Жак-Ален Миллер, курс 1985-1986 гг.
Экстимность
18 сеанс, 23 апреля1986

Cours du 23 avril 1986

Лекция от 23 апреля 1986

Фикции Другого и объекта

Ce n'est d'ailleurs pas un déni de la biologie, une négation de l'organisme. L'accent est mis sur ce qui de ce donné est transformé quand l'homme doit l'assumer. Ce thème est développé dans l'existentialisme par le pathos de la responsabilité. Le seul fait d'exister dans un milieu, dans des conditions, voire dans un corps, qu'on n'a nullement choisis, est équivalent à un choix subjectif. C'est ce thème qui a nourrit le théâtre de Sartre et les romans de Malraux. Dès lors que toutes les déterminations supposées naturelles, natives, déjà là, deviennent humaines, il s'y ajoute du sens. Par là-même, ces déterminations sont transcendées dans le sens. Elles deviennent porteuses de signification, elles deviennent imputables au sujet. Ces déterminations naturelles n'agissent pas de façon brute, directe et immédiate.

Это, кстати, не отрицание биологии, не негативация организма. Акцент поставлен на то, что из этой данности трансформируется, когда человек должен примириться с этим. Эта тема развивается в экзистенциализме через пафос ответственности. Единственно факт существования в среде, в условиях, даже в теле, — которые вовсе не выбирали, — эквивалентен субъективному выбору. Именно эта тема питала театр Сартра и романы Мальро. Как только все определения, считающиеся естественными, исконными, уже имеющиеся (уже здесь) (déjà là), становятся человеческими, это добавляет туда смысл. Тем самым эти определения трансцендентируются в смысл. Они становятся носителями значения, они вменяются субъекту. Эти естественные определения не действуют грубым, прямым и непосредственным образом.

Ça peut déjà vous faire apercevoir que quand Lacan accentue la symbolisation du réel et qu'il structure l'expérience analytique à partir de ce qui a été non symbolisé - spécialement pour faire une différence entre névrose et psychose -, il fait résonner des échos de l'idéologie que l'existentialisme avait élaboré. C'est bien sûr pour cela qu'au départ de son enseignement, il fut fort bien reçu par le milieu philosophique français qui, au moins par certains côtés, s'y retrouvait. Le milieu philosophique s'y retrouvait dans cet anti-biologisme et dans cette symbolisation du réel. Nous, nous y sommes tellement habitués que nous ne voyons pas tout ce que ça comporte de nouveau et d'extravagant.

Уже это может заставить вас усмотреть, что когда Лакан делает акцент на символизации Реального и структурирует аналитический опыт из того, что было несимволизировано — особенно для того, чтобы провести различие между неврозом и психозом — он заставляет резонировать отголоски идеологии, которую развивал экзистенциализм. Конечно, именно поэтому в начале своего преподавания он был очень хорошо принят французской философской средой, которая, по крайней мере, в некоторых отношениях, там присутствовала. Философская среда давала этому смысл в этом антибиологизме и в этой символизации Реального. Мы настолько к этому привыкли, что не видим всего того, что включает в себя новое и экстравагантное.

Il s'agit de ne faire entrer les déterminations naturelles dans le champ de la réalité humaine qu'à la condition que ces déterminations soient transcendées. Transcendées par quoi ? Nous, nous pouvons répondre qu'elles sont transcendées par le langage. C'est d'ailleurs là que nous nous distinguons de l'existentialisme. L'existentialisme mettait l'accent sur la signification humaine de ces déterminations naturelles, sur le fait qu'elles sont le produit de son activité, mais il se passait presque totalement de toute considération sur le langage pour donner leur statut à ces significations. C'est au point que la donation de sens n'avait qu'un statut de miracle. Comme par miracle l'homme donne du sens, à l'occasion sur le mode de le découvrir déjà inscrit dans le monde. On a alors une version qui est plus celle de Merleau-Ponty que celle de Sartre. Il y a comme un miracle de l'harmonie sémantique de l'homme et du monde. Le miracle est vraiment le dernier mot de l'affaire. Le Visible et l'invisible - dernier ouvrage de Merleau-Ponty reconstitué à partir de notes et que Lacan commente dans le Séminaire XI - est une lecture qu'il faut faire, non seulement parce que c'est une référence importante de Lacan, mais aussi parce que vous pourrez y vérifier que ce mot de miracle est vraiment l'alpha et l'oméga de cette tentative. Ça ne fait que faire valoir ce miracle sémantique qui culmine dans l'existentialisme. Il est vrai que ce n'est pas du tout un terme sartrien. Sartre ne met pas du tout l'accent sur l'accord que la nature donnerait à la signification même. Il met plutôt l'accent sur l'antipathie foncière de la nature pour cette signification.

Речь идет о том, чтобы привнести естественные определения в поле человеческой реальности только при условии, что эти определения будут трансцендентны. Трансцендентны с помощью чего? Мы можем ответить себе, что они трансцендентны с помощью языка. В этом мы, кстати, отличаемся от экзистенциализма. Экзистенциализм подчеркивал человеческое значение этих естественных определений, то, что они являются продуктом его деятельности, но он почти полностью отказался от какого-либо рассмотрения языка для придания этим значениям их статуса. Дошло до того, что придание смысла имело лишь статус чуда. Словно с помощью чуда, человек придает смысл, иногда обнаруживая его уже вписанным в мир. Тогда мы имеем версию, которая больше подходит Мерло-Понти, чем Сартру. Существует как бы чудо семантической гармонии между человеком и миром. Чудо — это действительно последнее слово в деле. «Видимое и невидимое» — последняя работа Мерло-Понти, восстановленная из рукописей и комментируемая Лаканом в Семинаре XI, — обязательна к прочтению не только потому, что это важная ссылка Лакана, но и потому, что вы сможете убедиться (проверить там), что слово о чуде действительно является альфой и омегой этой попытки. Это лишь подчеркивает то семантическое чудо, которое достигает кульминации в экзистенциализме. Правда это вовсе не сартровский термин. Сартр вовсе не ставит акцент на согласии, которое природа предоставляла бы самому значению. Скорее, он подчеркивает фундаментальную антипатию природы этому значению.

В-себе

Mais ce qui est commun, c'est cependant une nécessaire transsubstantiation des déterminations naturelles - ce qui s'accompagne dans l'existentialisme par une dévalorisation du langage. C'est bien à cette époque que nous devons la persistance aujourd'hui, dans le commun, de cet accent mis sur le vécu, sur le vécu de signification qui déborderait toujours le dit. Nous le retrouvons d'ailleurs dans la psychanalyse, avec la valorisation indue et pas du tout opérante de ce qu'on appelle les affects, qui seraient des significations qui déborderaient toujours le dit.

