Il faudra évidemment à partir de là, savoir faire sa place ultérieurement à l'expression équivoque et difficile de sentiment inconscient de culpabilité. On a fait glisser cette expression jusqu'à celle d'angoisse inconsciente. Mais ne rentrons pas encore dans cette zone où figure, il faut le dire, le Dieu qui veut le mal. Tenons-nous en à la condition de la subjectivation, comme ce qui d'un sujet est valable pour un autre sujet. Ça se définit pour rester au plus simple, à partir de l'interlocution. J'y reviendrai.
Очевидно, с этого момента нужно будет суметь отвести место более позднему двусмысленному и трудному выражению бессознательное чувство вины. Это выражение было низведено до выражения бессознательная тревога. Но давайте пока не будем углубляться в эту область, где фигурирует, надо сказать, Бог, желающий зла. Давайте придерживаться условия субъективации, как того, что присуще субъекту и действительно также и для другого субъекта. Это определяется тем, чтобы оставаться максимально простым, начиная с беседы. Я вернусь к этому.
À ce niveau de l'Autre, il n'y a donc pas de signifiant qui manque, ni dans l'Autre de lalangue ni dans l'Autre du langage. Pour aller vite je dirai que si ça ne manque pas dans lalangue, si rien ne manque dans lalangue, c'est bien plus sur le mode de l'inconsistance que sur le mode de l'incomplétude. C'est d'ailleurs au moment où Lacan promeut l'inconsistance de l'Autre et en tire les conséquences - ça s'étend sur plusieurs années - qu'il invente, dans son Séminaire Encore, le terme de lalangue. Il ne la substitue pas au langage, il introduit là un terme de plus, à quoi il doit articuler son usage ancien du langage. Il ne dit pas pour autant que l'inconscient est structuré comme lalangue, puisque le concept même de structure est justement solidaire de celui de langage.
Таким образом, на этом уровне Другого нет означающего, которого не хватает ни в Другом lalangue, ни в Другом языка. Чтобы продвигаться быстро, я скажу, что если в лаланге нет нехватки, если в лаланге нет никакой нехватки/ничего не хватает, то это гораздо больше относится к модусу неконсистентности, чем к модусу неполноты. Более того именно тогда, когда Лакан разрабатывает неконсистентность Другого и извлекает из этого следствия — это растягивается на несколько лет, — он изобретает в своем семинаре "Еще" термин "lalangue". Он не замещает им "язык", он вводит еще один термин/элемент, с которым он должен артикулировать свое прежнее использование языка. Он вовсе не говорит, что бессознательное структурировано подобно лалангу, поскольку само понятие структуры как раз связано с понятием языка.
À cet égard, si rien ne manque dans lalangue, c'est parce qu'il n'y a pas de tout de lalangue. Visser l'article au substantif est une façon de rayer le la de la langue, c'est une façon de soutenir et de vérifier ce la, mais c'est aussi en même temps une façon de le déplacer, de le déplacer puisqu'il y a les langues et qu'aucune n'est substituable à une autre. Il y a là un principe de l'impossible de la traduction. Ce principe, qui est un principe de Quine, est là impliqué. Il est impliqué dans cette notion de lalangue. Il n'y a pas là de manque repérable. Autant on peut dire que dans le système langage comme tout, il n'y a pas de place pour l'extimité, autant on peut dire que l'inconsistance de lalangue ne fait pas barrage ou forclusion de l'extimité. C'est lorsqu'on prend le point de vue du grammairien ou du linguiste structuraliste que l'on raisonne en termes de système. À cet égard, même Chomsky n'y change rien. Le point de vue de lalangue lui, est distinct.
В этом отношении, если в лаланге нет нехватки, то это потому, что нет всего лаланга. Привинчивание артикля к существительному — это способ вычеркнуть la из la langue / языка, это способ поддержать и проверить это la, но в то же время это и способ его сместить, сместить, поскольку имеются всякие языки и ни один нельзя заменить другим. Здесь действует принцип невозможности перевода. Здесь подразумевается этот принцип — принцип Куайна. Он подразумевается в этом понятии lalangue. Здесь нет обнаруживаемой нехватки. Поскольку можно сказать, что в языковой системе как всем/целом нет места экстимности, постольку же можно сказать, что неконсистентность lalangue не загораживает и не форклюзирует экстимность. Когда мы принимаем точку зрения грамматика или лингвиста-структуралиста, мы рассуждаем в терминах системы. В этом отношении даже Хомский ничего не меняет. Точка зрения lalangue отлична.
