Жак-Ален Миллер, курс 1985-1986 гг.
Экстимность
24 сеанс, 11 июня 1986

Cours du 11 juin 1986

Лекция от 11 июня 1986

Le self, c'est un avatar de l'ego, mais la transposition théorique est faite alors en termes d'amour. Peut-être que cette transposition en termes d'amour est susceptible de faire davantage sa place à l'hystérie.

Сэлф — это аватар эго, но теоретическая перестановка осуществляется в терминах любви. Быть может эта перестановка в терминах любви уступит место истерии.

Le sujet , à partir de quoi nous introduisons l'Autre comme la Chose, il n'est ni ego ni self. Le sujet, c'est une transposition en termes de quoi ? Prenons d'abord le sujet comme sujet de la parole. Ce fut la première définition de Lacan, celle de son enseignement proprement dit. Avant 1953, il avait introduit le sujet comme sujet du sens. Si nous introduisons le sujet comme sujet de la parole, et même, plus précisément, comme sujet parlant, c'est en termes de reconnaissance et non plus en termes de maîtrise et d'amour que nous sommes amenés à effectuer la transposition théorique. Dès lors qu'on définit ce sujet en termes de reconnaissance, on peut dire qu'il n'aspire pas essentiellement à la maîtrise ou à l'amour. Il aspire à la reconnaissance, c'est-à-dire à un Tu es... Les points de suspension indiquent que cette formule est à compléter. Elle est à compléter d'une fonction. On ne peut pas dire, en effet, que ce qui manque là, c'est la variable. Ce qui manque, c'est la fonction de cette variable subjective : F(S). C'est ainsi qu'on peut écrire le Tu es.

Субъект, исходя из которого мы вводим Другого как Вещь, ни эго, ни сэлф не является. Субъект является транспозицией в терминах чего? Возьмем сначала субъекта в качестве субъекта речи. Это было первым определением Лакана, первым определением, собственно говоря, в его учении. До 1953 года он ввел субъект как субъект смысла. Если мы вводим субъекта в качестве субъекта речи и даже, точнее, в качестве говорящего субъекта, то именно с позиции признания, а не с позиции овладения и любви, мы приходим к этой теоретической транспозиции. Как только субъект определяется с точки зрения признания, можно сказать, что он по сути не стремится к овладению или любви. Он стремится к признанию, то есть к «Ты есть…». Многоточие указывает на то, что эту формулу требуется дополнить. Ее нужно дополнить функцией. В самом деле, нельзя сказать, что здесь не хватает переменной. Чего здесь не хватает, так это функции субъективной переменной: F(S). При помощи этой формулы можно записать «Ты есть».

Кто я?

À cet égard, ce qui distingue essentiellement le sujet parlant de l'ego et du self, c'est que ce sujet est une question en lui-même. C'est en lui-même un point d'interrogation. Cette reconnaissance à quoi le sujet aspire, qu'est-ce que c'est ? Il faut bien que je retraduise ça. Il le faut pour que je puisse tout de même vous indiquer la continuité de l'élaboration de Lacan dans laquelle nous sommes pris.

В этом отношении то, что существенно отличает говорящего субъекта от эго и сэлф, так это то, что этот субъект есть вопрос в самом себе. Это в нем самом знак вопроса. Что это за признание, к которому стремится субъект? Нужно, чтобы я перевел его заново. Это необходимо для того, чтобы я мог все же указать вам на преемственность разработок Лакана, которыми мы сейчас заняты.

La reconnaissance à laquelle aspire le sujet parlant, c'est l'émergence d'une vérité qui ouvre à un savoir. La reconnaissance, c'est déjà, dans l'élaboration de Lacan, un certain type de savoir. C'est un certain type de savoir qui répond au sujet comme question. Cette question du sujet est foncièrement un Qui suis-je? Il est tout à fait différent dans la pratique - vous en conviendrez -, d'écouter le patient comme un ego qui aspire à la maîtrise et de l'aider à cette fin, que de l'entendre comme une question. L'entendre comme une question, c'est considérer que tout ce qui est dit est sous-tendu, en-dessous de la barre, par un Qui suis-je ? C'est une question qui peut se présenter sous des modalités diverses, par exemple : Pourquoi suis-je? Ce pourquoi suis-je ?, Lacan en faisait la modalité propre de la question obsessionnelle. C'est celle dont il vantait la haute dignité, dès lors que c'est celle qui traduit le mieux le souci de justifier son existence. Il y a aussi la modalité de la question hystérique : Que suis-je ? homme ou femme ?

Признание, к которому стремится говорящий субъект, есть появление истины, открывающей знание. Признание уже в лакановской разработке представляет собой определенный тип знания. Это определенный тип знания, отвечающий субъекту как вопросу. Вопросом субъекта, по существу, является вопрос "Кто я?". Согласитесь, что в аналитической практике слушать пациента как эго, стремящееся к главенству (maîtrise), и помочь ему в этом — это одно, а услышать его как вопрос — совсем другое. Услышать как вопрос значит принять во внимание, что за всем, что сказано пациентом слышится, под чертой, вопрос: Кто я есть? Вопрос может быть представлен в различных модальностях, например: Почему я? Это «почему я есть?» Лакан сделал специфической модальностью вопроса невроза навязчивости. Невротик навязчивости — это тот, чье высокое достоинство он превозносил, поскольку именно он лучше всего отражает стремление оправдать свое существование. Существует также модальность истерического вопроса: Кто я? Мужчина или женщина?

Mais nous ne tenons ici à aucune question-type, sinon à celle qui est strictement équivalente au sujet. Avant d'arriver à cet Autre c'est la Chose, nous en passons par le sujet, par le sujet comme question. Le sujet, c'est sa question.

Но нас здесь не интересует ни один из этих типов вопросов, кроме вопроса, строго эквивалентного субъекту. Прежде, чем прийти к тому, что Другой — это Вещь, мы проходим через субъект, через субъект как вопрос. Субъект — это его вопрос.

Écouter ainsi le sujet parlant, ça implique qu'au départ le sujet est vide. Il est vide quel que soit ce qui l'amène du fait d'avoir traîné dans l'existence depuis un certain temps. On sait, si on excepte la psychanalyse pour enfant qu'il y a déjà un sujet fait. Ça ne nous empêche pas de considérer le patient comme un sujet vide de déterminations. C'est dans cet espace vide que sa parole peut émerger. Il faut même, d'une certaine façon, lui communiquer qu'on le prend comme un sujet vide, pour que ça commence à parler. L'art de l'analyste, - que le sujet le sache ou non, - est d'introduire le patient à ce vide, et même de maintenir ce vide. Il ne faut pas simplement considérer que ce vide se remplit au cours de l'analyse. Ce qu'on peut dire, c'est qu'il se détermine au cours de l'analyse, et ce dans tous les sens du terme. Ce n'est pas seulement au sens où le se déterminer peut être opposé à l'indétermination principielle du sujet. C'est aussi au sens ou le se déterminer implique le choix. Nous pouvons même dire - ce sont les termes même de Lacan - que ce sujet se réalise.