Но общим, однако, является необходимое пресуществление (транссубстанциализация) естественных определений, — то, что в экзистенциализме сопровождается девальвацией (обесцениванием) языка. Действительно, именно этому периоду мы обязаны настойчивым устремлением, в общем, этого акцента на жизненном опыте (пережитом), на жизненном опыте значения, которое всегда выходит за рамки того, что сказано. Мы сталкиваемся с этим в психоанализе, с излишней и совсем не оперативной валоризацией (оценкой) того, что называется аффектами, которые были бы значениями, которые всегда переполняли бы сказанное.

Lacan, il a admis que l'existence précède l'essence, il l'a même si bien admis qu'il a donné son statut à cet être-là dont j'ai parlé tout à l'heure. Le statut qu'il a donné au Dasein est un statut tout a fait précis, bien qu'il soit modulé de façons fort diverses dans son enseignement. À ce Dasein, il lui a donné le statut de l'objet a. L'objet a précède l'essence. Nous pouvons dire que nous sommes plus précis que l'existentialisme quand cet objet a nous le qualifions de plus-de-jouir. À se situer au niveau du plus-de-jouir, le sujet peut faire l'expérience de sa déréliction. Déréliction est un terme existentialiste qui ne veut rien dire d'autre que le fait d'être laissé en plan, que le fait d'être jeté dans le monde. Un jour quelqu'un fera un Sartre et Lacan, et il pourra considérer que toute une part de l'enseignement de Lacan est faite pour rendre compte de points signalés par l'Être et le néant de Sartre. J'ai déjà fait voir que c'était bien Sartre qui s'était avancé vers une définition négative du sujet, une définition vidée du sujet. Lacan, dans son Séminaire II, n'a pas manqué de lui rendre hommage.

Касательно Лакана, он допустил, что существование предшествует сущности, он это даже допустил настолько хорошо, что предоставил собственный статус тому здесь-бытию, о котором я говорил ранее. Статус, который он придал Dasein, является статусом очень точным, хотя в его учении он модулируется очень по-разному. Этому Dasein он придал статус объекта a. Объект a предшествует сущности. Мы можем сказать, что мы более точны, чем экзистенциализм, когда мы определяем этот объект а как прибавочное наслаждение. Располагаясь на уровне прибавочного наслаждения, субъект может переживать свою заброшенность (déréliction). Заброшенность — это экзистенциалистский термин, который означает не что иное, как факт брошенности на произвол судьбы, факт заброшенности в мир. Когда-нибудь кто-нибудь займется Сартром и Лаканом, он сможет принять во внимание, что целая часть учения Лакана сделана для того, чтобы осознать моменты, обозначенные в «Бытии и Ничто» Сартра. Я уже показал, что именно Сартр продвинулся к негативному определению субъекта, к пустому определению субъекта. Лакан в своем Семинаре II не преминул воздать ему должное.

Cet objet a, il faut dire que c'est ce qui existe comme supplément de jouissance au champ de l'Autre, au champ de l'Autre comme désert de jouissance. Ça introduit à la question de savoir comment cet objet a s'inscrit dans ce champ de l'Autre, de quelle façon il le hante. Si l'objet a existe, il faut alors tenir compte de ce que l'Autre comme tel n'existe pas. Que l'Autre n'existe pas, ça veut dire d'abord qu'il ne jouit pas. La première définition que nous pouvons donner de l'existence est une définition à partir de la jouissance. L'Autre ne jouit pas. Il ne jouit pas parce que d'abord il n'est pas un corps vivant. Il n'est corps que comme corpse - mot anglais qui vient de la même racine latine mais qui a le sens de cadavre. C'est là une condition ontique de l'existence.

Этот объект a, надо сказать, есть то, что существует как дополнение к наслаждению в поле Другого, в поле Другого как пустыни наслаждения. Это вводит вопрос о том, как этот объект a вписывается в это поле Другого, каким образом он его преследует. Если объект a существует, тогда нужно учитывать, что Другой как таковой не существует. То, что Другой не существует, означает, прежде всего, что он не наслаждается. Первое определение, которое мы можем (при)дать существованию, — это определение, основанное на наслаждении. Другой не наслаждается. Он не наслаждается, потому что, прежде всего, это не (некое) живое тело. Оно есть тело только в качестве трупа, corpse — слово английское, которое происходит от того же латинского корня, но имеет значение «труп». Это здесь — онтическое состояние существования.

Ça fonde, il faut bien le dire, un certain réalisme, puisque ça fait forcément la différence entre ce qui existe et les fictions. Les fictions, on peut bien en parler comme si elles existaient. On peut même dire qu'on est obligé d'en parler ainsi. Le fait de ne pas exister ne les empêche pas d'avoir des effets, et même des effets sur le corps vivant. De les appeler fictions ne les dévalorise nullement, puisqu'elles relativisent tout à fait le statut de l'existence. À cet égard tout ce qui est de l'ordre symbolique est fiction, tout en étant nécessairement supporté par du matériel. Ces fictions ont des effets sur le corps vivant. Elles ont tout à fait des effets sur son mode de jouissance. Elles ont des effets qui peuvent être transitoires comme les affects. Il n'empêche qu'il convient de distinguer ce qui existe du statut de la fiction. C'est là qu'il faut faire passer le couteau. Il faut le faire passer entre les deux termes que Lacan unit dans une formule paradoxale quand il parle de l'objet a comme « en-soi d'une consistance logique ». En-soi et consistance logique sont deux termes strictement antithétiques. L'en-soi est un terme qui nous justifie tout à fait d'évoquer Sartre aujourd'hui. C'est bien là, en effet un des deux termes qu'il met en scène dans l'Être et le néant. Il met en scène l'en-soi vis-à-vis du pour-soi qui est le nom sartrien pour la réflexivité.

