Жак-Ален Миллер, курс 1985-1986 гг.
Экстимность
11 сеанс, 5 февраля1986

Cours du 5 février 1986

Лекция от 5 февраля 1986

Жертвоприношение кастрации

Il faut évidemment faire attention quand on ajoute aux textes de Lacan une formule qui n'y figue pas. Mais cette formule est pourtant obligée pour justifier ce que j'ai dit la dernière fois et qui a paru aventuré pour certains.

Разумеется, нужно быть осторожным, когда к текстам Лакана добавляется формула, которая там не фигурирует. Но эта формула, тем не менее, обязана оправдать то, что я сказал в прошлый раз, и что показалось некоторым авантюрой.

Je voudrais tout de suite vous signaler qu'il y a là une reprise de la métaphore paternelle. Vous savez ce qu'est la métaphore paternelle chez Lacan. Rien n'a été plus vulgarisé que ça. C'est une sensation de l'Œdipe à partir de ce qu'on peut appeler une rhétorique logicisée. C'est une présentation qui arrive à nouer en une seule formule la fonction du père et celle de la castration: le père comme signifiant et la castration saisie à partir de la signification du phallus. Le phallus est la signification produite par l'imposition du signifiant du Nom-du-Père. Vous savez comment Lacan écrit la formule de la métaphore comme substitutive. Je vous renvoie à ces pages célèbres des Écrits que nous ne rougissons pas de reprendre ici. Voici cette formule:

Я хотел бы сразу указать вам, что здесь есть возврат к отцовской метафоре. Вы знаете, что у Лакана есть отцовская метафора. Нет ничего более популярного, чем это. Это — сенсация об Эдипе, исходя из того, что можно назвать логизированной риторикой. Это — презентация, которой удается свести в единую формулу функцию отца и функцию кастрации: отец как означающее и кастрация, схваченная из значения фаллоса. Фаллос — это значение, производимое наложением означающего Имени Отца. Вы знаете, как Лакан пишет формулу метафоры в качестве замещения. Я отсылаю вас к этим знаменитым страницам Écrits, которые мы не постесняемся повторить здесь. Вот эта формула:

En haut, nous avons un 1 qui indique une place occupée positivement. C'est cette formule qui se trouve appliquée à l'Œdipe freudien pour donner celle-ci qui condense le résultat:

Вверху у нас есть 1, что указывает на положительно занятое место. Именно эта формула применяется к Эдипу Фрейда, чтобы получить ту, которая сгущает результат:

Nous avons l'Autre à la place du 1, et, en-dessous, le phallus. La formule paternelle selon Lacan se résume à ça. Je ne vous demande pas d'en comprendre plus, car ce que j'entends faire valoir, c'est qu'il y a une seconde métaphore paternelle.

У нас есть Другой на месте 1, а под этим — фаллос. Отцовская формула, согласно Лакану, сводится к этому. Я не прошу вас понять больше, ибо то, что я собираюсь выделить из этого, так именно то, что есть вторая отцовская метафора.

Nous avons là une corrélation entre le Nom-du-Père et la signification du phallus. C'est un Nom-du-Père qui est quoi? J'ai assez insisté là-dessus pour le dire d'une phrase. C'est le signifiant de l'Autre en tant que lieu de la Loi. Le Nom-du-Père, il suffit d'en donner la définition pour s'apercevoir ce qu'il a d'apparenté avec S(Ⱥ). En effet dans la métaphore classique, il s'agit du Nom-du-Père comme signifiant de l'Autre non barré. Ce premier terme du Nom-du-Père se pose en rapport avec la consistance de l'Autre. C'est marqué par le fait que dans cette application, l'Autre vient occuper la place qui était occupée par le 1. C'est un Autre qui vaut 1, et le 1 vaut l'Autre aussi bien.

Здесь мы имеем корреляцию между Именем Отца и значением фаллоса. Это Имя Отца, чем оно является? Я достаточно настаивал на том, чтобы сказать это в двух словах. Это — означающее Другого в качестве места Закона. Имя Отца, достаточно дать ему определение, чтобы увидеть, что оно роднится с S(Ⱥ). Действительно, в классической метафоре речь идет об Имени Отца в качестве означающего Другого не перечеркнутого. Этот первое понятие Имени Отца возникает в связи с консистентностью Другого. Оно отмечено тем фактом, что в этом приложении Другой приходит занять место, которое было занятым 1. Это Другой, который значит 1, а 1 также значит Другой.

Le phallus, lui, il est écrit en toutes lettres, ce qui n'incite pas ici à le considérer comme négativé. Ce morceau classique de l'enseignement de Lacan qu'est la métaphore paternelle articule le signifiant de l'Autre comme 1, comme consistant à la signification du phallus dont on n'a pas à poser à ce stade qu'il est négativé.

Фаллос же прописан (ясно)/написан буквально, что не побуждает нас здесь рассматривать его как негативный/отрицательный. Эта классическая часть учения Лакана, которая является отцовской метафорой, сочленяет означающее Другого как 1, как состоящее из значения фаллоса, которое на данном этапе нам не нужно постулировать как негативное/отрицательное.

Par contre, dans sa Subversion du sujet, Lacan donne les éléments d'une seconde métaphore paternelle. Il s'agit alors d'une métaphore paternelle revisitée, restructurée. Je vous ai montré, pas à pas, comment Lacan l'a construite. Il l'a construite à partir de quelle formule? A partir de celle-ci :

С другой стороны, в «Ниспровержении субъекта» Лакан дает элементы второй отцовской метафоры. И тогда это — метафора отца, пересмотренная, реконструированная. Исходя из какой формулы он ее сконструировал? Из этой:

Nous retrouvons les termes de signifiant et de signifié, mais là, la valeur donnée à S n'est plus 1 mais (-1). La valeur donnée au signifié alors √ - 1 . Nous avons là tous les éléments de la métaphore paternelle mais ils sont transformés. Je peux dès lors mettre cette formule en parallèle avec celle-ci :

Мы находим понятия означающего и означаемого, но здесь значение, придаваемое S, уже не 1, а (-1). Тогда, значение, придаваемое означаемому, √ - 1. У нас здесь есть все элементы отцовской метафоры, но они трансформированы. С этого момента я могу поставить эту формулу параллельно с этой:

Vous avez là la deuxième structure de la métaphore paternelle où les termes apparaissent négativés. Nous avons un parcours. 1) On va, quant à l'Autre, de la consistance à l'inconsistance. 2) On va, quant au phallus, de phi à moins phi. 3) On va, quant au signifiant de l'Autre, du Nom-duPère à S(Ⱥ).

Здесь у вас есть вторая структура отцовской метафоры, где понятия появляются негативированными/отрицательными. У нас есть маршрут. 1) Что касается Другого, идем от консистентности к неконсистентности (несостоятельности, непоследовательности) (inconsistance). 2) Что касается фаллоса, идем от фи к минус фи. 3) Что касается означающего Другого, идем от Имени Отца к S(Ⱥ).