Слушать так говорящего субъекта подразумевает, что изначально субъект пуст. Он пуст, чем бы ни было то, что приводит его к тому, что позволяло влачить существование уже некоторое время. Известно, если исключить психоанализ для детей, что субъект уже есть. Это не мешает нам рассматривать пациента как субъекта, свободного от детерминаций (sujet vide de déterminations). Именно в этом пустом пространстве может возникнуть его речь. Нужно даже некоторым образом сообщить ему, что его воспринимают как пустой субъект, чтобы оно заговорило. Искусство аналитика — знает об этом субъект или нет — состоит в том, чтобы ввести пациента в эту пустоту и даже поддерживать ее. Не следует считать, что пустота заполняется в ходе анализа. Можно сказать, что она определяется, детерминируется (se détermine) в ходе анализа во всех смыслах этого слова. Не только в том смысле, что детерминируется может быть противопоставлено принципиальной недетерминированности субъекта. Но и в том смысле, что детерминироваться подразумевает выбор. Мы можем даже сказать, используя термины самого Лакана, что субъект реализуется.

Говорящий субъект

À cet égard, on comprend pourquoi ce sujet n'est foncièrement rien d'autre que supposé. Il est supposé dans la mesure où l'analyse n'a de sens que parce qu'on ne sait pas ce qu'il est. C'est le sujet supposé non savoir. Mais c'est aussi bien le sujet supposé savoir, dans la mesure où c'est ainsi que nous traduisons ce que Freud a introduit comme le refoulement. Au départ, le sujet ne sait pas, mais on suppose qu'il sait déjà pourtant quelque part. C'est pourquoi nous utilisons cette expression du sujet supposé savoir qui inclut savoir et non-savoir. L'expression de sujet supposé savoir inclut ces deux valeurs opposées. Elle a le mérite de montrer d'emblée que lorsqu'on parle du sujet, et même si on l'enrobe sous les aspects de la reconnaissance, c'est en termes de savoir que l'on traite l'expérience analytique. C'est en termes de savoir et pas en termes de maîtrise et d'amour.

В связи с этим становится понятно, почему субъект в основе своей — это субъект, ни больше ни меньше, предполагаемый. Предполагается, что анализ имеет смысл только потому, что мы не знаем, что он собой представляет. Предполагается, что это субъект, предположительно не знающий. Но это также и субъект, предположительно знающий, поскольку именно так мы переводим то, что Фрейд назвал вытеснением. Вначале субъект не знает, но мы предполагаем, что он, однако, где-то уже знает. Вот почему мы используем выражение «субъект предположительно знающий», включающее в себя знание и незнание. Выражение «субъект предположительно знающий» включает в себя два противоположных значения. Достоинство этого выражения состоит в том, что оно с самого начала показывает, что, когда мы говорим о субъекте, даже если облекаем его в аспекты признания, мы трактуем аналитический опыт именно в терминах знания. В терминах знания, а не в терминах господства и любви.

Peut-être qu'à ce moment-là, il vous apparaît tout de suite que de dire sujet parlant, c'est encore trop. Sujet parlant, ça suppose des capacités linguistiques, voire, via Chomsky, des capacités bio-physiologique. Ça suppose des capacités linguistiques que nous ne pouvons nullement attribuer à notre sujet supposé, si nous allons jusqu'au bout de notre définition qui est de le tenir pour une pure supposition, une pure supposition, qui comme telle est vide.

Быть может, в этот момент вам сразу покажется, что сказать говорящий субъект — это слишком. Говорящий субъект предполагает лингвистические способности, даже, по Хомскому, биофизиологические способности. Это предполагает лингвистические способности, которые мы никоим образом не можем приписать нашему предположительному субъекту, если мы дойдем до конца нашего определения, которое состоит в том, чтобы принять его за чистое предположение, чистое предположение, которое как таковое пусто.

À cet égard, dire sujet parlant, c'est encore trop. Le terme auquel Lacan est venu dans les années 70, c'est sujet parlé. Dire sujet parlé, c'est conforme à la notion de supposition. Ça n'attribue au sujet aucune autre propriété que le fait qu'on en parle. C'est seulement avec ce sujet parlé que nous atteignons au sujet de pure logique. Le sujet n'est qu'une supposition. C'est seulement là que le sujet mérite son sigle de $, qui veut seulement dire : il est parlé de quelque chose, de quelqu'un. Entre ce quelque chose et ce quelqu'un, je ne tranche pas. Le sujet en est parlé.

В этом смысле говорить о говорящем субъекте (sujet parlant) — все же слишком. Термин, к которому Лакан пришел в 1970-х — говоримый субъект (sujet parlé). Сказать говоримый субъект соответствует понятию предположения. Говоримый субъект не приписывает субъекту никакого другого свойства, кроме того факта, что о нем говорят. Только с говоримым субъектом мы подходим к субъекту чистой логики. Субъект есть не более, чем предположение. Только поэтому субъект заслуживает своей аббревиатуры $, которая всего лишь означает: он говорим чем-то, кем-то. Я не провожу жесткого разделения между этим чем-то и этим кем-то. Субъект говорим этим.

C'est seulement comme sujet parlé que le sujet est vraiment manque en tant que pure indétermination. Il n'y a ici nulle scolastique. Cette position est absolument décisive pour le moindre mouvement que l'analyste peut faire dans le champ freudien, dans la pratique. La réserve de l'analyste le tient pas seulement à la prudence que l'expérience peut lui avoir apprise à maintenir. Elle tient à ce qu'il se règle sur $. Même ceux qui prennent comme index de la pratique l'ego ou le self, le savent bien. Ils savent bien, quelque part, que la position de l'analyste est avant tout définie par son je ne sais pas ce que ça veut dire. Ils le démontrent en questionnant le patient sur ce qu'il veut dire par là quand il dit quelque chose. Ce n'est pas seulement un truc pour qu'il en dise davantage.

Только в качестве говоримого субъекта субъект действительно отсутствует в качестве чистой неопределенности (недетерминированности ничем). Здесь нет никакой схоластики. Эта позиция является абсолютно решающей для малейшего движения, которое аналитик может сделать во фрейдовом поле, в практике. Сдержанность аналитика проистекает не только из благоразумия, придерживаться которого его может научить опыт. Он придает значение тому, что сообразуется с $. Это хорошо знают даже те, кто принимает эго или сэлф за показатель практики. Они очень хорошо знают, что позиция аналитика прежде всего определяется его... я не знаю, что это значит. Они это демонстрируют, спрашивая пациента, что он имеет в виду, когда что-то говорит. Это не просто уловка, чтобы заставить его сказать больше.

L'analyste vise $, et il constate par là que tous les liens de sympathie et de connivence sont, au niveau proprement analytique, dénoués. Il y a toujours difficulté dans la pratique quand ces résonances sympathiques et cette connivence de la compréhension ne cèdent pas à l'exercice même de l'analyse. C'est même pourquoi Lacan encourageait plutôt le choc des cultures et des langues. C'est ainsi que je trouve très parlant le fait qu'il ait parachuté le seul Arabe musulman de son École au sein de la synagogue, au sein d'une communauté de grande densité juive, celle de Strasbourg, qui appelait un analyste. Entre tous ceux qu'il pouvait envoyer là comme missionnaires, il a justement choisi celui qui était spécialement extime à cet ensemble. C'était au fond prendre l'assurance qu'on ne nagerait pas dans la connivence qui annule $. Mais enfin, il faut dire que ça n'a que trop bien réussi. Les connivences ont en effet été multipliées. Ça a été l'amour fou.