Это основывает, надо сказать, некоторый реализм, поскольку неизбежно проводит различие между тем, что существует, и фикцией/вымыслом. О фикциях можно говорить так, как будто они существовали. Можно даже сказать, что мы обязаны говорить об этом таким образом. Факт несуществования не мешает им иметь эффекты и даже эффекты на живое тело. Называя их фикциями, мы нисколько не обесцениваем их, поскольку они полностью соотносятся со статусом существования. В этом отношении, все что является символическим порядком, есть фикция, будучи при этом обязательно подкрепленная материалом. Эти фикции имеют эффекты на живое тело. Они определенно имеют эффекты на его способ наслаждения. Они имеют некие эффекты, которые могут быть преходящими в качестве аффектов. Тем не менее, необходимо отличать то, что существует от статуса фикции. Именно здесь нужно провести ножом. Им нужно провести между двумя терминами, которые Лакан объединяет в парадоксальной формуле, когда говорит об объекте a как о «[бытии] в-себе (en-soi) логической неконсистентности». В-себе и логическая консистентность — два строго антитетических термина. В-себе — это термин, который полностью оправдывает наше упоминание сегодня Сартра. Это действительно один из двух терминов, которые он выводит в «Бытии и Ничто». Он выводит в-себе как противопоставляющее себя для-себя, что является сартровским именем для рефлексивности.

L'en-soi dans son usage sartrien, c'est ce qui n'a pas encore de signification. C'est un pur donné. C'est un être réel au sens où le réel serait extérieur au symbolique. Si par une opération fictive, nous serions amenés à déduire de la réalité tout ce qui est de l'ordre symbolique, admettons qu'il nous resterait un en-soi. Cet en-soi, il veut dire que je n'y suis pour personne. Après tout, c'est une bonne définition de la déréliction.

В-себе в его сартровском употреблении — это то, что все еще не имеет значения. Это — чистая данность. Это реальное бытие, в том смысле, в котором Реальное является (являлось бы?) внешним по отношению к Символическому. Если с помощью фиктивной операции мы должны были бы вывести из реальности все то, что относится к символическому порядку, допустим, что у нас осталось бы некое в-себе. Это в-себе означает, что я здесь ни при ком (ни для кого). В конце концов, это хорошее определение заброшенности.

Ça met évidemment en question l'idée même de compréhension, puisque ça fait apparaître tout de suite une certaine difficulté à comprendre A - une difficulté à pouvoir expliciter, articuler ce qu'il a d'Autre dans A. À partir de la formule, nous avons une succession de S, et même une succession de S tout à fait numérotés. Rien qu'en comptant le nombre de parenthèses qui figurent à droite, nous pouvons savoir le nombre cardinal des S qui précèdent. Nous avons une ordination de ces S, une succession ordinale. Cette formule est bien faite pour nous donner l'ensemble des nombres naturels mais avec un élément de plus, le A, dont on peut dire très simplement qu'il est inépuisable, puisque ne cesse de s'appliquer à son propos la règle de la réécriture. Ça implique que le savoir est troué, que le champ du savoir est troué. La première façon de saisir ce trou, c'est que l'on ne peut pas savoir ce qu'il contient, sinon son propre signifiant. C'est une formule de Lacan qui traduit la faille du savoir.

Это, очевидно, ставит под вопрос саму идею понимания, поскольку сразу же обнаруживает определенную трудность в понимании А — трудность в способности прояснить, артикулировать то, что является Другим в А. Из формулы следует, что мы имеем последовательность Ss, и даже последовательность полностью пронумерованных Ss. Просто подсчитав количество скобок справа, мы можем узнать кардинальный номер предшествующих Ss. У нас есть упорядочивание этих S, порядковая последовательность. Эта формула сделана для того, чтобы дать нам множество натуральных чисел, но с плюс одним элементом, А, о котором мы можем очень просто сказать, что он неисчерпаем, поскольку действует правило перезаписи. Это подразумевает, что в знании есть дыра, что в поле знания есть дыра. Первый способ понять эту дыру состоит в том, что мы не можем знать, что в ней содержится, кроме ее собственного означающего. Это формула Лакана, которая передает пробел в знании.

Ce n'est pas la seule façon de commenter cette formule. Cette formule repose, en effet, sur la double position de l'Autre. Il se trouve que A est à la fois le nom de l'ensemble et le nom d'un élément de cet ensemble, et, tel que nous le présentons ici, le nom du seul élément de cet ensemble :

Это не единственный способ прокомментировать эту формулу. Эта формула опирается, по сути, на двойственную позицию Другого. Оказывается, что A — это и имя множества, и имя элемента этого множества, и, как мы его здесь представляем (преподносим), имя единственного элемента этого множества:

Seulement, l'en-soi lacanien, c'est-à-dire l'objet a, si on peut dire qu'il est sans essence, on ne peux pas dire pour autant qu'il précède le langage donateur de sens. L'en-soi lacanien - c'est là son paradoxe - est au contraire introduit par le symbolique. Le symbolique précède l'objet a. Lorsque nous abordons la jouissance par le biais de l'objet a, il convient de ne pas oublier que nous n'avons affaire en rien à un réel brut. C'est déjà, si je puis dire, un réel ouvragé. Quelles que soient les résistances qu'offre, dans l'expérience analytique, le mode d'une jouissance d'un sujet, quelle que soit la force d'inertie qu'il développe, le mode de jouissance est un produit du langage.

Только о лакановском в-себе, то есть объекте а, если и можно сказать, что он без сущности (не имеет сущности, лишен сущности), то нельзя сказать, что он предшествует языку, дающему смысл. Лакановское в-себе — в этом его парадокс — наоборот, вводится Символическим. Символическое предшествует объекту a. Когда мы приближаемся к наслаждению через объект а, не следует забывать, что мы никоим образом не имеем дело с грубым реальным (réel brut). Это уже, если я могу так сказать, обработанное реальное (réel ouvragé). Какое бы сопротивление в аналитическом опыте ни оказывал способ наслаждения субъекта, какую бы силу инерции он ни развивал, способ наслаждения является продуктом языка.

C'est dans la mesure même où cet en-soi lacanien n'est pas un préalable mais un produit, que Lacan peut tout à fait le qualifier de consistance logique. Cette consistance ne prend sa valeur que de l'inconsistance de l'Autre. De la même façon que répond au manque-à-être la contrepartie que constitue l'objet a dans le fantasme, l'inconsistance de l'Autre est articulée à la consistance logique de l'objet a :

В той мере, в какой это лакановское в-себе является не предпосылкой, а продуктом, Лакан может полностью определить его как логическую консистентность. Эта консистентность обретает свою ценность/значение только из неконсистентности Другого. Точно так же, как противоположность (contrepartie), конституируемая объектом а в фантазме, отвечает на нехватку-в-бытии, неконсистентность Другого артикулируется (сочленяется с) логической консистентностью объекта а:

Субъект, предположительно наслаждающийся

Cela nous demande un certain retour sur le sujet supposé savoir, pour nous permettre de l'aborder dans l'expérience d'une façon qui tienne compte de cette formule de A <> a. Le sujet supposé savoir, c'est en effet une figure de l'Autre. C'est la figure de l'Autre comme consistant. C'est précisément ce qui est exigé de l'analyste. La consistance est exigée de l'analyste. Le point fixe en est à l'occasion : toujours la régularité. Si nous pouvons écrire la défaillance de l'Autre comme A barré, il faut bien tenir compte du fait que dans l'expérience cette défaillance est interdite à l'analyste, que la consistance est toujours de lui exigée. C'est au point que Lacan précise qu'il ne faut pas, pour l'analyste, négliger la défaillance, faute de quoi le transfert s'éternise. La vacillation calculée de la neutralité consiste bien à faire paraître la défaillance. Le sujet supposé savoir, est en définitive la supposition que l'essence précède l'existence, que le sens est déjà là.

