Жак-Ален Миллер, курс 1985-1986 гг.
Экстимность
1 сеанс, 13 ноября1985

Cours du 13 novembre 1985

Лекция от 13 ноября 1985

Объект в Другом

Y aurait-il quelque chose de réel dans cette science ? » Cette question - tout le monde l'aura reconnue - est lacanienne, puisque nous en sommes de nos jours à utiliser cet adjectif. Pourtant, cette question, vous ne la trouverez dans aucun écrit de Lacan ni dans aucun de ses séminaires. Singulièrement - je dis singulièrement parce que ça m'a frappé -, c'est une question que l'on trouve dans la bouche de Fabrice del Dongo, dans La Chartreuse de Parme, au moment où il marche de nuit clandestinement, vers le clocher de son village.

«А есть ли что-нибудь реальное в этой науке?»* Этот всем хорошо знакомый вопрос является лакановским, поскольку мы по сей день используем прилагательное réel. Однако вы не найдете этого вопроса ни в одной из написанных работ Лакана, ни в одном из его семинаров. Особенно — я говорю singulièrement, потому что это поразило меня — этот вопрос звучит из уст Фабрицио дель Донго в «Пармской обители» в тот момент, когда под покровом ночи он идет к колокольне своей деревни.

*прим. перев.: В «Пармской обители» переведено как: А есть ли что-нибудь верное в этой науке?

Cette question: « Y aurait-il quelque chose de réel dans cette science ? », est une question qui consonne très bien avec les interrogations de Lacan à propos de la psychanalyse. Même si Fabrice del Dongo, lui, se la pose sur la validité de l'astrologie, il faut bien dire que l'ensemble de ce morceau est singulièrement d'une allure lacanienne. Vous allez voir qu'il fait valoir la disjonction du signifiant et du signifié, et précisément sur le point que le signifié n'a vraiment pas grand chose a voir avec le signifiant. C'est d'ailleurs ce que Stendhal appelle le romanesque.

Вопрос: «А есть ли что-нибудь реальное в этой науке?» — это вопрос, который очень хорошо перекликается с вопросами Лакана о психоанализе. Даже если Фабрицио дель Донго задается вопросом о достоверности астрологии, нужно сказать, что вся эта пьеса исключительно лакановская по своему стилю. Вы увидите, что он приводит доводы в пользу дизъюнкции означающего и означаемого, и именно в том смысле, что означаемое на самом деле не имеет ничего общего с означающим. Вот что Стендаль называет романтическим.

Voici le passage. Fabrice del Dongo se remémore le temps de son enfance: « Quelle n'était pas mon ignorance en ce temps-là. Je ne pouvais comprendre même le latin ridicule de ces traités d'astrologie que feuilletait mon maître, et je crois que je les respectais surtout parce que n'y entendant que quelques mots par ci par là, mon imagination se chargeait de leur prêter un sens et le plus romanesque possible. »

Вот отрывок. Фабрицио дель Донго вспоминает время своего детства: «Каким невеждой я был тогда! Я не понимал даже смешную латынь тех трактатов по астрологии, которые листал мой учитель, и, право, относился к ним с почтением именно потому, что мне понятны были лишь отдельные слова, и мое воображение придавало им самый романтический смысл».

Ça le conduit - on pouvait s'y attendre - à porter quelques doutes sur la validité de l'astrologie. Cette astrologie est pourtant un bâti de héros de fiction qui fait le support même de La Chartreuse de Parme, puisque Fabrice del Dongo croit aux présages. Ces indications de présages reviennent de façon récurrente tout le long du livre et elles se vérifient régulièrement dans la fiction. Disons que le présage majeur, le présage capital, c'est le titre lui-même, puisque c'est le lieu ou d'une façon singulière, Fabrice del Dongo achève son existence. Le titre lui-même est un présage.

Это приводит его — как можно было бы ожидать — к некоторым сомнениям в достоверности астрологии. Однако эта астрология представляет собой структуру вымышленных героев, которая является самой поддержкой «Пармской обители», поскольку Фабрицио дель Донго верит в предзнаменования. Эти признаки предзнаменований повторяются на протяжении всей книги и регулярно подтверждаются в художественной литературе. Скажем, важным предзнаменованием, главным предзнаменованием, является само название, так как Пармская обитель — место, в котором Фабрицио дель Донго своеобразно завершает свою жизнь. Само название романа является предзнаменованием.

J'ai lu pour la énième fois cette Chartreuse de Parme pendant les vacances, et ça m'a fait penser à la psychanalyse. Aussi loin que l'on prenne les choses, il est difficile de s'extraire de la psychanalyse.

Я перечитал «Пармскую обитель» в сотый раз во время каникул и это заставило меня задуматься о психоанализе. Особенно относительно вещей, которые трудно извлечь из психоанализа.

Il y a donc spécialement dans cette page, celle que je vous lis, une définition stendhalienne sensationnelle des sciences non mathématiques.

Итак, именно на странице, которую я вам читаю, есть сенсационное стендалевское определение нематематических наук.

Stendhal parle des trois quarts des sciences non mathématiques où nous pouvons reconnaître sans difficulté ce que nous baptisons, nous, les sciences humaines. Je n'ai donc pas pu m'empêcher, à propos de la définition stendhalienne des sciences non mathématiques, de penser si elle convenait ou non à la psychanalyse.

Стендаль говорит о трех четвертях нематематических наук, среди которых мы можем легко распознать то, что мы называем гуманитарными науками. Так что я не мог не задуматься об определении Стендалем наук нематематических, независимо от того, подходит оно для психоанализа или нет.

J'ai pourtant renoncé à ce titre. J'y ai renoncé mais en laissant cependant une trace parce que ça m'avait tenté pendant au moins une journée. J'y ai renoncé pour plusieurs raisons.

Однако я отказался от этого названия. Я отказался от него, но оно оставило след: оно весь день не отпускало меня. Я отказался от него по нескольким причинам.

La première est une raison formelle. En effet je ne sais pas si vous avez remarqué que « nigauds enthousiastes et hypocrites adroits », ça fait quatre, et que j'avais déjà traité le quatre l'année dernière. J'en avais fait mon thème. Ce titre ne pouvait alors être destiné à apporter du nouveau cette année. Remarquons quand même que ce quatre de l'année dernière reste pour nous le pré carré de Lacan. Je veux dire que c'est ça que nous broutons et que nous ne nous en sommes pas sortis. Le jour où ça se fera, on pourra dire alléluia, mais, pour le moment, nous y restons.

Первая причина — формальная. На самом деле, я не знаю, заметили ли вы, что «восторженных глупцов и ловких мошенников» получается четыре, а я уже имел дело с четырьмя в прошлом году. Я сделал четверку своей темой. Тогда это название не могло быть предназначено для того, чтобы принести что-то новое в этом году. Заметим все-таки, что эта четверка прошлого года остается для нас прото-квадратом Лакана. Я имею в виду, что это то, на чем мы пасемся на этом лугу, и мы не вышли из этого. В тот день, когда это произойдет, мы можем сказать «аллилуйя», но пока мы остаемся там.