Аналитик стремится к $ и таким образом наблюдает, что все связи сочувствия и соучастия на собственно аналитическом уровне разорваны. На практике всегда возникают трудности, когда эти сочувственные резонансы и это соучастие в понимании не поддаются самому анализу. Именно поэтому Лакан скорее поощрял столкновение культур и языков. Вот почему я нахожу очень показательным то, что он десантировал единственного араба-мусульманина из своей школы в синагогу, в общину с большим процентом евреев, в Страсбург, где требовался аналитик. Среди всех, кого он мог отправить туда в качестве миссионеров, он точно выбрал того, кто был особенно экстимен этой группе. По сути, это было сделано для того, чтобы получить гарантии того, что мы не погрязли в соучастии, которое отменяет $. Но, наконец, надо сказать, что это удалось слишком хорошо. Попустительства действительно множились. Это была безумная любовь.

L'analyste, donc, ne se suppose pas le savoir. Il faut être clair là-dessus. L'expression de sujet supposé savoir n'implique pas du tout que l'analyste s'identifie. La valeur même de l'expression est exactement inverse. On peut soupçonner Lacan d'avoir su, en la forgeant, que cette expression serait entendue de travers.

Аналитик, таким образом, не предполагается знающим. Нужно ясно это понимать. Выражение «субъект предположительно знающий» вовсе не подразумевает, что аналитик себя так определяет. Само это выражение имеет прямо противоположное значение. Можно заподозрить Лакана в том, что, придумывая его, он знал, что это выражение будет понято превратно.

Другой речи

Après avoir essayé de réveiller ce statut du sujet que nous galvaudons trop, j'en viens maintenant à l'Autre, à l'Autre de la formule l'Autre c'est la Chose. J'en viens à l'Autre qui est une position, une instance corrélative à celle du sujet.

После попытки пробудить статус субъекта, который мы слишком запятнали, я подойду к Другому, к Другому формулы Другой — это Вещь. Я подхожу к Другому, который является позицией, инстанцией, коррелятивной позиции субъекта.

Pour le dire très simplement - et ça peut se repérer dans l'évolution et la transformation de l'enseignement de Lacan -, je dirai que l'Autre se gonfle de tout ce qui est vidé du sujet. Il y a là comme ce phénomène des vases communicants que Freud nous a présenté avec les déplacements de la libido - libido qui vient s'investir là à un moment, et se déplace en un point différent à un autre moment. Ici, nous avons un transvasement du sujet à l'Autre. Il est sensible que l'Autre de Lacan est gonflé par tout un nombre d'attributs, de propriétés, de capacités, qui sont retirés du sujet. Plus le sujet est pauvre, plus l'Autre est riche.

Говоря очень просто — и это можно обнаружить в эволюции и трансформации учения Лакана, — я бы сказал, что Другой раздувается от всего того, что опустошает субъекта. Есть что-то вроде феномена сообщающихся сосудов, который Фрейд представил нам со смещениями либидо — либидо, которое в один момент инвестируется в одно, а через секунду перемещается в другое. Здесь мы имеем переход от субъекта к Другому. Заметно, что Другой у Лакана раздут целым рядом атрибутов, свойств, возможностей, которые снимаются с субъекта. Чем беднее субъект, тем богаче Другой.

Il est clair que si nous prenons les choses par le biais de l'Autre de la parole, c'est-à-dire quand on le définit aussi bien comme le destinataire que comme le lieu de la parole, ça change l'écoute clinique. Ça change la conception même que l'analyste se fait de sa fonction. Ça donne une véritable définition à sa neutralité, qui n'est pas une simple passivité, de je m'en fous, avec un sourire bienveillant. La véritable neutralité, c'est de n'être ni l'un ni l'Autre dans le circuit de la parole. C'est d'être ce qui supporte l'échange. C'est de cette position de support de l'échange que l'analyste peut au mieux en devenir le destinataire. Il est clair que pour que la question Qui suis-je ? puisse se développer, il faut qu'il y ait l'Autre et que le sujet l'identifie. Il faut qu'il l'identifie à la mesure même de son indétermination comme sujet. Corrélativement à cette indétermination du sujet, il y a détermination de l'Autre. C'est symétrique et inverse.

Ясно, что если мы рассматриваем все через Другого речи, то есть определяем его и как адресата и как место речи, то это меняет клиническое слушание. Это меняет само представление аналитика о своей функции. Это дает реальное определение его нейтральности, которая не является просто пассивностью с доброжелательной улыбкой из серии «мне все равно», «мне пофиг», «мне плевать », «мне фиолетово», «мне по барабану». Истинная нейтральность заключается в том, чтобы не быть ни тем, ни другим в кругообороте речи. Нужно поддерживать обмен. Именно с этой позиции поддержки обмена аналитик в лучшем случае может стать адресатом. Ясно, что для того, чтобы вопрос "Кто я?" мог развиваться, должен быть Другой, и субъект должен его идентифицировать. Он должен идентифицировать его в самом измерении его недетерминированности как субъекта. Коррелятивно этой недетерминированности субъекта существует детерминированность Другого. Имеет место симметричность и инверсия.

Les analystes n'ont pas manqué de relever les différentes figures sur lesquelles le patient, à différents temps de la cure, peut identifier l'analyste. Les analystes ont été intarissables sur ce registre de répétition imaginaire. Le rêve inaugural du transfert peut souvent être repéré comme tel. On y observe la première représentation de l'analyste, que ce soit en personne ou pas, voire la première représentation du processus analytique lui-même. Ça peut prendre la forme d'un je suis tombé et j'ai mal au genou, et on farfouille dans le genou. Quand ça vient au temps inaugural de l'expérience, ça peut être considéré comme valant comme représentation imaginaire. C'est le processus épistémologique de la cure. Je passe sur ce registre qui est connu et qui marque seulement à quel point le surgissement du sujet comme question implique aussitôt une détermination de l'Autre.

Аналитики не преминули указать на разные фигуры, по которым пациент в разное время лечения может опознать аналитика. Аналитики были неисчерпаемы в этом регистре воображаемого повторения. Первый сон о переносе часто может быть замечен как таковой. Мы наблюдаем первую репрезентацию аналитика, лично или нет, даже первую репрезентацию самого аналитического процесса. Это может принять форму: "я упал, и у меня болит колено", и мы впиваемся в колено. Когда дело доходит до начального времени опыта, его можно рассматривать как воображаемое представление. Это эпистемологический процесс лечения. Я пропускаю этот известный регистр, который лишь отмечает ту степень, в которой появление субъекта как вопроса непосредственно подразумевает детерминированность Другого.

L'Autre de la parole ne suffit pas à situer l'Autre. Il faut le situer également comme Autre du savoir, mais du savoir en tant qu'il ne se dit pas. C'est en cela que la définition de l'Autre comme Autre de la parole est seulement partielle. L'Autre du savoir en tant qu'il ne se dit pas, en tant qu'il est éminemment supposé du fait qu'il ne se dit pas, il faut l'appeler par son nom : c'est l'Autre de l'écriture - l'écriture comme savoir qui ne se dit pas. C'est pourquoi Lacan avait introduit l'expression de discours sans parole. C'était pour marquer que le surmoi freudien était précisément un ensemble de formules. Une formule est une formation signifiante où il n'y a pas de sens à poser la question Qui parle ? C'est anonyme. Il n'y a pas d'énonciation.