Это требует от нас некоторого возвращения к субъекту предположительно знающему, чтобы позволить нам подойти к нему в опыте способом, который учитывает эту формулу А <> а. Субъект предположительно знающий фактически является фигурой Другого. Именно фигурой Другого как консистентного. Это именно то, что востребовано от (требует наличия у?) аналитика. От аналитика востребована консистентность. Фиксированная точка (точка фиксации?) — по случаю: всегда регулярность. Если мы можем записать неудачу (сбой? дефект?) Другого как А перечеркнутое, нужно учесть, что в опыте эта неудача (этот сбой) запрещена для аналитика, что от него всегда востребована консистентность. Доходит до того, что Лакан уточняет, что аналитику не нужно пренебрегать неудачей, иначе перенос затянется. Продуманное колебание нейтралитета действительно состоит в том, чтобы вызвать видимость неудачи. Субъект предположительно знающий, в конечном итоге, есть предположение, что сущность предшествует существованию, что смысл уже здесь.

Alors, que pouvons-nous ajouter là, du seul fait que nous soyons partis depuis quelques semaines de considérations logiques ? Ce que nous pouvons ajouter, c'est que le sujet supposé savoir est logiquement aussi bien un sujet supposé jouir. J'avais naguère parlé du sujet supposé savoir comme sujet supposé désir. Je ne reine pas cette construction-là, mais elle ne nous fait évidemment pas sortir du versant signifiant. J'y ajoute aujourd'hui que Lacan traite du sujet supposé jouir dans I'expérience. Je dis que c'est logique du seul fait que le transfert situe le petit a au champ de l'Autre. C'est même pour ça, que Lacan a entamé son Séminaire du Transfert par le fameux exemple du Silène d'Alcibiade. Ça comporte que la problématique du sujet supposé jouir soit présente.

Итак, что мы можем добавить сюда, единственно из того, что уже несколько недель мы исходим из логических соображений? То,что мы можем добавить, так это, что субъект предположительно знающий логически также является субъектом предположительно наслаждающимся. Ранее я уже говорил о субъекте предположительно знающем как о субъекте предположительно желающем. Я не отрицаю эту конструкцию, но она, разумеется, не выводит нас за пределы означающего. Сегодня я добавлю к этому то, что Лакан имеет дело с субъектом, предположительно наслаждающимся в опыте. Я говорю, что это логично только потому, что перенос помещает маленькое а в поле Другого. Именно поэтому Лакан начал свой Семинар «Перенос» с известного примера Силена Алкивиада. Это подразумевает наличие проблематики субъекта, предположительно наслаждающегося.

Quelqu'un, qui m'écoute ici et qui par ailleurs me parle dans l'expérience analytique, m'a fait l'objection que quand je vous parle, je n'imagine pas vous causer du plaisir. Il a même ajouté que je pense vous causer du déplaisir. Eh bien, tout est là. Ça justifie que ce soit de jouissance que nous parlons. Il faut encore ajouter que le sujet supposé jouir ne dépend pas du tout de ce qu'on s'imagine. Pas plus d'ailleurs que le sujet supposé savoir. Il suffit que le terme même y soit présent, à l'occasion sous les formes mêmes de la dénégation. C'est pour cette raison logique que Lacan est amené à formuler que, pour le névrosé, le savoir même est la jouissance du sujet supposé savoir. C'est une proposition dont je n'avais pas vu naguère l'articulation. Je pense que là j'arrive à vous la recomposer et à vous l'amener. Ça a d'ailleurs des conséquences pour le névrosé. Ça a pour conséquence de lui barrer la voie de la sublimation qui, elle, suppose au contraire la disjonction du savoir et de la jouissance du sujet suppose savoir. C'est même là que le pervers est, si l'on veut, l'anti-analysant par excellence.

Кое-кто, кто слушает меня здесь и, кроме того, говорит со мной в аналитическом опыте, возразил мне, что, когда я говорю с вами, я не думаю, что доставляю (причиняю) вам удовольствие. Он даже добавил, что я думаю, что вызываю (причиняю) у вас неудовольствие. Ну вот, все здесь. Это оправдывает тот факт, что мы говорим о наслаждении. Следует еще добавить, что субъект, предположительно наслаждающийся, вовсе не зависит от того, что человек себе воображает. Не больше, кстати, чем субъект предположительно знающий. Достаточно того, что здесь репрезентирован сам термин, иногда в самих формах запирательства (dénégation). Именно по этой логической причине Лакан пришел к формулировке, что для невротика само знание является наслаждением субъекта предположительно знающего. Это предложение (суждение), формулировку которого я раньше не видел. Я думаю, что там мне удастся перекомпоновать ее и принести вам. Это, кстати, имеет последствия для невротика. Следствием этого является преграждение (barrer) ему пути сублимации, которая, напротив, предполагает дизъюнкцию знания и наслаждения субъекта предположительно знающего. Даже здесь перверт является, если хотите, антианалитиком по преимуществу.

Я не мыслю

C'est l'existence qui m'a mené jusque-là, et je pose la question de savoir si on peut simplement opposer, comme nous le faisons communément, la fiction de l'Autre et le réel de l'objet a. Que l'Autre soit fiction, ça nous oblige, certes, à ne jamais oublier le caractère d'artifice de l'expérience analytique, qui va jusqu'à ces effets de vérité dont nous savons qu'ils sont strictement contextuels. Nous le vérifions précisément dans les compte-rendus de cas. Plus nous essayons de situer l'effet de vérité dans l'expérience analytique, plus il apparaît que cet effet de vérité est un effet de contexte. Nous le vérifions spécialement cette année dans le cycle des conférences de l'IRMA, qui portent sur le calcul de l'interprétation, et qui essayent donc de cerner au plus près l'effet de vérité dans l'expérience. Ce qui fait le mérite de ces travaux cette année, c'est d'essayer de donner un peu de consistance à un effet qui relève par excellence de l'inconsistance et qui est par excellence évanescent.