Pour que l'extimité surgisse comme une articulation incontournable, il faut à la fois que l'Autre soit aperçu comme inconsistant et que le Nom-du-Père en tant que point de capiton soit saisi comme signifiant qui leurre et non pas qui touche au réel.

Для того чтобы экстимность возникла как неизбежное сочленение, необходимо одновременно, чтобы Другой воспринимался как неконсистентный, и чтобы Имя Отца как точка пристежки была схвачена как означающее, которое вводит в заблуждение (leurre) и не касается Реального.

La mise en cause du Nom-du-Père par Lacan dans les années 70, on s'en est étonné. Eh bien, cette mise en cause se faisait déjà à la fin des années 50. Ce Nom-du-Père est mis en cause dans ce que j'appelle la seconde métaphore paternelle. Le Nom-du-Père avant cette remise en cause, ce n'est que le signifiant de l'Autre dans l'Autre. Ça n'a rien de paradoxal. Ce n'est pas plus paradoxal que le catalogue des catalogues qui se mentionnent eux-mêmes. Ce catalogue n'a rien de paradoxal : il se mentionne. À cet égard, le Nom-du-Père est dedans. Il en va tout autrement de S(Ⱥ). Si on dit encore que S(Ⱥ) est le signifiant de l'Autre, on ne peut plus dire qu'il est le signifiant de l'Autre dans l'Autre. On peut dire au plus qu'il est extime à l'Autre. Comme corrélat il a le catalogue des catalogues qui ne se mentionnent pas eux-mêmes. Vous savez le paradoxe qui s'engendre là. Ce catalogue se mentionne-t-il lui-même ou pas ?

То, что Лакан в 70-х годах поставил под сомнение Имя Отца, удивило. Что ж, это происходило уже в конце 50-х. Это Имя Отца подвергалось сомнению в том, что я называю второй отцовской метафорой. Имя Отца до этого сомнения, это лишь означающее Другого в Другом. В этом нет ничего парадоксального. Это не более парадоксально, чем каталог каталогов, не содержащих ссылки на самих себя. В этом каталоге нет ничего парадоксального: он на себя ссылается. В этом отношении Имя Отца внутри (в нем). Совершенно иначе обстоит дело с S(Ⱥ). Если мы по-прежнему говорим, что S(Ⱥ) есть означающее Другого, то уже не можем больше сказать, что это означающее Другого в Другом. В самом лучшем случае можно сказать, что оно экстимно по отношению к Другому. В качестве коррелята он имеет каталог каталогов, которые не ссылаются на самих себя. Вы знаете парадокс, который возникает здесь. Ссылается сам на себя этот каталог или нет?

Donc, du Nom-du-Père à S(Ⱥ), il y a une différence tout à fait essentielle, une différence de structure logique. Dès lors qu'on pose que la structure authentique de l'Autre est celle qui est abrégée par A barré, la fonction du père, si opératoire qu'elle puisse être, apparaît foncièrement comme un mythe freudien. Elle perd là son unicité. C'est d'avoir introduit le S(A) que Lacan s'est trouvé amené à parler des Noms-du-Père et à récuser ainsi son singulier. Ce A barré peut vouloir dire un manque dans l'Autre, mais il se traduit aussi bien par ce qui dès cette date fait la position de Lacan sans qu'on s'en aperçoive, à savoir que l'Autre n'existe pas.

Итак, от Имени Отца до S(Ⱥ) имеется весьма существенная разница, разница логической структуры. Как только устанавливается, что подлинная структура Другого является тем, что сокращено посредством Ⱥ, функция отца, какой бы действенной (opératoire) она ни была, оказывается на поверку фрейдовским мифом. Функция теряет там свою уникальность. Именно введение S(Ⱥ) заставило Лакана говорить об Именах Отца и, таким образом, дать отвод его сингулярности. Это Ⱥ может означать нехватку Другого, но оно также переводится как то, что с этого времени составляет позицию Лакана, без нашего понимания этого, а именно, что Другой не существует.

Quand j'ai rappelé cela, il y a deux ans, ça a fait insurrection pour certains. Ils croyaient là enfin arrivé ce qu'ils attendaient depuis si longtemps, à savoir que je dévie enfin du sillon de Lacan. Que l'Autre n'existe pas, c'est pour Lacan la position même de l'Autre. C'est avec ça que son enseignement s'est poursuivi: l'Autre n'existe pas comme 1. C'est à cette même place que s'inscrit la suite de ses énoncés qui sont de l'ordre du il n'y a pas. Tous ces il n'y a pas ne font que décliner cet A barré. Ce il n'y a pas est toujours chez Lacan - relevez-le - au niveau du signifiant y compris le il n'y a pas du rapport sexuel. Mais c'est précisément ce il n'y a pas qui accentue corrélativement ce à quoi Lacan tente de donner une animation, à savoir un il y a. Le il y a qu'appelle le il n y a pas, c'est ce qu'il a d'abord écrit sous la forme de grand Ф.

Когда я напомнил об этом два года назад, у некоторых это вызвало возмущение. Они думали, что там наконец-то случилось то, чего они так долго ждали, а именно, что я, наконец, отклоняюсь от борозды Лакана. Для Лакана то, что Другой не существует, это сама позиция Другого. Вот как продолжилось его учение: Другой не существует в качестве 1. Именно в этом самом месте вписывается последовательность его высказываний, которые имеют порядок «не имеется». Все эти «не имеется» составляют лишь отклонение этого А перечеркнутого. Это «не имеется» у Лакана всегда — пособирайте их — на уровне означающего, включая это «не имеется сексуальных отношений». Но именно это «не имеется», коррелятивно подчеркивает то, чему Лакан пытается придать оживление, а именно тому, что «имеется». Это «имеется», которое вызывает это «не имеется», это то, что он прежде всего пишет в виде большого Ф.

Il faut là-dessus, puisque je suis dans la clarification, reprendre ce que nous avons jusqu'ici placé comme signification phallique. C'est en effet une référence vitale. C'est la référence à un terme « où le sujet, dit Lacan, s'identifie avec son être de vivant ». C'est cela qu'écrit phi. Quand nous faisons précéder ce symbole par un moins, nous en inversons la valeur. Ce (- φ) devient le symbole même de l'être de mort du sujet. Par là, il est aussi bien le signe du meurtre de la chose.

В связи с этим, поскольку я нахожусь в процессе прояснения, необходимо снова вернуться к тому, что мы до сих пор помещали в качестве фаллического значения. Это действительно жизненно важная ссылка. Это — ссылка на понятие, «где субъект, — говорит Лакан, — идентифицируется со своим живым существом». Именно это записано через фи. Когда мы ставим перед этим символом минус, мы меняем его значение на противоположное. Этот (-φ) становится самим символом бытия смерти субъекта. Следовательно, это также знак убийства Вещи.

