Следующая клиническая секция состоится 17.11.24. Скоро анонс!
Следующая клиническая секция состоится 17.11.24. Скоро анонс!
Жак-Ален Миллер, курс 1985-1986 гг.
Экстимность
3 сеанс, 27 ноября1985
Экстимность
3 сеанс, 27 ноября1985
Жак-Ален Миллер, курс 1985-1986 гг.
Экстимность
3 сеанс, 27 ноября1985
Экстимность
3 сеанс, 27 ноября1985
Cours du 27 novembre 1985
Лекция от 27 ноября 1985
Расизм
Лекция от 27 ноября 1985
Расизм
En parlant de l'extimité, de l'Autre du dedans, nous posons la question de l'immigration. C'est un terme relativement récent. Il se trouve contemporain, semble-t-il, de la révolution industrielle qui traduit les bouleversements introduits par l'application et les résultats de la science à des fins de production. S'établir dans un pays étranger s'est étendu à une échelle de masse. C'est un fait nouveau, un fait moderne.
Говоря об экстимности, о Другом внутри, мы поднимаем вопрос об иммиграции. Это относительно недавний термин. Он, по-видимому, является современником промышленной революции, которая отражает изменения, вызванные применением и результатами науки в производственных целях. Поселение в чужой стране распространилось в массовом масштабе. Это новый, современный факт.
Mais, être un immigré, c'est aussi, disons-le, le statut même du sujet dans la psychanalyse. Le sujet comme tel est un immigré - le sujet tel que nous le définissons de sa place dans l'Autre. Nous ne définissons pas sa place dans le Même. Il n'y a pas d'autre chez-soi que chez l'Autre. Pour le sujet, ce pays étranger est son pays natal. Il y a d'ailleurs quelque signification à ce que la psychanalyse ait été inventée par quelqu'un qui avait avec ce statut d'étranger, avec ce statut d'extimité sociale, un rapport natif.
Но быть иммигрантом — это также, скажем так, сам статус субъекта в психоанализе. Субъект как таковой является иммигрантом — субъект, как мы его определяем, исходя из его места в Другом. Мы не определяем его место в «Том же самом». Нет иного дома, кроме как в Другом. Для субъекта эта чужая страна является его родиной. Кроме того, есть определенное значение в том, что психоанализ изобрел некто, у кого с этим статусом иностранца, с этим статусом социальной экстимности была родственная связь/отношения.
Ce statut d'immigré met en question le cercle de l'identité du sujet. Ça le voue à la rechercher à travers les groupes, à travers les peuples et les nations. C'est là que l'on doit se demander ce qui fait que l'Autre est l'Autre, et quelle est la racine de son altérité. Cet Autre, dont nous faisons couramment usage ici, s'il est Autre, c'est par rapport à quoi ? Nous sommes dans l'obligation de poser la question et d'y répondre. Quel est l'Autre de l'Autre ?
Этот статус иммигранта ставит под сомнение сферу идентичности субъекта. Он обречен искать ее в разных группах, народах и странах. Здесь нужно задаться вопросом, что делает Другого Другим и в чем корень его инаковости. Этот Другой, которым мы обычно пользуемся здесь, если он Другой, то по отношению к чему? Мы обязаны задать вопрос и ответить на него. Что такое «Другой Другого»?
Vous n'êtes pas sans savoir que Lacan s'en est posé la question. Il lui a donné diverses réponses, la plus évidente étant que l'Autre de l'Autre est le sujet. Nous essayons de situer, d'une façon relative l'une à l'autre, la position du sujet et celle de l'Autre. Seulement, ce qui nous empêche de nous établir sur cette définition, c'est que le sujet ne nous donne là rien de substantiel, puisque nous le définissons comme un rien. Nous en barrons même le signifiant. S'il est l'Autre de l'Autre, il ne nous offre pourtant aucune consistance qui déterminerait cet Autre.
Как вы знаете, Лакан задавал себе этот вопрос. Он дал различные ответы, самый очевидный из которых заключается в том, что Другой Другого - это субъект. Мы пытаемся соотнести положение субъекта и положение Другого. Только то, что мешает нам утвердиться в этом определении, состоит в том, что субъект не дает нам здесь ничего субстантивного, поскольку мы определяем его как ничто. Мы даже зачеркиваем его как означающее. Если он — Другой Другого, он, тем не менее, не предлагает нам никакой консистенции, которая определяла бы этого Другого.
Il y a une autre réponse sur l'Autre de l'Autre. Elle consiste à différencier l'Autre. Par exemple, à différencier l'Autre du langage, voire l'Autre du signifiant et l'Autre de la Loi. C'est même par cette distinction que Lacan achève son écrit sur la psychose. Ça revient à poser que l'Autre de l'Autre est un Autre, un Autre qui fait la loi à l'Autre.
Есть еще один ответ о Другом Другого. Он заключается в различении Другого. Например, в различении Другого языка, даже Другого означающего и Другого Закона. Именно этим различением Лакан заканчивает свое исследование психоза. Это сводится к утверждению, что Другой Другого есть Другой, Другой, который устанавливает закон Другому.
Cet Autre peut être nommé par un mot de la philosophie de la logique, à savoir le métalangage. L'Autre du métalangage est celui qui fait la loi à l'Autre du langage. Il en stipule les règles - règles de formation du langage, conditions de validité de ces formules, de ce qui les rend recevables ou de ce qui, au contraire, les rejette. Cette position revient à affirmer qu'il y a l'Autre de l'Autre. C'est l'Autre de la loi en tant qu'il se différencie de l'Autre du langage. Ça suppose que dans cet ordre, on peut savoir ce qu'on dit à bon droit.
Этот Другой может быть именован словом из философии логики — метаязыком. Другой метаязыка — это тот, кто устанавливает закон для Другого языка. Он устанавливает (предусматривает) правила — правила образования языка, условия действительности этих формул, того, что делает их допустимыми (приемлемыми, отвечающими требованию) или, наоборот, отвергает (отклоняет) их. Эта точка зрения равносильна утверждению, что существует Другой Другого. Он является Другим закона в той мере, в какой он дифференцирован от Другого языка. Предполагается, что в таком порядке мы можем знать, что говорим на законных основаниях.
C'est une position contre laquelle Lacan s'est élevé, après l'avoir formulée. Il a reculé devant cette position-là. Il l'a démentie, il l'a lui-même contestée. Ça va d'ailleurs de pair avec la dévalorisation du Nom-du-Père comme signifiant de l'Autre de la Loi, jusqu'à n'en plus faire que le bouchon, la couverture de ce qu'il n'y a pas d'Autre de l'Autre dans le langage, qu'il n'y a pas, par là-même, de métalangage, puisqu'il ne peut fonctionner ou se communiquer que dans le langage.
Это позиция, против которой выступил Лакан, после того как ее сформулировал. Он отступил от этой позиции. Он ее опровергал, сам ее оспаривал. Это идет рука об руку с обесценением Имени Отца как означающего Другого Закона, вплоть до того, что оно становится не более чем затычкой, прикрытием того, что в языке нет Другого Другого, тем самым, нет метаязыка, поскольку он может функционировать или сообщать себя только в языке.
Ça ne veut pas dire que l'Autre, du fait qu'il n'y a pas d'Autre de l'Autre, serait identique à soi. C'est dans la mesure où nous donnons à cet Autre une structure logique, que nous pouvons dire qu'elle ne se recouvre pas elle-même. C'est là que la logique conflue à l'usage que nous pouvons faire de la topologie. L'Autre n'est pas l'Un. Affirmer « Y a d'l'Un » comme le faisait Lacan, ce n'est pas affirmer que l'Autre est l'Un. Qu'il n'y ait pas d'Autre de l'Autre n'est pourtant pas le fin mot de l'affaire. Il y a la jouissance. Il y a la jouissance comme ce par rapport à quoi l'Autre est Autre, et voire comme ce à cause de quoi l'Autre est l'Autre.
Это не говорит о том, что Другой, поскольку нет Другого Другого, был бы идентичен самому себе. В той мере, в какой мы придаем этому Другому логическую структуру, мы можем сказать, что он не покрывает самого себя. Именно здесь логика сливается с тем, как мы можем использовать топологию как на практике. Другой — не Одно. Утверждать, что «Есть Одно», как это делал Лакан, не значит утверждать, что Другой — это Один. То, что нет Другого Другого, не разгадка сути дела (еще не конец). Есть наслаждение. Наслаждение существует как то, по отношению к чему Другой является Другим, и даже как то, что делает Другого Другим.
То же самое
Comment peut-on définir ce concept de l'Autre de l'Autre? On peut le définir comme ce qui fait Autre l'Autre. Et ceci au plus simple, dialectiquement, si je puis dire.
Как мы можем определить концепцию Другого Другого? Его можно определить как то, что делает Другого Другим. И это в самом простом, диалектическом, если можно так выразиться, смысле.
En effet, si la jouissance peut postuler à ce statut de l'Autre de l'Autre, je dirai que c'est dans la mesure où, telle que nous la mettons en fonction dans l'expérience analytique, elle apparaît comme le même. Elle apparaît comme l'invariable. Je dis le même et non pas l'identique à soi. Quand on parle de l'identité, de l'identique à soi, on loge déjà cette question dans le registre signifiant, avec les paradoxes et les difficultés qu'il comporte. Mais la jouissance nous oblige à penser un statut du même qui n'est pas l'identique signifiant. C'est un chemin sur lequel Heidegger, une fois de plus, nous a précédé.
В самом деле, если наслаждение может обуславливать этот статус Другого Другого, я бы сказал, что оно таково в той мере, в какой мы помещаем его в функцию в аналитическом опыте,где оно проявляется как то же самое (le même). Оно проявляется как неизменное. Я говорю то же самое и не идентичное самому себе. Когда мы говорим об идентичности, о идентичности себе, мы уже помещаем этот вопрос в регистр означающего, с парадоксами и трудностями, которые он влечет за собой. Но наслаждение обязывает нас думать о статусе того же самого (du même), которое не является идентичным означающему. Это путь, на котором Хайдеггер снова опередил нас.
Говоря об экстимности, о Другом внутри, мы поднимаем вопрос об иммиграции. Это относительно недавний термин. Он, по-видимому, является современником промышленной революции, которая отражает изменения, вызванные применением и результатами науки в производственных целях. Поселение в чужой стране распространилось в массовом масштабе. Это новый, современный факт.
Mais, être un immigré, c'est aussi, disons-le, le statut même du sujet dans la psychanalyse. Le sujet comme tel est un immigré - le sujet tel que nous le définissons de sa place dans l'Autre. Nous ne définissons pas sa place dans le Même. Il n'y a pas d'autre chez-soi que chez l'Autre. Pour le sujet, ce pays étranger est son pays natal. Il y a d'ailleurs quelque signification à ce que la psychanalyse ait été inventée par quelqu'un qui avait avec ce statut d'étranger, avec ce statut d'extimité sociale, un rapport natif.
Но быть иммигрантом — это также, скажем так, сам статус субъекта в психоанализе. Субъект как таковой является иммигрантом — субъект, как мы его определяем, исходя из его места в Другом. Мы не определяем его место в «Том же самом». Нет иного дома, кроме как в Другом. Для субъекта эта чужая страна является его родиной. Кроме того, есть определенное значение в том, что психоанализ изобрел некто, у кого с этим статусом иностранца, с этим статусом социальной экстимности была родственная связь/отношения.
Ce statut d'immigré met en question le cercle de l'identité du sujet. Ça le voue à la rechercher à travers les groupes, à travers les peuples et les nations. C'est là que l'on doit se demander ce qui fait que l'Autre est l'Autre, et quelle est la racine de son altérité. Cet Autre, dont nous faisons couramment usage ici, s'il est Autre, c'est par rapport à quoi ? Nous sommes dans l'obligation de poser la question et d'y répondre. Quel est l'Autre de l'Autre ?
Этот статус иммигранта ставит под сомнение сферу идентичности субъекта. Он обречен искать ее в разных группах, народах и странах. Здесь нужно задаться вопросом, что делает Другого Другим и в чем корень его инаковости. Этот Другой, которым мы обычно пользуемся здесь, если он Другой, то по отношению к чему? Мы обязаны задать вопрос и ответить на него. Что такое «Другой Другого»?
Vous n'êtes pas sans savoir que Lacan s'en est posé la question. Il lui a donné diverses réponses, la plus évidente étant que l'Autre de l'Autre est le sujet. Nous essayons de situer, d'une façon relative l'une à l'autre, la position du sujet et celle de l'Autre. Seulement, ce qui nous empêche de nous établir sur cette définition, c'est que le sujet ne nous donne là rien de substantiel, puisque nous le définissons comme un rien. Nous en barrons même le signifiant. S'il est l'Autre de l'Autre, il ne nous offre pourtant aucune consistance qui déterminerait cet Autre.
Как вы знаете, Лакан задавал себе этот вопрос. Он дал различные ответы, самый очевидный из которых заключается в том, что Другой Другого - это субъект. Мы пытаемся соотнести положение субъекта и положение Другого. Только то, что мешает нам утвердиться в этом определении, состоит в том, что субъект не дает нам здесь ничего субстантивного, поскольку мы определяем его как ничто. Мы даже зачеркиваем его как означающее. Если он — Другой Другого, он, тем не менее, не предлагает нам никакой консистенции, которая определяла бы этого Другого.
Il y a une autre réponse sur l'Autre de l'Autre. Elle consiste à différencier l'Autre. Par exemple, à différencier l'Autre du langage, voire l'Autre du signifiant et l'Autre de la Loi. C'est même par cette distinction que Lacan achève son écrit sur la psychose. Ça revient à poser que l'Autre de l'Autre est un Autre, un Autre qui fait la loi à l'Autre.
Есть еще один ответ о Другом Другого. Он заключается в различении Другого. Например, в различении Другого языка, даже Другого означающего и Другого Закона. Именно этим различением Лакан заканчивает свое исследование психоза. Это сводится к утверждению, что Другой Другого есть Другой, Другой, который устанавливает закон Другому.
Cet Autre peut être nommé par un mot de la philosophie de la logique, à savoir le métalangage. L'Autre du métalangage est celui qui fait la loi à l'Autre du langage. Il en stipule les règles - règles de formation du langage, conditions de validité de ces formules, de ce qui les rend recevables ou de ce qui, au contraire, les rejette. Cette position revient à affirmer qu'il y a l'Autre de l'Autre. C'est l'Autre de la loi en tant qu'il se différencie de l'Autre du langage. Ça suppose que dans cet ordre, on peut savoir ce qu'on dit à bon droit.
Этот Другой может быть именован словом из философии логики — метаязыком. Другой метаязыка — это тот, кто устанавливает закон для Другого языка. Он устанавливает (предусматривает) правила — правила образования языка, условия действительности этих формул, того, что делает их допустимыми (приемлемыми, отвечающими требованию) или, наоборот, отвергает (отклоняет) их. Эта точка зрения равносильна утверждению, что существует Другой Другого. Он является Другим закона в той мере, в какой он дифференцирован от Другого языка. Предполагается, что в таком порядке мы можем знать, что говорим на законных основаниях.