Il y a une autre raison, non formelle celle-là, qui m'a détourné de ce titre. C'est que, tout de même, ça ne va pas pour la psychanalyse. Ça ne va pas à la psychanalyse pour une raison simple exposée par Lacan et qui tient a une formule, à savoir que « la psychanalyse, les canailles, ça les rend bêtes ». C'est, selon Lacan, une vérité d'expérience, et, remarquons-le, dite dans un vocabulaire tout à fait stendhalien. Nous reviendrons peut-être sur la canaille cette année. Je laisse ça de côté pour l'instant.

Есть еще одна причина, на этот раз неформальная, которая оттолкнула меня от этого названия. Потому что все равно это не работает для психоанализа. Он не идет к психоанализу по простой причине, объясняемой Лаканом и зависящей от формулы, а именно, что «психоанализ, канальи, делает их глупыми». Согласно Лакану это истина опыта, и, заметим, сказанная в совершенно стендалевском духе. Мы быть может вернемся к la canaille в этом году. А пока я оставляю это в стороне.

Évidemment, si la psychanalyse, les canailles, ça les rend bêtes, il vaudrait mieux parler des hypocrites nigauds qui me paraissent parfaitement qualifier l'Association Internationale de Psychanalyse. Il me paraît que l'on puisse aussi ici parler d'enthousiastes adroits.

Очевидно, если психоанализ для каналий не подходит, то лучше было бы говорить о ловких мошенниках, которые, как мне кажется, вполне соответствуют требованиям Международной ассоциации психоанализа. Мне кажется, здесь можно говорить и о ловких глупцах.

Enfin, pour finir ces variations, restent les hypocrites enthousiastes et les nigauds adroits. Les nigauds adroits, c'est aussi dans Lacan. C'est exactement que les « non dupes errent », c'est-àdire ce qui enjoint précisément le sujet à rester dupe du discours. Remarquez que c'est, là encore, ce dupe, un terme de Stendhal bien que ce dernier tienne ferme, par le romanesque, à la position de ne pas être dupe.

Наконец, чтобы покончить с этими вариациями, остаются ловкие глупцы и восторженные мошенники. Ловкие глупцы есть и у Лакана. Это как раз «неодураченные, необманутые заблуждаются» (non dupes errant), то есть то, что предписывает субъекту оставаться одураченным дискурсом. Заметьте, что опять-таки эта одураченность (dupe), термин Стендаля, хотя последний твердо придерживается романтических взглядов, полагая, что его нельзя одурачить.

Stendhal analyse fort bien les raisons de la crédulité de Fabrice del Dongo ou de ce qu'il appelle sa demi-croyance : « C'est ainsi que Fabrice ne put parvenir à voir que sa demi-croyance dans les présages était pour lui une religion, une impression profonde reçue à son entrée dans la vie. Penser à cette croyance, c'était sentir, c'était un bonheur».

Стендаль очень хорошо анализирует причины доверчивости Фабрицио дель Донго или того, что он называет demi-croyance, полуверой: «Так и Фабрицио все же не видел, что его полувера в предзнаменования была для него религией, глубоким впечатлением, полученным им на пороге жизни. Вспоминать об этих верованиях значило для него чувствовать, быть счастливым».

Voilà un thème qui est voué, il faut le dire, à un certain avenir – le thème que tout ça est dû à ce qui s'est passé à l'entrée dans la vie. Cette émergence très précise dans le XIXè siècle est liée à une des conditions - pourquoi pas ? - de la psychanalyse. C'est en effet à cette date que Lacan va chercher les présupposés de l'analyse, à savoir chez Kant et chez Sade : frémissement qui se produit dans la bascule entre le XVIIIe et le XIXe siècle. Chez Stendhal c'est dans un contexte d'empirisme.

Вот тема, обреченная, надо сказать, на определенное будущее, тема о том, что все связано с тем, что произошло в начале жизни. Очень точное возникновение в XIX веке связано с одним из условий — почему бы и нет? — психоанализа. Фактически именно в этом периоде Лакан будет искать предпосылки анализа, в частности у Канта с Садом: трепет, возникающий в раскачивании между XVIII и XIX веком. У Стендаля это возникает в контексте эмпиризма.

Il est certain que le thème des enthousiastes, des nigauds, des hypocrites et des adroits, ne manquerait pas de ressources si je voulais le développer, mais j'y ai renoncé pour les raisons que je viens de dire, même si l'on retrouvera peut-être ce thème pendant le cours de l'année. Il y a aussi le fait que la série que je poursuis est assez déjà déterminée par sa suite, et il m'a donc semblé, par rapport aux années précédentes, que je ne pouvais donner à cette année ce titre-là.

Несомненно, что тема глупцов, восторженных, мошенников и ловкачей не нуждалась бы в средствах, если бы я захотел ее развить, но я отказался от нее по причинам, о которых я только что сказал, даже если мы, быть может, найдем эту тему в течение курса этого года. Есть также тот факт, что серия, которую я выстраиваю, уже определена своим продолжением, и поэтому мне казалось, что по сравнению с предыдущими годами я не могу дать этому году такое название.

Le titre, ça peut être un présage. Ça peut être aussi un point de départ. Ce n'est pas forcément ce qui englobe le tout. Il m'a donc semblé que je ne pouvais donner un autre titre que celui de Extimité. Le titre de cette année, c'est Extimité.

Название может быть своего рода предвестником, предзнаменованием. Оно также может быть отправной точкой. Оно вовсе не обязательно должно быть всеобъемлющим. Поэтому мне показалось, что я не могу дать никакого иного названия, чем Extimité. Название этого года — «Экстимность».

Экстимность

Ce vocable n'est pas au dictionnaire. C'est une invention de Lacan. Peut-être que si je répète d'abondance ce mot cette année, et que vous vous y mettiez aussi, nous arriverons à le faire passer dans la langue. Le mot de forclusion, au sens de Lacan, avait déjà une petite propension à glisser et à s'inscrire dans le dictionnaire. Ce vocable d'extimité, il m'est déjà arrivé de le pointer, de le valoriser, parce qu'il se rencontre une fois dans L'éthique de la psychanalyse. Lacan l'a encore mentionné dix ans après, mais comme en passant. Il n'y est pas revenu.

Этого слова нет в словаре. Это изобретение Лакана. Может быть, если я буду много раз повторять это слово в этом году, и вы тоже, то мы сможем ввести его в язык. Слово форклюзия в лакановском смысле уже имело удачу проскользнуть и оказаться в словаре. Я уже указывал на слово экстимность, чтобы оценить его, потому что оно однажды встречается в «Этике психоанализа». Лакан снова упомянул его десять лет спустя, но мимоходом. Больше он к нему не возвращался.

Qu'est-ce que c'est que l'extime ? C'est notre tâche de le faire signifier cette année et d'y démontrer une structure - une ou plusieurs. J'aurai pu, en effet, mettre un s, mettre ce titre au pluriel, mais enfin, j'ai trouvé que c'était plus joli au singulier.

Что такое экстимность? Наша задача означить ее в этом году и продемонстрировать ее структуру — одну или несколько. Я мог бы, конечно, поставить на конце букву и, поставить название во множественное число, но я обнаружил, что оно красивее в единственном.

L'extime, c'est ce qui est le plus proche, le plus intérieur, tout en étant extérieur. Nous avons là une formulation paradoxale. Ces paradoxes, nous essayons, dans la veine de Lacan, de les structurer, de les construire, et même, à certains égards, de les normaliser, cela au moins dans le discours analytique où ils ont leur place.