Le troisième terme qui alors s'introduit, Ф , fait du phallus le signifiant de la jouissance. Ce signifiant de la jouissance est paradoxal. Au niveau de Subversion du sujet, ces deux termes de (-φ) et de grand Ф sont enjeu. Ils sont en jeu l'un et l'autre comme se référant à la jouissance: l'un, (-φ), comme sa signification, et l'autre, Ф , comme son signifiant. En tant que signification de jouissance, ce (-φ) vaut d'une façon énigmatique - nous y reviendrons - pour « la partie manquante de l'image désirée » dit Lacan.

Третье понятие, которое затем вводится, Ф, делает фаллос означающим наслаждения. Это значение наслаждения парадоксально. На уровне «Ниспровержения субъекта» эти два понятия, (-φ) и большое Ф, поставлены на карту. Они на кону, один и другой, как относящиеся к наслаждению: один, (-φ), как его значение, и другой, Ф, как его означающее. В качестве значения наслаждения это (-φ) загадочно — мы вернемся к этому — для «недостающей части желаемого образа» говорит Лакан.

Qu'est-ce qu'introduit ce curieux signifiant de grand Ф qui semble, si j'ose dire, être le résultat d'une dialectique du phallus ? Lacan commence par le poser positivement: φ, puis il l'inverse: (- φ), puis il nous le fait retrouver Ф:

Что вводит это любопытное означающее большого Ф, которое кажется, если осмелюсь так сказать, результатом диалектики фаллоса? Лакан начинает с того, что формулирует его положительно: φ, затем он меняет знак на противоположный: (- φ), затем он снова предъявляет его как Ф:

Je vous conduis là à travers des symboles. Il s'agit de les animer. On voit que ce qui se laisse lire à travers ce symbole de grand Ф, c'est la disparition de là fonction du moins. Par rapport à la négativation où l'on n'a aucune peine à déchiffrer la castration imaginaire, nous avons avec grand Ф une valeur singulièrement positive. Il faut en accentuer l'expression.

Я провожу вас туда через символы. Речь идет о том, чтобы их оживить. Видно, то, что поддается прочтению через этот символ большое Ф, это — исчезновение функции минуса. По сравнению с негативацией/отрицанием, в которой не стоит никакого труда расшифровать воображаемую кастрацию, мы имеем с большим Ф сингулярное положительное/позитивное значение. Следует подчеркнуть его проявление.

En effet, ce qui semble au cœur de l'articulation dialectique, c'est le manque. C'est même le rappel d'un manque inéliminable. Nous ne cessons pas de le rappeler quand nous faisons valoir que le sujet ne trouve jamais son signifiant propre. C'est précisément l'épreuve qu'il fait dans l'expérience analytique sous le fouet de la règle analytique. C'est aussi bien ce que nous rappelons au niveau de la sexualité quand nous disons qu'il n'y a pas de rapport sexuel. Ce sont autant de versions que nous donnons au manque central de la dialectique signifiante.

Действительно, то, что представляется в основе диалектической артикуляции, это — нехватка. Это даже напоминание о неустранимой нехватке. Мы не перестаем напоминать об этом, когда утверждаем, что субъект никогда не находит своего собственного означающего. Именно такое испытание он производит в аналитическом опыте под хлыстом аналитического правила. Это также то, что мы помним на уровне сексуальности, когда мы говорим, что "не имеется сексуальных отношений". Это во всяком случае просто версии, которые мы даем центральной нехватке диалектики означающего.

Or, ce qui se trouve amené avec ce grand Ф, c'est une valeur positive dans cette dialectique, et même une valeur impossible à négativer. Ce sont là les termes de Lacan. Nous avons affaire à une fonction qui paraît contradictoire à la dialectique signifiante elle-même. Lacan introduit ce symbole énigmatique comme une positivation de (- φ), même s'il vient à remplir un manque, le manque de l'Autre.

Однако, то, что привносится с этим большим Ф, это положительное/позитивное значение в этой диалектике, и даже значение, которое невозможно подвергнуть негативации/отрицанию. Таковы здесь понятия Лакана. Мы имеем дело с функцией, которая кажется противоречащей самой диалектике означающего. Лакан вводит этот загадочный символ в качестве позитивации (-φ), даже если он восполняет нехватку, нехватку Другого.

En disant qu'il y a là un impossible à négativer, on touche au réel. Ce qu'avec grand Ф Lacan a essayé d'écrire, c'est ce paradoxe d'un signifiant du réel. À cet égard, grand Ф assure certaines des fonctions qui dans l'enseignement de Lacan vont être supportées par petit a. Ce qui permet de décliner ensemble grand Ф et petit a, ce qui fait leur caractère et leur trait communs, c'est l'impossible à négativer. Pourquoi parle-t-on de la fin de l'analyse comme traversée du fantasme ? On en parle comme traversée du fantasme précisément parce qu'on implique un impossible à négativer. Cet impossible à négativer n'est pas de l'ordre du signifiant car ce qui est constitutif du signifiant c'est qu'il se constitue par la négativation et qu'il est en lui-même une négativation. C'est ce que Lacan disait d'une façon imagée lorsqu'il posait que le mot est le meurtre de la chose.

Говоря, что здесь имеется невозможное для негативации/отрицания, мы касаемся Реального. Именно этот парадокс означающего Реального Лакан пытался записать большим Ф. В связи с этим большое Ф выполняет некоторые из функций, которые в учении Лакана будут поддержаны маленьким а. То, что позволяет отклонять вместе большое Ф и маленькое а, то, что составляет их характер и их общую черту, это — невозможное для отрицания. Почему говорят о конце анализа, как о пересечении фантазма? Мы говорим об этом как о пересечении фантазма именно потому, что подразумеваем невозможное для отрицания. Это невозможное для отрицания не относится к порядку означающего, ибо составляющим означающего является то, что оно сконституировано отрицанием, и что оно само по себе является отрицанием. Именно то, о чем Лакан красочно сказал, когда утверждал, что слово есть убийство Вещи.

Reconnaître un impossible à négativer, ça oblige déjà à modifier les formules mêmes de la fin de l'analyse. Ça oblige à ce qu'on ne puisse pas dire que la fin de l'analyse soit simplement l'assomption de la castration. Avec l'assomption de la castration, on ne fait que viser ce manque central mais on ne désigne pas ce qu'il y a lieu de faire avec l'impossible à négativer.

Признать некое невозможное для негативации/отрицания, это уже требует изменения самих формул конца анализа. Это возлагает обязанности на то, что мы не можем сказать, что конец анализа — это просто принятие на себя кастрации. С принятием на себя кастрации мы лишь нацелены на эту центральную нехватку, но мы не указываем на то, что делать с этим невозможным для отрицания.