C'est une position contre laquelle Lacan s'est élevé, après l'avoir formulée. Il a reculé devant cette position-là. Il l'a démentie, il l'a lui-même contestée. Ça va d'ailleurs de pair avec la dévalorisation du Nom-du-Père comme signifiant de l'Autre de la Loi, jusqu'à n'en plus faire que le bouchon, la couverture de ce qu'il n'y a pas d'Autre de l'Autre dans le langage, qu'il n'y a pas, par là-même, de métalangage, puisqu'il ne peut fonctionner ou se communiquer que dans le langage.
Это позиция, против которой выступил Лакан, после того как ее сформулировал. Он отступил от этой позиции. Он ее опровергал, сам ее оспаривал. Это идет рука об руку с обесценением Имени Отца как означающего Другого Закона, вплоть до того, что оно становится не более чем затычкой, прикрытием того, что в языке нет Другого Другого, тем самым, нет метаязыка, поскольку он может функционировать или сообщать себя только в языке.
Ça ne veut pas dire que l'Autre, du fait qu'il n'y a pas d'Autre de l'Autre, serait identique à soi. C'est dans la mesure où nous donnons à cet Autre une structure logique, que nous pouvons dire qu'elle ne se recouvre pas elle-même. C'est là que la logique conflue à l'usage que nous pouvons faire de la topologie. L'Autre n'est pas l'Un. Affirmer « Y a d'l'Un » comme le faisait Lacan, ce n'est pas affirmer que l'Autre est l'Un. Qu'il n'y ait pas d'Autre de l'Autre n'est pourtant pas le fin mot de l'affaire. Il y a la jouissance. Il y a la jouissance comme ce par rapport à quoi l'Autre est Autre, et voire comme ce à cause de quoi l'Autre est l'Autre.
Это не говорит о том, что Другой, поскольку нет Другого Другого, был бы идентичен самому себе. В той мере, в какой мы придаем этому Другому логическую структуру, мы можем сказать, что он не покрывает самого себя. Именно здесь логика сливается с тем, как мы можем использовать топологию как на практике. Другой — не Одно. Утверждать, что «Есть Одно», как это делал Лакан, не значит утверждать, что Другой — это Один. То, что нет Другого Другого, не разгадка сути дела (еще не конец). Есть наслаждение. Наслаждение существует как то, по отношению к чему Другой является Другим, и даже как то, что делает Другого Другим.
То же самое
Comment peut-on définir ce concept de l'Autre de l'Autre? On peut le définir comme ce qui fait Autre l'Autre. Et ceci au plus simple, dialectiquement, si je puis dire.
Как мы можем определить концепцию Другого Другого? Его можно определить как то, что делает Другого Другим. И это в самом простом, диалектическом, если можно так выразиться, смысле.
En effet, si la jouissance peut postuler à ce statut de l'Autre de l'Autre, je dirai que c'est dans la mesure où, telle que nous la mettons en fonction dans l'expérience analytique, elle apparaît comme le même. Elle apparaît comme l'invariable. Je dis le même et non pas l'identique à soi. Quand on parle de l'identité, de l'identique à soi, on loge déjà cette question dans le registre signifiant, avec les paradoxes et les difficultés qu'il comporte. Mais la jouissance nous oblige à penser un statut du même qui n'est pas l'identique signifiant. C'est un chemin sur lequel Heidegger, une fois de plus, nous a précédé.
В самом деле, если наслаждение может обуславливать этот статус Другого Другого, я бы сказал, что оно таково в той мере, в какой мы помещаем его в функцию в аналитическом опыте,где оно проявляется как то же самое (le même). Оно проявляется как неизменное. Я говорю то же самое и не идентичное самому себе. Когда мы говорим об идентичности, о идентичности себе, мы уже помещаем этот вопрос в регистр означающего, с парадоксами и трудностями, которые он влечет за собой. Но наслаждение обязывает нас думать о статусе того же самого (du même), которое не является идентичным означающему. Это путь, на котором Хайдеггер снова опередил нас.
Nous disons le même pour ne pas impliquer les paradoxes signifiants de l'identité, pour opposer aux variations de l'Autre, à cette altérité qui est interne à l'Autre, l'inertie de la jouissance - inertie qui est rencontrée à l'occasion comme résistance ou obstacle dans l'expérience analytique en tant qu'elle s'inscrit dans la fonction de la parole et le champ du langage. Cette inertie fait penser que cette fonction et ce champ ne sont que fiction et chant.
Мы говорим то же самое, чтобы не подразумевать означающих парадоксов идентичности, чтобы противопоставить вариациям Другого, той инаковости, которая является внутренней для Другого, инерцию наслаждения — инерцию, которая время от времени встречается как сопротивление или препятствие в аналитическом опыте, поскольку оно вписано в функцию речи и языковое поле. Эта инерция заставляет думать, что эта функция и это поле — всего лишь вымысел и песня.
On n'échappe pas à ce même. Comment pouvons-nous le qualifier ? sinon comme ce qui revient à la même place. C'est ce qui nous conduit ici à lui attribuer ce caractère de réel, à opposer de façon conjuguée l'Autre et le réel, et ceci au point de nier le caractère de réel de l'Autre.
Мы не можем избежать того же самого. Как мы можем его определить? Если не как то, что возвращается на то же место. Именно это приводит нас к тому, чтобы приписать ему этот характер реального, противопоставить его сочетанию Другого и реального, вплоть до отрицания реального характера Другого.
Je ne suis pas en train de scier la branche sur laquelle nous sommes assis en posant la question sur ce qu'il y a de réel en l'Autre. En fait par là-même, nous différencions deux zones dans cet Autre. La question est de savoir comment elles se raccordent, comment elles s'articulent, comment s'articulent l'Autre et son réel. C'est là que la structure d'extimité demande à être élaborée.
Я не отпиливаю сук, на котором мы сидим, задавая вопрос о том, о реальном в Другом. Фактически, тем самым, мы различаем две области в Другом. Вопрос в том, чтобы узнать, как они соединяются, как они сочленяются, как сочленяют Другого и его реальное. Здесь необходимо разработать структуру экстимности.
Современный гуманизм
Ça fait certainement de nous - et on nous le reproche - des anti-humanistes. L'humanisme universel ne tient pas. Je ne parle pas de l'humanisme de la Renaissance qui est très loin d'être un humanisme universel. Je parle de cet humanisme contemporain qui, en fait, ne trouve pas d'autre support que le discours de la science : droit au savoir et contribution au savoir.
Это, безусловно, делает нас — и нас в этом упрекают — антигуманистами. Всеобщий гуманизм не выдерживает никакой критики. Я не говорю о гуманизме эпохи Возрождения, который очень далек от всеобщего гуманизма. Я говорю об этом современном гуманизме, который, по сути, не находит иной опоры, кроме дискурса науки: право на знание и вклад в знание.
Cet humanisme universel, qui est une absurdité logique, c'est vouloir que l'Autre soit pareil. Il y a même le Bon Dieu, comme le sujet supposé savoir qu'appelle la science, et dont il est entendu qu'on doit devoir percer comment il raisonne. C'est là vraiment accentuer le fait que l'Autre soit pareil. Cet humanisme-là se désoriente complètement quand le réel de l'Autre se manifeste comme pas pareil du tout. Alors on s'insurge. Alors c'est le scandale. On n'a plus d'autre recours que celui d'invoquer je ne sais quel irrationnel. Ça veut dire que ça dépasse singulièrement le concept de l'Autre aseptisé.
Этот универсальный гуманизм, который является логической бессмыслицей (абсурдом), заключается в желании, чтобы Другой был таким же. Есть даже добрый Бог, как субъект предположительно знающий, под названием наука, из чего следует, что мы должны понять, как он рассуждает. Вот где действительно подчеркивается тот факт, что Другой такой же. Этот гуманизм становится полностью дезориентированным, когда реальное Другого оказывается совсем не тем же самым. Итак, мы протестуем. Тогда это скандал. У нас нет другого выхода, кроме как ссылаться на некую иррациональность. Это, главным образом, означает выход за рамки концепции стерильного Другого.
C'est précisément au temps où l'humanisme universel fait entendre ses prétentions, que l'Autre à une singulière propension à se manifester comme pas pareil. C'est ce qui désoriente le progressisme qui fait fonds sur le progrès du discours de la science comme universel pour obtenir une uniformisation, et spécialement une uniformisation de la jouissance. C'est dans la mesure où la pression du discours scientifique s'exerce dans le sens de l'uniforme, qu'il y a comme un certain difforme qui a tendance à se manifester, et spécialement d'une façon grotesque et horrible. C'est lié à ce qu'on appelle le progrès.
Именно в то время, когда всеобщий гуманизм заявляет о своих притязаниях, Другой проявляет особую склонность проявлять себя не таким как все. Это то, что дезориентирует прогрессивизм, опирающийся на прогресс научного дискурса как универсального для достижения единообразия (унификации), и особенно единообразия (унификации) наслаждения. Именно в той мере, в какой давление научного дискурса осуществляется в направлении единообразия (унификации), существует несомненная деформация, которая имеет тенденцию проявляться особенно гротескным и ужасным образом. Это связано с тем, что называется прогрессом.
J'ai eu, cette semaine, l'occasion fortuite de dire un mot du racisme. Ça me paraissait tout à fait convenir à ce thème de l'extimité. Ça lui donnait même une sorte d'ampleur pathétique qui doit nous faire tenir bon la rampe de la structure de cette affaire.
На этой неделе мне выдалась счастливая возможность сказать несколько слов о расизме. Мне показалось, что он вполне подходит для темы экстимности. Это даже придавало ему патетичный размах, который, должен нас хорошо поддержать в структуре этого вопроса.
Cette occasion était fortuite. J'ai en effet reçu un petit S.O.S. d'un ami, ou plutôt d'un camarade, puisque c'est quelqu'un avec qui je me trouvais naguère, dans diverses occasions, à scander que le fascisme ne passera pas. Je ne crois pas que l'on peut scander que le fascisme ne passera pas, mais, tout en me défiant des postures histrioniques qui sont offertes à qui s'expose sur ce terrain, je n'entendais pas pour autant me défiler. Je ne voyais pas pourquoi j'aurais refusé de faire entendre à des gens, sympathiques dans l'ensemble, ce qui de la psychanalyse, et spécialement de l'enseignement de Lacan, pourrait leur servir sur le sujet qui les mobilise, et ce d'autant que je m'étais trouvé moi-même dans la posture d'interroger Lacan sur ce sujet.
Эта возможность была случайной. Я получил небольшой сигнал S.O.S. от друга, вернее, от товарища, поскольку это был человек, с которым я по разным поводам скандировал, что фашизм не пройдет. Я не думаю, что можно скандировать, что фашизм не пройдет, но всецело не доверяя этим вызывающим выпадам, которые предназначены тем, кто выставляет себя в этом поле, я все же не подразумеваю под этим свое недоверие. Я не понимал, почему я должен был отказать людям, в целом симпатизирующим мне, в том, чтобы они услышали, чем психоанализ, и особенно учение Лакана, может быть полезен им по волнующему их вопросу, тем более что я сам был в положении, когда расспрашивал Лакана на эту тему.
Je l'avais fait dans le cadre de cet entretien qui s'est appelé Télévision et où Lacan prophétisait la montée du racisme. Je lui avais demandé ce qui le poussait à le dire, car c'est une chose de prévoir et une autre de dire. En 1975, il faut croire que cette montée du racisme ne paraissait pas si évidente que ça. Ce n'est plus le cas aujourd'hui. Lacan n'a pas été prodigue en prophéties dans l'ordre historico-social, mais, pour ce qui est dans Télévision, on peut dire aujourd'hui qu'il avait vu juste.
Я сделал это в рамках интервью, которое называлось «Телевидение» и в котором Лакан предсказал рост расизма. Я спросил его, что побудило его сказать это, потому что одно дело предвидеть, а другое — сказать. Надо сказать, что в 1975 году этот рост расизма не казался столь очевидным. Сегодня это уже не так. Лакан не был расточителен на пророчества в социально-историческом плане, но, что касается «Телевидения», сегодня мы можем сказать, что он был прав.
C'est amusant que ça s'appelle Télévision, puisque c'est dans le domaine de la télévision que l'on peut vérifier que le discours de la science et ses conséquences empêchent de fermer la porte de chez soi. Le discours de la télévision nationale finit par nous donner de l'international. Des chaînes, on en recevra bientôt de partout. En tout cas, on ne pourra plus fermer la porte. On aura beau sauter sur place en criant identité française, le discours de la science fera difficulté. Il fera difficulté à ce qu'on puisse rester là entre quatre murs pour se tenir chaud entre les pareils.
Забавно, что это называется «Телевидением», поскольку именно в сфере телевидения мы можем убедиться, что научный дискурс и его эффекты (результаты) мешают закрыть двери собственного дома (двери к себе). Дискурс национального телевидения в конечном итоге становится для нас международным. Скоро мы будем принимать каналы со всего мира. В любом случае, мы больше не можем закрыть дверь. Сколько бы мы ни прыгали и ни кричали о французской идентичности, научный дискурс усложнит это. Трудно будет оставаться в четырех стенах, чтобы согреться среди подобных.
SOS Racisme
Cette réunion où j'ai été, elle était surtout constituée d'intellectuels. On. appelle ça les intellos. Il faut dire ce qui est : c'est du racisme. C'est un racisme qui est d'ailleurs tout à fait adéquat puisque l'intellectuel - vous pouvez le vérifier - est une race. Le populaire ne donnait donc pas le sentiment d'être absolument présent à ce genre d'appel. Mais qu'on puisse penser qu'il soit possible de dire quelque chose du racisme à partir de la psychanalyse, ça dénote tout de même que l'historien ou le sociologue n'y suffisent pas.
Собрание, на котором я был, состояло в основном из интеллектуалов. Мы называем их интеллектуалами. Давайте посмотрим правде в глаза: это расизм. Это расизм, который, более того, вполне уместен, поскольку интеллектуал — вы можете проверить это — это раса. Таким образом, у нас совсем нет ощущения что народ фигуриурет в подобном обращении. Но тот факт, что можно думать, что на основе психоанализа можно что-то сказать о расизме, все же говорит о том, что историка или социолога здесь недостаточно.
Мы говорим то же самое, чтобы не подразумевать означающих парадоксов идентичности, чтобы противопоставить вариациям Другого, той инаковости, которая является внутренней для Другого, инерцию наслаждения — инерцию, которая время от времени встречается как сопротивление или препятствие в аналитическом опыте, поскольку оно вписано в функцию речи и языковое поле. Эта инерция заставляет думать, что эта функция и это поле — всего лишь вымысел и песня.