Именно существование завело меня так далеко, и я спрашиваю, можем ли мы просто противопоставить, как это мы обычно делаем, фикцию Другого и Реальное объекта а. То, что Другой — фикция, конечно, обязывает нас никогда не забывать об искусственном характере (характере ухищрения) аналитического опыта, доходящего до тех эффектов истины, которые, как мы знаем, строго контекстуальны. Мы точно верифицируем это в отчетах о случаях. Чем больше мы пытаемся поместить эффект истины в аналитический опыт, тем больше кажется, что этот эффект истины является эффектом контекста. Мы убеждаемся в этом, особенно в этом году, в цикле конференций IRMA, которые сосредоточены на исчислении интерпретации и поэтому пытаются как можно точнее определить эффект истины в опыте. Достоинством (То, что составляет заслугу) этой работы в этом году является попытка придать некоторую консистентность эффекту, который проистекает по преимуществу из консистентности и который по преимуществу мимолетен (уклончив?).

Cette fiction de l'Autre, nous ne devons donc pas l'oublier. Est-ce pour autant que dans cette dyade de A barré et de petit a, nous pouvons nous contenter du réel de l'objet? Est-ce que nous pouvons nous contenter de dire que l'objet est réel ? Bien sûr, Lacan l'a dit. Il l'a dit pour marquer qu'il n'était pas imaginaire, mais ce n'est pas l'oméga de l'affaire. Ce que nous essayons de reprendre cette année n'aurait aucun sens si l'objet a était purement et simplement réel, si nous nous imaginions que nous avons affaire, dans l'expérience même, au réel de la jouissance. Ce n'est que par une commodité que nous nous exprimons ainsi, mais c'est une commodité qui a pour résultat de freiner, voire de rendre impossible, la logification de l'expérience.

Мы не должны, следовательно, забывать об этой фикции Другого. Означает ли это, что в диаде перечеркнутого A и маленького a мы можем удовлетвориться Реальным объекта? Можем ли мы довольствоваться, что объект есть Реальное? Конечно, Лакан сказал это. Он сказал это, чтобы отметить, что он не был воображаемым, но это не омега ("конец") дела. То, что мы пытаемся возобновить в этом году, не имело бы никакого смысла, если бы объект a был попросту реальным, если бы мы представляли себе, что в самом опыте мы имеем дело с Реальным наслаждения. Мы выражаемся таким образом только из удобства, но это удобство приводит к замедлению (торможению), даже делает невозможность логификации опыта.

L'objet a, c'est aussi une fiction de l'expérience. C'est par là que l'on peut concevoir de l'inscrire à la place du semblant. L'objet a est certes sur la voie qui va du symbolique au réel. Il est sur le chemin qui va du symbolique au réel, mais ce n'est pas dire qu'il ne pâlit pas aux approches du réel :

Объект a также является фикцией опыта. Вот как можно подумать о том, чтобы написать его вместо (на месте) кажимости. Объект a, безусловно, находится на пути от Символического к Реальному. Он находится на пути, идущему от Символического к Реальному, но это не значит, что он не тускнеет при приближении к Реальному:

Si on ne s'aperçoit pas de ça, il n'y a plus de différence entre l'analysant et le pervers. Le pervers ajoute lui aussi le petit a au grand A, il supplémente le champ de l'Autre comme désert de jouissance, il le supplémente de jouissance. Mais, ce plus-de-jouir, il l'ajoute dans le réel, il ne l'ajoute pas fictivement C'est par là qu'il fait si bien exister l'Autre et qu'il n'a nul besoin de rentrer en analyse. À l'occasion, ça lui barre même l'entrée du discours analytique. Cet Autre, il le fait si bien exister, que le résultat c'est que le sujet supposé savoir c'est lui-même. Le contre-exemple du pervers est là probant pour faire voir qu'il ne s'agit pas, dans l'expérience analytique, d'un en-soi de jouissance dans le réel, mais bien de l'en-soi d'une consistance logique.

Если мы не осознаем этого, то больше нет никакой разницы между анализантом и первертом. Перверт также ему добавляет маленькое а к большому А, он дополняет поле Другого как пустыню наслаждения, он дополняет его наслаждением. Но, это прибавочное наслаждение, он добавляет его в Реальном, он не добавляет его фиктивно. Именно благодаря этому (через это) он заставляет Другого существовать так хорошо, что у него нет никакой потребности возвращаться в анализ. Иногда это ему даже преграждает вход в аналитический дискурс. Этого Другого, он заставляет его существовать так хорошо, что в результате получается, что субъект предположительно знающий, — это он сам. Контрпример с первертом убедительно показывает, что в аналитическом опыте речь идет не о (неком) в-себе наслаждения в Реальном, а скорее о (неком) в-себе логической консистентности.

À cet égard, le pervers est à son aise avec le savoir. Ça donne même de très grands érudits. Dans la perversion, il y a un accès tout à fait spécial au maniement du savoir, y compris le savoir scientifique. Le côté non dupe du pervers, le côté connaître le dessous des cartes, ne vient pas du tout de la négation pure et simple du sujet supposé savoir. Il ne vient de cette négation qu'à la mesure même d'une identification foncière. C'est à partir de cette identification que l'on peut faire précisément le non-dupe, c'est-à-dire ne jamais rencontrer le sujet supposé savoir dans le monde, parce que cette duperie fondamentale, on la constitue soi-même. C'est ce qui, à l'occasion, allège le pervers dans les tractations du monde.

В этом отношении перверту комфортно с этим знанием. Это даже производит величайших эрудитов. В перверсии есть совершенно особый доступ к обращению со знаниями, в том числе знаниями научными. Сторона "не-одураченного" (non dupe) перверта, сторона, знающая лицевую часть карт (сторона знающая все до мельчайших подробностей), вовсе не исходит в чистом виде из негативации субъекта предположительно знающего. Оно исходит из этой негативации только в самой степени фундаментальной идентификации. Именно на основе (исходя из) этой идентификации можно точно сделать "не-одураченное", то есть никогда не столкнуться в мире с субъектом предположительно знающим, потому что эта фундаментальная одураченность создается им самим (мы ее создаем сами?). Это то, что иногда облегчает жизнь перверта в мире (облегчает перверту тяготы жизни).