Le point de vue de lalangue s'introduit dès qu'il est question d'étymologie. Il y a là deux perspectives tout à fait distinctes : prendre la perspective des grammairiens ou faire des étymologies. Dans ce registre de l'étymologie, on est toujours dans le bric-à-brac. Il ne manque jamais rien. On en a même plutôt trop. On a un nombre infini de racines et de dérivations. On est toujours assuré de trouver, un petit peu avant, ce que ça voulait dire. Il n'y a donc pas de manque à ce niveau-là, mais ça n'empêche pas qu'on puisse en rajouter à ce niveau du concept bien discutable de la vie des mots. La vie des mots, ça veut dire qu'on ajoute. On ajoute, par exemple, le terme de lalangue. Peut-être qu'un jour ça fera flores, peut-être qu'un jour on cherchera à savoir comment ce vocable bizarre est entré dans la langue française. On dira peut-être que c'était à cause d'un Précieux du XXe siècle qui s'appelait Jacques Lacan. Donc pas de manque, mais non pas sur le versant de la complétude fermée. Pas de manque sur le versant de l'invention possible.
Точка зрения lalangue вводится, как только речь идет об этимологии. Здесь есть две совершенно разные перспективы: посмотреть с точки зрения грамматиков или заняться этимологией. В регистре этимологии всегда есть куча всего. Там нет никакой нехватки. Даже скорее всего слишком. Бесконечное число корней и ответвлений. Всегда обязательно отыщется что это означало немногим ранее. Таким образом, на этом уровне нет нехватки, но это не мешает иметь возможность на этом уровне добавить что-то к весьма спорному понятию жизни слов. Жизнь слов означает, что что-то добавляется. Добавляется, например, термин lalangue. Может быть, однажды он будет иметь успех, может быть, однажды попытаются выяснить, как эта странная вокабула вошла во французский язык. Скажут, быть может, что причиной этому было Сокровище 20-го века, которого звали Жак Лакан. Так что нехватки нет, но не на стороне закрытой/замкнутой полноты. Нет нехватки на стороне возможного изобретения.
L'appel à l'Autre
Призыв к Другому
Après l'Autre du langage et l'Autre de la langue, disons maintenant un mot sur l'Autre de la parole.
C'est par cet Autre de la parole que Lacan a commencé. Il a commencé par là, c'est-à-dire à partir de l'interlocution. Cet Autre de la parole, il la connecté, d'une façon que rétrospectivement on peut dire hâtive, avec l'Autre du langage. L'Autre de la parole, il est au fond là comme interlocuteur. Mettre à cet Autre un grand A, c'est dire qu'il est toujours déjà là, même quand il n'y a personne en face. À cet égard, l'Autre de la parole est le supposé de la parole. L'interlocuteur est supposé - c'est là la figure la plus simple, la plus banale - savoir la même langue que vous. Il est supposé savoir vous répondre. Il est supposé vous entendre et vous répondre.
После Другого языка и Другого lalangue скажем теперь несколько слов о Другом речи.
Именно с этого Другого речи и начал Лакан. Он начал оттуда, то есть из беседы. Этого Другого речи он связал, ретроспективно можно сказать поспешно, с Другим языка. Другой речи, это, в сущности, собеседник. Написание этого Другого с большой А означает, что он всегда уже есть, даже когда напротив никого нет. В этом отношении Другой речи предполагается речью. Собеседник предполагается — это самая простая, самая банальная фигура — знает тот же язык, что и вы. Предполагается, что он умеет вам отвечать. Предполагается, что он слышит вас и отвечает вам.
Cela change quand on introduit cet Autre comme lieu et non plus comme sujet. Là, l'Autre de la parole est à poser en tiers. Cet Autre en tiers, c'est d'abord le langage auquel se réfère l'un et l'autre. Mais la psychanalyse oblige le tiers à répondre. C'est là un des thèmes de Lacan, qui distingue, dans l'expérience analytique, la relation duelle de la relation qui s'établit du tiers au sujet, qui fait le quatrième.
Это меняется, когда вводится этот Другой как место, а не как субъект. Там Другой речи должен разместиться как третий. Этот Другой третий, это прежде всего язык, к которому обращаются и один, и другой. Но психоанализ обязывает отвечать третьего. Это одна из тем Лакана, который отличает в аналитическом опыте дуальное отношение от отношения, которое устанавливается от третьего к субъекту, образующему четвертое.