On n'échappe pas à ce même. Comment pouvons-nous le qualifier ? sinon comme ce qui revient à la même place. C'est ce qui nous conduit ici à lui attribuer ce caractère de réel, à opposer de façon conjuguée l'Autre et le réel, et ceci au point de nier le caractère de réel de l'Autre.
Мы не можем избежать того же самого. Как мы можем его определить? Если не как то, что возвращается на то же место. Именно это приводит нас к тому, чтобы приписать ему этот характер реального, противопоставить его сочетанию Другого и реального, вплоть до отрицания реального характера Другого.
Je ne suis pas en train de scier la branche sur laquelle nous sommes assis en posant la question sur ce qu'il y a de réel en l'Autre. En fait par là-même, nous différencions deux zones dans cet Autre. La question est de savoir comment elles se raccordent, comment elles s'articulent, comment s'articulent l'Autre et son réel. C'est là que la structure d'extimité demande à être élaborée.
Я не отпиливаю сук, на котором мы сидим, задавая вопрос о том, о реальном в Другом. Фактически, тем самым, мы различаем две области в Другом. Вопрос в том, чтобы узнать, как они соединяются, как они сочленяются, как сочленяют Другого и его реальное. Здесь необходимо разработать структуру экстимности.
Современный гуманизм
Ça fait certainement de nous - et on nous le reproche - des anti-humanistes. L'humanisme universel ne tient pas. Je ne parle pas de l'humanisme de la Renaissance qui est très loin d'être un humanisme universel. Je parle de cet humanisme contemporain qui, en fait, ne trouve pas d'autre support que le discours de la science : droit au savoir et contribution au savoir.
Это, безусловно, делает нас — и нас в этом упрекают — антигуманистами. Всеобщий гуманизм не выдерживает никакой критики. Я не говорю о гуманизме эпохи Возрождения, который очень далек от всеобщего гуманизма. Я говорю об этом современном гуманизме, который, по сути, не находит иной опоры, кроме дискурса науки: право на знание и вклад в знание.
Cet humanisme universel, qui est une absurdité logique, c'est vouloir que l'Autre soit pareil. Il y a même le Bon Dieu, comme le sujet supposé savoir qu'appelle la science, et dont il est entendu qu'on doit devoir percer comment il raisonne. C'est là vraiment accentuer le fait que l'Autre soit pareil. Cet humanisme-là se désoriente complètement quand le réel de l'Autre se manifeste comme pas pareil du tout. Alors on s'insurge. Alors c'est le scandale. On n'a plus d'autre recours que celui d'invoquer je ne sais quel irrationnel. Ça veut dire que ça dépasse singulièrement le concept de l'Autre aseptisé.
Этот универсальный гуманизм, который является логической бессмыслицей (абсурдом), заключается в желании, чтобы Другой был таким же. Есть даже добрый Бог, как субъект предположительно знающий, под названием наука, из чего следует, что мы должны понять, как он рассуждает. Вот где действительно подчеркивается тот факт, что Другой такой же. Этот гуманизм становится полностью дезориентированным, когда реальное Другого оказывается совсем не тем же самым. Итак, мы протестуем. Тогда это скандал. У нас нет другого выхода, кроме как ссылаться на некую иррациональность. Это, главным образом, означает выход за рамки концепции стерильного Другого.
C'est précisément au temps où l'humanisme universel fait entendre ses prétentions, que l'Autre à une singulière propension à se manifester comme pas pareil. C'est ce qui désoriente le progressisme qui fait fonds sur le progrès du discours de la science comme universel pour obtenir une uniformisation, et spécialement une uniformisation de la jouissance. C'est dans la mesure où la pression du discours scientifique s'exerce dans le sens de l'uniforme, qu'il y a comme un certain difforme qui a tendance à se manifester, et spécialement d'une façon grotesque et horrible. C'est lié à ce qu'on appelle le progrès.
Именно в то время, когда всеобщий гуманизм заявляет о своих притязаниях, Другой проявляет особую склонность проявлять себя не таким как все. Это то, что дезориентирует прогрессивизм, опирающийся на прогресс научного дискурса как универсального для достижения единообразия (унификации), и особенно единообразия (унификации) наслаждения. Именно в той мере, в какой давление научного дискурса осуществляется в направлении единообразия (унификации), существует несомненная деформация, которая имеет тенденцию проявляться особенно гротескным и ужасным образом. Это связано с тем, что называется прогрессом.
J'ai eu, cette semaine, l'occasion fortuite de dire un mot du racisme. Ça me paraissait tout à fait convenir à ce thème de l'extimité. Ça lui donnait même une sorte d'ampleur pathétique qui doit nous faire tenir bon la rampe de la structure de cette affaire.
На этой неделе мне выдалась счастливая возможность сказать несколько слов о расизме. Мне показалось, что он вполне подходит для темы экстимности. Это даже придавало ему патетичный размах, который, должен нас хорошо поддержать в структуре этого вопроса.
Cette occasion était fortuite. J'ai en effet reçu un petit S.O.S. d'un ami, ou plutôt d'un camarade, puisque c'est quelqu'un avec qui je me trouvais naguère, dans diverses occasions, à scander que le fascisme ne passera pas. Je ne crois pas que l'on peut scander que le fascisme ne passera pas, mais, tout en me défiant des postures histrioniques qui sont offertes à qui s'expose sur ce terrain, je n'entendais pas pour autant me défiler. Je ne voyais pas pourquoi j'aurais refusé de faire entendre à des gens, sympathiques dans l'ensemble, ce qui de la psychanalyse, et spécialement de l'enseignement de Lacan, pourrait leur servir sur le sujet qui les mobilise, et ce d'autant que je m'étais trouvé moi-même dans la posture d'interroger Lacan sur ce sujet.
Эта возможность была случайной. Я получил небольшой сигнал S.O.S. от друга, вернее, от товарища, поскольку это был человек, с которым я по разным поводам скандировал, что фашизм не пройдет. Я не думаю, что можно скандировать, что фашизм не пройдет, но всецело не доверяя этим вызывающим выпадам, которые предназначены тем, кто выставляет себя в этом поле, я все же не подразумеваю под этим свое недоверие. Я не понимал, почему я должен был отказать людям, в целом симпатизирующим мне, в том, чтобы они услышали, чем психоанализ, и особенно учение Лакана, может быть полезен им по волнующему их вопросу, тем более что я сам был в положении, когда расспрашивал Лакана на эту тему.
Je l'avais fait dans le cadre de cet entretien qui s'est appelé Télévision et où Lacan prophétisait la montée du racisme. Je lui avais demandé ce qui le poussait à le dire, car c'est une chose de prévoir et une autre de dire. En 1975, il faut croire que cette montée du racisme ne paraissait pas si évidente que ça. Ce n'est plus le cas aujourd'hui. Lacan n'a pas été prodigue en prophéties dans l'ordre historico-social, mais, pour ce qui est dans Télévision, on peut dire aujourd'hui qu'il avait vu juste.
Я сделал это в рамках интервью, которое называлось «Телевидение» и в котором Лакан предсказал рост расизма. Я спросил его, что побудило его сказать это, потому что одно дело предвидеть, а другое — сказать. Надо сказать, что в 1975 году этот рост расизма не казался столь очевидным. Сегодня это уже не так. Лакан не был расточителен на пророчества в социально-историческом плане, но, что касается «Телевидения», сегодня мы можем сказать, что он был прав.
C'est amusant que ça s'appelle Télévision, puisque c'est dans le domaine de la télévision que l'on peut vérifier que le discours de la science et ses conséquences empêchent de fermer la porte de chez soi. Le discours de la télévision nationale finit par nous donner de l'international. Des chaînes, on en recevra bientôt de partout. En tout cas, on ne pourra plus fermer la porte. On aura beau sauter sur place en criant identité française, le discours de la science fera difficulté. Il fera difficulté à ce qu'on puisse rester là entre quatre murs pour se tenir chaud entre les pareils.
Забавно, что это называется «Телевидением», поскольку именно в сфере телевидения мы можем убедиться, что научный дискурс и его эффекты (результаты) мешают закрыть двери собственного дома (двери к себе). Дискурс национального телевидения в конечном итоге становится для нас международным. Скоро мы будем принимать каналы со всего мира. В любом случае, мы больше не можем закрыть дверь. Сколько бы мы ни прыгали и ни кричали о французской идентичности, научный дискурс усложнит это. Трудно будет оставаться в четырех стенах, чтобы согреться среди подобных.
SOS Racisme
Cette réunion où j'ai été, elle était surtout constituée d'intellectuels. On. appelle ça les intellos. Il faut dire ce qui est : c'est du racisme. C'est un racisme qui est d'ailleurs tout à fait adéquat puisque l'intellectuel - vous pouvez le vérifier - est une race. Le populaire ne donnait donc pas le sentiment d'être absolument présent à ce genre d'appel. Mais qu'on puisse penser qu'il soit possible de dire quelque chose du racisme à partir de la psychanalyse, ça dénote tout de même que l'historien ou le sociologue n'y suffisent pas.
Собрание, на котором я был, состояло в основном из интеллектуалов. Мы называем их интеллектуалами. Давайте посмотрим правде в глаза: это расизм. Это расизм, который, более того, вполне уместен, поскольку интеллектуал — вы можете проверить это — это раса. Таким образом, у нас совсем нет ощущения что народ фигуриурет в подобном обращении. Но тот факт, что можно думать, что на основе психоанализа можно что-то сказать о расизме, все же говорит о том, что историка или социолога здесь недостаточно.
Bien sûr, en mettant en fonction les causes économiques, sociales et géopolitiques, on peut couvrir un vaste champ de ce phénomène, mais il reste tout de même quelque chose qui fait penser que tout ça n'est pas seulement à ce niveau-là. Il y a un reste qui est ce qu'on pourrait appeler les causes obscures du racisme, et il n'est pas sûr qu'il suffise de se gendarmer là contre. Peut-être que se gendarmer contre est aussi solidaire de se voiler la face, et de détourner le regard de ce qui est là en question. C'est là que la psychanalyse, l'enseignement de Lacan, pourrait permettre de jeter ce que je n'ai pas hésité à appeler les lumières de la raison. Je n'ai pas dit la science, et précisément pour les meilleures raisons du monde, car la science n'est pas pour rien dans la montée du racisme.
Конечно, рассматривая экономические, социальные и геополитические причины, мы можем охватить огромное поле этого феномена, но все же остается нечто такое, что заставляет думать об этом не только на таком уровне. Остается еще то, что можно было бы назвать скрытыми причинами расизма, и не факт, что этого достаточно, чтобы защищаться от них. Возможно, протестовать против — это также солидарность с закрытием лица и отведением взгляда от того, о чем идет речь. Именно там психоанализ, учение Лакана, могли позволить бросить то, что я не колеблясь назвал светом разума. Я не сказал наука, и именно по лучшим в мире причинам, потому что наука тут не совсем ни причем в подъеме расизма.
Je n'ai pas pris ceux qui ont répondu à cet appel humanitaire pour des crétins, c'est-à-dire que je me suis adressé a eux, peu ou prou, dans les termes que j'utilise ici. Ça paraît aller de soi mais - et je l'ai vérifié dans la séquence ou j'ai parlé - c'est plutôt rare de ne pas prendre ses auditeurs pour des crétins.
Я не считал тех, кто откликнулся на этот гуманистический призыв, кретинами, то есть обращался к ним более или менее в тех терминах, которые использую здесь. Это кажется очевидным, но — и я проверил это в той последовательности, в которой говорил — довольно редко можно не принять своих слушателей за кретинов.
La science, donc, n'est pas du tout une chose à nous exonérer du racisme, même s'il peut y avoir une tripotée de savants pour venir expliquer à quel point la science est antiraciste. On peut, bien sur, faire litière des élucubrations pseudo-scientifiques du racisme moderne, mais ce qui doit nous occuper, nous, c'est le racisme comme moderne. Ça n'a rien à voir avec le racisme antique. Ce n'est pas la peine de faire appel aux Grecs et aux barbares. Ça n'a rien à voir avec la densité que ça a acquis pour nous. Il s'agit d'un racisme moderne, c'est-à-dire d'un racisme de l'époque de la science, et aussi bien de l'époque de la psychanalyse.
Таким образом, наука вовсе не является чем-то, что освобождает нас от расизма, даже если кучка ученых придет и объяснит, насколько антирасистской является наука. Мы можем, конечно, отбросить псевдонаучные рассуждения о современном расизме, но нас должен интересовать расизм как современный. Это не имеет ничего общего с древним расизмом. Не стоит апеллировать к грекам и варварам. Это не имеет ничего общего с той плотностью, которую оно приобрело для нас. Это современный расизм, то есть расизм эпохи науки, а также эпохи психоанализа.
Il est facile de constater que la science est profondément déségrégative. Je le disais tout à l'heure pour la télévision. Elle est déségrégative dans ses conséquences techniques. On sait que c'en est fini des monopoles de transmission. C'est une chose sensationnelle. Nous y sommes. Nous sommes sur la fin des monopoles de transmission. La science est déségrégative dans ses conséquences techniques, mais c'est bien parce que son discours même exploite un mode très pur du sujet, un mode qu'on peut dire universalisé du sujet. Le discours de la science est un discours qui est fait pour et par tout un chacun qui pense Je pense donc je suis. C'est un discours qui annule les particularités subjectives, qui les met à mal. On les voit crier, se rebeller contre cet effet-là. C'est au point même que le signifiant en est désubjectivé.
Легко видеть, что наука глубоко десегрегативна. Я сказал это ранее для телевидения. Она является десегрегативным по своим техническим последствиям. Мы знаем, что с монополиями на передачу покончено. Это сенсационная вещь. Мы здесь. Мы находимся в конце монополии передачи. Наука десегрегативна в своих технических последствиях, но это потому, что сам ее дискурс использует очень чистый модус субъекта, модус, который, можно сказать, является универсализированным по отношению к субъекту. Дискурс науки — это дискурс, созданный для всех, кто думает, что я мыслю, следовательно, существую. Это дискурс, который отменяет субъективные особенности, подрывает их. Мы видим, как они кричат, восставая против этого эффекта. Доходит до того, что означающее десубъективируется.
Nous avons cette fonction d'universalité de la science. Elle est par là, si l'on veut, antiraciste, anti-nationale, anti-idéologique. C'est très sympathique, mais, pratiquement, ça conduit à une éthique universelle qui fait du développement une valeur essentielle, une valeur absolue. Les communautés, les peuples ou les nations, tout s'ordonne sur cette échelle avec une force irrésistible. Ce qu'il y avait de sympathique dans la pensée de Mao Tse Toung, c'était que ça niait cette échelle-là, ça faisait objection à cette échelle. Je me souviens d'avoir fait l'éloge de cette position subjective avec Lacan, qui ne m'a pas pris de front mais de biais, en disant : « Oui, mais combien de temps ? » Ce n'était pas mal vu.
