rapport aux affects. Il ne suffit donc pas de dire que le psychanalyste est en position d'analysant il faut aller jusqu'à dire - et c'est ce que fait Lacan - qu'il énonce en position de passant, en position de passant à l'universel, de passant pour tous. Ça comporte évidemment qu'on examine cette fonction de l'universel.

Упоминание о наслаждении как об аффекте сразу шокирует вас. Но не стоит довольствоваться этим негодованием, надо понять, чем отличается наслаждение от аффектов. Поэтому недостаточно сказать, что психоаналитик находится в позиции анализанта, нужно пойти еще дальше и сказать — что и делает Лакан, — что он говорит в позиции переходящего, переходящего к всеобщему, выдающего себя за все (passant pour tous). Это, очевидно, предполагает рассмотрение функции всеобщего.

Il faut constater que Lacan définit le mathème comme ce qui se transmet intégralement. Il y a, bien sûr, du tout qui est impliqué dans cet intégral. Intégralement, ça veut dire sans brouillage, et spécialement sans perte. Mais si Lacan dit intégralement, c'est plutôt pour éviter de dire universellement, même si, par ailleurs, il voudrait que la psychanalyse soit conforme aux postulats de départ de la science, c'est-à-dire qu'une partie au moins de la psychanalyse soit enseignable à tout le monde. Il faudra, bien sûr, revenir sur ce que peut être le statut de l'universel dans ce registre de la communication. Récemment, un physicien disait que même si la catégorie pouvait être suspecte, néanmoins, dans la science, les formules restent. C'est un physicien qui a lu Lacan.

Следует отметить, что Лакан определяет матему как то, что передается целиком. Конечно же, существует и все то, что в это целое входит. Целиком значит без помех и уж тем более без потерь. Однако, если Лакан говорит «целиком», то скорее для того, чтобы избежать слов «во всеобщем плане», несмотря на то, что он в то же время хотел бы, чтобы психоанализ соответствовал исходным постулатам науки, то есть чтобы психоанализ, по крайней мере, частично был доступен для обучения каждому. Конечно, надо будет вернуться к тому, каким может быть статус всеобщего в данном регистре коммуникации. Недавно один физик сказал, что пусть эта категория и вызывает подозрения, тем не менее, в науке по-прежнему есть формулы. Этот физик читал Лакана.

Ce volume, il faut donc le lire sur la base de cette question : est-ce qu'on y énonce en position de passant ?

Поэтому этот том следует читать исходя из вопроса: говорится ли это в позиции переходящего?

Il y a une tension - pourquoi le nier ? - là où s'activent les psychanalystes. C'est une tension qui tient au fait que la communication semble faire s'évanouir la jouissance, la jouissance silencieuse. C'est du fait que ce qui vient de l'Autre du langage n'est pas cela où la Chose se tient. Vous savez pourtant qu'il y a une écriture qui comporte qu'il y a un rapport de A et de petit a, c'està-dire que l'objet a n'est pas extérieur à l'Autre mais qu'il lui est extime. Cette écriture, c'est celle-ci:

Если есть напряжение, то зачем его отрицать? — вот где начинается работа психоаналитиков. Это напряжение возникает из-за того, что коммуникация, кажется, заставляет исчезнуть наслаждение, безмолвное наслаждение. Это происходит от того, что Вещь находится не в том, что происходит от Другого языка. Однако вам известно, что есть запись, которая подразумевает существование отношений между А и маленьким а, то есть объект а не является внешним по отношению к Другому, а является экстимным. Эта запись такова:

Ce que je prétends, c'est que le problème premier de la communication en psychanalyse exige que l'extémité de l'objet a soit située pour qu'elle soit concevable, concevable d'une façon proprement analytique, c'est-à-dire que la communication ne soit pas qu'une affaire d'identification. C'est cela qui est mis en question par l'existence d'un truc comme ce volume. Après tout, je ne lui en fais pas immédiatement le crédit. Je compte le tester. Je compte le tester pour savoir s'il n'y a là qu'une affaire d'identification. Notre question, s'agissant de la communication en psychanalyse, est à fonder sur autre chose que la communication.