C'est là une autre clinique qui se dessine. Il y a chez Lacan une clinique qui est pensée à partir de φ et de (- φ), une clinique qui est pensée à partir du signifiant du désir de l'Autre. Cette clinique, on la connaît. On la connaît parce qu'elle est développée de façon très vivante dans le texte des Écrits intitulé « La signification du phallus ». Là, la clinique du rapport entre les sexes est abordée dans les termes des signifiants du désir, dans les termes du phallus comme signifiant du désir. Bien qu'il n'y ait pas de mathèmes dans ce texte, il ne peut pas nous échapper que ce signifiant du désir, c'est ce que Lacan écrirait (-φ).

Именно здесь намечается другая клиника. У Лакана есть клиника, мыслимая, исходя из φ и из (-φ), клиника, мыслимая, исходя из означающего желания Другого. Эта клиника известна. Она известна, потому что весьма живо развита в тексте «Écrits», озаглавленном «Значение фаллоса». Здесь клиника отношений между полами рассматривается с точки зрения означающих желания, с точки зрения фаллоса как означающего желания. Хотя в этом тексте нет матем, от нас не может ускользнуть то, что это означающее желания и есть то, что Лакан написал бы (-φ).

Il y a même dans ce texte une extraordinaire insistance sur un terme précis, celui de Verdrängung, le refoulement. Cette Verdrängung du phallus est mise en fonction à la page 693. Et, pages 694-695, nous retrouvons deux fois la même expression: « la Verdrängung inhérente au désir » et « la Verdrängung inhérente à la marque phallique du désir ». Ça s'abrège très exactement dans le symbole (-φ). Ça fait à proprement parler de (-φ) la marque phallique du désir.

В этом тексте присутствует даже необычайная настойчивость в отношении точного понятия Verdrängung, вытеснения. Это вытеснение, Verdrängung фаллоса пускается в ход на странице 693. А на страницах 694-695 мы находим одно и то же выражение дважды: «Вытеснение, присущее желанию» и «Вытеснение, присущее фаллической нехватке желания». Это очень точно сокращается символом (-φ). Это, собственно говоря, делает (-φ) фаллической меткой желания.

De cette clinique, on peut déduire beaucoup de choses. On peut s'apercevoir que c'est une clinique différentielle de la sexualité. En effet, le refoulement du désir est moindre chez la femme et il est plus important du côté homme. C'est ce qu'on peut déduire de cette clinique. On peut aussi en déduire une dialectique de la demande et du désir qui met en place le contraste de la demande d'amour et du désir, posant par là que du côté femme, amour et désir convergent vers le même partenaire, alors que du côté homme, de façon typique, amour et désir divergent. Cela étant évidemment posé avec tous les aménagements possibles.

Многое можно вывести из этой клиники. Можно заметить, что это — дифференциальная клиника сексуальности. Действительно, вытеснение (refoulement) желания является наименьшим у женщин, и оно более важно на мужской стороне. Вот что можно вывести из этой клиники. Из этого можно также вывести диалектику требования и желания, которая устанавливает контраст между требованием любви и желанием, тем самым предполагая , что на женской стороне любовь и желание сходятся к одному и тому же партнеру, в то время как на мужской стороне, как правило, любовь и желание расходятся. Что было сделано, разумеется, со всеми возможными приспособлениями (аранжировками).

Ce qui est au cœur de cette dialectique, c'est une fonction du négatif. C'est à partir de ce symbole de (-φ) que l'on rencontre à la fois et de l'amour et du désir. On rencontre de l'amour en tant que c'est donner ce qu'on n'a pas. Vous connaissez cette définition. C'est d'emblée faire du partenaire amoureux le contenant de (-φ). À cet égard, le partenaire de l'amour est statutairement châtré. Lacan le fait découvrir même dans l'amour pour un homme, où il faut déceler ce qui dans cet amour s'adresse à lui, à lui qui a l'organe, au point précisément où il en est dépourvu, privé.

То, что лежит в основе этой диалектики, так это функция отрицательного/негативного. Именно исходя из этого символа (-φ) мы сталкиваемся сразу с любовью и желанием. Любовь встречается в том смысле, что именно дается то, чего не имеется. Вы знаете это определение. Именно сразу сделать любовного партнера вместилищем (-φ). В этом отношении партнер любви законно кастрирован. Лакан заставляет это обнаружить даже в любви к человеку, в которой нужно выявить то, что в этой любви адресуется ему, к тому, кто имеет орган, в той самой точке, где он его лишен.

Mais la fonction du négatif est aussi bien du côté du désir, puisque c'est à cette place que Lacan situe la mascarade féminine, à savoir que c'est en tant que la femme n'a pas qu'elle se jette dans cette mascarade du semblant. Ce qui est là le principe de son érection comme objet du désir, c'est le moins. Si une femme peut signifier le phallus, s'il n'y a pas de meilleur signifiant du phallus qu'une femme, c'est parce qu'elle incarne cette fonction négative.

Но функция негативности находится также на стороне желания, поскольку именно на это место Лакан помещает женский маскарад, и именно поскольку женщина не имеет, она бросается в этот маскарад кажимости. Что является принципом ее возведения (эрекции) в качестве объекта желания, это — наименьшее. Если женщина может означать фаллос, если нет лучшего означающего фаллоса, чем женщина, то это потому, что она воплощает эту негативирующую/отрицательную функцию.

Dans « La signification du phallus », la clinique sexuelle tourne tout entière autour de la fonction négative. Par contre, ce qui est esquissé dans « Subversion du sujet », seulement esquissé, c'est un clinique de la jouissance. Cette clinique, il faut le dire, a un autre allure. Elle a une autre allure parce qu'elle est cette fois-ci fondée non plus sur une fonction négative, qu'elle intègre pourtant mais sur l'impossible à négativer. C'est seulement esquissé dans ce texte. Le thème central, on ne l'aperçoit pas. On ne l'aperçoit pas parce que Lacan commence l'effort d'intégrer ses considérations précédentes. Le thème central, c'est la jouissance de l'Autre. On ne s'en aperçoit pas parce que dans cette « Subversion du sujet », tout a l'air de partir de nouveau du côté du désir de l'Autre.

В «Значении фаллоса» вся сексуальная клиника полностью вращается вокруг негативирующей/отрицательной функции. С другой стороны, то, что слегка намечено в «Ниспровержении субъекта», лишь слегка, — это клиника наслаждения. Эта клиники, нужно сказать, выглядит иначе. У нее другой вид, потому что на этот раз она основана уже не на негативирующей/отрицательной функции, которую она, тем не менее, интегрирует (включает в себя), а на невозможном для негативации/отрицания. В этом тексте это лишь слегка намечено. Эта центральная тема не заметна. Мы не замечаем ее, потому что Лакан начинает усиленно интегрировать (включать) свои предыдущие соображения. Центральная тема, это — наслаждение Другого. Мы этого не замечаем, потому что в «Ниспровержении субъекта» все как бы начинается заново на стороне желания Другого.