У нас есть эта функция универсальности науки. Тем самым она, если хотите, антирасистская, антинациональная, антиидеологическая. Это очень хорошо, но на практике это ведет к универсальной этике, которая делает развитие существенной ценностью, абсолютной ценностью. Сообщества, народы или нации, все упорядочивается в этом масштабе с непреодолимой силой. Сочувствующим в мысли Мао Цзэдуна было то, что она отрицала эту шкалу, возражала против этой шкалы. Я помню, как похвалил эту субъективную позицию у Лакана, который взял меня не в лоб, а вбок, сказав: «Да, но как долго?». Это не осуждалось.
C'est parce que c'est sur cette échelle que se trouvent les communautés, les peuples et les nations, qu'il y en a aussitôt un bon nombre qu'on qualifie alors de sous-développés. Au fond, tout est dit dans ce terme-là. C'est au point qu'il n'y a plus que des sous-développés sur cette terre. Notre pays, par exemple, tremblote de savoir s'il est vraiment suffisamment développé. Sur beaucoup de domaines, il se sent sur la pente du déclin par rapport à cette exigence irrésistible du développement.
Именно потому, что именно на этой шкале обнаруживаются сообщества, народы и нации, сразу появляется большое их количество, которые затем квалифицируются как слаборазвитые. В принципе, все сказано в этом термине. Дошло до того, что на этой земле есть только недоразвитые. Наша страна, например, трепещет, чтобы узнать, действительно ли она достаточно развита. Во многих областях наблюдается спад по сравнению с этим непреодолимым спросом на развитие.
Сегрегация
Ça s'est incarné sous les dehors - dehors en général humanitaires - du colonialisme. À cette époque, on ne disait pas chacun chez soi. Au contraire, on entendait y aller voir de très près pour y mettre de l'ordre et de la civilisation. Il est amusant de constater qu'à notre époque, nous vivons le retour de ça, le retour d'extimité de ce processus-là. C'est d'autant plus savoureux que ce sont les mêmes. Ils entendaient coloniser des peuples entiers, et, aujourd'hui, ils ne peuvent plus supporter de n'être pas chez eux.
Она воплотилась во внешней — общегуманитарной внешней — колониализме. В то время мы не говорили, что все дома. Наоборот, мы намеревались поехать и посмотреть его очень близко, чтобы навести там порядок и цивилизацию. Забавно отметить, что в наше время мы переживаем возвращение этого, возвращение экстимности к этому процессу. Это все вкуснее, потому что они одинаковые. Они намеревались колонизировать целые народы, и сегодня они уже не могут не быть дома.
Il faut admettre que ce développement du discours de la science a comme effet bien connu - et la protestation, à l'occasion, est une protestation réactionnaire - de défaire les solidarités communautaires et familiales. Le discours de la science a un effet dispersif, déségrégatif. On peut appeler ça une libération. Pourquoi pas ? C'est une libération, mais une libération qui est strictement contemporaine de la mondialisation du marché et des échanges.
Следует признать, что такое развитие научного дискурса имеет хорошо известный эффект — и этот протест иногда бывает реакционным — разрушения общинной и семейной солидарности. Дискурс науки имеет рассеивающий, дезагрегирующий эффект. Можно назвать это освобождением. Почему бы и нет ? Это освобождение, но освобождение, происходящее строго одновременно с глобализацией рынка и обменов.
Il faut bien voir le résultat que Lacan signale à l'intention de ceux qui ne sont sensibles qu'à la vocation d'universalité de la science, et qui d'ailleurs, parfois, renâclent à certaines de ses conséquences économiques, voire culturelles. Ça va pourtant tout à fait de pair. C'est frappant cet aveuglement qui ne voit pas en quoi font système ce discours de la science et cette déségrégation culturelle.
Необходимо увидеть результат, который Лакан указывает для тех, кто чувствителен только к призванию универсальности науки и, кроме того, иногда сопротивляется некоторым ее экономическим, даже культурным последствиям. Однако это идет рука об руку. Поразительна эта слепота, которая не видит, как этот научный дискурс и эта культурная десегрегация образуют систему.
Lacan signale que ce qui répond à cette déségrégation, c'est la promotion de ségrégations renouvelées et qui sont, dans l'ensemble, beaucoup plus sévères que ce qu'on n'a jamais connu. Il l'a dit dans une phrase prophétique que j'ai citée aux gens de S.O.S. racisme. Cette phrase tout le monde l'a comprise : « Notre avenir de marché commun trouvera sa balance d'une extension de plus en plus dure des procès de ségrégation. »
Лакан указывает, что ответом на эту десегрегацию является поощрение новых сегрегаций, которые в целом гораздо более суровы, чем то, что мы когда-либо знали. Он сказал это в пророческой фразе, которую я процитировал сторонникам S.O.S. расизма. Все поняли эту фразу: «Наше общее рыночное будущее найдет баланс во все более жестком расширении процесса сегрегации».
Ségrégation c'est justement ce qui est en question sous le nom un peu bateau de racisme. Le discours de la science n'est nullement abstrait. C'est un discours qui a des effets sur un tout un chacun, qui a des effets comme signifiant sur tous les groupes sociaux, par ceci qu'il y introduit l'universalisation. Ce n'est pas en effet abstrait, mais quelque chose qui a un enjeu de tout temps.
Именно о сегрегации идет речь под довольно расплывчатым названием расизма. Дискурс науки ни в коем случае не абстрактен. Это дискурс, воздействующий на всех, воздействующий как означающее на все социальные группы, потому что он привносит в него универсализацию. На самом деле это не абстрактно, а нечто, имеющее вечный смысл.
Конечно, рассматривая экономические, социальные и геополитические причины, мы можем охватить огромное поле этого феномена, но все же остается нечто такое, что заставляет думать об этом не только на таком уровне. Остается еще то, что можно было бы назвать скрытыми причинами расизма, и не факт, что этого достаточно, чтобы защищаться от них. Возможно, протестовать против — это также солидарность с закрытием лица и отведением взгляда от того, о чем идет речь. Именно там психоанализ, учение Лакана, могли позволить бросить то, что я не колеблясь назвал светом разума. Я не сказал наука, и именно по лучшим в мире причинам, потому что наука тут не совсем ни причем в подъеме расизма.
Je n'ai pas pris ceux qui ont répondu à cet appel humanitaire pour des crétins, c'est-à-dire que je me suis adressé a eux, peu ou prou, dans les termes que j'utilise ici. Ça paraît aller de soi mais - et je l'ai vérifié dans la séquence ou j'ai parlé - c'est plutôt rare de ne pas prendre ses auditeurs pour des crétins.
Я не считал тех, кто откликнулся на этот гуманистический призыв, кретинами, то есть обращался к ним более или менее в тех терминах, которые использую здесь. Это кажется очевидным, но — и я проверил это в той последовательности, в которой говорил — довольно редко можно не принять своих слушателей за кретинов.
La science, donc, n'est pas du tout une chose à nous exonérer du racisme, même s'il peut y avoir une tripotée de savants pour venir expliquer à quel point la science est antiraciste. On peut, bien sur, faire litière des élucubrations pseudo-scientifiques du racisme moderne, mais ce qui doit nous occuper, nous, c'est le racisme comme moderne. Ça n'a rien à voir avec le racisme antique. Ce n'est pas la peine de faire appel aux Grecs et aux barbares. Ça n'a rien à voir avec la densité que ça a acquis pour nous. Il s'agit d'un racisme moderne, c'est-à-dire d'un racisme de l'époque de la science, et aussi bien de l'époque de la psychanalyse.
Таким образом, наука вовсе не является чем-то, что освобождает нас от расизма, даже если кучка ученых придет и объяснит, насколько антирасистской является наука. Мы можем, конечно, отбросить псевдонаучные рассуждения о современном расизме, но нас должен интересовать расизм как современный. Это не имеет ничего общего с древним расизмом. Не стоит апеллировать к грекам и варварам. Это не имеет ничего общего с той плотностью, которую оно приобрело для нас. Это современный расизм, то есть расизм эпохи науки, а также эпохи психоанализа.
Il est facile de constater que la science est profondément déségrégative. Je le disais tout à l'heure pour la télévision. Elle est déségrégative dans ses conséquences techniques. On sait que c'en est fini des monopoles de transmission. C'est une chose sensationnelle. Nous y sommes. Nous sommes sur la fin des monopoles de transmission. La science est déségrégative dans ses conséquences techniques, mais c'est bien parce que son discours même exploite un mode très pur du sujet, un mode qu'on peut dire universalisé du sujet. Le discours de la science est un discours qui est fait pour et par tout un chacun qui pense Je pense donc je suis. C'est un discours qui annule les particularités subjectives, qui les met à mal. On les voit crier, se rebeller contre cet effet-là. C'est au point même que le signifiant en est désubjectivé.
Легко видеть, что наука глубоко десегрегативна. Я сказал это ранее для телевидения. Она является десегрегативным по своим техническим последствиям. Мы знаем, что с монополиями на передачу покончено. Это сенсационная вещь. Мы здесь. Мы находимся в конце монополии передачи. Наука десегрегативна в своих технических последствиях, но это потому, что сам ее дискурс использует очень чистый модус субъекта, модус, который, можно сказать, является универсализированным по отношению к субъекту. Дискурс науки — это дискурс, созданный для всех, кто думает, что я мыслю, следовательно, существую. Это дискурс, который отменяет субъективные особенности, подрывает их. Мы видим, как они кричат, восставая против этого эффекта. Доходит до того, что означающее десубъективируется.
Nous avons cette fonction d'universalité de la science. Elle est par là, si l'on veut, antiraciste, anti-nationale, anti-idéologique. C'est très sympathique, mais, pratiquement, ça conduit à une éthique universelle qui fait du développement une valeur essentielle, une valeur absolue. Les communautés, les peuples ou les nations, tout s'ordonne sur cette échelle avec une force irrésistible. Ce qu'il y avait de sympathique dans la pensée de Mao Tse Toung, c'était que ça niait cette échelle-là, ça faisait objection à cette échelle. Je me souviens d'avoir fait l'éloge de cette position subjective avec Lacan, qui ne m'a pas pris de front mais de biais, en disant : « Oui, mais combien de temps ? » Ce n'était pas mal vu.
У нас есть эта функция универсальности науки. Тем самым она, если хотите, антирасистская, антинациональная, антиидеологическая. Это очень хорошо, но на практике это ведет к универсальной этике, которая делает развитие существенной ценностью, абсолютной ценностью. Сообщества, народы или нации, все упорядочивается в этом масштабе с непреодолимой силой. Сочувствующим в мысли Мао Цзэдуна было то, что она отрицала эту шкалу, возражала против этой шкалы. Я помню, как похвалил эту субъективную позицию у Лакана, который взял меня не в лоб, а вбок, сказав: «Да, но как долго?». Это не осуждалось.
C'est parce que c'est sur cette échelle que se trouvent les communautés, les peuples et les nations, qu'il y en a aussitôt un bon nombre qu'on qualifie alors de sous-développés. Au fond, tout est dit dans ce terme-là. C'est au point qu'il n'y a plus que des sous-développés sur cette terre. Notre pays, par exemple, tremblote de savoir s'il est vraiment suffisamment développé. Sur beaucoup de domaines, il se sent sur la pente du déclin par rapport à cette exigence irrésistible du développement.
Именно потому, что именно на этой шкале обнаруживаются сообщества, народы и нации, сразу появляется большое их количество, которые затем квалифицируются как слаборазвитые. В принципе, все сказано в этом термине. Дошло до того, что на этой земле есть только недоразвитые. Наша страна, например, трепещет, чтобы узнать, действительно ли она достаточно развита. Во многих областях наблюдается спад по сравнению с этим непреодолимым спросом на развитие.
Сегрегация
Ça s'est incarné sous les dehors - dehors en général humanitaires - du colonialisme. À cette époque, on ne disait pas chacun chez soi. Au contraire, on entendait y aller voir de très près pour y mettre de l'ordre et de la civilisation. Il est amusant de constater qu'à notre époque, nous vivons le retour de ça, le retour d'extimité de ce processus-là. C'est d'autant plus savoureux que ce sont les mêmes. Ils entendaient coloniser des peuples entiers, et, aujourd'hui, ils ne peuvent plus supporter de n'être pas chez eux.
Она воплотилась во внешней — общегуманитарной внешней — колониализме. В то время мы не говорили, что все дома. Наоборот, мы намеревались поехать и посмотреть его очень близко, чтобы навести там порядок и цивилизацию. Забавно отметить, что в наше время мы переживаем возвращение этого, возвращение экстимности к этому процессу. Это все вкуснее, потому что они одинаковые. Они намеревались колонизировать целые народы, и сегодня они уже не могут не быть дома.
Il faut admettre que ce développement du discours de la science a comme effet bien connu - et la protestation, à l'occasion, est une protestation réactionnaire - de défaire les solidarités communautaires et familiales. Le discours de la science a un effet dispersif, déségrégatif. On peut appeler ça une libération. Pourquoi pas ? C'est une libération, mais une libération qui est strictement contemporaine de la mondialisation du marché et des échanges.
Следует признать, что такое развитие научного дискурса имеет хорошо известный эффект — и этот протест иногда бывает реакционным — разрушения общинной и семейной солидарности. Дискурс науки имеет рассеивающий, дезагрегирующий эффект. Можно назвать это освобождением. Почему бы и нет ? Это освобождение, но освобождение, происходящее строго одновременно с глобализацией рынка и обменов.
Il faut bien voir le résultat que Lacan signale à l'intention de ceux qui ne sont sensibles qu'à la vocation d'universalité de la science, et qui d'ailleurs, parfois, renâclent à certaines de ses conséquences économiques, voire culturelles. Ça va pourtant tout à fait de pair. C'est frappant cet aveuglement qui ne voit pas en quoi font système ce discours de la science et cette déségrégation culturelle.
Необходимо увидеть результат, который Лакан указывает для тех, кто чувствителен только к призванию универсальности науки и, кроме того, иногда сопротивляется некоторым ее экономическим, даже культурным последствиям. Однако это идет рука об руку. Поразительна эта слепота, которая не видит, как этот научный дискурс и эта культурная десегрегация образуют систему.
Lacan signale que ce qui répond à cette déségrégation, c'est la promotion de ségrégations renouvelées et qui sont, dans l'ensemble, beaucoup plus sévères que ce qu'on n'a jamais connu. Il l'a dit dans une phrase prophétique que j'ai citée aux gens de S.O.S. racisme. Cette phrase tout le monde l'a comprise : « Notre avenir de marché commun trouvera sa balance d'une extension de plus en plus dure des procès de ségrégation. »
Лакан указывает, что ответом на эту десегрегацию является поощрение новых сегрегаций, которые в целом гораздо более суровы, чем то, что мы когда-либо знали. Он сказал это в пророческой фразе, которую я процитировал сторонникам S.O.S. расизма. Все поняли эту фразу: «Наше общее рыночное будущее найдет баланс во все более жестком расширении процесса сегрегации».