Экстимный — это самый близкий, самый внутренний, но при этом внешний. Перед нами парадоксальная формулировка. Мы пытаемся в духе Лакана структурировать эти парадоксы, сконструировать их и даже, в некоторых отношениях, нормализовать их, по крайней мере, в аналитическом дискурсе, где они занимают свое место.

L'occasion d'où Lacan a tiré le mot d'extimité, c'est ce qu'il a appelé d'un terme allemand où trouvaient à se croiser Freud et Heidegger, à savoir das Ding, la Chose, là où le plus proche, le prochain même, se trouve nommé par Freud, dans son Esquisse, du terme de Nebenmensch. Par le vocable d'extime, Lacan montre que ces deux termes allemands coïncident.

Поводом взять слово экстимность для Лакана послужило то, что он назвал немецким термином, в использовании которого пересеклись Фрейд и Хайдеггер, а именно das Ding, Вещь, там, где самый близкий, ближний сам по себе, назван Фрейдом в «Наброске», термином Nebenmensch. Лакан показывает, что эти два немецких термина совпадают в слове extime.

C'est même là qu'il voit la raison du recul de Freud devant le commandement d'avoir à aimer son prochain comme soi-même. Dans le commandement divin est déjà articulée cette possible équivalence entre le plus prochain et l'extérieur. Si Freud, dans Malaise dans la civilisation, recule devant ce commandement c'est qu'il ne pense pas que ce que chacun a de plus prochain, il puisse l'aimer. C'est dire que nous n'avons pas, dans cette zone, à être dans le romanesque. Il est d'ailleurs frappant de constater à quel point on n'a pas fait quelque chose de la psychanalyse dans l'ordre du roman.

Именно в этом он видит причину отступления Фрейда от заповеди «возлюби ближнего твоего, как самого себя». В божественной заповеди уже сформулирована возможная эквивалентность между ближайшим и внешним. Если Фрейд в «Неудобствах культуры» и отступает от этой заповеди, то потому, что он не думает, что каждый может полюбить то, что у него есть в качестве самого ближнего. То есть в этой области нам не нужно впадать в излишний романтизм. Также поразительно отметить, до какой степени психоанализ далек от порядка романа.

Ce terme d'extimité est construit sur celui d'intimité. Ce n'est pas le contraire car l'extime c'est bien l'intime. C'est même le plus intime. Intimus, c'est déjà, en latin, un superlatif. C'est le plus intime, mais ce que dit ce mot, c'est que le plus intime est à l'extérieur. Il est du type, du modèle corps étranger.

Термин экстимность (extimité) происходит от термина интимность (intimité). Но не наоборот. Потому что далекое (extime) на самом деле близкое (intime), а экстимное — интимное. Даже самое интимное. Intimus уже на латыни представляет превосходную степень прилагательного. Это самое интимное, но, как говорит это слово, самое интимное находится снаружи. Оно представляет что-то вроде модели инородного тела (corps étranger).

J'ai hésité à mettre Extimité comme titre public, puisque j'aurais pu aussi bien mettre « Intimité ». Mais enfin, comme titre de cours, ça aurait été un titre à la Paul Bourget qui, remarquons-le, a été un grand stendhalien et à qui nous devons la vérification du présage de Stendhal que c'est vers 1880 qu'on le lirait enfin. Si ça c'est réalisé, c'est grâce à Paul Bourget. Intimité, c'est comme volupté dans Sainte-Beuve. Si on peut passer d'un de ces mots à l'autre, c'est parce que nous sommes-là sur la zone où les négations s'annulent, comme Freud en avait pris exemple dans l'Unheimlich.

Я не решался поставить «Экстимность» в качестве заглавия, так как с таким же успехом я мог бы поставить «Интимность». Но в любом случае, в качестве названия курса, оно было бы названием в стиле Поля Бурже, который, заметим, был великим стендалианцем и которому мы обязаны подтверждением предчувствия Стендаля, что именно около 1880 года мы наконец прочтем его. Если оно свершилось, то благодаря Полю Бурже. Интимность подобна сладострастию у Сент-Бёва. Если мы можем перейти от одного из этих слов к другому, то это потому, что мы находимся в области, где отрицания аннулируются, нейтрализуют друг друга, как Фрейд привел в качестве примера в Unheimlich*, Жутком.

прим. пер.: немецкое слово unheimlich противоположно за счет отрицательной приставки «un» слову «уютное» (heimlich). Heimlich — относящееся к дому, не чужое, уютное, милое, дружественное, родное.

J'ai eu la curiosité de regarder quand on emploie ce mot d'intimité dans notre langue. Le Bloch et Warburgh - qui est vraiment pour nous comme une annexe des Écrits et du Séminaire de Lacan - donne le mot d'intimité comme datant seulement de 1735. Mais Le Robert, lui, a retrouvé ça dès 1684, chez Madame de Sévigné, l'épistolière. Cette citation de Madame de Sévigné que l'on trouve dans Le Robert, elle est vraiment faite pour nous: « Je n'ai pu m'empêcher de vous dire tous ces détails dans l'intimité et l'amertume de mon cœur, que l'on soulage en causant avec une bonne dont la tendresse est sans exemple ».

Мне было любопытно посмотреть, когда мы стали использовать слово intimité в нашем языке. Блох и Варбург — которые и вправду представляют для нас приложение к Écrits и Семинарам Лакана — приводят слово интимность как датируемое только 1735 годом. Но словарь «Ле Робер» находит его в 1684 году у Мадам де Севинье, написавшей эпистолярий. Цитата Мадам де Севинье, приведенная в «Ле Робер», словно написана специально для нас: «Я не могла не рассказать вам все эти подробности с глубокой (intimité) горечью в моем сердце, которую облегчает беседа с горничной, чья нежность является беспрецедентной».

Eh bien, la psychanalyse semble bien faite pour nous mettre de pleins pieds dans le registre de l'intimité, ou, comme on dit dans la plus grande intimité. La vie privée, la vie intime, c'est bien de ça dont se sustente la psychanalyse. On pourrait même penser qu'il n'y a pas de relation plus intime que celle du psychanalysant et du psychanalyste. Ce mot de la langue est une condition de la possibilité de la psychanalyse.

Что ж, психоанализ, похоже, хорошо подходит для того, чтобы полностью поместить нас в регистр интимности, или, как мы говорим «plus grande intimité» — сокровенной интимности. Частная жизнь, интимная жизнь — вот на чем процветает психоанализ. Можно даже подумать, что нет более интимных отношений, чем отношения психоанализанта и психоаналитика. Это слово, взятое из языка, является условием возможности психоанализа.

Il y a d'ailleurs une valeur un peu étendue de ce terme, puisqu'on peut qualifier ainsi « l'agrément d'un endroit où on se sent tout à fait chez soi ». C'est ce que dit Le Robert. Il y a ensuite des choses sur le nid douillet. Il faut bien dire que le cabinet de l'analyste affecte cette allure. On peut parler légitimement de l'intimité du cabinet de l'analyste, tellement légitimement qu'à l'occasion l'analysant sort sa clef en arrivant devant la porte de l'analyste - acte manqué sans doute chaque fois particulier, mais dont la répétition a tout de même un caractère typique. Ça vérifie cette intimité.