Другого речи недостаточно, чтобы локализовать Другого. Он также должен располагаться как Другой знания, но знания, поскольку о нем не говорится. Именно в этом определение Другого как Другого речи является лишь частичным. Другой знания, поскольку он не высказывается, поскольку оно в высшей степени предполагается тем фактом, что он не высказывается, должен быть назван по имени: это Другой письма — письма как знания, которое не высказано. Вот почему Лакан ввел выражение речь без слов. Это должно было отметить, что фрейдовское Сверх-Я было именно набором формул. Формула — означающая конструкция, о которой нет смысла спрашивать Кто говорит? Она анонимна. В ней нет высказывания.

On sait que ce pas d'énonciation est à l'occasion ce qui fait surgir la figure de l'Autre de l'Autre. C'est même à cet égard que l'on tombe d'autant plus sous le coup de ce qui ne s'est pas dit mais s'est écrit. Ce n'est pas dit mais c'est écrit. C'est la valeur du nul n'est censé ignorer la loi. Nul n'est censé l'ignorer parce qu'elle écrite. On ne peut pas dire ça s'il s'agit d'une loi qui doit être communiquée, car, à ce moment-là, vous pouvez dire qu'on ne vous l'a pas dite. Le seul fait que ce soit écrit introduit la possibilité du savoir inconscient. Nul n'est censé ignorer la loi met le savoir inconscient à l'horizon.

Мы знаем, что отнюдь не высказывание иногда заставляет проявиться фигуру Другого Другого. Именно в этом отношении мы тем более подпадаем под влияние того, что не сказалось, а записалось. Это не сказано, а написано. Это значение никто не должен игнорировать закон. Никто не должен игнорировать ее, потому что он написан. Мы не можем этого сказать, если речь идет о законе, который должен быть сообщен, потому что в то время вы можете сказать, что вам его не говорили. Сам факт того, что это написано, вводит возможность бессознательного знания. Никто не должен игнорировать закон, который ставит бессознательное знание на горизонт.

J'ai parlé de l'Autre de la parole, puis de l'Autre de l'écriture. Parlons maintenant de l'Autre du langage.

Я говорил о Другом речи, затем о Другом письма. Давайте теперь поговорим о Другом языка.

Est-ce que c'est suffisant pour venir répondre au sujet parlé' ? Il semble que nous ne soyons pas encore complètement faits à cette notion du sujet parlé. Les évidences phénoménologiques sont si fortes qu'on a du mal à suivre Lacan dans son concept de sujet. Quand on dit sujet parlant, on pense au moins que ça s'observe. Le sujet parlé, lui, ne peut pas se fonder sur l'observation. Corrélativement, on ne sait pas encore ce qu'est l'Autre du sujet parlé. On ne le sait pas et d'autant moins que, quantitativement, les développements de Lacan portent sur l'Autre du sujet parlant.

Достаточно ли прийти и ответить говоримому субъекту? Кажется, мы еще не вполне привыкли к этому понятию субъекта говоримого. Феноменологические очевидности настолько сильны, что трудно следовать Лакану в его концепции субъекта. Когда мы говорим говорящий субъект, мы по крайней мере думаем, что за ним наблюдают. Говоримый субъект не может основываться на наблюдении. Соответственно, еще неизвестно, что представляет собой Другой говоримого субъекта (субъекта, о котором говорят). Мы не знаем этого, тем более, что в количественном отношении лакановские разработки относятся к Другому говорящего субъекта.

Il ne suffit pas, dans la pratique, de se dire qu'on écoute en tant qu'Autre. Il ne suffit pas de se dire qu'on interprète en tant qu'Autre. Ça ne suffit pas parce que ça implique le sujet parlant. Ça implique, en définitive, que le patient s'exprime. Ce n'est pas ce que nous faisons, et, pour aller plus loin dans cette direction que je vous indique, celle où je vous montre l'Autre doté de tout ce qui est retiré au sujet, il faut dire que c'est l'Autre qui est parlant. Il suffit de le formuler pour s'apercevoir que Lacan a toujours dit ça. Qu'est-ce que nous présente son schéma de la communication inversée ? Il nous présente le message comme venant du récepteur vers le locuteur. Ça ne veut pas dire autre chose que l'Autre est parlant. Le message vient de l'Autre : c'est ce que dit Lacan. Ça implique une scission, une division de l'Autre et du sujet, et en même temps leur solidarité et leur articulation.

В психоаналитической практике недостаточно сказать себе, что слушаешь в качестве Другого. Недостаточно сказать себе, что интерпретируешь в качестве Другого. Этого недостаточно, поскольку подразумевает говорящего субъекта. В конечном итоге это означает, что пациент самовыражается. А это не то, чем мы занимаемся, и чтобы идти дальше в направлении, которое я вам указываю, показывая вам Другого, наделенного всем, что оторвано от субъекта, нужно сказать, что этот Другой — тот, кто говорит. Достаточно сформулировать это, чтобы понять, что Лакан всегда так говорил. Что представляет нам его схема обратной коммуникации? Она представляет нам сообщение как идущее от получателя к говорящему. Это не означает ничего, кроме того, что Другой является говорящим. Сообщение исходит от Другого: так говорит Лакан. Оно предполагает расщепление, разделение Другого и субъекта, и в то же время их общность и их связывание.

Par contre, le patient nous présente une unité et une continuité qu'il faut bien qualifier d'imaginaires. C'est justement cette unité imaginaire, ce le patient parle, qui se trouve scindée entre le sujet et l'Autre. Je veux dire que ce n'est pas l'analyste qui introduit ici l'Autre, même si sa présence compte. La scission se fait entre le sujet comme question, le sujet supposé non savoir, et l'Autre qui parle et qui est le sujet supposé savoir. Je dirai que cette scission se fait du coté du patient.

С другой стороны, пациент представляет нам единство и непрерывность, которые следует определить как воображаемые. Именно воображаемое единство, о котором пациент говорит, расщепляется между субъектом и Другим. Я имею в виду, что не аналитик вводит здесь Другого, даже если его присутствие имеет значение. Происходит раскол между субъектом как вопросом, субъектом, который, как предполагается, не знает, и Другим, который говорит и который является субъектом предположительно знающим. Я бы сказал, что этот раскол происходит на стороне пациента.

Другой говорит о наслаждении

Pourquoi est-ce que l'Autre parle? Pourquoi est-ce que l'Autre parle par la bouche du patient ? L'Autre parle en raison de la question subjective qui l'anime. Ça oblige, bien sûr, à distinguer le sujet et le Je. J'ai déjà marqué que le sujet n'est pas le Je. Cela, c'est un chemin vers l'Autre c'est la chose. Le sujet, ce n'est pas le Je. Le sujet n'est pas le Je, d'abord parce que le Je parle, alors que le sujet est parlé. Pour qu'on ait un je parle, il faut une certaine coalescence de A et de $. C'est pourquoi la question Qui suis-je ? mérite d'être rétrécie en un Qui est Je ? Ce Qui est Je ? fait saillir que le Je n'est pas le sujet.