Le névrosé, lui, il est embarrassé par le savoir. C'est pour cette raison qu'il cherche à en obtenir le fin mot, qu'il cherche à en obtenir la vérité à travers l'expérience analytique. Il cherche à obtenir des effets de vérité du savoir. Le résultat, à cet égard, c'est de faire surgir l'ininterprétable dans l'analyse, c'est-à-dire la présence de l'analyste équivalente à la consistance logique de l'objet a. C'est parce que l'en-soi en question est une consistance logique que l'analyste peut s'en faire le semblant c'est-à-dire imiter le plus-de-jouir. Il l'imite spécialement par ce trait de pulsion qu'est le silence. C'est, disons-le, une affectation, au sens où affecter veut dire feindre. L'analyste affecte cette consistance logique. Il l'affecte essentiellement en se dissimulant dans le champ de la vision et en se taisant. Ce sont là des traits essentiellement négatifs, des traits de soustraction. C'est d'ailleurs ce qui donne tout son relief à ce qu'il fait quand il parle. Chaque fois qu'il parle, il met en danger cette affectation fondamentale. La seule chose qui le lui permette, c'est que l'on peut concevoir quand même que la cause du désir cause. Déjà en latin, l'équivoque se fait de la cause et du procès. C'est bien parce que causer veut dire plaider qu'on est arrivé à l'idée de bavarder. C'est parce que l'objet a est une consistance logique que l'analyste n'est pas dans l'expérience expérience comme sujet, « mais qu'il fait étoffe, de par son être même, à la production d'un irréel ». Ce que Lacan appelle ici la production d'un irréel, c'est l'objet a. L'objet a n'est pas saisi ici comme réel mais comme un irréel, c'est-à-dire comme étant du même tissu que les fictions.

Невротика смущает знание (смущен знанием). Именно по этой причине он стремится добиться (докопаться до) сути, он стремится добиться истины через аналитический опыт. Он стремиться добиться эффектов истины знания. Результат, в этом отношении, это именно выявление неинтерпретируемого в анализе, то есть присутствие аналитика эквивалентно логической консистентности объекта а. Именно потому, что рассматриваемое в-себе есть логическая консистентность, аналитик может создать себе кажимость, то есть имитировать прибавочное наслаждение. Он имитирует его особенно с помощью черты влечения, которое есть тишина. Это, скажем так, аффектация, в том смысле, что аффектировать означает притворяться. Аналитик аффектирует эту логическую консистентность. Он аффектирует ее, по сути, прячась в поле зрения (видения?) и замолкая. По сути, это негативные черты, черты вычитания. Это, кстати, то, что придает весь свой рельеф тому (придает важность тому, выделяет), что он делает, когда говорит. Каждый раз, когда он говорит, он подвергает опасности (ставит под угрозу) эту фундаментальную аффектацию. Единственная вещь, которая ему это позволяет, так это то, что можно все же представить себе то, что она вызывает причину желания. Уже в латыни двусмысленность состоит из причины и процесса. Именно потому, что быть причиной (судачить?) (causer) означает вести тяжбу (plaider), мы пришли к идее болтовни. Именно потому, что объект a является логической консистентностью, аналитик не находится в опыте переживания как субъект, «а в том, что он создает материал (étoffe) самим своим существованием производству ирреального (irréel)». То, что Лакан называет здесь производством ирреального, это объект а. Объект а схватывается здесь не как реальный, а как ирреальный, то есть из той же ткани, что и фикции.

Ça demande en tout cas que l'analyste, quand il parle, se démontre n'être pas sujet aux effets du signifiant. Il faut qu'il apprenne à causer comme petit a. Il faut qu'il démontre, quand il cause, son je ne pense pas, puisque les marques de la pensée, ce sont les formations de l'inconscient.

В любом случае это требует, чтобы аналитик, когда он говорит, демонстрировал, что он не есть субъект эффектов означающего. Нужно, чтобы он научился быть причиной в качестве маленького а. Нужно, чтобы он демонстрировал (доказывал), когда он причиняет свое я не думаю, поскольку следы мысли — это образования бессознательного.

Démontrer son je ne pense pas quand il cause, c'est permettre à l'analysant de vérifier son je ne pense pas. C'est d'ailleurs pourquoi on peut être court sur les affects de l'analyste. L'analyste ne doit pas être affecté. Comme il l'est comme tout un chacun, ça demande qu'il affecte de ne pas être affecté. C'est un hypocrite. Il faut bien dire que c'est tout ce que certains ont l'air d'avoir appris de l'expérience analytique. Il n'affecte pas seulement de ne pas être affecté, il affecte ses affects. Ce n'est pas dire que ses affects, il les joue. Il n'y a pas besoin de se donner cette peine. Ce qu'il faut voir, c'est que ses affects sont toujours affectés. Ils sont toujours affectés au sens où ils sont toujours destinés à un usage. C'est cela qu'on dit quand on dit qu'on vous a affecté à tel poste. Les affects de l'analyste, qu'il le veuille ou non, sont toujours destinés à un certain usage signifiant du côté de l'analysant. Que ce soient les témoignages de son plaisir, de sa joie, de son intérêt, de son dégoût, de sa colère ou de son irritation, ça induit pour l'analysant que l'Autre existe. Ça, on n'y coupe pas.

Продемонстрировать (доказывать) свое я не думаю, когда он причиняет (cause), значит позволить анализанту проверить свое я не думаю. Кстати, именно поэтому можно не учитывать аффекты аналитика. Аналитик не должен быть аффектированным/задетым. Поскольку он такой же, как и все остальные, это требует, чтобы он аффектировал/влиял, чтобы не быть аффектированным. Он и есть лицемер. Следует сказать, что это все, чему некоторые, по-видимому, научились (узнали?) из аналитического опыта. Он не только аффектирует/влияет (affecte), чтобы не быть аффектированным (affecté), он аффектирует свои аффекты. Это не значит, что он разыгрывает свои аффекты (играет своими аффектами). Нет необходимости беспокоиться (Нет потребности, чтобы над этим трудиться/придавать этому значение?). То, что нужно видеть, так именно, что его аффекты всегда аффектированы /(пред)назначены (sont affectés). Они всегда аффектированы/(пред)назначены в том смысле, в котором они всегда предназначены (destinés à) для использования. Вот что имеется в виду, когда говорят, что вы назначены/аффектированы (a affecté) на такую должность. Аффекты аналитика, хочет он того или нет, всегда предназначены (destinés à) для некоторого означающего использования со стороны анализанта. Будь то свидетельства его удовольствия, его радости (joie), его интереса, его отвращения, его гнева или его раздражения, для анализанта это вводит, что Другой существует. Это то, что мы делаем.