Согласно словарю «Ле Робер», существует также несколько более широкое значение термина интимность, поскольку мы можем определить этим словом «уютность места, где человек чувствует себя совершенно как дома». Тогда кое-что об уютном гнездышке. Надо сказать, что на эту атмосферу влияет кабинет аналитика. Можно вполне легитимно говорить об интимности кабинета аналитика, настолько легитимно, что иногда, подходя к двери кабинета аналитика, анализант достает свой ключ, совершая ошибочное действие, несомненно, каждый раз особенное, но в своем повторении, все же типичное. Он подтверждает эту интимность.

On recule pourtant à dire votre intime. C'est curieux le temps de maturation qu'il faut dans la langue, puisque le terme d'intime date de 1390. Il est en tout cas attesté dès cette date, mais on ne précise pas le texte. L'intime, dit Le Robert, c'est ce qui est profondément intérieur, contenu au plus profond d'un être, lié à son essence, généralement secret invisible, impénétrable. Et de citer Buffon : « Nous ne pénétrerons jamais dans la structure intime des choses ».

Однако отступаем от высказывания votre intime, ваша интимность. Любопытно, сколько времени требуется для формирования языка. Например, термин «intime» датируется 1390 годом. Во всяком случае, он засвидетельствован с этой даты, но текст не указан. Интимное, говорит «Ле Робер», — это содержащееся глубоко внутри, в недрах бытия, связанное с его сущностью, в общем — невидимая, непроницаемая тайна. И, цитируя Бюффона: «Мы все-таки никогда не проникнем во внутреннюю (intime) сущность вещей».

Le paradoxe - paradoxe que nous allons creuser cette année -, c'est que le psychanalyste, s'il n'est pas un intime, est un extime.

Парадокс — парадокс, который мы собираемся исследовать в этом году, — заключается в том, что психоаналитик, если он не интимный, то экстимный.

Voyons à quel point on ne trouve pas d'antonyme satisfaisant au terme d'intime. Qu'est-ce qu'on nous propose comme antonymes? Ceux-ci: extérieur, ouvert, visible, dehors, superficiel, étranger, public, froid, impersonnel. Froid comme contraire de l'intime... je trouve ça délicieux. Tout cela est dans la langue et montre bien comment l'intimité c'est d'être bien au chaud. Le chaud et l'intime sont sur le même versant. Du côté de l'intime, il y a l'intérieur, l'intérieur le plus personnel, le fermé et le profond.

Посмотрим до какой степени провальны попытки найти удовлетворительный антоним к термину «интимный». Что нам предлагают как антонимы? Внешний, открытый, видимый, наружный, поверхностный, чужой, общественный, холодный, безличный. Холодное как противоположность интимного… я нахожу это восхитительным. Все это показывает в самом языке, что интимность должна быть теплой. Теплое и интимное находятся на одной стороне. На интимной стороне — внутреннее, самое личное внутреннее, закрытое и глубокое.

Il y a pourtant autre chose dans la langue elle-même dans ce contexte. Il est singulier que le verbe ait précédé le mot d'intime. Intimer date, je crois, de 1320, et là, comme par hasard, pas question de ce qui est bien au chaud, personnel, fermé, invisible et profond. Le verbe intimer, c'est tout à fait le contraire. Le commandement divin dont je parlais tout à l'heure, celui « aimer son prochain comme soi-même », j'aurais pu l'appeler une intimation. Ça n'a rien à voir avec ce que ça finira par nous donner avec les peintres intimistes. Intimer, c'est assigner devant un tribunal. C'est citer en justice. C'est signifier légalement à quelqu'un d'autre un certain nombre de considérations. Par là, ça s'étend au sens d'enjoindre ou de commander : « intimer l'ordre de ». Nous ne sommes plus du tout dans le nid douillet. On est plutôt dans ce qui va déranger un petit peu ce nid douillet. Il y a là un contexte de valeurs tout à fait surprenant.

Однако в этом контексте в самом языке есть что-то еще. В единственном числе слово интимный — отглагольное прилагательное от intimer. Intimer, я полагаю, датируется 1320 годом, и там, как бы по случаю, нет вопроса о теплом, личном, закрытом, невидимом и глубоком. Глагол intimer — отдавать приказ, приказывать, подавать иск, имеет прямо противоположное значение. Я мог бы назвать божественную заповедь, «возлюби ближнего своего, как самого себя», о которой я говорил ранее, intimation, намеком. Она не имеет ничего общего с тем, что в конечном итоге подарят нам художники-интимисты. Intimer значит «подать иск в суд». Вызвать в суд для того, чтобы судиться. Это юридически означает еще ряд соображений. Таким образом, оно распространяется на смысл предписания или приказа: «издать приказ». Мы уже совсем не в уютном гнездышке. Мы скорее имеем дело с тем, что немного тревожит и ворошит это уютное гнездышко. Здесь появляется совершенно неожиданный оттенок значения intimer.

On trouve cette valeur d'intimer dans Les Plaideurs de Racine. Vous vous souvenez peut-être que l'un des personnages s'appelle Intimé, et qu'il est précisément le défendeur en appel. Intimer, au sens juridique précis, c'est poursuivre devant une juridiction supérieure. Le défendeur, c'est ainsi celui contre qui la procédure est engagée. La valeur propre d'intimer, c'est d'introduire dans l'intime, d'amener dans l'intime de quelqu'un. Signifier légalement quelque chose, ça veut dire faire savoir. Quand j'intime, je fais savoir. Quand j'intime l'ordre, je fais savoir un ordre.

Мы находим его в «Les Plaideurs» (рус. «Истцах», «Сутягах», «Челобитчиках») Расина. Возможно, вы помните, что одного из персонажей зовут Intimé, «Ответчик», и именно он предстает ответчиком в суде по апелляционной жалобе. В точном юридическом смысле intimer означает подавать иск в вышестоящий суд. Таким образом, ответчик является лицом, в отношении которого возбуждено дело. Истинная ценность вызова в суд состоит в том, чтобы ввести в интимность, ввести в чью-то близость. Обозначить что-либо юридически означает сделать это известным, сообщить. Когда я подаю иск, я предаю огласке. Когда я подаю приказ, я делаю приказ известным, сообщаю о приказе.

C'est spécialement approprié à l'acte analytique, duquel on ne peut évacuer la fonction intimante. Cet acte, dans son caractère pur, dans son caractère radical, consiste à signifier au patient ce qu'il aura à faire. Cet aspect directif de cette injonction ne peut pas du tout être passé à l'as sous le prétexte que le patient en aurait déjà la notion préalable par un certain nombre de hauts-parleurs qui existent à propos de la psychanalyse, soit dans l'enseignement, soit dans les médias.

Особенно это соответствует аналитическому акту, из которого не может быть извлечена fonction intimante — сокровенная, самая интимная функция. Этот акт, в его чистом виде, в радикальном виде, состоит в том, чтобы указать пациенту, что ему придется делать. Директивный аспект этого предписания ни в коем случае нельзя игнорировать под тем предлогом, что пациент уже получил о нем предварительное представление через различные каналы распространения, существующие в связи с психоанализом, будь то учение или средства массовой информации.