Dans l'abord à partir du désir de l'Autre, il y a une promotion de la valeur absolue du manque. Dans la pratique de la cure analytique, il est alors question d'un savoir faire avec le manque. Par contre dans l'abord à partir de la jouissance de l'Autre, il y a une promotion de l'impossible à négativer et ça demande que l'on reconsidère toutes les données de la clinique. En effet, si la jouissance manque à l'Autre, comment alors cette jouissance lui est-elle assurée ? La clinique s'ordonne alors aux différentes voies qui permettent d'assurer la jouissance de l'Autre. C'est parce qu'il y a une fonction négative au cœur de la dialectique du désir, que l'on ne dit jamais que le désir manque à l'Autre. Et c'est précisément parce qu'il y a l'impossible à négativer s'agissant de la jouissance, que l'on peut poser que la jouissance manque à l'Autre, à l'Autre qui n'existe pas.

В подходе, исходящем из желания Другого, происходит продвижение абсолютного значения нехватки. Тогда в практике аналитического лечения возникает вопрос о ноу-хау/ умении обходится с нехваткой. С другой стороны, в подходе, исходящим из наслаждения Другого, происходит продвижение невозможного для негативации/отрицания, и это требует пересмотра всех данных клиники. Действительно, если Другому не хватает наслаждения (наслаждение отсутствует в Другом), как же тогда это наслаждение ему обеспечено? Затем клиника организуется различными путями, позволяющими обеспечить наслаждение Другого. Именно потому, что в центре диалектики желания лежит функция отрицания/негативации, никогда не говорят, что Другому не хватает желания. И именно потому, что имеется невозможное для негативации/отрицания, когда дело доходит до наслаждения, можно утверждать, что Другому не хватает наслаждения, Другому, который не существует.

e dont il est question, c'est exactement de l'antinomie de l'Autre et de la jouissance. À cette antinomie, nous donnons l'articulation de l'extimité. Cet impossible à négativer, c'est un positif, mais ce n'est pas, si je puis dire, un positif comme les autres. Ce n'est pas un positif comme les autres, puisque, comme signifiant, c'est aussi bien le signifiant du manque-à-jouir, c'est-à-dire le signifiant de la jouissance en tant qu'elle manque.

Речь идет именно об антиномии Другого и наслаждения. Этой антиномии мы придаем сочленение экстимности. Это невозможное для негативации/отрицания, — это позитивность, но это, если можно так выразиться, не такая позитивность, подобная другим. Она не является позитивностью, как другие, поскольку в качестве означающего она является также означающим нехватки-в-наслаждении (manque-à-jouir), то есть означающим наслаждения в той мере, в какой его не хватает.

Le désir de l'Autre, ce d(A), qu'est-ce qu'il fait au sujet ? Nous savons ce qu'il lui fait foncièrement, à savoir qu'il l'angoisse. Et c'est pour autant que le désir angoisse qu'il est couvert, qu'il est couvert par le fantasme. C'est dans cette veine que l'on peut dire que le fantasme est désir de l'Autre. Ça veut dire aussi bien qu'il est là une interprétation. Le fantasme est une interprétation ou une signification du désir de l'Autre. Mais ça ne dit pas quelle est sa fonction. Ça ne le dit que sur le versant signifiant. La fonction du fantasme, si on la rapporte à l'autre versant, est d'assurer la jouissance de l'Autre. À cet égard, ce qui va de pair, c'est que la jouissance de l'Autre est d'un côté refusée, et que, de l'autre côté, elle est assurée dans le fantasme. C'est pour ça qu'il y a des fantasmes. C'est pour assurer la jouissance de l'Autre en tant précisément qu'elle est refusée.

Желание Другого, это d(A), что оно делает с субъектом? Мы знаем, что оно делает с ним по сути, а именно, — оно его тревожит. И именно в той мере, в какой тревожит желание, которое прикрыто, прикрыто фантазмом. Именно в этом ключе можно сказать, что фантазм есть желание Другого. Это также значит, что оно здесь — интерпретация. Фантазм — это интерпретация или значение желания Другого. Но это не говорит, какова его функция. Это говорит лишь о стороне означающего. Функция фантазма, если мы относим ее к другой стороне, заключается в обеспечении наслаждения Другого. В этом отношении, что идет рука об руку, так именно то, что наслаждению Другого с одной стороны, отказано, а с другой стороны, оно обеспечено в фантазме. Именно для этого и существуют фантазмы. Именно, чтобы обеспечить наслаждение Другого, и именно в той мере, в какой ему в нем отказано.

Il y a là un terme qui est tout à fait à mettre en valeur, à savoir le terme de refus de la jouissance. Il ne s'agit pas là de refoulement. On dit refoulement du désir. On dit refoulement du désir pour qualifier le moins. Et on le dit du désir pour autant qu'il est véhiculé dans la chaîne signifiante. Eh bien, on ne trouve pas dans Lacan le terme de refoulement de la jouissance. On trouve le terme d'interdiction de la jouissance. Le refoulement du désir, ce n'est pas l'interdiction ou le refus de la jouissance.

Здесь есть понятие, на которое стоит обратить особое внимание, а именно на понятие «отказ от наслаждения». Речь не идет о вытеснении. Говорят «вытеснение желания». Говорят «вытеснение желания», чтобы как можно меньше характеризовать. Так говорят о желании, поскольку оно передаваемо в цепи означающих. Что ж, мы не находим у Лакана понятие «вытеснение наслаждения». Мы находим понятие «запрет на наслаждение». Вытеснение желания — это не запрещение или отказ от наслаждения.

Ce refus de la jouissance est ce qui qualifie à la fois, dans la névrose, la position obsessionnelle et la position hystérique, ceci à la condition de poser ces deux positions de la névrose dans leur différence d'avec la position perverse. Ce dont il s'agit dans l'obsession et l'hystérie, c'est que l'Autre ne jouisse pas de moi. À cet égard la formule même de la fin de l'analyse bouge. Elle ne peut pas être seulement formulée en termes d'assomption de la castration. Elle doit en définitive être formulée en termes de solde de jouissance. C'est le pas que Lacan fait avec son S(Ⱥ). La castration n'est pas en avant du sujet elle n'est pas foncièrement ce à quoi il a à accéder. C'est là que Lacan lui-même se corrige. La castration du névrosé est au contraire inaugurale. C'est d'emblée. Cette déperdition de jouissance est d'emblée. Elle est constitutive du sujet même. La castration imaginaire du névrosé est inaugurale.