C'est bien pour ça que seriner que l'Autre n'existe pas ne dérange nullement le déroulement de l'expérience. Pour l'analysant, ça vaudra toujours comme signe que l'Autre existe. Ça serait cela l'affect de l'analyste : à force, il est voué à l'inauthentique. C'est en tout cas ce que lui fait subir l'expérience analytique. Il ne faut pas compter pour rien les résistances que fait l'analyste à cette pente, si on veut pouvoir jauger de son exercice. Faire profession de semblant, ça a des conséquences de l'autre côté, du côté de l'analysant. Si ce que l'analyste subit de l'expérience analytique c'est l'inauthenticité, on peut dire que ça vicie à proprement parler son exercice même. Tout ceci veut dire qu'il a un affect du psychanalyste que ce dernier doit plutôt cultiver, et qui est le seul à le mettre à même d'échapper à la consomption de l'inauthentique.

Именно поэтому вдалбливание, что Другого не существует, никоим образом не мешает развертыванию опыта. Для анализанта это всегда будет признаком (действительным/ценным знаком?) того, что Другой существует. Это было бы аффектом аналитика: в силу этого он обречен на неаутентичность/неподлинность. Во всяком случае, это то, через что его заставляет пройти аналитический опыт. Сопротивление аналитика этому уклону не следует считать напрасным, если хотим иметь возможность оценить его практику. Создание профессии кажимости имеет последствия с другой стороны, со стороны анализанта. Если то, что претерпевает субъект от аналитического опыта — это неаутентичность/неподлинность, то можно сказать, что это, строго говоря, искажает саму его практику. Все это означает, что у него есть аффект психоаналитика, который последний скорее должен культивировать, и который единственный дает ему возможность избежать потребления неаутентичного.

Cet affect du psychanalyste, c'est, dit Lacan, « qu'il soit suspendu à l'anxiété de savoir où donner sa place à son je ne pense pas ». Lacan dit anxiété, il ne dit pas angoisse. Il s'agit, avec l'anxiété, d'un un affect de manque. C'est dire, après tout, que ce que l'analyste,peut faire de mieux, c'est tout de même garder ça de la névrose : un embarras avec le savoir, un embarras à condition de ne pas s'en débarrasser. C'est la condition de l'authenticité de son exercice. C'est aussi la condition pour faire parvenir l'analysant à la désupposition du savoir, pour que le sujet analysant laisse l'Autre désaffecté - désaffecté comme on laisse les lieux d'une baraque: une baraque désaffectée. Ça ne veut pas dire simplement qu'on ne les aime plus, ça veut dire que ça ne fait plus usage. C'est à qu'on saisit en quoi Lacan pouvait parler du masochisme intrinsèque à la position de l'analyste, puisque l'expérience le conduit à sa propre désaffection.

Я не знаю

Этот аффект психоаналитика, по словам Лакана, заключается в том, что «он подвешен на беспокойстве знания, куда деть свое "я не думаю"». Лакан говорит о беспокойстве, он не говорит о тревоге. Вместе с беспокойством, это аффект нехватки. То есть, в конце концов, лучшее, что может сделать аналитик, это все еще сохранить от невроза: смущение знанием, смущение при условии, что он не избавится от него. Это является условием аутентичности/подлинности его осуществления (exercice). Это также является условием для того, чтобы анализант достиг désupposition [неологизм Лакана] знания, чтобы субъект-анализант оставил Другого дезаффектированным, подобно тому, как оставляют нежилое помещение. Это не просто означает, что мы их больше не любим, это означает, что этим (ими) больше не пользуются. Именно в этот момент мы схватываем, как Лакан мог говорить о мазохизме, присущем позиции аналитика, поскольку опыт приводит его к собственной дезаффектации.

J'ai dit que le pervers était l'exemple du contre-analysant. Eh bien, lorsque nous évoquons le maniement de l'objet a dans l'expérience, gardons cela en mémoire. Sachons qu'il nous faut différencier ce que nous pouvons dire de l'objet a de l'usage qu'en fait le pervers. Rien que ça, si nous le faisons précisément, nous mene à distinguer le statut du plus-de-jouir dans le réel de son statut d'irréel dans l'expérience. C'est d'ailleurs pour cela que Lacan peut donner le sigle S(A) comme emblématique du pervers. Il n'y a pas de barre ici sur le A. Ça figure assez bien ce qu'on a appelé, chez le pervers, le déni de la castration. Ça a, comme corrélat de signification, un je sais. Il y a un je sais du pervers.

Я сказал, что перверт был примером контр-анализанта. Что ж, когда мы упоминаем об обращении/управлении с объектом a в опыте, давайте об этом помнить. Давайте узнаем то, что нам нужно отличать то, что мы можем сказать об объекте а, от того, как его использует перверт. Уже одно это, если мы сделаем это точно, приводит нас к различению статуса прибавочного наслаждения в реальном от его статуса ирреального в опыте. Вот, кстати, почему Лакан может дать аббревиатуру S(A) в качестве символической/знаковой для перверсии. Здесь нет перечеркнутого А. Это хорошо представляет то, что называется, относительно первертов, отрицанием кастрации. Это имеет, в качестве коррелята значения, некое я знаю. Имеется некое я знаю перверта.

Le sigle s(A barré) que Lacan propose pour le névrosé, c'est au contraire un je ne sais pas. Je ne sais pas et je l'éprouve. Il ne faut pas croire que le je ne sais pas, qui vient scander l'énoncé névrotique dans l'expérience, soit si banal que ça. C'est l'émergence, la traduction en mots de ce mathème de s(A barré). C'est ce qui fonde le sujet supposé savoir et le cortège d'affects qui va avec. Ce je ne sais pas émerge aussi bien dans l'énoncé du fantasme avec un je n'en sais pas plus. On voit bien là, dans cet énoncé, ce qui est prélevé d'un savoir sur la jouissance, juste sur le bord d'un foncier je ne sais pas.

Аббревиатура s(Ⱥ), которую Лакан предлагает для невротика, — это, напротив, некое я не знаю. Я не знаю, и я это испытываю/ощущаю. Не следует полагать, что это я не знаю, которое в опыте приходит скандировать (словесный перевод) невротическое высказываемое (énoncé), так тривиально. Это появление, перевод в слова этой матемы s(Ⱥ). Это то, что закладывает фундамент субъекта предположительно знающего и череды сопутствующих аффектов. Это я не знаю проявляется и в высказываемом фантазма с неким я не знаю больше. Хорошо видно там, в этом высказываемом то, что взято из знания о наслаждении, прямо на краю земли (фундамента?) я не знаю.