C'est un rappel de Lacan lui-même dans « La direction de la cure », à savoir que d'abord la direction de la cure consiste à communiquer au patient ce qu'il a à faire, ce qu'il a à faire pour être à sa place, la place qui lui revient dans le discours analytique. Il y a là une intimation qu'on ne peut passer à l'as. C'est une intimation qui repose sur le fait que l'analysant dans ce discours analytique, donne accès à son intimité. Il voit même de quoi est faite cette intimité, son nid douillet où il se tiendrait au chaud, au chaud des droits de l'homme et de la personne humaine. Pour que l'analysant soit digne de ce nom, il faut que l'analyste lui fasse savoir qu'il aura, l'analysant, à lui faire savoir. Ça se redouble : l'analysant aura à faire savoir de son intimité.

Это напоминание самого Лакана в «Направлении лечения» о том, что направление лечения, прежде всего, состоит в том, чтобы сообщить пациенту, что он должен делать: что он должен делать, чтобы быть на своем месте — месте, которое отводится ему в аналитическом дискурсе. Там есть предписание, которое нельзя игнорировать. Это предписание основывается на том факте, что анализант в аналитическом дискурсе дает доступ к своей интимности. Он даже видит, из чего сделана эта интимность; его уютное гнездышко, где он будет в тепле, в тепле человеческих прав и человеческой личности. Чтобы анализант был достоин называться анализантом, аналитик должен дать ему понять, что он, анализант, должен будет сообщить ему, рассказать ему, дать ему знать. Это удваивается: анализанту придется сообщить о самом для него интимном.

C'est bien comme une fonction intimante que l'on peut situer le surmoi dont c'est toujours un problème d'arriver a en situer le rôle dans l'association libre. L'association libre est libre sans doute, mais elle est sous une intimation d'avoir à faire savoir.

В качестве такой fonction intimante, самой интимной функции, можно выделить Сверх-Я, определение роли которого в свободных ассоциациях всегда представляет собой проблему. Свободные ассоциации, несомненно, свободны; но они находятся под предписанием (intimation) быть представленными.

В тебе более тебя

C'est là qu'il va nous falloir souligner ce terme d'extimité, le construire, reprendre les constructions de Lacan qu'on peut mettre sous cette rubrique. L'extimité, c'est pour nous une effraction constitutive de l'intimité. Nous mettons l'extime à la place où on attend, où on espère, où on croit reconnaître le plus intime. C'est pourquoi dans la psychanalyse, on ne trouve pas ce charme qui pénètre cette Chartreuse de Parme, toute pleine d'entretiens avec soi-même, de dialogues intimes des personnages, qui, il faut le dire, sont narcissiques, et qui, par ce biais, stimulent le narcissisme du lecteur. C'est précisément cette dimension-là qui est mise en cause dans l'analyse, à savoir tous ces délices de l'intimité.

Здесь нам придется выделить термин «экстимность», сконструировать его; взяться за конструкции Лакана, которые мы можем поместить под этим заголовком. Экстимность является для нас вторжением, конститутивным для интимности. Мы помещаем экстимное туда, где ожидаем, на что надеемся; где, как нам кажется, узнаем самое интимное. Вот почему в психоанализе мы не находим того обаяния, что пронизывает «Пармскую обитель» — роман, полный разговоров с самим собой; интимных диалогов персонажей, которые, надо сказать, нарциссичны и тем самым стимулируют нарциссизм читателя. Именно это измерение ставится под вопрос в анализе, в частности, всю эту прелесть интимности.

C'est autre chose que le sujet découvre en son sein le plus intime. C'est pourquoi ne sont pas mal placés, ici, des auteurs religieux que nous prendrons en considération cette année. C'est en effet de Saint Augustin que nous vient l'expression « Dieu plus intime que mon intime », c'est-à-dire : plus intime au sein de moi-même que rien qui soit de moi.

Это нечто иное, что субъект обнаруживает в недрах своей интимности. Вот почему здесь неплохо расположились религиозные авторы, которых мы примем во внимание в этом году. Действительно, именно от Святого Августина к нам пришло выражение: «Бог во мне глубже глубин моих», то есть: более интимный во мне, чем что-либо мое.

Il y a une difficulté à situer, à structurer, et je dirai même à accepter l'extimité. On préférerait l'extirper. Et pourtant, il faut essayer d'établir une structure qui tente de démontrer l'extime, qui tente de démontrer que c'est pensable et constructible.

Есть трудности с расположением, структурированием и, я бы даже сказал, с принятием экстимности. Мы предпочли бы ее искоренить. И все же вы должны попытаться создать структуру, которая пытается продемонстрировать экстимность; пытается продемонстрировать, что она мыслима и конструируема.

Démontrer cette structure, c'est bien ce qu'exige le concept de l'inconscient chez Freud. Il est légitime de parler d'extimité de l'inconscient.

Доказательство этой структуры и есть то, чего требует концепция бессознательного Фрейда. Допустимо говорить об экстимности бессознательного.

C'est ce qui conduit Lacan à poser l'Autre comme l'extime, l'extime du sujet. Je vous renvoie à la page 524 des Écrits. C'est le temps où il fait de l'inconscient le discours de l'Autre. Si je vous lis maintenant cette page, vous saisirez comment elle s'ordonne légitimement dans ce registre : « Quel est donc cet Autre à qui je suis plus attaché qu'à moi, puisqu'au sein le plus assenti de mon identité à moi-même, c'est lui qui m'agite ? »

Именно это приводит Лакана к утверждению Другого как экстимного, экстимного субъекту. Я отсылаю вас к странице 524 Écrits. Это период, когда он превращает бессознательное в дискурс Другого. Если я прочитаю вам эту страницу сейчас, вы сможете уловить, насколько обоснованно она упорядочивается в этом регистре: «Но кто же этот Другой, к которому я привязан более, чем к себе самому, ибо именно он продолжает волновать меня там, где мое согласие с идентичностью самому себе достигнуто, казалось бы, окончательно?»

Nous pouvons dire maintenant que cela relève de l'extimité. Ce vocable renvoie à tout ce texte de Lacan, puisqu'il est là, lui, Lacan, à parler de « l'excentricité radicale du soi à lui-même », ou de « son hétéronomie radicale ». Avec cet adjectif de radical, ce qu'il vise, c'est qu'on ne se méprenne ni sur cette excentricité, ni sur cette hétéronomie, c'est qu'il ne s'agit point ici de dire que le sujet serait enjoint de l'extérieur à quoi que ce soit, qu'il serait commandé de l'extérieur et par là qu'il serait hétéronome. Si Lacan dit « hétéronomie radicale », c'est qu'il essaye de faire saisir qu'on ne peut pas réduire l'analyse à des faits de suggestion. Le sujet - et c'est là le paradoxe - est enjoint de l'intérieur même. Il n'est pas commandé de l'extérieur, il est enjoint de l'intérieur. Ça met évidemment à mal la distribution qu'on peut faire de l'intérieur et de l'extérieur.

Теперь мы можем сказать, что это относится к экстимности. Этот термин относится ко всему тексту Лакана, поскольку он, Лакан, говорит о «радикальной эксцентричности себя по отношению к самому себе» или о «его радикальной гетерономии». При помощи прилагательного «радикальный» он стремится к тому, чтобы мы не поняли превратно ни эту эксцентричность, ни эту гетерономию, а то, что здесь речь идет не о том, чтобы сказать, что субъект будет принуждаться к чему-либо извне, что он будет управляться извне и, следовательно, быть гетерономным. Лакан говорит о «радикальной гетерономии», потому что он пытается позволить ухватить, что анализ не может быть сведен к предпосылкам внушения. Субъект — и в этом парадокс — предписывается изнутри самого себя. Он не внушается извне, он предписывается изнутри. Что, очевидно, ставит под угрозу распределение, которое может быть сделано изнутри и снаружи.