Ségrégation c'est justement ce qui est en question sous le nom un peu bateau de racisme. Le discours de la science n'est nullement abstrait. C'est un discours qui a des effets sur un tout un chacun, qui a des effets comme signifiant sur tous les groupes sociaux, par ceci qu'il y introduit l'universalisation. Ce n'est pas en effet abstrait, mais quelque chose qui a un enjeu de tout temps.
Именно о сегрегации идет речь под довольно расплывчатым названием расизма. Дискурс науки ни в коем случае не абстрактен. Это дискурс, воздействующий на всех, воздействующий как означающее на все социальные группы, потому что он привносит в него универсализацию. На самом деле это не абстрактно, а нечто, имеющее вечный смысл.
Alors, pourquoi est-ce qu'un psychanalyste peut-il dire ça ? - et pas seulement au niveau du bon sens, bien qu'il faut du bon sens dans cette question.
Ce n'est pas seulement en tant que sage du monde contemporain qu'un analyste peut formuler ça. Il y a quelque chose qui fait que ça peut s'apercevoir plus lucidement à partir du discours psychanalytique, à savoir que le mode universel, qui est le mode propre sous lequel la science élabore le réel, semble n'avoir pas de limites alors qu'il en a.
Так почему же психоаналитик может так говорить? — и не только на уровне здравого смысла, хотя и здравый смысл в этом вопросе берет.
Аналитик может сформулировать это не только как мудрец современного мира. Есть кое-что, что делает это более отчетливо заметным из психоаналитического дискурса, а именно то, что универсальный модус, являющийся надлежащим модусом, в соответствии с которым наука разрабатывает реальное, кажется, не имеет границ, в то время как «у него они есть».
J'étais à côté d'un charmant biologiste qui tenait absolument à réaffirmer que du point de vue des gènes, il n'y a pas de races. Il faut bien avouer que c'est tout à fait inopérant. Même si ça n'existe pas au niveau des gènes, ça n'empêche pas qu'on se gêne. On peut répéter tant qu'on veut nous les hommes, il faut constater que ça n'a pas d'effets. Ça n'a pas d'effets parce que le mode universel, qui est celui de la science, a ses limites dans ce qui est strictement particulier. Ça a ses limites dans ce qui n'est ni universel ni universalisable, et que nous pouvons appeler, avec Lacan, le mode de jouissance.
Я был рядом с очаровательным биологом, который непременно хотел подтвердить, что с точки зрения генов рас не существует. Надо признать, что это совершенно неэффективно. Даже если его нет на уровне генов, это не мешает нам смущаться. Мы можем повторять до тех пор, пока мы хотим, чтобы мы мужчины, следует отметить, что это не имеет никакого эффекта. Это не имеет никакого значения, потому что всеобщий модус, то есть модус науки, имеет свои пределы в том, что является строго частным. Он имеет свои пределы в том, что не является ни универсальным, ни универсализируемым, и что мы можем назвать вместе с Лаканом модусом наслаждения.
C'est même le propre de toute utopie sociale, dont le XIXè siècle a été prodigue, de rêver à une universalisation du mode de jouissance. Il faut ici différencier la jouissance particulière à 16 chacun et la jouissance en tant que, comme mode, elle s'élabore, se construit et se soutient dans un groupe. En général, ce n'est pas un groupe très étendu. Là, on est au niveau de chacun - pas de tout un chacun mais de chacun dans sa chacunière. À la question qui se pose des conséquences de cette réponse qu'est l'impératif de jouissance dont chacun est esclave, le discours scientifique n'a rien qui puisse y répondre, vu le mode universel où il se développe. J'ai dit ça à S.O.S. racisme.
Для любой социальной утопии, которой был щедр XIX век, характерно даже мечтать об универсализации модуса наслаждения. Здесь необходимо различать наслаждение, характерное для каждого, и наслаждение в той мере, в какой оно как модус вырабатывается, конструируется и поддерживается в группе. В общем, это не очень большая группа. Там мы на уровне каждого — не каждого, а каждого в его индивидуальности. На вопрос, который возникает о последствиях этого ответа, который является императивом наслаждения, которому каждый является рабом, научный дискурс не имеет ничего, что могло бы ответить на него, учитывая универсальный способ, в котором он развивается. Я сказал это S.O.S. расизму.
Дискурс науки
On le sait que le discours de la science n'a pas de réponse, même si on tente de le faire répondre. On fait, par exemple, de l'éducation sexuelle. C'est une tentative pour faire en sorte que le discours scientifique puisse répondre. On suppose qu'il a réponse à tout, mais on peut vérifier que là, il achoppe. C'est parce qu'il achoppe que la psychanalyse a sa place, dans la mesure où elle relève d'un effort de rationalité sur cet effet-là.
Мы знаем, что научный дискурс не имеет ответа, даже если мы пытаемся заставить его дать ответ. Мы занимаемся, например, половым воспитанием. Это попытка обеспечить, чтобы научный дискурс мог реагировать. Мы предполагаем, что у него есть ответ на все, но мы можем убедиться, что здесь он спотыкается. Именно потому, что он спотыкается, психоанализ имеет свое место, поскольку он проистекает из усилия рациональности по этому эффекту.
Le biologiste, de par sa profession, il croit au rapport sexuel puisqu'il peut le fonder scientifiquement, mais c'est à un niveau qui n'implique pas pour autant que ce rapport sexuel est fondé dans l'inconscient. Même si le biologiste vérifie que les sexes se rapportent l'un à l'autre, c'est à un niveau où ça ne parle pas.
Биолог по своей профессии, он верит в сексуальные отношения, поскольку может найти их научно, но на таком уровне, который не предполагает, что эти сексуальные отношения основаны на бессознательном. Даже если биолог проверит, что полы связаны друг с другом, он находится на уровне, на котором оно не говорит.
Cette tentative de faire répondre la science des paradoxes de la jouissance, c'est une tentative dont nous n'avons pas vu le terme. Nous n'en sommes qu'au début. C'est une industrie naissante. Mais peut-être que nous pouvons déjà savoir que c'est en vain. Le discours universel n'a même pas l'efficience qu'ont eu les discours de la tradition d'une sagesse sédimentée, qui permettaient d'encadrer le mode de jouissance dans les groupement sociaux de jadis.
Эта попытка заставить науку реагировать на парадоксы наслаждения — попытка, конца которой мы не видим. Мы только начинаем. Это зарождающаяся отрасль. Но, может быть, мы уже можем знать, что это напрасно. Универсальный дискурс не обладает даже той эффективностью, которую имели дискурсы традиции отложенной мудрости, которые позволяли формировать модус наслаждения в социальных группах прошлых лет.
Il faut bien voir que ce sont des discours que le discours de la science a eu pour effet de contester, de ruiner - le discours de la science et ce qui va avec, à savoir le discours des droits de l'homme. C'est ce qui fait la vérité de la pensée contre-révolutionnaire. C'est une pensée vaine, mais qui a été très bien vue, dès le moment même de la Révolution française, par quelqu'un comme Joseph de Maistre. On a tout de suite vu les conséquences néfastes de la souveraineté populaire.
Необходимо ясно видеть, что речь идет о дискурсах, которые дискурс науки оспорил, разрушил — дискурс науки и все, что с ней связано, а именно дискурс прав человека. Вот что составляет истину контрреволюционной мысли. Это напрасная мысль, но она была хорошо замечена с самого момента Французской революции кем-то вроде Жозефа де Местра. Мы сразу же увидели пагубные последствия народного суверенитета.
Ce n'est pas seulement en tant que sage du monde contemporain qu'un analyste peut formuler ça. Il y a quelque chose qui fait que ça peut s'apercevoir plus lucidement à partir du discours psychanalytique, à savoir que le mode universel, qui est le mode propre sous lequel la science élabore le réel, semble n'avoir pas de limites alors qu'il en a.
Так почему же психоаналитик может так говорить? — и не только на уровне здравого смысла, хотя и здравый смысл в этом вопросе берет.
Аналитик может сформулировать это не только как мудрец современного мира. Есть кое-что, что делает это более отчетливо заметным из психоаналитического дискурса, а именно то, что универсальный модус, являющийся надлежащим модусом, в соответствии с которым наука разрабатывает реальное, кажется, не имеет границ, в то время как «у него они есть».
J'étais à côté d'un charmant biologiste qui tenait absolument à réaffirmer que du point de vue des gènes, il n'y a pas de races. Il faut bien avouer que c'est tout à fait inopérant. Même si ça n'existe pas au niveau des gènes, ça n'empêche pas qu'on se gêne. On peut répéter tant qu'on veut nous les hommes, il faut constater que ça n'a pas d'effets. Ça n'a pas d'effets parce que le mode universel, qui est celui de la science, a ses limites dans ce qui est strictement particulier. Ça a ses limites dans ce qui n'est ni universel ni universalisable, et que nous pouvons appeler, avec Lacan, le mode de jouissance.
Я был рядом с очаровательным биологом, который непременно хотел подтвердить, что с точки зрения генов рас не существует. Надо признать, что это совершенно неэффективно. Даже если его нет на уровне генов, это не мешает нам смущаться. Мы можем повторять до тех пор, пока мы хотим, чтобы мы мужчины, следует отметить, что это не имеет никакого эффекта. Это не имеет никакого значения, потому что всеобщий модус, то есть модус науки, имеет свои пределы в том, что является строго частным. Он имеет свои пределы в том, что не является ни универсальным, ни универсализируемым, и что мы можем назвать вместе с Лаканом модусом наслаждения.
C'est même le propre de toute utopie sociale, dont le XIXè siècle a été prodigue, de rêver à une universalisation du mode de jouissance. Il faut ici différencier la jouissance particulière à 16 chacun et la jouissance en tant que, comme mode, elle s'élabore, se construit et se soutient dans un groupe. En général, ce n'est pas un groupe très étendu. Là, on est au niveau de chacun - pas de tout un chacun mais de chacun dans sa chacunière. À la question qui se pose des conséquences de cette réponse qu'est l'impératif de jouissance dont chacun est esclave, le discours scientifique n'a rien qui puisse y répondre, vu le mode universel où il se développe. J'ai dit ça à S.O.S. racisme.
Для любой социальной утопии, которой был щедр XIX век, характерно даже мечтать об универсализации модуса наслаждения. Здесь необходимо различать наслаждение, характерное для каждого, и наслаждение в той мере, в какой оно как модус вырабатывается, конструируется и поддерживается в группе. В общем, это не очень большая группа. Там мы на уровне каждого — не каждого, а каждого в его индивидуальности. На вопрос, который возникает о последствиях этого ответа, который является императивом наслаждения, которому каждый является рабом, научный дискурс не имеет ничего, что могло бы ответить на него, учитывая универсальный способ, в котором он развивается. Я сказал это S.O.S. расизму.
Дискурс науки
On le sait que le discours de la science n'a pas de réponse, même si on tente de le faire répondre. On fait, par exemple, de l'éducation sexuelle. C'est une tentative pour faire en sorte que le discours scientifique puisse répondre. On suppose qu'il a réponse à tout, mais on peut vérifier que là, il achoppe. C'est parce qu'il achoppe que la psychanalyse a sa place, dans la mesure où elle relève d'un effort de rationalité sur cet effet-là.
Мы знаем, что научный дискурс не имеет ответа, даже если мы пытаемся заставить его дать ответ. Мы занимаемся, например, половым воспитанием. Это попытка обеспечить, чтобы научный дискурс мог реагировать. Мы предполагаем, что у него есть ответ на все, но мы можем убедиться, что здесь он спотыкается. Именно потому, что он спотыкается, психоанализ имеет свое место, поскольку он проистекает из усилия рациональности по этому эффекту.
Le biologiste, de par sa profession, il croit au rapport sexuel puisqu'il peut le fonder scientifiquement, mais c'est à un niveau qui n'implique pas pour autant que ce rapport sexuel est fondé dans l'inconscient. Même si le biologiste vérifie que les sexes se rapportent l'un à l'autre, c'est à un niveau où ça ne parle pas.
Биолог по своей профессии, он верит в сексуальные отношения, поскольку может найти их научно, но на таком уровне, который не предполагает, что эти сексуальные отношения основаны на бессознательном. Даже если биолог проверит, что полы связаны друг с другом, он находится на уровне, на котором оно не говорит.
Cette tentative de faire répondre la science des paradoxes de la jouissance, c'est une tentative dont nous n'avons pas vu le terme. Nous n'en sommes qu'au début. C'est une industrie naissante. Mais peut-être que nous pouvons déjà savoir que c'est en vain. Le discours universel n'a même pas l'efficience qu'ont eu les discours de la tradition d'une sagesse sédimentée, qui permettaient d'encadrer le mode de jouissance dans les groupement sociaux de jadis.
Эта попытка заставить науку реагировать на парадоксы наслаждения — попытка, конца которой мы не видим. Мы только начинаем. Это зарождающаяся отрасль. Но, может быть, мы уже можем знать, что это напрасно. Универсальный дискурс не обладает даже той эффективностью, которую имели дискурсы традиции отложенной мудрости, которые позволяли формировать модус наслаждения в социальных группах прошлых лет.
Il faut bien voir que ce sont des discours que le discours de la science a eu pour effet de contester, de ruiner - le discours de la science et ce qui va avec, à savoir le discours des droits de l'homme. C'est ce qui fait la vérité de la pensée contre-révolutionnaire. C'est une pensée vaine, mais qui a été très bien vue, dès le moment même de la Révolution française, par quelqu'un comme Joseph de Maistre. On a tout de suite vu les conséquences néfastes de la souveraineté populaire.
Необходимо ясно видеть, что речь идет о дискурсах, которые дискурс науки оспорил, разрушил — дискурс науки и все, что с ней связано, а именно дискурс прав человека. Вот что составляет истину контрреволюционной мысли. Это напрасная мысль, но она была хорошо замечена с самого момента Французской революции кем-то вроде Жозефа де Местра. Мы сразу же увидели пагубные последствия народного суверенитета.
Évidemment, il faut bien faire attention, parce qu'au point où nous disons les choses, on voit très bien comment se prend l'embranchement de la réaction. Ce qui empêche de prendre cet embranchement, c'est que le retour à l'antique n'est qu'un vœu pieux. Nous sommes attachés au train de la science, et c'est à l'intérieur de ça qu'il faut faire. Il faut faire avec. La psychanalyse n'est pas du tout solidaire de la contre-révolution. Elle est au contraire tout à fait solidaire de la révolution scientifique et de la révolution industrielle. Elle se répand sur le globe dans les fourgons de la révolution industrielle. C'est lorsque la dématuration universalisante s'est suffisamment implantée que, comme par miracle, il commence à y avoir cette vacillation, cet irrépressible désir de tomber allongé. La psychanalyse est solidaire de ce mode du pur sujet, du sujet dénaturé.