L'énoncé du fantasme, tel que Freud lui-même le présente c'est juste ce qui peut être entr'aperçu et qui est aussitôt connoté d'un je n'en sais pas plus. C'est juste prélevé sur le je ne sais pas. Je ne sais pas, c'est une première façon de traduire ce s(Ⱥ).

Высказываемое фантазма, как его представляет сам Фрейд, — это как раз то, что может быть едва замеченным и что сразу же соозначается (connoté) с неким я этого больше не знаю. Это просто взято из этого я не знаю. Я не знаю, это первый способ перевода этого s(Ⱥ).

La deuxième façon, c'est de remarquer que pour le névrosé, au contraire du pervers, le désir de l'Autre se signifie. Pour le pervers, il ne se signifie pas. Ce qui se signifie n'est rien d'autre que la volonté de jouissance. Lacan évoque la phobie comme évoquant au mieux ce s(Ⱥ). La phobie est la structure où la place où ce s(Ⱥ) se signifie pleinement. On voit sous quelles espèces. On y voit comment le sujet est affecté, de la façon la plus probante, du désir de l'Autre, auquel il donne dans l'imaginaire les formes les plus fleuries. On sait que ces formes peuvent être aussi strictement invisibles - ne reste visible que la barre qui interdit d'aller plus loin.

Второй способ — заметить, что для невротика, в отличие от перверта, желание Другого означивается. Для перверта оно не означивается. То, что означивается - не что иное как воля к наслаждению. Лакан упоминает фобию как вызывающую в лучшем случае это s(Ⱥ). Фобия — это структура, в которой место, где эта s(Ⱥ) полностью означивается. Мы видим под каким видом. Мы видим, как субъект аффектирован самым убедительным образом желанием Другого, которому он придает в воображении самые цветистые формы. Известно, что эти формы тоже могут быть строго невидимыми — видимой остается только черта, запрещающая, кстати, идти дальше.

J'arrive par ce biais à être à peu près en mesure de traiter le petit a comme consistance logique. Il ne suffit pour cela que de la théorie des ensembles, et nous mettrons la fois prochaine nos pas dans ceux de Lacan.

Благодаря этому мне удастся относиться в значительной степени (примерно?) к маленькому а как к логической консистентности. Для этого достаточно лишь теории множеств, и в следующий раз мы пойдем по стопам Лакана.

Pour finir, je me contenterai de marquer ce qui témoigne de l'articulation du savoir et de la jouissance. Ce qui en témoigne au mieux - et on peut en faire l'hommage à Simone de Beauvoir - c'est la peine qu'ont pris les hommes, pendant des siècles, pour empêcher les femmes de savoir, pour leur prescrire les formes dans lesquelles elles avaient à savoir. Il est certain que quelque chose là est fini maintenant, mais pas depuis si longtemps. Il n'y a qu'à voir ici l'auditoire, pour voir à quel point nous sommes loin d'une ségrégation des sexes. C'est vrai qu'une Simone de Beauvoir est justement contemporaine, dans notre société, de ce moment où est tombée en désuétude cette interdiction de savoir portée sur les femmes, ou ce souci spécial pour l'éducation des filles, qui avait été pourtant comme un thème obligé des penseurs depuis la plus haute Antiquité.

В заключение я бы удовлетворился, отметив то, что свидетельствует об артикуляции/сочлении знания и наслаждения. Об этом лучше всего свидетельствует — и можно воздать должное Симоне де Бовуар — именно труд (peine), который был взят мужчинами на протяжении веков, чтобы помешать женщинам знать/чтобы предписать формы, в которых женщины должны были знать. Несомненно, что-то сейчас там закончено, но не так давно. Стоит лишь взглянуть на аудиторию здесь, чтобы понять, насколько мы далеки от гендерной сегрегации (сегрегации полов). Правда, Симона де Бовуар как раз современна нашему обществу с того момента, когда вышел из употребления этот запрет на знания, наложенный на женщин, или эта особая забота об образовании девочек, которая, тем не менее, была как бы обязательной темой для мыслителей с самых древних времен.

Seulement, il faut s'apercevoir que cette interdiction était à deux faces, c'est-à-dire qu'elle révélait que les hommes étaient en même temps vraiment persuadés que les femmes savaient quelque chose que les hommes ne savaient pas. Les hommes étaient persuadés que les femmes avaient, elles, un savoir qui était interdit aux hommes. Ils prenaient au fond une revanche en leur interdisant le savoir que péniblement ils élucubraient. Ce savoir attribué aux femmes par les hommes, c'était un savoir sur quoi ? Ils pensaient qu'elles avaient naturellement accès à un certain savoir de l'amour, à un certain savoir de la jouissance, et dans la mesure justement où, cette jouissance, ils pensaient qu'elles en ont davantage.

Единственно, следует заметить, что этот запрет был двусторонним, то есть он обнаруживал, что мужчины были в то же время действительно убеждены в том, что женщины знают что-то, чего не знают мужчины. Мужчины были убеждены, что женщины же обладают неким знанием, запрещенным мужчинам. По сути, они взяли реванш, запрещая им то знание, которое они мучительно измышляли. Это знание, атрибутированное женщинам мужчинами, было знанием о чем? Они думали, что им естественно доступно некоторое знание о любви, некоторое знание о наслаждении, и как раз в той мере, в какой это наслаждение, они думали, что они имеют его (этого?) больше.

Eh bien, c'est peut-être par la psychanalyse que les hommes ont fini par s'apercevoir que là-dessus les femmes n'en savaient pas davantage, et que d'avoir l'expérience de cette jouissance supplémentaire ne les mettait pour autant pas en mesure de la savoir. C'est d'ailleurs de cette déception que Lacan s'est fait femme d'honneur pour construire ses schémas de la sexuation féminine. C'est peut-être de ce temps, de ce temps marqué par la psychanalyse, que les barrières de toujours quant au savoir sont tombées. Il n'est pas dit d'ailleurs, que ce soit au profit de quiconque. À la fois prochaine.

Что ж, возможно, именно через психоанализ мужчины в конечном итоге осознали, что женщины знают об этом не больше, и что наличие опыта этого добавочного наслаждения, не давало, однако, им возможности знать об этом. Кстати, именно из этого разочарования Лакан сделал себя почетной женщиной, (создать себе женщину чести?), чтобы сконструировать свои схемы женской сексуации. Возможно, именно с этого времени, с этого времени, отмеченного психоанализом, традиционные барьеры касательно знания, пали. Не сказано, кстати, что это кому-либо выгодно. Увидимся в следующий раз.

Рабочий перевод: Владимир Лосев, ред. с фр. Ирина Север, Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова, сайт: Ольга Ким.