Я утверждаю, что первая проблема коммуникации в психоанализе требует, чтобы экстимность объекта а была расположена так, чтобы он был мыслим, мыслим собственно аналитически, то есть, коммуникация — это лишь вопрос идентификации. Именно это и ставит под сомнение существование чего-то подобного этому тому. В конце концов, я не собираюсь сразу доверять ему. Я планирую его проверить. Я намерен проверить его, чтобы выяснить, действительно ли это лишь вопрос идентификации. Наш вопрос о коммуникации в психоанализе должен быть основан на чем-то ином, чем коммуникация.

Идентификация

Plus haut dans l'année, j'ai évoqué le passage du Séminaire de L'éthique au Séminaire du Transfert comme allant de la Chose à l'objet dans l'Autre - objet dont l'image emblématique est prélevée sur Le Banquet de Platon. Je relèverai maintenant les deux Séminaires suivants de Lacan qui eux aussi s'articulent l'un par rapport à l'autre, à savoir L'identification et L'angoisse - le premier explorant le registre du signifiant, et le second permettant d'obtenir une mutation du statut de l'objet. C'est entre ces deux pôles que se trouve situé le problème de la communication.

Ранее в этом году я говорил о переходе от Семинара «Этика» к Семинару «Перенос» как о переходе от Вещи к объекту в Другом — объекту, эмблематический образ которого взят из платоновского «Пира». Теперь я обращусь к двум следующим семинарам Лакана, которые также связаны друг с другом, а именно «Идентификация» и «Тревога»: первый исследует регистр означающего, а второй позволяет добиться изменения статуса объекта. Между этими двумя полюсами и находится проблема коммуникации.

Est-ce que la communication, c'est simplement de se reconnaître pareil ? C'est là la grandeur de l'idéalisme philosophique. Je pense à Fichte que Lacan évoquait - c'est mon souvenir - lors de la première réunion de l'École freudienne de Paris. Ça m'avait enthousiasmé, puisque par ailleurs, et pour de tout autres raisons, j'analysais cette destination du savant. J'écris son nom parce qu'il semble que ça ne soit pas encore populaire : Fichte. Je ne sais plus en quels termes Lacan l'évoquait précisément, mais ce nom est bien à sa place, puisque Fichte pose bien cette exigence que le propre du sujet est de reconnaître l'autre comme un sujet qui raisonne comme moi. C'est ce que c'est Lacan qualifiait de sujet omnivalent. Le sujet omnivalent comme tel, c'est un sujet pur, un sujet pur être raisonnable. Ce sujet, écrivons-le ainsi:

Является ли коммуникация просто признанием себя подобным? В этом величие философского идеализма. Я вспоминаю о Фихте, которого упоминал Лакан — насколько я помню — во время первого собрания Парижской Фрейдовой Школы. Это наполнило меня энтузиазмом, так как в то же время, и совсем по другим причинам, я анализировал предназначение ученого. Я пишу его имя, потому что кажется, что оно пока еще не обрело популярность: Фихте. Я уже не помню, в каком именно контексте Лакан его упомянул, но это имя вполне уместно, поскольку Фихте действительно выдвигает требование, согласно которому сущность субъекта состоит в том, чтобы признать другого субъектом, рассуждающим подобно мне. Это то, что Лакан называл омнивалентным субъектом. Омнивалентный субъект как таковой — это чистый субъект, субъект чистого разумного существа. Этот субъект мы запишем так:

Le problème de Fichte n'est qu'apparemment juridique. Le concept de société - et pourquoi un fondateur d'école ne s'y référerait-il pas, puisqu'une école c'est une société -, le concept de société n'est possible, dit Fichte, que si l'on présuppose qu'il y a des marques distinctives qui permettent de distinguer les êtres raisonnables de tous les autres êtres qui ne le sont pas. C'est là le minimum de la reconnaissance C'est ce que dit très bien Fichte en posant que le concept de droit est la condition de la conscience de soi. Le concept de droit, ça marque à sa façon que c'est l'intersubjectivité qui est la condition du sujet comme conscience de soi.

Проблема Фихте, очевидно, лишь юридическая. Понятие общества — а почему бы основателю школы на него не сослаться, если школа представляет собой общество, — понятие общества возможно, говорит Фихте, только в том случае, если предполагается наличие отличительных признаков, позволяющих отличить разумные существа от всех других существ, которые не разумны. Такой вот минимальный набор для распознавания. Об этом Фихте очень хорошо говорит, утверждая, что понятие права есть условие самосознания. Понятие права по-своему означает, что именно интерсубъективность есть состояние субъекта как самосознания.