Очевидно, мы должны быть очень осторожны, потому что в момент, когда мы что-то говорим, мы можем очень хорошо видеть, как принимается ветвь реакции. Что мешает выбрать этот перекресток, так это то, что возвращение в древний мир — это всего лишь принятие желаемого за действительное. Мы привязаны к поезду науки, и внутри него мы должны заниматься. Мы должны обходиться с этим. Психоанализ вовсе не солидарен с контрреволюцией. Наоборот, она полностью едина с научной революцией и промышленной революцией. Она распространяется по миру в фургонах промышленной революции. Именно тогда, когда происходит универсализирующая дезрелость, чудесным образом начинают проявляться эти колебания, это неудержимое желание завалиться Психоанализ солидарен с этим модусом чистого субъекта, денатурированного субъекта.
C'est bien cette efficience du discours de la science qui explique, semble-t-il, les résurgences actuelles des discours de la tradition. Par exemple, la montée en puissance de l'islam. C'est un recours. Comme le catholicisme d'ailleurs, qui reprend lui aussi du poil de la bête. C'est parce que ces traditions sont prescriptibles sur ce que doit être le rapport sexuel. C'est quand même cela qui est la racine de leur puissance, de leur efficience contemporaine par rapport au discours de la science. La psychanalyse, en ce sens-là, hérite du sujet de la science, du sujet aboli ou universalisé de la science. C'est un sujet spécialement égaré quant à sa jouissance, parce que ce qui pouvait l'encadrer de la sagesse traditionnelle a été corrodé, a été soustrait. Il me semble que c'est ce qu'il faut saisir pour situer le racisme moderne avec ses horreurs passées, présentes, et à venir.
Действительно, именно эта эффективность дискурса науки объясняет, по-видимому, нынешнее возрождение дискурсов традиции. Например, возвышение ислама. Это способ. Впрочем, как и католицизм, который также подбирает волосы зверя. Это потому, что эти традиции предписывают, какими должны быть сексуальные отношения. В этом же и заключается корень их силы, их современной эффективности по отношению к дискурсу науки. Психоанализ в этом смысле наследует субъект науки, упраздненный или универсализированный субъект науки. Это субъект, особенно введенный в заблуждение в том, что касается его наслаждения, потому что то, что могло создать его из традиционной мудрости, было изъедено, вычтено. Мне кажется, это то, что нужно понять, чтобы соотнести современный расизм с его прошлыми, настоящими и будущими ужасами.
Ненависть к Другому
Il ne suffit pas de mettre en cause la haine de l'Autre, puisque, justement ça poserait la question de savoir pourquoi cet Autre est Autre. Dans la haine de l'Autre, il est certain qu'il y a quelque chose de plus que l'agressivité. Il y a une constante de cette agressivité qui mérite le nom de haine, et qui vise le réel dans l'Autre. Qu'est-ce qui fait que cet Autre est Autre pour qu'on puisse le haïr, pour qu'on puisse le haïr dans son être ? Eh bien, c'est la haine de la jouissance de l'Autre. C'est même là la forme la plus générale qu'on peut donner à ce racisme moderne tel que nous le vérifions. C'est la haine de la façon particulière dont l'Autre jouit.
Недостаточно подвергнуть сомнению ненависть к Другому, поскольку именно это поставило бы вопрос о знании того, почему этот Другой есть Другой. В ненависти к Другому определенно есть нечто большее, чем агрессивность. В этой агрессивности есть константа, заслуживающая названия ненависти и направленная на реальное в Другом. Что делает этого Другого Другим, чтобы мы могли ненавидеть его, чтобы мы могли ненавидеть его в его бытии? Ну, это ненависть к наслаждению Другого. Это даже самая общая форма, которую можно придать этому современному расизму, как мы его проверяем. Это ненависть к особому способу, которым наслаждается Другой.
Ça fait que le voisin a tendance à vous déranger parce qu'il ne fait pas la fête comme vous. S'il ne fait pas la fête comme vous, ça veut dire qu'il jouit autrement que vous. C'est ce à quoi vous êtes intolérant. On veut bien reconnaître votre prochain dans l'Autre, mais à condition qu'il ne soit pas votre voisin. On veut bien l'aimer comme soi-même, mais surtout quand il est loin, quand il est séparé. Et quand cet Autre, il se rapproche, il faut vraiment être optimiste comme un généticien pour croire que ça produit un effet de solidarité, pour croire que ça conduit tout de suite à se reconnaître en lui.
Это заставляет соседа беспокоить вас, потому что он не веселится так, как вы. Если он не веселится так, как вы, это означает, что он наслаждается не так, как вы. Вот к чему ты нетерпим. Мы готовы признать вашего ближнего в Другом, но при условии, что он не является вашим ближним. Мы хотим любить его, как самого себя, но особенно когда он далеко, когда он разлучен. И когда этот Другой приближается, надо действительно быть оптимистом, как генетик, чтобы поверить, что это производит эффект солидарности, поверить, что это сразу же приводит к узнаванию в нем себя.
On voudrait qu'au nom du discours de la science, on se reconnaisse dans l'Autre précisément comme sujet de la science. Dans la salle, par exemple, il était très important de se rappeler que les mathématiciens arabes avaient apporté une contribution essentielle au développement des mathématiques. C'était revendiquer que l'on soit tous frères dans la science.
Мы хотели бы во имя дискурса науки признать себя в Другом именно субъектом науки. В зале, например, очень важно было помнить, что арабские математики внесли существенный вклад в развитие математики. Это требовало того, что мы все братья в науке.
Depuis vingt ans, en effet, comme par miracle, il y a une flopée de contributions, fort passionnantes d'ailleurs, sur les mathématiques arabes. Mais il faut bien voir que si on commence à faire la course pour savoir quelles différentes ethnies ou populations ont le plus contribué au discours de la science, eh bien, ça va très mal finir. Il y aura toujours quelqu'un pour dire les Arabes oui, mais les Africains non. Il n'y a pas, d'ailleurs, entre Arabes et Africains, il faut le reconnaître, une très grande solidarité. C'est très dangereux de rassembler les ethnies par ce qui serait leur contribution au discours de la science. Et puis ça ne servirait à rien.
В самом деле, за двадцать лет, словно чудом, было сделано множество работ, к тому же весьма увлекательных, по арабской математике. Но мы должны понимать, что если мы начнем гонку за выяснением того, какие различные этнические группы или популяции внесли наибольший вклад в научный дискурс, то это закончится очень плохо. Всегда найдется кто-то, кто скажет арабам "да", а африканцам "нет". Кроме того, между арабами и африканцами нет, надо признать, очень большой солидарности. Очень опасно сближать этнические группы тем, что будет их вкладом в научный дискурс. И тогда это было бы бесполезно.
La question n'est pas que l'on ne puisse pas se reconnaître dans l'Autre comme sujet de la science. La question est de s'y reconnaître comme sujet de la jouissance. Quand l'Autre se rapproche un peu trop eh bien, il y a de nouveaux fantasmes qui portent spécialement sur le surcroît de jouissance de l'Autre. Cela, je l'ai dit aussi à S.O.S racisme. Ça pourrait être, par exemple, l'Autre qui trouverait dans l'argent une jouissance qui dépasserait toute limite. On sait bien que ce surcroît de jouissance, ça peut être d'imputer à l'Autre une activité inlassable, un trop grand goût du travail. Mais ça peut être aussi bien lui imputer une paresse excessive et un refus du travail. Ce n'est alors que l'autre face de ce surcroît en question.
Вопрос не в том, что человек не может признать себя в Другом субъектом науки. Вопрос в том, чтобы осознать себя там субъектом наслаждения. Когда Другой подходит слишком близко, появляются новые фантазмы, особенно связанные с возросшим наслаждением Другого. Это я также сказал S.O.S. расизму. Это может быть, например, Другой, который найдет в деньгах наслаждение, выходящее за все пределы. Мы хорошо знаем, что это увеличение наслаждения может означать, что Другому приписывают неустанную активность, слишком большую склонность к работе. Но это с таким же успехом это может быть приписыванием ему чрезмерной лени и отказа от работы. Тогда речь идет только о другой стороне этого излишка.
Очевидно, мы должны быть очень осторожны, потому что в момент, когда мы что-то говорим, мы можем очень хорошо видеть, как принимается ветвь реакции. Что мешает выбрать этот перекресток, так это то, что возвращение в древний мир — это всего лишь принятие желаемого за действительное. Мы привязаны к поезду науки, и внутри него мы должны заниматься. Мы должны обходиться с этим. Психоанализ вовсе не солидарен с контрреволюцией. Наоборот, она полностью едина с научной революцией и промышленной революцией. Она распространяется по миру в фургонах промышленной революции. Именно тогда, когда происходит универсализирующая дезрелость, чудесным образом начинают проявляться эти колебания, это неудержимое желание завалиться Психоанализ солидарен с этим модусом чистого субъекта, денатурированного субъекта.
C'est bien cette efficience du discours de la science qui explique, semble-t-il, les résurgences actuelles des discours de la tradition. Par exemple, la montée en puissance de l'islam. C'est un recours. Comme le catholicisme d'ailleurs, qui reprend lui aussi du poil de la bête. C'est parce que ces traditions sont prescriptibles sur ce que doit être le rapport sexuel. C'est quand même cela qui est la racine de leur puissance, de leur efficience contemporaine par rapport au discours de la science. La psychanalyse, en ce sens-là, hérite du sujet de la science, du sujet aboli ou universalisé de la science. C'est un sujet spécialement égaré quant à sa jouissance, parce que ce qui pouvait l'encadrer de la sagesse traditionnelle a été corrodé, a été soustrait. Il me semble que c'est ce qu'il faut saisir pour situer le racisme moderne avec ses horreurs passées, présentes, et à venir.
Действительно, именно эта эффективность дискурса науки объясняет, по-видимому, нынешнее возрождение дискурсов традиции. Например, возвышение ислама. Это способ. Впрочем, как и католицизм, который также подбирает волосы зверя. Это потому, что эти традиции предписывают, какими должны быть сексуальные отношения. В этом же и заключается корень их силы, их современной эффективности по отношению к дискурсу науки. Психоанализ в этом смысле наследует субъект науки, упраздненный или универсализированный субъект науки. Это субъект, особенно введенный в заблуждение в том, что касается его наслаждения, потому что то, что могло создать его из традиционной мудрости, было изъедено, вычтено. Мне кажется, это то, что нужно понять, чтобы соотнести современный расизм с его прошлыми, настоящими и будущими ужасами.
Ненависть к Другому
Il ne suffit pas de mettre en cause la haine de l'Autre, puisque, justement ça poserait la question de savoir pourquoi cet Autre est Autre. Dans la haine de l'Autre, il est certain qu'il y a quelque chose de plus que l'agressivité. Il y a une constante de cette agressivité qui mérite le nom de haine, et qui vise le réel dans l'Autre. Qu'est-ce qui fait que cet Autre est Autre pour qu'on puisse le haïr, pour qu'on puisse le haïr dans son être ? Eh bien, c'est la haine de la jouissance de l'Autre. C'est même là la forme la plus générale qu'on peut donner à ce racisme moderne tel que nous le vérifions. C'est la haine de la façon particulière dont l'Autre jouit.
Недостаточно подвергнуть сомнению ненависть к Другому, поскольку именно это поставило бы вопрос о знании того, почему этот Другой есть Другой. В ненависти к Другому определенно есть нечто большее, чем агрессивность. В этой агрессивности есть константа, заслуживающая названия ненависти и направленная на реальное в Другом. Что делает этого Другого Другим, чтобы мы могли ненавидеть его, чтобы мы могли ненавидеть его в его бытии? Ну, это ненависть к наслаждению Другого. Это даже самая общая форма, которую можно придать этому современному расизму, как мы его проверяем. Это ненависть к особому способу, которым наслаждается Другой.
Ça fait que le voisin a tendance à vous déranger parce qu'il ne fait pas la fête comme vous. S'il ne fait pas la fête comme vous, ça veut dire qu'il jouit autrement que vous. C'est ce à quoi vous êtes intolérant. On veut bien reconnaître votre prochain dans l'Autre, mais à condition qu'il ne soit pas votre voisin. On veut bien l'aimer comme soi-même, mais surtout quand il est loin, quand il est séparé. Et quand cet Autre, il se rapproche, il faut vraiment être optimiste comme un généticien pour croire que ça produit un effet de solidarité, pour croire que ça conduit tout de suite à se reconnaître en lui.
Это заставляет соседа беспокоить вас, потому что он не веселится так, как вы. Если он не веселится так, как вы, это означает, что он наслаждается не так, как вы. Вот к чему ты нетерпим. Мы готовы признать вашего ближнего в Другом, но при условии, что он не является вашим ближним. Мы хотим любить его, как самого себя, но особенно когда он далеко, когда он разлучен. И когда этот Другой приближается, надо действительно быть оптимистом, как генетик, чтобы поверить, что это производит эффект солидарности, поверить, что это сразу же приводит к узнаванию в нем себя.
On voudrait qu'au nom du discours de la science, on se reconnaisse dans l'Autre précisément comme sujet de la science. Dans la salle, par exemple, il était très important de se rappeler que les mathématiciens arabes avaient apporté une contribution essentielle au développement des mathématiques. C'était revendiquer que l'on soit tous frères dans la science.
Мы хотели бы во имя дискурса науки признать себя в Другом именно субъектом науки. В зале, например, очень важно было помнить, что арабские математики внесли существенный вклад в развитие математики. Это требовало того, что мы все братья в науке.
Depuis vingt ans, en effet, comme par miracle, il y a une flopée de contributions, fort passionnantes d'ailleurs, sur les mathématiques arabes. Mais il faut bien voir que si on commence à faire la course pour savoir quelles différentes ethnies ou populations ont le plus contribué au discours de la science, eh bien, ça va très mal finir. Il y aura toujours quelqu'un pour dire les Arabes oui, mais les Africains non. Il n'y a pas, d'ailleurs, entre Arabes et Africains, il faut le reconnaître, une très grande solidarité. C'est très dangereux de rassembler les ethnies par ce qui serait leur contribution au discours de la science. Et puis ça ne servirait à rien.
В самом деле, за двадцать лет, словно чудом, было сделано множество работ, к тому же весьма увлекательных, по арабской математике. Но мы должны понимать, что если мы начнем гонку за выяснением того, какие различные этнические группы или популяции внесли наибольший вклад в научный дискурс, то это закончится очень плохо. Всегда найдется кто-то, кто скажет арабам "да", а африканцам "нет". Кроме того, между арабами и африканцами нет, надо признать, очень большой солидарности. Очень опасно сближать этнические группы тем, что будет их вкладом в научный дискурс. И тогда это было бы бесполезно.
La question n'est pas que l'on ne puisse pas se reconnaître dans l'Autre comme sujet de la science. La question est de s'y reconnaître comme sujet de la jouissance. Quand l'Autre se rapproche un peu trop eh bien, il y a de nouveaux fantasmes qui portent spécialement sur le surcroît de jouissance de l'Autre. Cela, je l'ai dit aussi à S.O.S racisme. Ça pourrait être, par exemple, l'Autre qui trouverait dans l'argent une jouissance qui dépasserait toute limite. On sait bien que ce surcroît de jouissance, ça peut être d'imputer à l'Autre une activité inlassable, un trop grand goût du travail. Mais ça peut être aussi bien lui imputer une paresse excessive et un refus du travail. Ce n'est alors que l'autre face de ce surcroît en question.