La découverte de l'inconscient, l'invention de la psychanalyse, ça oblige à une topologie. Vous saisissez ça tout de suite. Ce n'est pas une extravagance. La découverte de l'inconscient oblige à une topologie qui permette de situer, conformément aux données de l'expérience, ce qui vacille sous les noms d'intérieur et d'extérieur. Le problème avec les données de l'expérience analytique, c'est qu'il apparaît - et du témoignage même du sujet - que l'extérieur se trouve dans son intérieur, son intérieur au sens d'intime.

Открытие бессознательного, изобретение психоанализа, требует топологии. Вы получите все сразу. Это не какая-то экстравагантность. Открытие бессознательного требует топологии, которая позволяет расположить в соответствии с данными опыта то, что мерцает под названиями внутреннего и внешнего. Проблема с данными аналитического опыта состоит в том, что из самого свидетельства субъекта выходит, что внешнее обнаруживается в его внутреннем — внутреннем в смысле интимности.

Il y a là comme une intuition centrale chez Lacan, une intuition vraiment extime de Lacan. Dans intuition, il y a intus, qui est, si je ne me trompe, de la même famille que intimité. Il y a là quelque chose qui est au plus intime de Lacan, puisque nous l'avons déjà dans son Rapport de Rome à propos de la fonction de la mort : « Dire que ce sens mortel révèle dans la parole un centre extérieur au langage est plus qu'une métaphore et manifeste une structure».

У Лакана есть что-то вроде центральной интуиции, действительно экстимной интуиции Лакана. В intuition, интуиции есть intus, внутри, которое, если я не ошибаюсь, происходит от того же корня, что и intimité, интимность. В этом есть что-то относящееся к самому интимному Лакана, поскольку оно фигурирует уже в «Римской речи», когда речь заходит о функции смерти: «Говоря, что этот смертоносный смысл обнаруживает в речи наличие внешнего по отношению к языку центра, мы не просто предлагаем метафору, а указываем на некую структуру».

Il faut dire tout de suite que cette structure est la structure de l'extimité: « Cette structure est différente de la spatialisation de la sphère […] A vouloir en donner une représentation intuitive, il semble plutôt qu'à superficialité d'une zone, c'est à la forme tridimensionnelle d'un tore qu'il faudrait recourir pour autant que son extériorité périphérique et que son extériorité centrale ne constituent qu'une seule région. »

Надо сразу сказать, что эта структура представляет собой структуру экстимности: «Эта структура не имеет ничего общего с пространственными схемами в виде сферы или окружности [...]. Если уж мы хотим создать о ней какое-то интуитивное представление, то лучше всего, наверное, прибегнуть для этого не к свойствам поверхности зоны, а к трехмерной форме тора, чьи внешние объемы, как центральный, так и периферический, образуют одну-единственную область».

Il y a là une présentation du en moi plus intime que moi de Saint Augustin. Lacan, déjà, présente le tore comme une structure d'extimité. C'est bien ce qui distingue l'expérience analytique de toute entreprise fondée sur un connais-toi toi-même, même si ça peut paraître y ressembler. Le connais-toi toi-même, pour qu'il ait chance d'aboutir, il faut qu'il se sustente de l'axiome d'une identité à soi constitutive de l'intimité subjective. C'est toute la question de savoir si ce que Freud appelle le noyau de notre être est identique à soi. On peut dire que certainement le sujet, dans l'analyse, est constitué comme non identique à soi. C'est même la première chose qui m'a frappé dans l'enseignement de Lacan. On ne peut pas écrire S = S.

Здесь имеется представление о том, что во мне глубже глубин моих (во мне более интимное, чем я) Святого Августина. Уже Лакан представляет тор в качестве структуры экстимности. Именно это отличает аналитический опыт от любого предприятия, основанного на познании самого себя, даже если оно может показаться таковым. Познай самого себя, чтобы иметь шанс на успех, должно поддерживаться аксиомой самотождественности, конституирующей субъективную интимность. Весь вопрос в том, идентично ли то, что Фрейд называет ядром нашего бытия, идентичного самому себе. Можно сказать, что субъект в анализе определенно конституируется как не идентичный себе. Это было первым, что меня поразило в учении Лакана. Мы не можем написать S = S.

On n'en restera pas là. Il faudra bien en venir à quelque chose qui, sans être identique à soi, fait poids pour le sujet, fait noyau. Si Lacan peut louer Freud, c'est d'avoir fait rentrer à l'intérieur du cercle de la science, la frontière entre l'objet et l'être, frontière qui semblait marquer sa limite. Le cercle de la science semblait se constituer dans l'objectivité :

Но не будем останавливаться на достигнутом. Оно должно будет прийти к чему-то, что, не будучи идентичным самому себе, имеет вес для субъекта, образует ядро. Если Лакан за что-то и может похвалить Фрейда, то за проведение границы между объектом и бытием внутри круга науки — границы, которая, казалось, отмечает его предел. Круг науки кажется конституируется в объективности:

Lacan loue Freud pour avoir déplacé cette frontière, de telle sorte que ce qui constitue l'être soit susceptible d'être le thème, et pourquoi pas l'objet, de la science. C'est, en tout en cas, son ambition, et je dirai qu'elle passe par la constatation et l'invention de structures qui nous mettent à même de démontrer cette ambition. On peut, de fait, constater qu'avec Lacan, nous nous sommes trouvés à même de démontrer des rapports et des relations qui jusqu'alors avaient été, concernant le noyau de notre être, réservés aux théologiens, voire aux poètes. C'est pour cela que Lacan a pillé le discours mathématique. Nous y aurons recours nous aussi.

Лакан высоко ценит Фрейда за то, что он сместил эту границу; то, что составляет бытие, вероятно, станет темой, и даже объектом, науки. В любом случае, это его амбиции, и я бы сказал, что они основаны на наблюдении и изобретении структур, которые позволяют нам эти амбиции доказать. На самом деле мы можем отметить, что с Лаканом мы обнаружили, что можем доказать связи и отношения, которые до тех пор, касаясь ядра нашего бытия, были зарезервированы для теологов и даже поэтов. Вот почему Лакан обращался к математическому дискурсу. Мы тоже будем его использовать.

Dans cette page 320 que je vous ai lue sur l'extériorité à la fois périphérique et centrale, vous avez une note en bas de page où Lacan indique que ce sont là les prémisses de sa topologie. C'est bien l'extimité qui est la raison de la topologie de Lacan.

На 320 странице, которую я вам зачитал, где речь шла как о периферийной, так и центральной экстериорности, внизу есть примечание, где Лакан указывает, что это предпосылки его топологии. Именно экстимность и является причиной лакановской топологии.