Est-ce qu'on peut s'en tenir là pour établir le principe de la communication intersubjective ? Ce sujet si pur qu'il soit pris, il correspond déjà pour nous à un registre d'identifications. Pour nous, ça s'écrit déjà ainsi: tu es un être raisonnable. À ce niveau, il y a déjà identification, puisqu'il y a là un signifiant maître qui opère:

Можем ли мы остановиться на этом, чтобы установить принцип интерсубъективной коммуникации? Этот субъект, каким бы чистым он ни был, для нас уже соответствует регистру идентификаций. Для нас это записывается так: ты есть разумное существо. На этом уровне уже существует идентификация, так как здесь работает господское означающее:

Ça se voit très bien dans cette recherche par Fichte des marques distinctives. Avant que l'on arrive à cette omnivalence du sujet on peut très bien, à certaines marques, reconnaître les autres maîtres, et considérer, par exemple, qu'on ne s'adresse qu'à eux. L'esclave, lui, il a précisément d'autres marques distinctives. Le sujet proprement dit est donc représenté par le signifiant maître. Ça a un registre historique tout à fait déterminé. À cet égard, l'être raisonnable, c'est un surgeon du « Je pense, donc je suis ». L'être raisonnable, c'est déjà une identification où la question sera de savoir comment on pourra y faire entrer le déraisonnable, le fou.

Это очень хорошо видно в исследовании Фихте, посвященном отличительным признакам. Прежде чем мы придем к омнивалентности субъекта, мы вполне можем по определенным признакам узнать других господ и считать, например, что мы обращаемся только к ним. Раб же имеет совсем другие отличительные признаки. Так что субъект, собственно говоря, представлен господским означающим. Оно имеет очень определенный исторический регистр. В этом отношении разумное существо является отпрыском «я мыслю, следовательно, я существую/есть». Разумное существо — это уже идентификация, где вопрос будет заключаться в том, как можно ввести неразумное, безумное.

Si on s'en tient à ce que la communication soit une affaire d'identification, ça veut dire qu'on ne parle à l'autre qu'à la condition de lui dire qu'il en est un autre. Quand on dit :tu en es un autre, ça veut dire: tu es pareil. Si on s'en tient à ce registre, à ce registre de s'adresser au raisonnable, on sait ce que ça donne dans l' l'expérience analytique. Ça donne une pratique de l'interprétation comme endoctrination. On fait alors de l'interprétation elle-même une affaire d'identification.

Если придерживаться того, что коммуникация является вопросом идентификации, это означает, что с другим можно говорить только при условии, что ему говорят, что он другой. Когда говорят: ты другой, это означает: ты подобный. Если придерживаться этого регистра обращения к разумному, то ясно, что происходит в аналитическом опыте. Это представляет практику интерпретации в виде индоктринации. Затем интерпретация превращается в вопрос идентификации.

Le transfert apparaît alors là comme une interférence qui aurait à se mettre au pas de l'identification. Se mettre au pas de l'identification, ça accentue la dimension de travail du transfert. Et quand il y a des transferts qui ne se laissent pas modaliser comme travail, quand il y a des transferts qui font résistance au travail, eh bien on les élimine du discours analytique.

Тогда перенос появляется как вмешательство, которое должно было бы следовать за идентификацией. Следование за идентификацией подчеркивает рабочее измерение переноса. А когда происходят переносы, которые нельзя модализировать как работу, когда происходят переносы, сопротивляющиеся работе, — ну тогда они из аналитического дискурса исключаются.

Vous savez que c'est très tôt que l'on a rencontré, dans l'expérience analytique, des transferts qui ne se prêtent pas au travail. Si on fait de la communication une affaire d'identification, ces transferts sont évacués. C'est au contraire tout autre chose de penser la communication à partir du transfert.

Вы знаете, что аналитический опыт очень рано столкнулся с переносами, не поддающимися работе. Если рассматривать коммуникацию как вопрос идентификации, эти переносы устраняются. Но совсем другое дело рассматривать коммуникацию исходя из переноса.