Вопрос не в том, что человек не может признать себя в Другом субъектом науки. Вопрос в том, чтобы осознать себя там субъектом наслаждения. Когда Другой подходит слишком близко, появляются новые фантазмы, особенно связанные с возросшим наслаждением Другого. Это я также сказал S.O.S. расизму. Это может быть, например, Другой, который найдет в деньгах наслаждение, выходящее за все пределы. Мы хорошо знаем, что это увеличение наслаждения может означать, что Другому приписывают неустанную активность, слишком большую склонность к работе. Но это с таким же успехом это может быть приписыванием ему чрезмерной лени и отказа от работы. Тогда речь идет только о другой стороне этого излишка.
Il est facile de constater avec quelle vitesse on est passé si vite, dans l'ordre de ces imputations, des reproches faits au nom du refus du travail à ceux du vol du travail. De toute façon, l'essentiel dans cette affaire, c'est que l'Autre vous soutire une part indue de jouissance. Ça, c'est constant. La question de la tolérance ou de l'intolérance ne vise pas du tout le sujet de la science. Ça se place à un autre niveau qui est celui de la tolérance ou de l'intolérance à la jouissance de l'Autre - de l'Autre en tant qu'il est foncièrement celui qui me dérobe la mienne.
Легко видеть, как быстро, в порядке этих обвинений, мы перешли от упреков, сделанных во имя отказа от работы, к упрекам в краже работы. Так или иначе, главное в этом деле то, что Другой извлекает из вас непомерную долю наслаждения. Это постоянно. Вопрос толерантности или нетерпимости вовсе не направлен на субъекта науки. Оно находится на другом уровне, на уровне терпимости или нетерпимости к jouissance Другого — Другого, поскольку он, по сути, является тем, кто крадет мое у меня.
Nous savons, nous, que le statut foncier de l'objet, et c'est d'avoir toujours été dérobé par l'Autre. Ce vol de jouissance, c'est ce que nous écrivons (- ). C'est vous le savez, le mathème de la castration. Si le problème a des allures d'insoluble, c'est que l'Autre est Autre à l'intérieur de moi. La racine du racisme, c'est la haine de sa propre jouissance. il n'y en pas d'autre que celle-là. Si l'Autre est à l'intérieur de moi en position d'extimité, c'est aussi bien ma haine propre.
Alors, vous comprenez que quand l'on voit à côté de ça, les bonnes intentions s'animent sur l'identité française... On avancerait en parlant au moins de l'identification française. Ça nous ferait au moins valoir sa précarité.
Мы знаем, что имущественный статус объекта всегда должен быть похищен Другим. Это воровство jouissance мы и пишем (-). Это, как вы знаете, матема кастрации. Если проблема кажется неразрешимой, то это потому, что Другой есть Другой внутри меня. Корень расизма — ненависть к собственному наслаждению. Нет ничего кроме этого. Если Другой находится внутри меня в позиции экстимности, то это также и моя собственная ненависть.
Итак, вы понимаете, что когда вы видите, помимо этого, оживают благие намерения в отношении французской идентичности... Мы бы двинулись вперед, поговорив хотя бы о французской идентичности. Это, по крайней мере, заставило бы нас осознать его ненадежность.
Tout ceci, c'est simplement avouer que l'on veut bien de l'Autre à condition qu'il devienne le même. Lorsqu'on fait des calculs pour savoir s'il devra abandonner sa langue, ses croyances, sa vêture, sa parlure, ce dont il s'agit, en fait c'est de savoir dans quelle mesure il abandonnera son Autre jouissance. C'est la seule chose qui est en question.
C'est, bien sûr, sous cette intolérance à la jouissance de l'Autre que s'accrochent des identifications qui, elles, sont historiques, et qui ont en même temps une grande part d'inertie et une grande part de variabilité. Ça m'a conduit à admettre la validité de ce terme de sexisme qui est construit sur racisme. Ma surprise a été que j'ai été applaudi quand j'ai employé ce terme de sexisme. C'était pas fait pour ça. Mais, du coup j'ai passé un petit peu... Autant rester sur ce malentendu puisqu'il était favorable.
Все это просто для того, чтобы признать, что мы хотим Другого при условии, что он станет таким же. Когда кто-то делает расчеты, чтобы узнать, придется ли ему отказаться от своего языка, своих верований, своей одежды, своей речи, что поставлено на карту, на самом деле это значит узнать, до какой степени он откажется от своего Другого наслаждения. Это единственное, что находится под вопросом. Конечно, именно при этой нетерпимости к jouissance Другого цепляются исторические идентификации, которые в то же время обладают большой инерцией и большой изменчивостью. Это привело меня к признанию обоснованности термина «сексизм», основанного на расизме. Мое удивление состояло в том, что мне аплодировали, когда я использовал термин «сексизм». Это не было сделано для этого. Но вдруг я потратил немножко... Можно было бы и остановиться на этом недоразумении, благо оно было выгодным.
En fait ça voulait dire que le racisme a une validité à ce niveau. Il a une validité en ce sens que homme et femme sont deux races. C'est la position de Lacan. Deux races, non pas biologiquement, mais pour ce qui est du rapport inconscient à la jouissance. La différence anatomique, surtout lorsqu'elle est vérifiée biologiquement, pousserait plutôt à parler de complémentarité, mais au niveau du rapport inconscient à la jouissance, il y a sexuation Et, la sexuation, nous en distinguons deux. Au niveau de la sexuation, ça fait deux. Ça fait deux modes de jouissance.
На самом деле это означало, что расизм имеет право на существование на этом уровне. Это справедливо в том, что мужчина и женщина — две расы. Это позиция Лакана. Две расы, не биологически, а с точки зрения бессознательного отношения к наслаждению. Анатомическое различие, особенно при биологической проверке, скорее наводит на мысль о комплементарности, но на уровне бессознательного отношения к наслаждению есть сексуация. И, сексуация, мы различаем две из них. Если говорить о поле, то их получается два. Это дает два модуса наслаждения.
On sait d'ailleurs combien on s'est occupé à brider la jouissance féminine. Cette éducation des filles a été pendant des siècles le sujet philosophique. Il y a d'ailleurs l'effet très amusant de voir progresser les tentatives d'uniformisation du discours de la science à ce niveau-là, à savoir la promotion de l'unisexe, et cela à des niveaux qui peuvent paraître très futiles. Qu'il s'agisse de langue, de croyance, de vêture, on voit progresser cet effet d'uniformisation. On peut se réjouir de voir des femmes à la tête des sociétés multinationales américaines. Maintenant elles sont au niveau du trésorier général - ce qui est assez conforme à la tradition dite de la bourgeoisie dans le ménage. L'effet uniformisant se manifeste même à ce niveau-là.
Более того, мы знаем, как сильно мы были заняты сдерживанием женского наслаждения. Это воспитание девочек на протяжении веков было предметом философии. Существует также очень забавный эффект наблюдения за прогрессом в попытках стандартизировать научный дискурс на этом уровне, а именно в продвижении унисекс, и это на уровнях, которые могут показаться очень бесполезными. Будь то вопрос языка, веры, одежды, мы видим, что этот эффект стандартизации прогрессирует. Мы можем радоваться, видя женщин во главе американских многонациональных компаний. Теперь они на уровне главного казначея, что вполне соответствует так называемой буржуазной традиции в домашнем хозяйстве. Унифицирующий эффект проявляется даже на этом уровне.
Легко видеть, как быстро, в порядке этих обвинений, мы перешли от упреков, сделанных во имя отказа от работы, к упрекам в краже работы. Так или иначе, главное в этом деле то, что Другой извлекает из вас непомерную долю наслаждения. Это постоянно. Вопрос толерантности или нетерпимости вовсе не направлен на субъекта науки. Оно находится на другом уровне, на уровне терпимости или нетерпимости к jouissance Другого — Другого, поскольку он, по сути, является тем, кто крадет мое у меня.
Nous savons, nous, que le statut foncier de l'objet, et c'est d'avoir toujours été dérobé par l'Autre. Ce vol de jouissance, c'est ce que nous écrivons (- ). C'est vous le savez, le mathème de la castration. Si le problème a des allures d'insoluble, c'est que l'Autre est Autre à l'intérieur de moi. La racine du racisme, c'est la haine de sa propre jouissance. il n'y en pas d'autre que celle-là. Si l'Autre est à l'intérieur de moi en position d'extimité, c'est aussi bien ma haine propre.
Alors, vous comprenez que quand l'on voit à côté de ça, les bonnes intentions s'animent sur l'identité française... On avancerait en parlant au moins de l'identification française. Ça nous ferait au moins valoir sa précarité.
Мы знаем, что имущественный статус объекта всегда должен быть похищен Другим. Это воровство jouissance мы и пишем (-). Это, как вы знаете, матема кастрации. Если проблема кажется неразрешимой, то это потому, что Другой есть Другой внутри меня. Корень расизма — ненависть к собственному наслаждению. Нет ничего кроме этого. Если Другой находится внутри меня в позиции экстимности, то это также и моя собственная ненависть.
Итак, вы понимаете, что когда вы видите, помимо этого, оживают благие намерения в отношении французской идентичности... Мы бы двинулись вперед, поговорив хотя бы о французской идентичности. Это, по крайней мере, заставило бы нас осознать его ненадежность.
Tout ceci, c'est simplement avouer que l'on veut bien de l'Autre à condition qu'il devienne le même. Lorsqu'on fait des calculs pour savoir s'il devra abandonner sa langue, ses croyances, sa vêture, sa parlure, ce dont il s'agit, en fait c'est de savoir dans quelle mesure il abandonnera son Autre jouissance. C'est la seule chose qui est en question.
C'est, bien sûr, sous cette intolérance à la jouissance de l'Autre que s'accrochent des identifications qui, elles, sont historiques, et qui ont en même temps une grande part d'inertie et une grande part de variabilité. Ça m'a conduit à admettre la validité de ce terme de sexisme qui est construit sur racisme. Ma surprise a été que j'ai été applaudi quand j'ai employé ce terme de sexisme. C'était pas fait pour ça. Mais, du coup j'ai passé un petit peu... Autant rester sur ce malentendu puisqu'il était favorable.
Все это просто для того, чтобы признать, что мы хотим Другого при условии, что он станет таким же. Когда кто-то делает расчеты, чтобы узнать, придется ли ему отказаться от своего языка, своих верований, своей одежды, своей речи, что поставлено на карту, на самом деле это значит узнать, до какой степени он откажется от своего Другого наслаждения. Это единственное, что находится под вопросом. Конечно, именно при этой нетерпимости к jouissance Другого цепляются исторические идентификации, которые в то же время обладают большой инерцией и большой изменчивостью. Это привело меня к признанию обоснованности термина «сексизм», основанного на расизме. Мое удивление состояло в том, что мне аплодировали, когда я использовал термин «сексизм». Это не было сделано для этого. Но вдруг я потратил немножко... Можно было бы и остановиться на этом недоразумении, благо оно было выгодным.
En fait ça voulait dire que le racisme a une validité à ce niveau. Il a une validité en ce sens que homme et femme sont deux races. C'est la position de Lacan. Deux races, non pas biologiquement, mais pour ce qui est du rapport inconscient à la jouissance. La différence anatomique, surtout lorsqu'elle est vérifiée biologiquement, pousserait plutôt à parler de complémentarité, mais au niveau du rapport inconscient à la jouissance, il y a sexuation Et, la sexuation, nous en distinguons deux. Au niveau de la sexuation, ça fait deux. Ça fait deux modes de jouissance.
На самом деле это означало, что расизм имеет право на существование на этом уровне. Это справедливо в том, что мужчина и женщина — две расы. Это позиция Лакана. Две расы, не биологически, а с точки зрения бессознательного отношения к наслаждению. Анатомическое различие, особенно при биологической проверке, скорее наводит на мысль о комплементарности, но на уровне бессознательного отношения к наслаждению есть сексуация. И, сексуация, мы различаем две из них. Если говорить о поле, то их получается два. Это дает два модуса наслаждения.
On sait d'ailleurs combien on s'est occupé à brider la jouissance féminine. Cette éducation des filles a été pendant des siècles le sujet philosophique. Il y a d'ailleurs l'effet très amusant de voir progresser les tentatives d'uniformisation du discours de la science à ce niveau-là, à savoir la promotion de l'unisexe, et cela à des niveaux qui peuvent paraître très futiles. Qu'il s'agisse de langue, de croyance, de vêture, on voit progresser cet effet d'uniformisation. On peut se réjouir de voir des femmes à la tête des sociétés multinationales américaines. Maintenant elles sont au niveau du trésorier général - ce qui est assez conforme à la tradition dite de la bourgeoisie dans le ménage. L'effet uniformisant se manifeste même à ce niveau-là.
Более того, мы знаем, как сильно мы были заняты сдерживанием женского наслаждения. Это воспитание девочек на протяжении веков было предметом философии. Существует также очень забавный эффект наблюдения за прогрессом в попытках стандартизировать научный дискурс на этом уровне, а именно в продвижении унисекс, и это на уровнях, которые могут показаться очень бесполезными. Будь то вопрос языка, веры, одежды, мы видим, что этот эффект стандартизации прогрессирует. Мы можем радоваться, видя женщин во главе американских многонациональных компаний. Теперь они на уровне главного казначея, что вполне соответствует так называемой буржуазной традиции в домашнем хозяйстве. Унифицирующий эффект проявляется даже на этом уровне.
Ce n'est pas sans faire des problèmes aux antiracistes. Sil faut laisser l'Autre à son mode de jouissance, ça pose des questions épineuses. Par exemple, pour la pratique de l'excision dans telle tradition africaine. Qu'est-ce que c'est alors que laisser l'Autre à son mode de jouissance ? Est-ce que c'est laisser là la tradition qui a toute sa validité comme telle, ou est-ce empêcher cette tradition au nom des droits de la jouissance féminine ? Voilà un cas. Voilà un cas moral pour l'antiraciste. C'est tout à fait problématique. Ça peut nourrir légitimement des débats.
Это не без проблем для антирасистов. Если Другой должен быть предоставлен его модусу наслаждения, это ставит острые вопросы. Например, за практику иссечения в такой африканской традиции. Что же значит оставить Другого его способу наслаждения? Оставить там традицию, которая имеет всю свою силу как таковую, или же предотвратить эту традицию во имя прав женщин на наслаждение? Вот случай. Это моральный аргумент для антирасиста. Это довольно проблематично. Это может законно разжечь дискуссию.
La tolérance à l'homosexualité relève de la même rubrique. Il y a là des effets de ségrégation, sinon volontaires, du moins assumés. Il y a des coins réservés, du côté de Los Angeles ou de San Francisco, où s'assemblent une communauté qui attire les mêmes. C'est une forme assumée de ségrégation. Voilà des procès de ségrégation qui naissent et qui se développent sous nos yeux. Et un tel effet se produit aussi bien au niveau des classes sociales.