Почему Другой говорит? Почему Другой говорит через рот пациента? Другой говорит из-за субъективного вопроса, который его оживляет. Это обязывает, конечно, различать субъект и Я. Я уже отмечал, что субъект не есть Я. Путь к Другому — это вещь. Субъект не является Я. Субъект не является Я, во-первых, потому, что Я говорит, в то время как субъект говорим. Чтобы имелось некое я говорю, необходимо некоторое слияние А и $. Вот почему вопрос «Кто я?» заслуживает того, чтобы быть сжатым до «Кто есть Я?» Это «Кто есть Я?» выявляет, что Я не является субъектом.

Si je vous ai conduit par la main jusqu'à ce message qui vient de l'Autre, je peux maintenant aller vite sur la définition de Lacan qui dit que le désir vient de l'Autre.

Если я привел вас за руку к сообщению, которое исходит от Другого, то теперь я могу быстро перейти к определению Лакана, в котором говорится, что желание исходит от Другого.

Comment le désir comme métonymie du message ne viendrait-il pas de l'Autre, alors que le message en vient. Le désir, c'est un nom pour qualifier la permanence, l'insistance de la question subjective, l'insistance du point d'interrogation du x subjectif. C'est en quoi le désir n'est rien qu'une question sur le désir. C'est ce que vous retrouvez mis en place par Lacan, puisqu'au Qui suis-je ? répond un Que veux-tu ?

Каким образом может желание как метонимия сообщения не исходить от Другого, тогда когда сообщение исходит от него. Желание — это имя, обозначающее постоянство, настойчивость субъективного вопроса, настойчивость вопросительного знака субъективного х. Вот почему желание есть не что иное, как вопрос о желании. Это то, что вы находите установленным Лаканом, поскольку вопрос «Кто я?» отвечает нa вопрос «Что ты хочешь?».

Si on admet ceci, qui vaut avant tout par l'accent que j'y porte, il ne faut pas dire que le patient parle. Il faut l'écouter, ce patient, en tant que c'est l'Autre qui parle - toute la question étant de savoir à qui. Il y a, bien sûr, toutes les marques que c'est à l'analyste. Mais enfin, nous ne nous occupons pas de ce personnage. Nous suivons notre petit bonhomme de chemin, et nous sommes, si on est rigoureux, tout à fait incapables de répondre que l'Autre parle à un Autre, puisque nous admettons qu'il n'y a pas d'Autre de l'Autre.

Если допустить это, что справедливо, прежде всего по акценту, который я здесь ставлю, то нельзя сказать, что говорит пациент. Этого пациента необходимо слушать, так как именно Другой — это тот, кто говорит, весь вопрос в том, чтобы узнать, кому он адресует свою речь. Все признаки того, что это зависит от аналитика, конечно налицо. Но мы в любом случае не занимаемся этим персонажем. Мы идем своим веселым путем, и, строго говоря, совершенно не в состоянии ответить, что Другой говорит с неким Другим, поскольку допускаем, что у Другого нет Другого...

Nous ne pouvons pas dire que l'Autre parle à un Autre. C'est pourquoi Lacan en est venu rapidement - et ça a fait trembler notre phénoménologie qui nous sert de repére - à qualifier l'expérience analytique de monologue. C'est un chemin fait depuis l'époque où on voyait au contraire la psychanalyse comme le sommet du dialogue dialectique. Lacan a fini par dire que l'expérience analytique est un soliloque. Ça implique que la question n'est pas de savoir à qui l'Autre parle. Ça implique la question : de quoi l'Autre parle ?

Мы не можем сказать, что Другой говорит с Другим. Вот почему Лакан быстро пришел — и это заставило трепетать нашу феноменологию, служащую нам ориентиром, — к тому, чтобы определить аналитический опыт как монолог. Это путь, пройденный с тех времен, когда психоанализ, наоборот, рассматривался как вершина диалектического диалога. В итоге Лакан сказал, что аналитический опыт — это монолог. Это подразумевает, что вопрос не в том, чтобы знать, с кем говорит Другой. Это подразумевает вопрос: о чем говорит Другой?

À cet égard, il y a deux façons de l'entendre. D'abord, c'est : à partir de quoi? Et là, nous pouvons répondre que l'Autre parle à partir du sujet comme question, comme indétermination. Mais ce de quoi l'Autre parle?, nous pouvons aussi l'entendre en tant que référence. C'est là ce qui a été la dernière élaboration de Lacan, à savoir que l'Autre parle, à partir du sujet, de la jouissance. C'est à ce titre qu'il s'agit d'écouter le patient. Cette jouissance, vous savez que Lacan l'a sévèrement distinguée du désir, et que j'ai naguère souligné cette proposition capitale : « Si le désir vient de l'Autre, la jouissance est du côté de la Chose ». J'en ai même fait l'un des ressorts de ce « dualisme » que j'ai évoqué en commençant mon cours d'aujourd'hui.

В этом отношении есть два способа услышать это. Прежде всего: исходя из чего? И здесь мы можем ответить, что Другой говорит исходя из субъекта как вопроса, как недетерминированности. Но о чем говорит Другой, мы можем услышать и как отсылку. Это то, что было последней разработкой Лакана, а именно то, что Другой говорит, исходя из субъекта, о наслаждении. Вот почему важно слушать пациента. Это наслаждение, как вы знаете, Лакан строго отличал его от желания, и что я однажды подчеркнул это важное положение: «Если желание исходит от Другого, то наслаждение располагается на стороне Вещи». Я даже сделал его одним из источников того «дуализма», о котором говорил сегодня в начале лекции.

La Chose peut paraître être l'Autre de l'Autre. C'est, après tout, le candidat le plus valable pour cette fonction. Le monologue fait apercevoir en quel sens l'Autre est seul, puisqu'il n'est l'Autre d'aucun Un, d'aucun Autre de l'Autre. Mais si cette idée du monologue nous fait reculer, si on veut parler à tout prix en termes d'interlocution, on s'aperçoit de ce que Lacan formule quand il fixe la place de l'analyste comme plus-de-jouir dans l'expérience analytique. Il ne le fixe pas comme Autre. L'Autre est, si je puis dire, de l'autre côté. Si vous voulez à toute force un interlocuteur, eh bien, cet interlocuteur, il faut le chercher du côté de la Chose.

Вещь может показаться Другим Другого. В конце концов, это самая подходящая кандидатка на эту роль. Монолог раскрывает в каком смысле Другой одинок, поскольку он не является Другим ни Одного, ни Другого Другого. Но если идея монолога заставляет нас сделать шаг назад, если мы хотим во что бы то ни стало говорить в терминах беседы, мы осознаем, что формулирует Лакан, когда фиксирует место аналитика в качестве прибавочного наслаждения в аналитическом опыте. Оно не зафиксировано в качестве Другого. Другой находится, если можно так сказать, по ту сторону. Если вы хотите собеседника во что бы то ни стало, тогда вам нужно искать этого собеседника на стороне Вещи.

Остаток Вещи

La Chose est donc un candidat tout à fait valable à être l'Autre de l'Autre. La Chose est susceptible de répondre. Dans la magie, dans la définition qu'en donne Lacan et que j'avais naguère soulignée, « la Chose en tant qu'elle parle répond aux objurgations du sujet ». La magie effectue une équivalence pure et simple entre la Chose et l'Autre, l'Autre de la parole. Pour obtenir que la Chose comme Autre de la parole se mette à répondre, il faut en général avoir quelque communication avec l'Autre de l'écriture. Il y a un grimoire où il est écrit ce qu'il faut faire.