Этот отказ от наслаждения — это то, что определяет в неврозе одновременно навязчивую и истерическую позицию, это при условии помещения этих двух позиций невроза в их отличии от позиции перверсивной. То, о чем идет речь в навязчивости и истерии, так это то, что Другой не наслаждается мной. В этом отношении смещается сама формула конца анализа. Она может быть сформулирована не только в терминах взятия на себя кастрации. В конечном итоге он должен быть сформулирован в терминах остатка (сальдо) (solde) наслаждения. Именно данный шаг Лакан проделывает со своим S(Ⱥ). Кастрация не находится перед субъектом, она принципиально не является тем, к чему он должен получить доступ. Именно в этом сам Лакан исправляет себя. Кастрация невротика, напротив, инаугурационна. И это — сразу. Эта потеря (déperdition) наслаждения происходит сразу. Она конститутивна самому субъекту. Воображаемая кастрация невротика является инаугурационной.

Ce qu'introduit Lacan, c'est que le névrosé aime cette castration comme lui-même. C'est ce que Lacan révèle sous les espèces de ce qu'il appelle l'imagination du moi fort et dont il donne la formule. Le moi fort, ce n'est rien d'autre que le sujet en manque-à-être du langage, mais imaginarisé par la castration :

Дело в том, что Лакан вводит именно то, что невротик любит эту кастрацию, как самого себя. Это то, что Лакан раскрывает под видами того, что он называет воображением (imagination) собственного я (moi) и которому он дает данную формулу. Собственное я - это ничто иное, как субъект в нехватке-в-бытии языка, но подпадающий под воображаемое (воображанизаемый) (imaginarisé) посредством кастрации:

C'est en quoi la castration n'est pas seulement posée comme ce qui doit se révéler au décours de l'expérience analytique. Cette castration est au départ.

Таким образом, не только кастрация постулируется как то, что должно раскрываться в ходе аналитического опыта. Эта кастрация является началом движения.

Dans ces conditions, que serait l'assomption de la castration ? Il faudrait revenir sur ce qu'est cette imaginarisation du moi fort, cette imaginarisation du moi je suis moi. Ce rien d'autre que le culte de la personnalité, culte qui est bien plus répandu qu'on ne le pense. Le culte de la personnalité, c'est le culte de sa différence subjective. La différence subjective, elle est écrite $. Tout le monde y a droit personne n'y coupe. Mais l'élément de culte de la différence subjective, c'est ce qui est introduit par l'imaginarisation de cette différence subjective.

Что могло бы быть в этих условиях взятием на себя кастрации? Нужно бы вернуться к тому, что есть это подпадание под воображаемое (воображанизация) (imaginarisation) сильного я, [сильного собственного я], это попадание под воображаемое (воображанизацию) «я [собственного я], я [je] есть я [собственное я] (moi]». Это не что иное, как культ личности, культ гораздо более распространенный, чем можно было бы подумать. Культ личности — это культ его субъективного отличия. Субъективное отличие записано через $. Все имеют на это личное право, никто этого не лишен. Но элемент культа субъективного различия, это именно то, что введено через попадание под воображаемое (воображанизацию) этого субъективного различия.

À cet égard, l'assomption de la castration a toute sa valeur quand Lacan la formule en termes de sacrifice. Il a préféré ensuite le terme de traversée du fantasme qui permet de s'imaginer qu'on fait ça en paquebot. Sacrifice, évidemment c'est plus saignant. Ce qui fait la durée des analyses, c'est le refus acharné du névrosé de sacrifier sa castration à la jouissance de l'Autre. Ça veut dire aussi bien qu'il ne veut pas sacrifier sa différence subjective, c'est-à-dire un rien - rien d'autre que la coupure même. Le névrosé ne veut pas sacrifier à l'Autre sa différence. Ça prend la forme du et moi et moi et moi.. Ça se fait entendre jusqu'à la fin de l'analyse. Lacan en propose une formule : Tout mais pas ça! Dans ce tout mais pas ça, on entend exactement l'impossible à négativer.

В этом отношении взятие на себя кастрации имеет всю свою ценность (свое полное значение), когда Лакан формулирует его в терминах «жертвоприношения». Затем он предпочел термин «пересечение фантазма», который позволяет представить себе, что мы делаем этом на круизном лайнере. Разумеется, жертвоприношение более кровоточащее. Что делает анализы длительными, так это настойчивый (ожесточенный) отказ невротика пожертвовать своей кастрацией ради наслаждения Другого. Это значит также, что он не хочет жертвовать своим субъективным отличием, то есть ничем — ничем иным, кроме как самим разрезом. Невротик не хочет жертвовать свое отличие Другому. Это принимает форму и я (et moi), и я, и я. Это дает о себе знать до конца анализа. Лакан предлагает этому формулу: Все, но не это! В этом все, но не это слышно именно невозможное для негативации/отрицания.

C'est aussi bien ce qui fait voir en quoi la différence subjective, celle qui est marquée d'un $, est strictement équivalente à l'objet a. Elle est dans ce ça qu'on ne veut pas toucher et pour lequel on est prêt à sacrifier tout. On est prêt à tout sacrifier, tout ce qui est de l'ordre du signifiant, à condition qu'on ne touche pas à ce qui enrobe au plus intime l'extimité même. C'est en quoi la perversion apparaît toujours comme une voie de sortie. Le pervers, à la différence du névrosé, se voue à la jouissance de l'Autre. Quand Lacan reformule la fin de l'analyse, ce n'est plus en termes d'assomption de la castration, mais en termes de solde de jouissance perverse. Je ne vais pas, sur ce point, aller plus loin aujourd'hui.

Это также то, что заставляет увидеть в чем субъективное отличие, отличие, отмеченное (маркированное) знаком $, строго эквивалентно объекту а. Оно именно в этом это, ça, к чему мы не хотим прикасаться и ради чего готовы пожертвовать всем. Готовы пожертвовать всем, всем, что есть порядок означающего, при условии, что не прикоснемся к тому, что самым интимным образом обволакивает саму экстимность. Вот в чем перверсия всегда появляется как дорога к выходу. Перверт в отличие от невротика, посвящает себя наслаждению Другого. Когда Лакан переформулирует конец анализа, то уже не в терминах взятие на себя кастрации, а в терминах остатка (сальдо, solde) перверсивного наслаждения. Я не собираюсь идти дальше по этому вопросу сегодня.

La dernière fois, j'ai précisé l'articulation du sujet et de la jouissance. Loin que dans la fonction phallique le sujet soit identifié à son être de vivant, il est déjà mort. Le sujet du signifiant est déjà mort et il est mort en tant que mort qui s'ignore. Il faut donc mettre en question un grand J qui est celui du Je. C'est aussi bien le J de la jouissance. Le sujet ne sait pas que le Je est vivant. Ça revient à dire: que l'Autre ignore tout de la jouissance. C'est ce que dit, mais d'une façon différente, Schreber de son dieu.

В прошлый раз я уточнил о сочленении субъекта и наслаждения. Далеко не в фаллической функции субъект, идентифицируемый со своим живым существом, уже мертв. Субъект означающего уже мертв, и он мертв как мертвец, который игнорирует самого себя. Итак, следует поставить под сомнение заглавную J, которая является заглавной от Je, Я. Это также J от jouissance, наслаждения. Субъект не знает, что это Je, Я живо(е). Это все равно, что сказать, что Другой игнорирует полностью наслаждение. Это то, что говорит Шребер, но другим способом, о своем боге.