Le résultat, on le voit bien : si on pense la communication comme une affaire d'identification jusque dans l'expérience analytique, si on ne voit les choses que sur le registre de la communication inversée, on ne peut loger le transfert qu'à la condition de ménager la place du contre-transfert, c'est-à-dire, comme l'évoque quelque part Lacan, de faire avec le transfert retour à l'envoyeur. C'est faire que le transfert obéisse à la structure de la communication comme signifiante. La question est alors de savoir si nous devons prendre la communication sur le registre du S1 ou sur le registre de ($ <> a), c'est-à-dire le registre du rapport à l'objet qui est précisément doublement barré dans le discours du maître.

Результат очевиден: если рассматривать коммуникацию как вопрос идентификации даже в аналитическом опыте, если смотреть на вещи только в регистре инвертированной коммуникации, мы можем поместить сюда перенос лишь при условии, что прибережем место и для контрпереноса, то есть, как где-то сказал Лакан, будем иметь дело с обратным переносом на отправителя. Это значит, что перенос должен подчиняться структуре коммуникации в качестве означающего. Тогда вопрос состоит в том, должны ли мы рассматривать коммуникацию в регистре S1 или в регистре ($ <> a), то есть в регистре отношения к объекту, который в дискурсе господина перечеркнут именно дважды.

Cet objet a, c'est abusivement que nous l'appelons la jouissance. Dans ce registre, il s'agit, en fait du plus-de-jouir, c'est-à-dire de la jouissance comme produite. C'est à la condition que l'objet a soit la jouissance produite que nous pouvons dire qu'il est réel. C'est le réel mais en tant qu'il a déjà pâtit du signifiant. C'est en ce sens-là qu'on peut dire qu'il n'y a pas de chose freudienne sans le champ freudien.

Этот объект а ошибочно называть наслаждением. В этом регистре речь фактически идет о прибавочном наслаждении (plus-de-jouir), то есть о наслаждении как произведенном продукте. Лишь при условии, что объект есть произведенное наслаждение, мы можем сказать, что он реален. Это реальное, но уже пострадавшее от воздействия означающего. Именно в этом смысле можно сказать, что без Фрейдова поля нет и Фрейдовой вещи.

Quand nous évoquons cet objet a, il ne s'agit pas de je ne sais quelle jouissance préalable - jouissance qui n'est, pour le coup, qu'une idée, et même une idée avec un grand I -, il s'agit de ce qui a déjà été éprouvé par le signifiant. Cet objet a, vous le savez, nous en faisons un produit et non pas un effet. L'effet de signifiant c'est ce qui continue de répondre au signifiant. Quand nous faisons de l'objet a un produit, ou, à l'occasion, un reste, c'est pour dire que ça ne répond plus.

Когда мы говорим об объекте а, речь идет не о некоем предшествующем наслаждении — наслаждении, которое пока является лишь идеей, даже идеей с большой буквы И, — речь идет о том, что уже подверглось воздействию означающего. Этот объект а, как вам известно, мы считаем продуктом, а не эффектом. Эффект означающего — это нечто, что продолжает реагировать на означающее. Когда мы считаем объект продуктом или, при случае, остатком, это означает, что он больше не реагирует.

Nous pouvons alors reformuler le problème même de la cure en disant qu'il s'agit d'obtenir que le produit devienne un effet. Nous mettons alors la communication en jeu dans l'analyse, car ce n'est pas parce que nous sommes dépassés par ces produits, que nous ne devons pas nous en considérer comme responsables.

Тогда мы можем переформулировать саму проблему лечения, сказав, что это вопрос превращения продукта в эффект. Итак, мы включаем коммуникацию в анализ, потому что, если мы и перегружены этими продуктами, это не значит, что мы не должны считать себя ответственными за них.

Cette communication que nous mettons en jeu, est-ce qu'elle est fondée sur la reconnaissance, l'identification, la suture du sujet ? Est-ce qu'elle est fondée sur l'identification être un membre du Champ freudien? Je dirai qu'il y a, en tout cas, des dispositions qui sont prises pour que ça ne soit pas ça. D'abord parce que le Champ freudien n'est pas une association. Pas du tout ! Bien que beaucoup de noms s'assemblent dans ce volume sur la Rencontre - et il y en aura encore bien d'autres dans l'avenir -, il n'y a pas d'appartenance, il n'y a pas d'appartenance à un ensemble. Ce que nous visons, c'est d'établir les communications au niveau de ($ <> a). Ça ne veut pas dire qu'on puisse en éliminer l'autre versant, celui de S1/$. Mais enfin, ce qui est visé est au niveau de ($ <> a), c'est-à-dire une communication établie sur le fantasme, et, plus exactement, sur la traversée du fantasme, sur la passe.