Qu'est-ce qui est extime? Je l'ai dit : c'est l'inconscient. C'est même ça qui a paru impensable aux philosophes de la lignée cartésienne, à savoir cette opacité d'objet qu'à leurs yeux constituait l'inconscient. D'où ces critiques au moment où Lacan commence son enseignement, ces critiques sur l'objectivation psychanalytique. C'était au point qu'on fut surpris qu'il ait pu intituler un de ses textes « La chose freudienne », puisqu'il était justement parmi les quelques autres d'inspiration existentialiste qui s'en prenaient à la réification, à la chosification des rapports humains.

Что такое экстимное? Это то, что я сказал: это бессознательное. Именно оно казалось философам-картезианцам немыслимым, а именно: непроницаемость объекта, составляющего в их глазах бессознательное. Именно оттуда проистекает эта критика, когда Лакан начинает свое учение, критика психоаналитической объективации. До такой степени, что мы были удивлены, что он мог озаглавить один из своих текстов «Фрейдова Вещь», поскольку он был как раз среди тех немногих вдохновленных экзистенциалистами, которые критиковали овеществление, опредмечивание (chosification) человеческих отношений.

Eh bien, il faut dire que la perspective de l'extimité que nous prenons cette année, nous force a considérer les autres comme des objets. C'est une remarque que fait Lacan. On s'imagine que l'éminente dignité de l'autre ne serait préservée qu'à la condition qu'on le prenne pour un sujet. Plaise au ciel, au contraire, que l'on traite les autres, les autres auxquels on tient, comme des objets. Peut-être que par ce biais, on les ferait moins souffrir. On en prendrait soin, à l'occasion, de ces objets.

Что ж, надо сказать, что выбранная нами в этом году перспектива экстимности, заставляет нас рассматривать других как объекты. Это замечание Лакана. Мы воображаем себе, что высокий ранг другого будет сохранен только при условии, что мы принимаем его за субъекта. Дай Бог, чтобы мы, наоборот, относились к другим — к другим, которые нам небезразличны — как к объектам. Быть может, это позволило бы им меньше страдать. Иногда мы бы о них заботились, об этих объектах.

Je reviendrai là-dessus pour ceux qui ne sont pas ici et qui s'esbaudissent de l'antihumanisme de Lacan. Anti-humanisme sans doute, puisque Lacan rapporte l'humanisme à l'époque où il a sa place, à l'époque d'Érasme par exemple. Il doit constater, comme chacun de nous, que l'homme de l'humanisme, il y a belle lurette qu'il a disparu, et que ce ne sont pas des petites gonflettes artificielles qui seraient en mesure de nous le produire a nouveau. Je viendrai, si j'en ai le temps, à une sorte de pamphlet qui a été fait récemment sur ce thème, et ce pour dire que je l'ai considéré comme désuet dès sa sortie.

Я вернусь к этому для тех, кого здесь нет и кто ослеплен лакановским антигуманизмом. Антигуманизмом вне всяких сомнений, поскольку Лакан относит гуманизм к тому времени, когда он действительно имел место, например, к временам Эразма. Он должен констатировать, как и каждый из нас, человек гуманизма, он давно исчез, и что как не искусственная качалка, могла бы снова его возродить для нас. Я перейду, если у меня останется время, к своего рода памфлету, недавно написанного на эту тему, и этим скажу, что я считал его устаревшим, как только он вышел.

Mais revenons à l'extime. Extime d'abord au sujet, puisque ma langue même, celle où je dis mon intimité, est celle de l'Autre. Mais aussi extime à l'Autre, extime comme objet - l'objet qui fait le thème du dernier chapitre du Séminaire XI qui a pour titre, « En toi plus que moi ». C'est une reprise de Saint Augustin. Il faut s'en apercevoir.

Но вернемся к экстимному. Экстимному сначала по отношению к субъекту, поскольку сам мой язык, тот, на котором я говорю о своей интимности, является языком Другого. Но он также экстимен Другому, экстимен в качестве объекта — объекта, который является темой последней главы XI Семинара под названием «В тебе более тебя». Это отсылка к Святому Августину. Это следует заметить.

Объект жертвоприношения

C'est ce que la science élide. Si Lacan situe la science à la séparation et non à l'aliénation - j'ai développé, ce thème les années précédentes -, c'est qu'il s'agit de la séparation d'avec la chaîne signifiante, la séparation de l'objet d'avec la chaîne signifiante. Au fond, c'est ce qui est l'ambition scientifique : d'être sans extimité, et de développer ses liens comme chaîne signifiante. C'est de se séparer de l'objet. C'est de se développer toute en extériorité, sans ce repli d'extimité.

Это то, что отбрасывает наука. Лакан помещает науку на сторону сепарации, а не отчуждения — я развивал эту тему в предыдущие годы — потому, что речь идет о сепарации от цепочки означающих, отделении объекта от означающей цепочки. По сути дела, именно в этом и заключается стремление науки: существовать без экстимности и выстраивать связи в качестве означающих цепочек. Наука отделяет себя от объекта. Она полностью должна развиваться во внешнем, без углубления в складки экстимности.

Si nous prenons les choses par où la science se développe en extériorité, l'extimité est alors déjà une intimité. Du même coup, c'est ce qui fait que la science désubjective le signifiant. Du moins, elle essaye. Elle fait en sorte qu'un signifiant ne représente plus un sujet pour un autre signifiant. Elle arrive quand même a quelques beaux résultats. Le discours de la science désubjective le signifiant, et la protestation des droits de l'homme n'ira pas à le faire renaître.

Если мы возьмем то, посредством чего наука развивается во внешнем (extériorité), то экстимность уже будет интимностью. В то же время именно это десубъективирует науку по отношению к означающему. По крайней мере, пытается. Она гарантирует, что означающее больше не представляет субъекта для другого означающего. Она по-прежнему показывает хорошие результаты. Дискурс науки десубъективирует означающее и протест защиты прав человека не вернет его к жизни.

L'extime, c'est ce que met en valeur la conscience morale quand elle est prise radicalement comme elle l'est par Kant. Ça aboutit au sacrifice. Au sacrifice de quoi ? Au sacrifice du plus intime, au sacrifice de ce qui est le plus cher. C'est ce qui est enjeu dans une analyse. C'est que l'Autre - dont l'analyste n'est que le servant l'homme de paille - puisse atteindre ce que tu as de plus intime, et où c'est l'extérieur, le périphérique qui parvient jusqu'au central. C'est ce que l'année dernière, nous avons recouvert du vocable de cession. Ça fait jeu avec l'obsession. Mais, cession, ça laisse encore trop à l'idéologie du contrat, tandis que le registre de l'extimité est le registre du sacrifice.

Экстимное — это то, что подчеркивает моральное сознание, когда оно понимается радикально, как у Канта. Оно приводит к принесению в жертву. Принесению в жертву чего? Принесению в жертву самого интимного, самого дорогого. Это то, о чем идет речь в анализе. Дело в том, что Другой, для которого аналитик является всего лишь слугой соломенного чучела, может достичь того, что у вас есть самого интимного, и там, где это внешнее, периферийное, которое доходит до самого центра. Именно это в прошлом году мы охватывали термином cession, «уступка». Он играет с неврозом навязчивости. Но уступка все еще оставляет слишком многое на усмотрение идеологии договора, в то время как регистр экстимности — это регистр принесения в жертву.