C'est là que revient ce que je ne voudrais pas laisser de côté, à savoir le mystère d'Abraham. La dernière fois, j'ai parlé de amor et timor, qui sont le placement par saint Augustin du christianisme et du judaïsme. Ça a été toujours rappelé, me semble-il, au détriment de la condition laïque. Amor, l'amour, s'adresse toujours au semblant et ce semblant dans le christianisme, c'est le Christ. C'est le Christ multiplié sur les murs des églises. Ce Christ est une forme totale. C'est la forme totale du corps souffrant. C'est un corps total, même s'il reste là comme on ne sait quelle vengeance de la divinité. Il s'agit de la forme totale d'un corps, et c'est parce qu'il y a forme totale qu'il peut justement y avoir une idéalisation et une identification idéale. C'est là qu'un certain masochisme est présent dans le christianisme. Il s'agit d'un tourment qui porte sur tout le corps.

Вот где возвращается то, что я не хотел бы оставить в стороне, а именно тайна Авраама. В прошлый раз я говорил о любви и тиморе, timor (страхе), которые являются местом размещения христианства и иудаизма святым Августином. Это всегда напоминалось, как мне кажется, в ущерб светскому состоянию. Любовь (amor), всегда относится (адресуется) к кажимости, и в христианстве эта кажимость — это Христос. Христос, размноженный на стенах церквей. Этот Христос является полной формой. Именно полной формой страдающего тела. Именно тотальное тело, даже если оно остается там, как бог знает какая месть божества. Речь идет о тотальной форме тела, и именно потому, что есть тотальная форма, оно может как раз иметь там идеализацию и идеальную идентификацию. Именно там в христианстве присутствует некоторый мазохизм. Речь идет о мучении, затрагивающее все тело.

Il faut se demander pourquoi, historiquement il n'en est pas de même dans le judaïsme. Si le corps est présent dans le judaïsme, c'est à partir non pas du tourment, mais du prélèvement d'une pâtie du corps. Il s'agit d'un prélèvement opéré sur l'organe mâle, qui paye ainsi le prix d'une certaine normativation. Ça incarne dans le corps cette Verdrägung inhérente au désir, et ça consacre par là un rapport normé à l'Autre. C'est là toute la valeur que Lacan a donné au rite de la circoncision. Ça installe en premier, en évidence quelque chose qui est plutôt informe et avec quoi il n'y a pas en d'identification idéale concevable. Il s'agit d'une partie matérielle du corps. Il y a là la figure d'une contingence corporelle qui fait l'objet d'un sacrifice à l'Autre. Par là, c'est aussi bien le sacrifice d'une certaine différence subjective à l'Autre pour être un Juif comme les autres. Et c'est aussi par là qu'il y a, d'une certaine façon, accès à tout. Le tout mais pas ça est franchi. Il est franchi institutionnellement, dans l'institution même de la religion. On peut dire que ce n'est pas très élevé comme idée. Le christianisme est une religion qui comporte beaucoup plus d'élévation. C'est même pour cette raison qu'elle est célébrée par Hegel, par les philosophes.

Нужно спросить себя, почему исторически в иудаизме это не то же самое. Если в иудаизме тело и присутствует, то это не исходя из мучений, а от взимания (вычета, изъятия) (prélèvement) части тела. Речь идет об изъятии, воздействующем на мужской орган, который, тем самым, платит в угоду некоторой нормализации. Оно воплощает в теле это вытеснение, Verdrägung, присущее желанию, и тем самым оно освящает нормализованное (нормированное) отношение к Другому. В этом все значение, которое Лакан придавал обряду обрезания. Во-первых, это устанавливает на виду нечто, что является довольно бесформенным и с чем нет мыслимой идеальной идентификации. Речь идет о вещественной части тела. Здесь имеется фигура телесной случайности (контингентности), которая создает объект жертвоприношения Другому. Таким образом, это также жертва некоторого субъективного отличия от Другого, чтобы быть евреем подобно другим. И именно через это также есть, в некотором роде, доступ ко всему. Преодолевается все, но не это. Оно преодолевается институционально, в самом институте религии. Можно сказать, что это не слишком возвышенная идея. Христианство — это религия, которая содержит гораздо более высокий уровень. Даже по этой причине она воспета Гегелем и философами.

Au Juif, en effet, l'imputation est faite du matériel. Le Juif matériel. Il y a un rapport distinct avec la jouissance, un rapport qui semble accordé à la jouissance. Par là-même, ça laisse la place à toutes les imputations que l'on peut faire sur le Juif. Par exemple, une cupidité de jouissance. Comme si la normativation ouvrait sur un rapport toujours excessif avec la Chose. C'est oublier que sur le versant juif, il y a un pacte de jouissance. Il y a jouissance mais dans un pacte. Vu du versant juif, c'est chez les Gentils qu'on ne sait pas s'y prendre avec la jouissance. Il y a une expression juive pour désigner cela: les plaisirs stupides des goys. Il y a là quelque chose qui est justifié par rapport à ce que sont toutes les vertus familiales juives. Il y a l'idée d'une non-normalisation de la jouissance là où matériellement ce prélèvement n'a pas été fait.

Вменение вины еврею фактически состоит из вещественного (matériel). Еврей вещественный (matériel). Имеется отчетливое отношение к наслаждению, отношение, которое оказывается согласованным с наслаждением. Это само по себе оставляет место для всех обвинений, которые можно предъявить еврею. Например, алчность наслаждения. Как если бы нормативность (нормализация) вела к возникновению всегда чрезмерного отношения к Вещи. Именно для того, чтобы забыть, что на еврейской стороне имеется пакт (договор) о наслаждении. Имеется наслаждение, но в пакте. Принимая во внимание еврейскую сторону, именно среди язычников не знают, как обращаться с наслаждением. Есть еврейское выражение для обозначения этого: дурацкое (тупое) удовольствия гоев (неевреев, иноверцев). В этом имеется что-то, что оправданно по отношению ко (по сравнению со) всем добродетелям еврейских семей. Существует идея ненормативности (ненормализации) наслаждения там, где это изъятие не состоялось вещественно (matériellement).