Эта коммуникация, которую мы пускаем в ход, — основана ли она на распознавании, идентификации, сшивании субъекта? Основана ли она на идентификации «быть членом Фрейдова Поля»? Я бы сказал, что в любом случае были приняты меры для того, чтобы это было не так. Во-первых, потому что Фрейдово Поле не является ассоциацией. Вовсе нет! Хотя в этом томе по Встрече собраны многие имена — а в будущем их будет гораздо больше, — здесь не подразумевается принадлежность к некоему множеству. К чему мы стремимся, так это к установлению коммуникаций на уровне ($ <> a). Это не означает, что мы можем устранить другую сторону, сторону S1/$. Но в конечном счете цель находится на уровне ($ <> а), т. е. коммуникация, основанная на фантазме, а точнее, на пересечении фантазма, на пассе.

Certes, le fantasme est précisément ce qui résiste à la communication. C'est même de là que j'étais parti pour l'opposer au symptôme, signalant que la position d'axiome du fantasme établit déjà ses affinités avec le mathème, puisqu'il s'agit là de sens sans signification. Comment faire alors pour que le fantasme ne fonde pas la solitude du sujet ? C'est, en effet, le sort commun que le fantasme fonde la solitude du sujet. Il est même le cœur de la subjectivité, son noyau. Après tout il s'agirait moins de reconnaître les autres comme des êtres raisonnables, que comme des êtres qui fantasment.

Конечно, это именно фантазм сопротивляется коммуникации. Именно исходя из этого я стал противопоставлять его симптому, указывая, что аксиоматическая позиция фантазма уже устанавливает его сходство с матемой, поскольку речь идет о смысле без обозначения. Как же тогда сделать так, чтобы фантазм обусловливал одиночество субъекта? На самом деле общая судьба состоит в том, что фантазм обусловливает одиночество субъекта. Он представляет собой само сердце субъективности, ее ядро. В конце концов, дело было бы не в том, чтобы признать других разумными существами, а в том, чтобы признать их существами, которые фантазируют.

Il faut faire en sorte que le fantasme ne fonde pas la solitude du sujet, mais fonde, si j'ose dire, une nouvelle intersubjectivité. Je ne prendrai cependant pas ça comme slogan. Pourtant, c'est bien ce qu'implique Lacan dans sa Télévision, quand il formule: «Ce que je sais, c'est que le discours analytique ne peut se soutenir d'un seul». Il y a là, au plus simple, le principe d'une instance du collectif. Allez voir Télévision et vous verrez que cette phrase vient conclure un passage qui concerne le transfert. C'est la condition pour qu'il n'y ait pas, dans la psychanalyse, que bavardage et silence, et pour qu'on trouve une communication qui n'a pas son principe dans l'identification mais dans la traversée du fantasme.

Необходимо сделать так, чтобы фантазм не обусловливал одиночество субъекта, но обусловливал бы, если можно так сказать, новую интерсубъективность. И все же я не буду делать из этого лозунг. Тем не менее, именно это Лакан подразумевает в «Телевидении», когда говорит: «Что я знаю, так это то, что аналитический дискурс не может поддерживаться одним единственным». На самом простом уровне, здесь есть принцип инстанции коллектива. Обратитесь к «Телевидению», и вы увидите, что это предложение завершает пассаж, касающийся переноса. Это является условием того, чтобы в психоанализе были не только болтовня и молчание, и чтобы можно было обнаружить коммуникацию, которая имеет своим принципом не идентификацию, а пересечение фантазма.

Принцип сингулярности

J'entame maintenant mon dernier point d'aujourd'hui, qui va nous ramener plus près de notre thème de l'année.

Сейчас я перейду к своему заключительному тезису на сегодня, который позволит нам подобраться к нашей теме этого года.