Вещь, стало быть, является идеально подходящей кандидаткой на роль Другого Другого. Вещь, скорее всего, ответит. В магии, в определении, которое дает ей Лакан и которое я недавно выделил, «Вещь, поскольку она говорит, отвечает на порицания субъекта». Магия производит чистую и простую эквивалентность между Вещью и Другим, точнее — Другим речи. Чтобы Вещь как Другой речи начала отвечать, обычно необходимо вступить в некоторую коммуникацию с Другим письма. Есть некий гримуар, где написано, что нужно делать.

Mais nous devons être plus prudent que d'identifier la Chose avec l'Autre de l'Autre. D'abord parce que pour nous, il faut bien l'avouer, ça répond de moins en moins sur ce mode. Si la Chose n'est pas l'Autre de l'Autre, c'est foncièrement parce que la Chose et l'Autre ne font pas deux. Nous posons une question beaucoup plus directe en posant que la Chose est de l'Autre et non de l'Autre de l'Autre. Si nous ne faisons pas de la Chose l'Autre de l'Autre, c'est au sens où nous en faisons d'abord l'Autre. C'est là que s'inscrit la formule: « L'Autre, c'est la Chose comme effacée ». C'est une formule qui est nécessaire pour entendre ce que Lacan écrit dans Radiophonie, à savoir que « l'Autre c'est le corps ». C'est un passage sur lequel je suis revenu plusieurs fois. Dire que l'Autre c'est le corps, ça demande à être complété par ceci que c'est le corps en tant que distinct de la chair.

Но нам нужно осторожнее отождествлять Вещь с Другим Другого. Во-первых, потому что, надо признать, у нас она все меньше отвечает этой модальности. Если Вещь не является Другим Другого, то преимущественно потому, что Вещь и Другой не составляют два. Мы ставим гораздо более прямой вопрос, утверждая, что Вещь является Другим, а не Другим Другого. Если мы не делаем Вещь Другим Другого, то в том смысле, что сначала мы делаем из нее Другого. Именно сюда вписывается формула: «Другой — это Вещь как стертая». Эта формула необходима для понимания написанного Лаканом в «Радиофонии», а именно: «Другой — это тело». Это отрывок, к которому я возвращался несколько раз. Чтобы сказать, что Другой — это тело, необходимо дополнить его тем, что это тело, отделенное от плоти.

À cet égard, cette formule ne trouve à se situer que d'une autre qui lui est antérieure et qui comporte que l'Autre est la Chose en tant qu'effacée. À déplacer la fameuse formule freudienne, on peut dire : c'est là où ça jouissait que l'Autre est advenu. C'est en quoi dire ça parle est un courtcircuit. C'est dire que la Chose parle.

В этом отношении эта формула может расположиться только от другой, которая предшествует ей и которая подразумевает, что Другой есть Вещь в качестве стертой. Сместив знаменитую формулу Фрейда, мы можем сказать: именно там, где оно наслаждалось, случился Другой. Вот почему говорить, что оно говорит, — это короткое замыкание. То есть Вещь говорит.

Il est vrai que la Chose parle, mais c'est dans un registre distinct de celui de la psychanalyse. La Chose parle dans la magie et pas dans la psychanalyse. C'est pourtant à la même place, et c'est pourquoi l'on peut parler d'effacement. Freud a aperçu ça, lorsque, loin de construire les instances de sa seconde topique comme extérieures les unes aux autres, il marque le prolongement du surmoi dans le ça. C'est ce que Lacan a repris sous les espèces de son « Kant avec Sade », qui ne dit rien d'autre que ceci : l'Autre avec la Chose. À cet égard, ce texte pose la question de l'extimité. C'est la question de l'Autre et de la Chose, de l'Autre à la place de la Chose.

Верно, что Вещь говорит, но она говорит в регистре, отличающемся от регистра психоанализа. Вещь говорит в магии, а не в психоанализе. Тем не менее она находится на том же месте, поэтому мы можем говорить о стирании. Фрейд это заметил: он не конструировал инстанции в своей второй топике как внешние по отношению друг к другу, а отмечал расширение Сверх-Я в Оно. Это то, что Лакан подхватил в «Канте с Садом», где не сказано ничего, кроме: Другой с Вещью. В этом отношении его текст поднимает вопрос об экстимности. Вопрос о Другом и Вещи, о Другом на месте Вещи.

Je ne vois pas pourquoi je reculerai à écrire cette substitution au moyen de la barre dont nous usons dans notre discours :

Я не понимаю, почему бы мне воздержаться от написания этой замены с помощью черты, которую мы используем в нашем рассуждении:

C'est en quoi, au champ du langage, à la fonction de la parole et, à la fonction de l'écriture, il nous faut ajouter la jouissance, dont je ne ferai pour l'instant ni un champ ni une fonction ni une instance.

Вот почему к полю языка, к функции речи и к функции письма, мы должны добавить наслаждение, которое я пока не буду делать ни полем, ни функцией, ни инстанцией.

Toute la question est de savoir si cette substitution est complète ou non, s'il y a décalage de l'Autre à la Chose ou non. Eh bien, ce que Freud a découvert, ce qu'il a découvert après avoir mis en marche l'expérience analytique, ce qu'il a découvert du fait d'être parti de l'interprétation, c'est-à-dire des jeux du signifiant dans le langage, c'est-à-dire d'être parti de l'Autre, - ce qu'il a découvert, dans ses Trois essais sur la théorie de la sexualité, c'est que précisément la substitution n'est pas complète. C'est ce qu'il a baptisé objet perdu. Il a fallu Lacan pour le ponctuer. L'objet perdu, c'est le déficit de l'Autre sur la Chose. Comment n'y en aurait-il pas, puisque l'Autre du langage est déjà mort. L'Autre du langage est déjà mort, même si ce langage semble vivre, même si ses mots semblent être animés d'une dynamique intarissable qui fait qu'il le a des états de langue, que ça bouge tout le temps, et que ça fait croire que le langage vit. L'Autre est déjà mort, et le sujet aussi. C'est la Chose qui, elle, est vivante. Elle est liée au vivant, au point qu'on ne puisse concevoir de jouissance que du vivant. Ne serait-ce que par cette opposition sommaire vie/mort, on peut apercevoir le déficit de l'Autre comme mort sur la Chose comme vivante.

Весь вопрос в том, чтобы узнать, является ли эта замена полной или нет, есть ли переход от Другого к Вещи или нет. Итак, что открыл Фрейд, что он открыл после того, как привел в движение аналитический опыт, что он открыл в результате того, что он начал с интерпретации, то есть с игры означающего в языке, то есть начал с Другого. То, что он открыл в своих «Трех очерках по теории сексуальности» он обнаружил, что замена не является полной. Это то, что он окрестил «потерянным объектом». Потребовался Лакан, чтобы расставить акценты. Потерянный объект — это дефицит Другого в Вещи. Как же не быть, ведь Другой языка уже мертв. Другой языка уже мертв, даже если язык кажется живым, даже если его слова кажутся одушевленными неисчерпаемой динамикой, что означает, что у него есть языковые состояния, что вещи все время движутся, и это заставляет людей верить, что язык живет. Другой уже мертв, как и субъект. Это Вещь живая. Она связана с живым до такой степени, что можно представить себе только наслаждение живым. Если только благодаря этому суммарному противопоставлению жизни и смерти можно воспринять нехватку Другого как мертвого в Вещи как живой.