Ça conduirait à dire, mais ce n'est pas facile, qu'il ne faut pas prendre les effets ségrégatifs, ces effets qui dominent l'histoire des Juifs, comme si la position juive n'était que passive. Matériellement, c'est le cas. Elle est victime, et à une grande échelle. Mais il y a quand même là un principe actif. Il y a un principe actif dans le judaïsme. Ces effets de ségrégation sont préparés par ce qu'on peut appeler l'exclusivisme juif, par l'élection. En effet, s'il y a bien un sacrifice de la différence subjective qui est constitutif de cette collectivité, il faut dire aussi qu'il y a collectivement la culture de cette différence. On peut dire que le Juif ne veut pas sacrifier sa différence à l'Autre. Et il le paye d'un prix extrêmement lourd. Il y a un certain tout mais pas ça proprement juif. Cet exclusivisme est aussi bien celui du Dieu des Juifs. C'est un Dieu qui ne dit jamais qu'il est le seul. Il sait bien que les autres peuples ont des idoles et d'autres dieux, mais il entend être le seul là où il est. Là où il est, il ne faut pas qu'il y en ait un autre. C'est pourquoi on dit le Dieu jaloux.

Это привело бы к высказыванию, но это и непросто, что сегрегационные эффекты, эти эффекты, которые преобладает в истории евреев, не следует воспринимать так, как если бы еврейская позиция была только пассивной. Вещественно, именно этот случай. Она — жертва, причем в больших масштабах. Но там все же есть активное начало. В иудаизме есть активное начало. Эти эффекты сегрегации подготовлены тем, что можно назвать еврейской исключительностью, путем избранности. В самом деле, если и существует жертва субъективного отличия, конститутивного для составляющих это сообщество, то следует также сказать, что есть в совокупности культура этого отличия. Можно сказать, что еврей не хочет жертвовать своим отличием по отношению к Другому. И он за это платит чрезвычайно высокую цену. Есть некоторое все, но не это конкретно еврейское. Эта исключительность также есть исключительность Бога евреев. Именно Бог, который никогда не говорит, что он единственный. Он хорошо знает, что у других народов есть идолы и другие боги, но он намерен быть единственным там, где он есть. Там, где он есть, не нужно, чтобы имелся другой. Вот почему говорят «ревнивый Бог».

Je n'aurai pas réussi, pendant cette première partie de l'année, à atteindre la limite où j'aurais pu vous proposer quelques mathèmes, et je vais donc finir sur ce versant en insistant sur ce terme de sacrifice dans l'histoire juive.

Мне не удалось бы за эту первую часть года достичь предела, в котором я мог бы предложить вам несколько матем, и поэтому я закончу на этой стороне, настаивая на термине жертвоприношение в еврейской истории.

Je dois dire que je n'aime pas beaucoup le terme d'holocauste pour qualifier la disparition de quelques millions de Juifs au cours de la Seconde lierre mondiale. L'holocauste, c'est quelque chose de très précis dans la Bible. Au début du Lévitique, vous trouvez les prescriptions sur les sacrifices, et on y voit que l'holocauste est un type de sacrifice tout à fait précis. C'est un sacrifice où la victime monte sur l'autel pour y être consumée et dont la fumée monte vers Dieu. Ce qui est propre à l'holocauste, c'est que la victime tout entière est portée sur l'autel. On n'en garde pas des parties pour les redistribuer. C'est l'ensemble de la victime qui est amené à l'autel, et rien n'en revient à celui qui offre cette victime. La victime est entièrement brûlée. Pour ce qu'on appelle l'holocauste de la Seconde Guerre mondiale, je ne pense pas qu'il s'agisse de sacrifice. Où y a-t-il là sacrifice ? S'il y avait un sacrifice, il faudrait penser que c'est un sacrifice au Dieu des Germains.

Должен сказать, что мне не очень нравится термин «холокост» (от греч. всесожжение) для определения исчезновения нескольких миллионов евреев во время Второй мировой войны. Холокост — нечто очень конкретное в Библии. В начале книги Левит вы находите предписания о жертвоприношениях, и там видно, что холокост — очень определенный вид жертвоприношения. Это жертвоприношение, где жертва поднимается на жертвенник для сожжения, дым от которого поднимается к Богу. Что свойственно для холокоста, так это то, что жертва приносится на жертвенник целиком. Части не хранятся для дальнейшего распространения. Жертва приносится на жертвенник целиком и ничего не возвращается тому, кто эту жертву приносит. Жертва сжигается полностью. Что касается так называемого холокоста Второй мировой войны, я не думаю, что речь идет о жертвоприношении. Где там жертвоприношение? Если бы было жертвоприношение, следовало бы думать, что это — жертвоприношение Богу немцев.

Il y a quelqu'un qui a parlé de ça d'une façon unique. Il en a parlé sans élévation, sans l'élévation de cette fumée qui monte pour flatter les narines de je ne sais quel Être Suprême en méchanceté. Après tout, c'est un soulagement de se dire que l'Autre n'existe pas. Celui qui en a parlé d'une façon unique, je vais vous dire son nom. Il s'agit de Marek Edelman. Il a publié un livre intitule Mémoire du ghetto de Varsovie. J'ai eu l'occasion de le rencontrer pendant ces trois semaines qu'il passe en France avant de retourner dans son pays. Vous lirez le premier texte qui s'intitule Le Récit sans phrases. Je ne connais pas de texte qui soit plus sans phrases que celui-là. Il décrit comment il a de ses yeux vu passer 400 000 personnes vers la destruction. Voyant ces 400 000 personnes, il était à un endroit en face duquel il y avait un poteau de béton. Le poteau de béton existe toujours, et il va encore le voir. Ce qui reste mystérieux, c'est pourquoi il reste là-bas. Qu'est-ce qu'il fait exactement vissé là-bas? Eh bien, je crois que nous le savons. C'est un incroyant mais je dirai pourtant que c'est ce qu'on peut faire de mieux pour être digne de S(Ⱥ).

Есть некто, кто высказался об этом уникальным образом. Он говорил об этом без возвышения, без возвышения дыма, который поднимается, чтобы усладить ноздри я не знаю какого Верховного-во-зле-существа. В конце концов, это облегчение — сказать себе, что Другой не существует. Тот, кто высказался уникальным образом, я назову вам его имя, речь идет о Мареке Эдельмане. Он опубликовал книгу под названием «Память о варшавском гетто». У меня была возможность встретиться с ним в течение этих трех недель, которые он провел во Франции до возвращения в свою страну. Прочитайте первый текст, который называется «Рассказ без предложений». Я не знаю ни одного более бессодержательного текста, чем этот. Он описывает, как своими глазами видел как 400 тысяч человек идут навстречу гибели (уничтожению). Увидев 400 тысяч человек, он оказался на месте, напротив которого был бетонный столб. Бетонный столб все еще существует, и он все еще будет его видеть. Остается загадкой, почему он остается там. В чем именно он там напортачил? Ну, я думаю, мы это знаем. Он — неверующий, но я бы сказал, что это, тем не менее, лучшее, что можно сделать, чтобы быть достойным S(Ⱥ).

Je donne rendez-vous le 19 février à ceux qui connaissent l'espagnol, et le 26 février aux autres.

Я назначаю встречу 19 февраля с теми, кто знает испанский, и 26 февраля с остальными.

Рабочий перевод: Ирина Север, ред. с фр. Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова, сайт: Ольга Ким.