Je vais aborder ce qui fait le statut de l'objet a par rapport aux objets. C'est déjà ce que j'avais évoqué la fois dernière, à partir d'un passage du Séminaire du Transfert, et dans les propres termes de Lacan : «un objet qui n'est pas omnivalent». C'est une définition qui s'oppose à la communication universelle. L'objet a, s'il n'est pas un objet omnivalent, il n'est pas un objet valable pour tous, ni un objet qui vaut pour n'importe quel autre objet. C'est donc là un principe de singularité.

Я собираюсь подойти к тому, что создает статус объекта а по отношению к объектам. Об этом я в прошлый раз уже упоминал, основываясь на отрывке из Семинара «Перенос», — словами Лакана: «объект, который не является омнивалентным». Это определение противоречит всеобщей коммуникации. Объект а, если он не является омнивалентным объектом, не является ни объектом, имеющим значение для всех, ни объектом, имеющим значение для любого другого объекта. Следовательно, это принцип сингулярности.

Vous savez que Lacan fait objection à ce que l'on considère que le savoir sur l'objet a soit la science de la psychanalyse. Il considère que c'est la formule qu'il s'agit d'éviter. Et pourquoi ? - puisque, après tout, ce serait là une voie de solution pour que la psychanalyse soit science. Mais c'est précisément en ce point que Lacan porte une objection fondamentale. Il ne précise pas. Il ne dit pas que ça fait objection. Il dit simplement que l'objet a est un objet qui est à insérer dans la division du sujet. Je crois ne pas m'éloigner de la question en essayant de saisir ce qu'est cet objet a en tant qu'inséré dans la division du sujet.

Вам известно, что Лакан возражает против того, чтобы считать знание об объекте наукой психоанализа. Он считает, что этой формулировки следует избегать. Почему же? — а потому, что в конце концов, это стало бы способом сделать из психоанализа науку. Но именно здесь Лакан выдвигает фундаментальное возражение. Он не уточняет. Он не говорит, что есть возражение. Он просто говорит, что объект а — это объект, который должен быть вставлен в расщепление субъекта. Я полагаю, что не уйду от вопроса, пытаясь понять, что представляет собой этот объект, вставленный в расщепление субъекта.

Puisque tout à l'heure je parlais de Kant je suis amené à relever que quand nous parlons de l'objet a comme plus-de-jouir, il ne s'agit pas d'un objet qui est convoqué devant le sujet de la représentation. Ce n'est pas un objet phénoménal par rapport à quoi on trouverait à distinguer ce qui reste du fondement du sujet par rapport à qui il y a justement des représentations. Cet objet a, c'est un objet nouveau. C'est un objet construit qui n'est pas défini au registre de l'ontologie.

Поскольку ранее я говорил о Канте, я должен подчеркнуть, что когда мы говорим об объекте а как о прибавочном наслаждении, речь идет не об объекте, который вызывается (convoqué) перед субъектом представления. Это не феноменальный объект, по отношению к которому можно было бы различить то, что осталось от основания субъекта, по отношению к которому существуют именно представления. Этот объект a является новым объектом. Это сконструированный объект, который не определен в онтологическом регистре.

Qu'est-ce que c'est qu'une ontologie? C'est une doctrine qui définit ce qu'il, y a de commun à tous les objets de l'expérience, à tous les objets particuliers, à tous les étants. C'est ce qui est commun à tous les objets, et c'est même ce qui vise à donner la définition de l'objectivité, de ce qui fait qu'un objet est spécialement un objet pour un sujet. Ceci avec des conditions : les conditions de temps, les conditions de lieu, les conditions de nombre.

Что такое онтология? Это доктрина, которая определяет общее для всех объектов опыта, для всех частных объектов, для всего сущего. Это является общим для всех объектов и даже стремится дать определение объективности, — того, что делает объект именно объектом для субъекта. При следующих условиях: времени, места, числа.

Disons même qu'une ontologie, c'est ce qui détermine ce qu'est un objet comme tel avant qu'on en fasse l'expérience. C'est ce qui permet de définir à l'avance qu'un objet n'est un objet que s'il possède telle ou telle propriété. Une ontologie, c'est toujours la sécurité d'un savoir avant l'expérience. Je parlais tout à l'heure de l'expérience comme de ce qui ne s'imagine pas à l'avance. Eh bien, l'ontologie, c'est la part d'expérience qui s'imagine à l'avance.