Dans la mesure où cet Autre est toujours déjà là, il faut bien supposer que c'est avec lui que l'analysant a des difficultés. Cet Autre, en effet, il a, dans I'expérience analytique, à l'incarner sous les espèces de l'analyste. C'est pourquoi toute entrée authentique en analyse est connotée de A barré. Elle est connotée de difficultés avec l'Autre. Elle est vectorialisée par un appel à l'Autre. L'analyste n'erre pas s'il garde cette boussole de l'appel à l'Autre, et cela même si l'analysant formule cet appel - c'est son droit le plus strict et c'est même le mode le plus courant - sous les espèces de la dénégation. Cet appel, on ne le formule évidemment jamais bien. On le formule à l'envers ou bien on le formule trop fort. De toute façon, il n'y a pas de mot juste à cet égard.
С учетом того, что этот Другой всегда уже есть, необходимо предположить, что именно с ним у анализанта трудности. Этот Другой, в действительности, должен воплотиться в аналитическом опыте под видом аналитика. Вот почему любой подлинный вход в анализ коннотируется с А перечеркнутым. Он связан с трудностями с Другим. Он векторизован призывом к Другому. Аналитик не блуждает, если он сохраняет этот компас призыва к Другому, и это даже происходит если анализант формулирует этот призыв — это его неукоснительнейшее право и даже самый распространенный способ — под видом отрицания. Этот призыв, очевидно, никогда не формулируется хорошо. Мы формулируем это наизнанку или формулируем слишком тяжело. Во всяком случае, в этом отношении нет правильного слова.
Si je dis que l'analyste n'erre pas tant qu'il garde cette boussole, c'est parce que c'est ce qui a une chance de le protéger, c'est-à-dire protéger l'expérience elle-même, de l'acting-out. C'est ce qu'on peut déduire et analyser des circonstances et des conjonctures de l'acting-out en suivant Lacan qui se situe alors toujours en position de contrôleur. Il contrôle Ernst Kriss comme il contrôle Ruth Lebovici. Je fais là allusion aux deux analyses des conjonctures d'acting-out qui figurent dans La direction de la cure. Chaque fois que Lacan, en position de contrôleur, met en place cette conjoncture de déclenchement de l'acting-out, il l'impute au rabattement de l'appel fait à l'Autre sur la relation duelle. Le seul fait que la dimension de l'Autre ne soit pas soutenue par l'analyste, dirige aussitôt l'analysant sur une tentative d'obtenir en court-circuit un plus-de-jouir, un rapport comme direct avec l'objet a, sous des espèces qui sont, il faut le dire, de semblant. C'est ça que je dis comme. Ces espèces sont du semblant et elles peuvent faire penser, sous des modes graves ou bénins, à des perversions transitoires.
Если я говорю, что аналитик не заблуждается если он сохраняет этот компас, это потому что это и есть то, что может защитить его, т.е. защитить сам опыт от отыгрывания, аcting-out. Это то, что мы можем вывести и проанализировать из обстоятельств и случаев acting-out, следуя за Лаканом, который всегда находится в позиции контролера. Он контролирует Эрнста Криса так же, как Рут Лебовичи. Я имею в виду здесь два анализа случаев acting-out, которые фигурируют в «Направлении лечения». Каждый раз, когда Лакан в позиции контролера определяет место этого стечения обстоятельств развязывания acting-out, он вменяет это просадке призыва к Другому в дуальных отношениях. Сам факт того, что измерение Другого не поддерживается аналитиком, немедленно направляет анализанта на попытку получить в коротком замыкании прибавочное наслаждение, как бы прямую связь с объектом а, под видами, которые, надо сказать, относятся к кажимости. Я так и говорю. Эти способы являются кажимостью и они могут заставить подумать, в серьезной или легкой форме, о переходных перверсиях.
À cet égard, l'acting-out nous présente, comme en réduction et de façon quasi expérimentale, ce qu'il advient lorsque se lève la dimension de l'Autre, c'est-à-dire lorsqu'elle s'efface et que le sujet se trouve alors comme en présence avec ce qui se cachait derrière cet Autre, à savoir une forme, une concrétion d'objet a. Если я говорю, что аналитик не блуждает/заблуждается, пока он сохраняет этот ориентир/компас, то это потому, что именно он имеет шанс защитить его, то есть защитить сам опыт от acting-out.
В этом отношении acting-out представляет нам, как бы редукционно и квазиэкспериментально, то, что происходит, когда измерение Другого проявляется, то есть когда оно исчезает, и тогда субъект как бы обнаруживает себя в присутствии с тем, что скрывалось за этим Другим, а именно формой, конкрецией объекта а.