Est-ce que l'antiracisme, c'est nier les races? Les questions sur lesquelles on peut opérer, dans ce genre de rassemblement où j'ai été, ce sont davantage celles concernant l'immigration que celles concernant le racisme. Pour ce genre de rassemblement, l'antiracisme est plutôt une couverture sur la question de l'immigration où des moyens tout à fait pratiques peuvent opérer.
Толерантность к гомосексуализму подпадает под ту же категорию. Существуют последствия сегрегации, если не добровольной, то, по крайней мере, предполагаемой. Есть зарезервированные уголки со стороны Лос-Анджелеса или Сан-Франциско, где собирается сообщество, которое привлекает таких же. Это предполагаемая форма сегрегации. Это испытания сегрегации, которые рождаются и развиваются на наших глазах. И такой эффект имеет место и на уровне социальных классов.
Антирасизм отрицает расы? Вопросы, над которыми мы можем работать на такого рода собраниях, где я был, больше касаются иммиграции, чем расизма. Для такого рода сборищ антирасизм является скорее прикрытием в вопросе иммиграции, где могут действовать вполне практические средства.
Ce n'est d'ailleurs pas la seule chose qui est couverte dans S.O.S. racisme. L'autre chose qui est couverte, c'est l'unité que tente ce groupe, l'unité judéo-arabe. Ça implique que certaines questions sont laissées un peu de côté par rapport à certaines explosions un peu plus bas dans la Méditerranée. C'est cependant au bénéfice tout à fait louable d'une collaboration, d'un soutien mutuel tout à fait sympathique. Ça dure ce que ça dure. On a vu aussi, aux États-Unis, une solidarité judéo-noire pendant des années, et qui a maintenant plutôt tendance à s'effacer. Enfin, il y aurait bien des prophéties à faire, mais je m'en garderai puisque je ne tiens pas à aider le progrès de l'Histoire.
Это не единственное, что прикрывается расизмом S.O.S. Другая вещь, которая освещается, — это единство, которого пытается достичь эта группа, еврейско-арабское единство. Это означает, что некоторые вопросы остаются немного в стороне по сравнению с некоторыми взрывами немного ниже в Средиземном море. Это, однако, для вполне похвальной выгоды сотрудничества, полностью сочувственной взаимной поддержки. Оно длится то, что длится. Мы также видели в Соединенных Штатах еврейско-черную солидарность в течение многих лет, которая теперь имеет тенденцию к угасанию. Наконец, можно было бы сделать много пророчеств, но я воздержусь от них, так как не хочу способствовать прогрессу Истории.
Je crois cependant qu'il est inopérant de poser qu'il n'y a pas de races. Pour qu'il n'y ait pas de races, il faudrait qu'il y ait l'Autre de l'homme. En général pour venir a cette place, on fait appel à l'animal qui n'en peut mais il ne peut pas dire son mot. C'est toute la question. À l'occasion, c'est même l'animal qu'on prend comme emblème d'une Autre jouissance, celle qui vaudrait même la peine. Dire que l'animal est l'Autre de l'homme n'est pas probant. Il faudrait des êtres parlants d'une autre planète pour qu'on puisse enfin dire nous les hommes. C'est ce qui fait le caractère finalement si optimiste de la science-fiction. Ça donne une sorte d'existence fantasmée au nous les hommes.
Тем не менее, я считаю, что постулировать, что рас нет, недопустимо. Чтобы не было рас, должен был быть Другой человека. В общем, чтобы прийти в это место, мы обращаемся к животному, которое его занимает, но не может сказать свое слово. Вот и весь вопрос. Иногда даже животное принимается за эмблему Другого наслаждения, это проблематично. Сказать, что животное является Другим человека, нельзя. Потребуются говорящие существа с другой планеты, чтобы мы, наконец, смогли сказать, что мы люди. Это то, что в конечном итоге делает научную фантастику такой оптимистичной. Это создает нам, людям, некое фантазматическое существование.
Donc, il y a des races. Il y a des races qui ne sont pas physiques. Il y a des races qui répondent à la définition qu'en donne Jacques Lacan. Je vous la cite: « Une race se constitue du mode dont se transmet par l'ordre d'un discours ,les places symboliques. »
C'est dire que les races sont des effets de discours. Ça ne veut pas dire simplement des effets de blablabla. Ce n'est pas dire, comme le voudrait tel gentil professeur de médecine, qu'il faudrait prendre les enfants dès la maternelle pour leur expliquer que l'Autre est pareil. C'est évidement plus sympathique de dire ça, que de dire que l'Autre est l'Autre. Mais ça serait peut-être mieux de l'apprivoiser, cet Autre, plutôt que de le nier. Quand on dit qu'une race est un effet de discours, ça ne veut pas dire que c'est un effet de discours qu'on tient à la maternelle. Ça veut dire que ces discours, ils sont là. Ils sont là comme des structures. Il ne suffit pas de souffler dessus pour que ça s'envole.
Итак, есть расы. Есть расы, которые не являются физическими. Есть расы, соответствующие определению, данному Жаком Лаканом. Цитирую: «Раса конституируется способом, которым символические места передаются по порядку дискурса».
Другими словами, расы являются следствием дискурса. Это не просто эффекты бла-бла-бла. Это не значит, как хотелось бы такому милому профессору медицины, что детей нужно забирать из детского сада, чтобы объяснять им, что Другой — это то же самое. Очевидно, лучше сказать это, чем сказать, что Другой есть Другой. Но, может быть, лучше приручить его, этого Другого, чем отрицать его. Когда мы говорим, что раса — это дискурсивный эффект, это не значит, что это дискурсивный эффект, который мы удерживаем с детского сада. Это значит, что эти дискусры, они есть. Они существуют как структуры. Недостаточно на него подуть, чтобы он улетел.
Lacan évoque le fondement de ces races dans l'horticulture ou dans l'entretien des animaux domestiques - bien racés. J'ai quand même entendu le généticien à ma droite terminer son intervention en disant qu'on allait vers un avenir où il y aura plus de savants que de jardiniers. C'est vraiment limite comme profession de foi. C'est la localisation, l'usage de la jouissance dans un discours, qui fait les différences.
Лакан упоминает об основании этих рас в садоводстве или в содержании домашних животных — хорошо воспитанных. Тем не менее я услышал, как генетик справа от меня закончил свою речь, сказав, что мы движемся к будущему, в котором ученых будет больше, чем садоводов. Это действительно погранично как исповедание веры. Именно локализация, использование jouissance в дискурсе создают различия.
Je ne crois pas, vous ayant parlé du racisme, m'être éloigné du terme d'extimité. Je lui ai seulement donné ici quelques couleurs plus pathétiques. La fois prochaine, nous en reviendrons à ce qui est proprement notre sujet.
Не думаю, что, поговорив с вами о расизме, я отошел от термина экстимность. Я просто добавил сюда немного патетики. В следующий раз мы вернемся к нашей теме.
Рабочий перевод: Ольга Ким, Дарья Вайнштейн, ред. с фр. Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова, сайт: Ольга Ким.
Это не без проблем для антирасистов. Если Другой должен быть предоставлен его модусу наслаждения, это ставит острые вопросы. Например, за практику иссечения в такой африканской традиции. Что же значит оставить Другого его способу наслаждения? Оставить там традицию, которая имеет всю свою силу как таковую, или же предотвратить эту традицию во имя прав женщин на наслаждение? Вот случай. Это моральный аргумент для антирасиста. Это довольно проблематично. Это может законно разжечь дискуссию.
La tolérance à l'homosexualité relève de la même rubrique. Il y a là des effets de ségrégation, sinon volontaires, du moins assumés. Il y a des coins réservés, du côté de Los Angeles ou de San Francisco, où s'assemblent une communauté qui attire les mêmes. C'est une forme assumée de ségrégation. Voilà des procès de ségrégation qui naissent et qui se développent sous nos yeux. Et un tel effet se produit aussi bien au niveau des classes sociales.
Est-ce que l'antiracisme, c'est nier les races? Les questions sur lesquelles on peut opérer, dans ce genre de rassemblement où j'ai été, ce sont davantage celles concernant l'immigration que celles concernant le racisme. Pour ce genre de rassemblement, l'antiracisme est plutôt une couverture sur la question de l'immigration où des moyens tout à fait pratiques peuvent opérer.
Толерантность к гомосексуализму подпадает под ту же категорию. Существуют последствия сегрегации, если не добровольной, то, по крайней мере, предполагаемой. Есть зарезервированные уголки со стороны Лос-Анджелеса или Сан-Франциско, где собирается сообщество, которое привлекает таких же. Это предполагаемая форма сегрегации. Это испытания сегрегации, которые рождаются и развиваются на наших глазах. И такой эффект имеет место и на уровне социальных классов.
Антирасизм отрицает расы? Вопросы, над которыми мы можем работать на такого рода собраниях, где я был, больше касаются иммиграции, чем расизма. Для такого рода сборищ антирасизм является скорее прикрытием в вопросе иммиграции, где могут действовать вполне практические средства.
Ce n'est d'ailleurs pas la seule chose qui est couverte dans S.O.S. racisme. L'autre chose qui est couverte, c'est l'unité que tente ce groupe, l'unité judéo-arabe. Ça implique que certaines questions sont laissées un peu de côté par rapport à certaines explosions un peu plus bas dans la Méditerranée. C'est cependant au bénéfice tout à fait louable d'une collaboration, d'un soutien mutuel tout à fait sympathique. Ça dure ce que ça dure. On a vu aussi, aux États-Unis, une solidarité judéo-noire pendant des années, et qui a maintenant plutôt tendance à s'effacer. Enfin, il y aurait bien des prophéties à faire, mais je m'en garderai puisque je ne tiens pas à aider le progrès de l'Histoire.
Это не единственное, что прикрывается расизмом S.O.S. Другая вещь, которая освещается, — это единство, которого пытается достичь эта группа, еврейско-арабское единство. Это означает, что некоторые вопросы остаются немного в стороне по сравнению с некоторыми взрывами немного ниже в Средиземном море. Это, однако, для вполне похвальной выгоды сотрудничества, полностью сочувственной взаимной поддержки. Оно длится то, что длится. Мы также видели в Соединенных Штатах еврейско-черную солидарность в течение многих лет, которая теперь имеет тенденцию к угасанию. Наконец, можно было бы сделать много пророчеств, но я воздержусь от них, так как не хочу способствовать прогрессу Истории.
Je crois cependant qu'il est inopérant de poser qu'il n'y a pas de races. Pour qu'il n'y ait pas de races, il faudrait qu'il y ait l'Autre de l'homme. En général pour venir a cette place, on fait appel à l'animal qui n'en peut mais il ne peut pas dire son mot. C'est toute la question. À l'occasion, c'est même l'animal qu'on prend comme emblème d'une Autre jouissance, celle qui vaudrait même la peine. Dire que l'animal est l'Autre de l'homme n'est pas probant. Il faudrait des êtres parlants d'une autre planète pour qu'on puisse enfin dire nous les hommes. C'est ce qui fait le caractère finalement si optimiste de la science-fiction. Ça donne une sorte d'existence fantasmée au nous les hommes.
Тем не менее, я считаю, что постулировать, что рас нет, недопустимо. Чтобы не было рас, должен был быть Другой человека. В общем, чтобы прийти в это место, мы обращаемся к животному, которое его занимает, но не может сказать свое слово. Вот и весь вопрос. Иногда даже животное принимается за эмблему Другого наслаждения, это проблематично. Сказать, что животное является Другим человека, нельзя. Потребуются говорящие существа с другой планеты, чтобы мы, наконец, смогли сказать, что мы люди. Это то, что в конечном итоге делает научную фантастику такой оптимистичной. Это создает нам, людям, некое фантазматическое существование.
Donc, il y a des races. Il y a des races qui ne sont pas physiques. Il y a des races qui répondent à la définition qu'en donne Jacques Lacan. Je vous la cite: « Une race se constitue du mode dont se transmet par l'ordre d'un discours ,les places symboliques. »
C'est dire que les races sont des effets de discours. Ça ne veut pas dire simplement des effets de blablabla. Ce n'est pas dire, comme le voudrait tel gentil professeur de médecine, qu'il faudrait prendre les enfants dès la maternelle pour leur expliquer que l'Autre est pareil. C'est évidement plus sympathique de dire ça, que de dire que l'Autre est l'Autre. Mais ça serait peut-être mieux de l'apprivoiser, cet Autre, plutôt que de le nier. Quand on dit qu'une race est un effet de discours, ça ne veut pas dire que c'est un effet de discours qu'on tient à la maternelle. Ça veut dire que ces discours, ils sont là. Ils sont là comme des structures. Il ne suffit pas de souffler dessus pour que ça s'envole.
Итак, есть расы. Есть расы, которые не являются физическими. Есть расы, соответствующие определению, данному Жаком Лаканом. Цитирую: «Раса конституируется способом, которым символические места передаются по порядку дискурса».
Другими словами, расы являются следствием дискурса. Это не просто эффекты бла-бла-бла. Это не значит, как хотелось бы такому милому профессору медицины, что детей нужно забирать из детского сада, чтобы объяснять им, что Другой — это то же самое. Очевидно, лучше сказать это, чем сказать, что Другой есть Другой. Но, может быть, лучше приручить его, этого Другого, чем отрицать его. Когда мы говорим, что раса — это дискурсивный эффект, это не значит, что это дискурсивный эффект, который мы удерживаем с детского сада. Это значит, что эти дискусры, они есть. Они существуют как структуры. Недостаточно на него подуть, чтобы он улетел.
Lacan évoque le fondement de ces races dans l'horticulture ou dans l'entretien des animaux domestiques - bien racés. J'ai quand même entendu le généticien à ma droite terminer son intervention en disant qu'on allait vers un avenir où il y aura plus de savants que de jardiniers. C'est vraiment limite comme profession de foi. C'est la localisation, l'usage de la jouissance dans un discours, qui fait les différences.
Лакан упоминает об основании этих рас в садоводстве или в содержании домашних животных — хорошо воспитанных. Тем не менее я услышал, как генетик справа от меня закончил свою речь, сказав, что мы движемся к будущему, в котором ученых будет больше, чем садоводов. Это действительно погранично как исповедание веры. Именно локализация, использование jouissance в дискурсе создают различия.
Je ne crois pas, vous ayant parlé du racisme, m'être éloigné du terme d'extimité. Je lui ai seulement donné ici quelques couleurs plus pathétiques. La fois prochaine, nous en reviendrons à ce qui est proprement notre sujet.
Не думаю, что, поговорив с вами о расизме, я отошел от термина экстимность. Я просто добавил сюда немного патетики. В следующий раз мы вернемся к нашей теме.
Рабочий перевод: Ольга Ким, Дарья Вайнштейн, ред. с фр. Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова, сайт: Ольга Ким.