Скажем даже, что онтология определяет объект как таковой до того, как он будет проверен на опыте. Именно она позволяет заранее определить, что объект является объектом лишь в том случае, если обладает тем и иным свойством. Онтология — это всегда гарантия знания до опыта. Я недавно говорил об опыте как о чем-то, что нельзя вообразить заранее. Итак, онтология — это та часть опыта, которую заранее вообразить можно.

Ça conduit à énumérer des critères. Il peut y avoir différents types d'objet et on énumère les différents critères d'objectivité. C'est, par exemple, ce que Heidegger appelle la précompréhension ontologique. C'est une compréhension avant l'expérience. C'est ce que je sais déjà par avance. L'ontologie donne le cadre intuitif et conceptuel de l'objectivité. Elle donne - disons-le comme Heidegger - les déterminations les plus générales de l'être d'un étant. Heidegger n'a pas tort de dire qu'une ontologie est toujours faite - et même quand on méconnaît là la fonction et le champ de la parole et du langage de ce qu'on peut dire de l'objet. C'est là déplacer les choses de l'expérience supposée muette au dire, et considérer - c'est la formule de Heidegger - que la structure de la chose va toujours de pair avec la structure de l'énoncé. Une ontologie, c'est ce qu'on peut dire de la chose ce qui s'en condense. Heidegger le dit dans une formule qui n'est pas si éloignée de Lacan: «Ce qui du dire, est déposée sur la chose». C'est ce qu'on a appelé, dans l'histoire de la philosophie, les catégories. J'y reviendra peut-être fois prochaine. C'est d'Aristote à Kant, et au-delà.

Это ведет к созданию списка критериев. Возможны разные типы объектов, и список включает разные критерии объективности. Например, то, что Хайдеггер называет онтологическим предпониманием. Это понимание, которое предшествует опыту. То, что я уже знаю заранее. Онтология обеспечивает интуитивную и концептуальную среду объективности. Она дает — скажем это словами Хайдеггера — самые общие определения бытия сущего. Хайдеггер не ошибается, говоря, что некая онтология создается всегда — даже когда кто-то неправильно понимает функцию и область речи и языка того, что можно сказать об объекте. Это значит переместить вещи из предположительно бессловесного опыта в слова и учесть, что — по формулировке Хайдеггера — структура вещи всегда идет рука об руку со структурой высказывания. Онтология — это то, что можно сказать о вещи, которая сгущается из нее. Хайдеггер отражает это в формулировке, которая не так уж далека от лакановской: «Сказанное откладывается на вещи». Это то, что в истории философии называлось категориями. Я бы вернулся к этому в следующий раз. От Аристотеля до Канта и далее.

Je ne vais pas développer ce que sont ces catégories et ce que chacune pose comme question propre, sinon pour dire que dans ces catégories, il y a la place pour l'objet a. L'objet a, tel que nous l'utilisons, c'est certes une autre objectivité, mais c'est un objet qui n'est pas convoqué devant le sujet de la représentation. Dès lors que la structure de la chose va de pair avec celle de l'énoncé, les représentations sont de l'ordre du symbolique et tournent autour de cet objet tel que nous l'utilisons. Cet objet n'est pas articulé à un je pense intégral, mais, comme le spécifie Lacan, articulé à un sujet divisé. Il n'est pas articulé à un sujet de la représentation, c'est-à-dire à un sujet qui se représente à soi-même comme un être raisonnable, à un sujet qui se représente à soi-même comme un je pense, à un sujet à qui est représenté tout le registre de l'expérience. Cet objet est articulé a un sujet qui est représenté. Le sujet divisé de l'inconscient, c'est un sujet en tant qu'il est représenté par le signifiant. À cet égard, nous ne nions pas que le sujet puisse se représenter à luimême quelque chose, mais c'est ce que nous traitons, nous, non pas dans le registre de l'imagination productrice, mais dans le registre du fantasme. Nous ne nions pas qu'il puisse être représenté quelque chose au sujet, mais nous traitons ça plutôt sur le registre de l'obsession.