À cet égard, le désir, dans les termes de Lacan, reproduit la relation du sujet à l'objet perdu. Le désir rencontre « ce qui perdure de perte pure ». Ce qui perdure de perte pure, c'est, à chaque fois, pour ce désir qui vient de l'Autre, le déficit sur la Chose. Lacan dit ça très joliment : « Les mésaventures du désir aux haies de la jouissance ». Une haie, c'est une clôture. C'est ce qui limite un certain champ et en défend l'accès sous des aspects différemment broussailleux.

В этом отношении желание, говоря в терминах Лакана, воспроизводит отношение субъекта к утраченному объекту. Желание встречает «то, что терпит чистую потерю». То, что сохраняется в чистой потере, каждый раз для этого желания, которое исходит от Другого, является недостатком Вещи. Лакан очень хорошо сказал об этом: «Злоключения желания против изгороди наслаждения». Изгородь — это ограда. Это то, что ограничивает определенное поле и защищает доступ к нему с разных сторон.

Nous pouvons dessiner comme il convient cette zone protégée, cette zone que j'appellerai ici tout simplement le bout de Chose :

Мы можем нарисовать соответствующую защищенную область — область, которую я просто назову здесь bout de Chose, кусочком Вещи:

C'est construit sur le bout de chou - expression par quoi on qualifie justement cette cause du désir qui s'est trouvée être un vivant. Cette zone-là, c'est ce qui empêche de dire purement et simplement que l'Autre c'est la Chose. C'est ce qui fait objection à l'effacement total de la Chose dans l'Autre. C'est ce qui fait que parler - et Dieu sait qu'on parle - ne nous libère nullement de la jouissance et son cortège de fleurs du mal.

Она построена на bout de chou, мой кусочек — выражении, которым определяют ту причину желания, что оказалась живой. Именно эта зона мешает прямо и просто сказать, что Другой является Вещью. Вот что вызывает возражение против полного стирания Вещи в Другом. Вот почему речь — а Бог его знает, что мы говорим — никоим образом не освобождает нас от наслаждения и сопутствующих ему цветов зла.

Cette substitution et ce décalage de l'Autre et de la Chose, ça peut se dire de beaucoup de façons. Ça se dit, par exemple, quand on pose qu'il n'y a pas de rapport sexuel. Il n'y a pas de rapport sexuel, et, ce qu'il y a, c'est le phallus comme signifiant de la jouissance. Le phallus est ce qui fait espérer que la Chose pourrait être entièrement résorbée dans l'Autre. Mais ce n'est pas pour autant le phallus qui vaut pour le rapport sexuel. Le phallus comme signifiant de la jouissance ne vaut que pour l'inscription du sujet dans un sexe ou dans l'autre. Ça n'empêche pas qu'il y ait manque signifiant dans l'Autre au niveau de ce rapport sexuel. Le phallus ne résorbe pas le bout de Chose, il essaie. Il essaie pour chaque sexe de le résorber. Le fantasme, c'est aussi une tentative de résorber ce bout de Chose. C'est une tentative imaginaire et symbolique de résorber le bout de Chose, mais enfin, ce bout de Chose, ça ne l'épuise pas. Je ne vais pas y revenir dans le détail.

Эта подмена и несоответствие между Другим и Вещью могут быть выражены многими способами. Так говорят, например, когда утверждают: сексуальных отношений не существует. Сексуальных отношений не существует, а фаллос как означающее наслаждения имеется. Фаллос — это то, что позволяет надеяться на возможность Вещи полностью раствориться в Другом. Но фаллос не настолько подходит для сексуальных отношений. Фаллос как означающее наслаждения подходит только для вписывания субъекта в тот или иной пол. Что не исключает наличия нехватки означающего в Другом на уровне сексуальных отношений. Фаллос не растворяет кусочек Вещи (bout de Chose) — он предпринимает такую попытку. Он пытается для каждого пола растворить его. Фантазм также является попыткой вновь растворить кусочек Вещи. Это воображаемая и символическая попытка растворить кусочек Вещи, но, в конце концов, этим остатком Вещи она не исчерпывается. Я не буду вдаваться в детали.

Pourquoi Lacan a-t-il dû isoler et élaborer ce bout de Chose comme tel ? Pourquoi a-t-il dû en élaborer la structure ? C'est, si l'on veut, un choix que d'élaborer la structure du bout de Chose. C'est un choix, car on pourrait considérer qu'avec ça, il n'y a rien à faire, et que ça sera toujours rebelle. Dans l'expérience analytique en tant que fondée sur le champ du langage, c'est-à-dire procédant de l'Autre, on ne peut pas poser que le bout de Chose soit pure Chose. Le bout de Chose, c'est le résultat de l'effacement de la Chose. C'est d'abord un résultat et non un donné. Le bout de Chose est le résultat de l'effacement de la Chose, c'est-à-dire de sa significantisation.

Почему Лакану нужно было выделять и разрабатывать остаток Вещи как таковой? Зачем было разрабатывать структуру? Это, если угодно, выбор в пользу разработки структуры кусочка Вещи. Это выбор, потому что мы могли бы считать, что с этим ничего не поделаешь, и что это всегда будет бунтарством. В аналитическом опыте, основанном на поле языка, то есть исходящем из Другого, нельзя утверждать, что кусочек Вещи есть чистая Вещь. Кусочек Вещи остается в результате стирания Вещи. Это прежде всего результат, а не данность. Остаток Вещи остается в результате стирания Вещи — то есть ее означивания.

C'est dans cette mesure-là que Lacan a pu envisager une genèse logique de l'objet a. Il a qualifié ce bout de Chose d'objet a, et il en a donné une genèse logique. Il en a fait une consistance logique. Même si ce bout de Chose est de la Chose, il est néanmoins pris dans l'Autre, qualifiable à partir de l'Autre. C'est là ce qui justifie l'écriture de l'objet a, qui est , si je puis dire, une écriture para-mathématique. Ce n'est pas la Chose comme telle que nous écrivons petit a, c'est la Chose en tant que ce qu'il en reste de par l'opération de l'Autre. Nous avons là une position de vacuole, et nous parlons d'extimité pour marquer que ce bout de Chose hétérogène à l'Autre est pourtant situable à partir de l'Autre. En tout cas, dans la psychanalyse, nous n'avons pas le choix. Ce bout de Chose, nous ne l'atteindrons qu'en tant que situable à partir de l'Autre.

Именно в такой степени Лакан смог предусмотреть логическое происхождение объекта а. Он определил этот кусочек Вещи как объект а, обозначив его логическое происхождение. Он сделал его логической непротиворечивостью. Даже если этот кусочек Вещи — это Вещь, он тем не менее схвачен в Другом, определяем исходя из Другого. Это обуславливает запись объекта а, которая, скажем так, является «параматематической записью». Мы записываем маленьким a не саму Вещь как таковую, а Вещь в качестве того, что остается от нее благодаря воздействию Другого. Здесь мы имеем позицию вакуоли и мы говорим об экстимности, чтобы отметить, что этот гетерогенный Другому остаток Вещи, тем не менее может быть расположен исходя из Другого. В любом случае, в психоанализе у нас нет выбора. Мы достигаем остатка Вещи только исходя из Другого.