Я не буду развивать тему о том, какие это категории и что каждая из них ставит в качестве конкретного вопроса, скажу только, что в этих категориях есть место для объекта а. Объект а, которым мы пользуемся, — это, конечно, другая объективность, однако, это объект, который не вызывается перед субъектом представления. Как только структура вещи идет рука об руку со структурой высказывания, представления относятся к порядку символического и вращаются вокруг этого объекта в том виде, в каком мы его используем. Этот объект не связан с целым «я мыслю», а, как указывает Лакан, связан с расщепленным субъектом. Он не связан с субъектом представления, то есть субъектом, который представляет себя в качестве разумного существа, субъектом, который представляет себя в качестве «я мыслю», субъектом, который полностью представлен в регистре опыта. Этот объект сочленяется с представляемым субъектом. Разделенный субъект бессознательного является субъектом, поскольку он представлен означающим. В связи с этим нельзя отрицать, что субъект может что-то себе представлять, но мы это рассматриваем не в регистре продуктивного воображения, а в регистре фантазма. Нельзя отрицать, что что-то может быть представлено субъекту, но мы рассматриваем это скорее в регистре навязчивости.

Cet objet a, je dirai la fois prochaine, qu'il est bien sûr prélevé sur le corps, mais si nous disons qu'il n'a pas sa place dans les catégories classiques, c'est que nous prenons au sérieux le statut qu'il a d'être hors symbolique, c'est-à-dire réel. Qu'est-ce que ça veut dire? Ca veut dire un réel sans concept. Nous ne traitons pas le nom de l'objet a comme un concept. C'est pourquoi Lacan peut dire du désir que c'est notre être sans essence. C'est pourquoi cet objet ne répond pas aux réquisits minimaux d'une ontologie. Le sujet en question ne répond pas au principe d'identité, pas plus que l'objet ici ne répond au principe de raison. Ce que nous exploitons, c'est ce que Hegel devait conserver dans son système, à savoir la place de la contingence rémanente.

В следующий раз я скажу, что этот объект а, разумеется, извлекается из тела, но если мы скажем что ему нет места среди классических категорий, то это потому что мы всерьез рассматриваем его статус вне символического, т. е. в реальном. Что это означает? Это означает реальное без понятия. Мы не рассматриваем название объекта а как понятие. Вот почему Лакан может говорить о желании, что это наше бытие без сущности. Вот почему этот объект не отвечает минимальным требованиям онтологии. Рассматриваемый субъект не отвечает принципу идентичности, так же как объект здесь не отвечает принципу причинности (raison). Мы используем то, что Гегель вынужден был сохранить в своей системе, а именно место остаточной случайности.

Je pourrais, pour finir, introduire un couple de concept du Moyen Age, à savoir la quiddité et la quoddité. La quiddité, c'est ce qui est l'ensemble des propriétés essentielles de l'objet, c'est-àdire son essence. La quoddité, c'est ce qui reste de l'objet quand on en a soustrait sa quiddité, c'est-à-dire qu'il y a, et c'est tout. L'ensemble de ce dont peut être qualifié l'objet est du registre de la quiddité. C'est ce qu'on peut en dire, c'est ce qui du dire peut se poser sur l'objet. Mais il y a autre chose qui s'isole et qui n'est précisément rien de plus qu'un il y a, qu'un il y a là, sans qu'on puisse dire ce que c'est. On peut dire simplement que c'est. C'est précisément cela, ce quod : que c'est, et non pas ce que c'est. Il vous est déjà certainement apparu que l'objet a est cette présence sans quiddité. L'objet a, c'est le quod.

В завершение я мог бы ввести пару понятий из Средневековья, а именно квидность (quiddité) и кводность (quoddité). Квидность — это совокупность существенных свойств субъекта, то есть его сущность. Кводность — это то, что остается от объекта после вычитания его квидности, то есть «есть», и «все». Совокупность того, чем может быть определен объект, относится к регистру квидности. Это то, что о нем можно сказать, то из сказанного, что можно возложить на объект. Однако есть кое-что другое, что изолировано и есть не что иное, как «есть» (il y a) и «здесь/там есть» (il y a là), причем невозможно сказать, что это такое. Можно просто сказать, что нечто есть. Это именно quod: что нечто есть, а не то, что есть. Вам, конечно, уже пришло на ум, что объект а есть это присутствие без квидности. Объект a — это quod.

Je m'arrête ici et je continuerai la prochaine fois à vous situer ce quod.

На этом я сегодня остановлюсь, а в следующий раз продолжу определять место этого quod.

Рабочий перевод: Ольга Ким, Екатерина Палесская, ред. с фр. Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова, сайт: Ольга Ким.