Причина желания

L'extimité, c'est quoi ? L'extimité qualifie à la fois un manque de signifiant et un plein. Elle qualifie un manque-à-dire corrélatif d'un plus-de-jouir. Nous pouvons dire que le désir vient de Autre. C'est un phénomène de langage. Il n'y a pas de désir pour qui ne parle pas. Il y a du désir dès qu'on parle - dès qu'on parle et qu'on ne sait pas ce qu'on veut dire. Ça suffit à introduire le désir. Le désir, donc, vient de l'Autre. Mais, aussi bien, l'objet a est cause du désir. Le seul concept qui permet d'accorder ces deux propositions, c'est l'extimité, où se formule que dans l'Autre est la cause du désir. La formule est de Lacan. Vous la trouverez dans un texte qui est paru dans le numéro 35 d'Ornicar ? C'est un texte de 1966 et l'exigence de l'extimité y est formulée : «En l'Autre est la cause du désir». C'est en quoi l'indétermination inaugurale du sujet se conclut sur une détermination de l'objet.

Что такое экстимность? Экстимность определяет одновременно как нехватку означающего, так и полноту. Она определяет нехватку-в-сказанном (manque-à-dire), коррелятивную прибавочному наслаждению (plus-de-jouir). Мы можем сказать, что желание исходит от Другого. Это феномен языка. Нет желания для того, кто не говорит. Как только вы говорите, как только вы говорите и не знаете, что хотите сказать, желание тут как тут. Достаточно говорить, чтобы возникло желание. Следовательно, желание исходит от Другого. Но, также, объект а является причиной желания. Единственным понятием, позволяющим примирить эти два положения, является экстимность, где формулируется, что в Другом заключена причина желания. Эта формула Лакана. Ее можно найти в одном из текстов 35 номера журнала Ornicar? В этом тексте 1966 года сформулировано требование экстимности: «В Другом заключена причина желания». Так первоначальная недетерминированность субъекта завершается детерминированностью объекта.

C'est aussi ce qui est nécessaire pour saisir la possibilité même du transfert. On s'est familiarisé avec l'agalma socratique qui veut dire à sa façon qu'en l'Autre est la cause du désir. Il ne faudrait pas penser que la formule du sujet supposé savoir supplante celle-ci. La formule même du sujet supposé savoir est au contraire faite pour mettre en valeur que la cause du désir est en l'Autre.

Формула «в Другом заключена причина желания» также необходима, чтобы схватить саму возможность переноса. Мы познакомились с сократовской агалмой, которая по-своему говорит нам, что Другой является причиной желания. Не нужно думать, что формула субъекта, предположительно знающего вытесняет ее. Наоборот, сама формула субъекта предположительно знающего призвана показать, что причина желания находится в Другом.

Cette cause du désir, comment est-elle en l'Autre ? De quelle façon pouvons-nous en conceptualiser le mode d'appartenance ? Nous ne pouvons parler de cette appartenance en termes d'éléments. Les éléments de l'Autre comme lieu du signifiant sont des signifiants. Le problème qui est le nôtre est de qualifier une appartenance qui n'est pas celle d'un signifiant mais de la cause du désir, de ce bout de Chose qui est manque-à-dire, mais qui n'est pas manque-à-écrire de par l'opération de Lacan.

Как именно причина желания находится в Другом? Как мы можем концептуализировать ее способ принадлежности? Мы не можем говорить об этой принадлежности в терминах элементов. Элементы Другого как места означающего - суть означающие. Наша проблема состоит в том, чтобы определить принадлежность, которая является не принадлежностью означающего, а причиной желания: кусочком Вещи как manque-à-dire (нехватки-в-сказать), а не manque-à-écrire (нехватки-в-письме) через операцию Лакана.

Eh bien, le recours que nous avons à cet égard, c'est celui de distinguer l'élément de l'ensemble et la partie. Il suffit pour cela de raisonner sur l'ensemble et sa logique, et de confronter, non seulement l'Autre et la Chose, mais le signifiant et la jouissance. Il suffit de raisonner sur le plus simple de tous les ensembles :

Прибегнем к различению элемента множества и его части. Для этого достаточно рассуждать о множестве и его логике, и не только противопоставлять Другого Вещи, но и означающее наслаждению. Достаточно рассуждать о простейшем из всех множеств:

Cet ensemble est un ensemble à un élément. Il n'y a que du signifiant dans l'Autre qui nous est ici symbolisé par cet ensemble. Il n'y a que du signifiant. Pour avoir l'idée qu'en l'Autre est la cause du désir, il nous suffit, en nous fiant à cette logique-là, de distinguer les parties de l'ensemble. Pour ce qui est des éléments, il y en a un et c'est tout. Pour ce qui est des parties de l'ensemble, il y en a deux. Il y a deux parties dans cet ensemble même.

Это множество является множеством с единственным элементом. В Другом есть только означающее, которое символизируется для нас здесь этим множеством. Есть только означающее. Чтобы иметь представление о том, что Другой является причиной желания, нам достаточно, опираясь на эту логику, различать части множества. Что касается элементов, то есть только один элемент и на этом все. Что касается частей множества, то их две. В самом множестве есть две части.

Vous savez ce que c'est qu'une partie. On appelle parties de l'ensemble, les ensembles dont tous les éléments appartiennent à cet ensemble de départ. Au niveau des parties, il y a l'ensemble avec l'élément-limite de cet ensemble :

Вы знаете, что такое часть. Назовем частями множества те множества, все элементы которых принадлежат этому исходному множеству. На уровне частей находится множество с предельным элементом этого множества:

Mais il a une seconde partie. La seconde partie, c'est celle de l'ensemble vide, de l'ensemble qui n'a aucun élément mais qui, à titre de partie, est pourtant issu de la composition de l'ensemble de départ :

Но есть и вторая часть. Вторая часть — это часть пустого множества, которое не содержит ни одного элемента, но тем не менее является частью исходного множества:

Il s'agit là d'un surgissement logique de quelque chose en plus dans ce lieu de l'Autre minimum que nous avons. Ce surgissement de quelque chose en plus dans l'ensemble est pour nous propre - je terminerai là-dessus la fois prochaine - à représenter en quoi on peut dire - et c'est la formule de l'extimité - qu'en l'Autre est la cause du désir.

Речь идет о логическом появлении чего-то добавочного, в плюс (en plus) на месте того минимального Другого, который у нас есть. Это появление в множестве чего-то en plus и является для нас соответствующим — на этом я закончу в следующий раз — чтобы представить, как мы можем сказать — это и есть формула экстимности — что Другой является причиной желания.

Voilà. Je vous donne rendez-vous à la semaine prochaine pour ce qui sera le dernier cours de cette année.

Вот. Увидимся на следующей неделе на последнем занятии в этом году.

Рабочий перевод: Полина Чижова, ред. с фр. Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова, сайт: Ольга Ким.