Cette année, et conformément à l'enseignement de Lacan, il nous arrivera de parler de l'objet du sacrifice. L'extimité comporte que le sujet n'est rien que ce qu'il cède ou sacrifie. C'est non seulement un sujet qui se découvre à se réduire à ce qu'il sacrifie lui-même, mais ce n'est pas moins vrai, aussi bien, chez l'Autre. Lacan le dit : « Je l'aime parce qu 'inexplicablement j'aime en toi quelque chose de plus que toi, l'objet a, je te mutile. »

В этом году, в соответствии с учением Лакана, мы будем иногда говорить об объекте жертвоприношения. Экстимность подразумевает, что субъект есть не что иное, как то, что он уступает или чем он жертвует. Не только субъект обнаруживает себя, сводя себя к тому, что он приносит в жертву, но это не менее верно и для Другого. Лакан говорит так: «Я люблю тебя, но, поскольку, необъяснимо люблю в тебе что-то более тебя, объект а, то тебя увечу».

C'est là le paradoxe qu'il nous faudra traiter cette année, à savoir que l'Autre - cet Autre dissymétrique du sujet, cet Autre qui est le lieu de la vérité où se développent les chaînes du signifiant et où se condense son trésor - contient en lui quelque chose d'autre qui fait amour et que Lacan a baptisé l'objet a.

Это парадокс, с которым нам придется иметь дело в этом году: Другой — этот ассиметричный субъекту Другой; Другой, который является местом истины, где разворачиваются цепочки означающих и где конденсируется, сгущается его сокровищница, — содержит в себе нечто другое, что вызывает любовь, и что Лакан окрестил объектом а.

En quoi est-ce compatible et articulable? En quoi ces deux termes sont-ils compatibles et articulables?

Как это совместимо и артикулируемо? Как эти два термина сочетаются и связываются между собой?

J'en ai donné, en passant, une articulation au cours des quatre années précédentes. J'ai essayé de différencier petit a comme élément - petit a n'appartient pas comme élément à l'Autre - et petit a comme partie dans l'Autre. On pourrait ainsi jouer sur l'élément et la partie dans cette théorie des ensembles dont Lacan s'est servi pour désubstantialiser la psychanalyse - spécialement avec l'ensemble vide dont vous connaissez la parenté avec le sujet barré. Cette année, je ne me contenterai plus de faire des allusions, mais j'essayerai de faire cela thématiquement.

Я поведал об этом мимоходом в предыдущие четыре года. Я пытался провести различие между маленьким a в качестве элемента (маленькое a не принадлежит Другому как элемент) и маленьким a как частью Другого. Таким образом, можно было бы сыграть на элементе и его роли в теории множеств, которую Лакан использовал для десубстанциализации психоанализа, особенно в отношении пустого множества, о связи которого с перечеркнутым субъектом вам известно. В этом году я уже не буду говорить намеками или делать отсылки, но постараюсь сделать это темой нашего разговора.

Между «Этикой»... и «Переносом»

Nous traiterons de l'extimité majeure de l'objet a, qui est ce pourquoi il y a du non interprétable dans l'expérience analytique. Cet objet a est aussi bien extime au sujet qu'extime à l'Autre, et il faudra voir par quel biais Lacan a amené cet objet qui est absent dans tout le début de son enseignement.

Мы будем иметь дело с кардинальной экстимностью объекта а, из-за которой в аналитическом опыте есть нечто неинтерпретируемое. Объект а является экстимным как для субъекта, так и для Другого, и необходимо будет увидеть, какой сдвиг произвел Лакан, когда ввел отсутствовавший в начале его преподавания объект а.

Il en est absent et il ne s'introduit même que sous une couverture, c'est-à-dire sous la couverture de Socrate, sous le couvert d'une longue exégèse du Banquet de Platon. Il faut cette couverture pour que se place ce virage dans l'enseignement même de Lacan. C'est un virage qui comporte désormais le fait d'articuler, au lieu de l'Autre, cet objet a qui ne peut pas y entrer à titre d'élément. Ce virage s'est effectué entre L'éthique de la psychanalyse et Le transfert. L'éthique de la psychanalyse apparaît comme d'une unité magistrale, ce qui n'est pas vrai du Transfert qui n'a pas de cohérence apparente. Il en a une plus secrète qu'il faut faire valoir, à savoir la promotion de la fonction de l'objet partiel et sa reformulation par Lacan dans l'expérience analytique.

Объект а там отсутствует, а если и появляется, то только «под прикрытием», то есть под видом Сократа, под покровом объемного толкования «Пира» Платона. Сие прикрытие необходимо для того, чтобы произошел поворот в самом учении Лакана. Вираж, который отныне включает факт формулирования в месте Другого объекта а, который не может войти в него в качестве элемента. Этот поворотный момент случился между «Этикой психоанализа» и «Переносом». «Этика психоанализа» появляется как четкое единство, чего нельзя сказать о «Переносе», не имеющем очевидной последовательности, связности. Следует оценить еще один секрет: продвижение функции частичного объекта и ее переформулирование Лаканом в аналитическом опыте.

C'est un point tournant, puisque c'est dans Le transfert que l'on trouve une distribution des Séminaires à venir, en particulier L'angoisse et L'identification, qui forment un contraste par rapport à L'éthique qui s'annonce comme tragique et comme une re-formulation de la pulsion de mort, à savoir comme l'entreprise de penser la psychanalyse à partir de la pulsion de mort et par le biais de la loi morale en tant qu'elle comporte précisément le rejet de tout pathologique, de tout pathos, rejet qui peut aller jusqu'à coûter la vie au sujet. Lacan a effectué là un franchissement dont il n'est pas sûr qu'il ait été réitéré. La posture est là héroïque. Le héros sophocléen n'est, au terme, que le déchet de sa propre aventure.

Это поворотный момент, поскольку именно в «Переносе» мы находим распределение будущих Семинаров, в частности «Тревоги» и «Идентификации», созданных на контрасте с «Этикой», которая заявляет о себе как трагическая и как переформулирование влечения смерти: как попытка мыслить психоанализ, исходя из влечения смерти и посредством предвзятости морального закона, поскольку он включает именно отбрасывание всего патологического, всего pathos — отбрасывание, которое может зайти так далеко, что может стоить субъекту жизни. Лакан совершил здесь пересечение, которое, как он не уверен, было повторено, реитерировано. Поза там героическая. Герой Софокла в конце предстает всего лишь отбросом собственного приключения.

Mais si L'éthique est le moment de franchissement, Le transfert est celui du virage. C'est un virage où on se demande comment ça peut se passer. Je vous rappelle que j'ai déjà souligné la parenté, à un certain niveau, entre amour et jouissance. Je l'ai signalée spécialement au niveau de la séparation.

Но если «Этика» — это момент пересечения, то «Перенос» представляет собой крутой поворот, вираж. На этом вираже вы задаетесь вопросом, как это может случиться. Напомню, что я уже подчеркивал наличие родства, на некотором уровне, между любовью и наслаждением. Я указал, что оно особенно имеет место на уровне сепарации.

C'est donc la couverture de Socrate que Lacan utilise pour faire admettre que l'Autre du signifiant puisse contenir quelque chose d'autre, quelque chose d'autre en son cœur, qui est extime. L'objet a est extime à l'Autre du signifiant.

Итак, прикрытие Сократа Лакан использует, чтобы допустить, что Другой означающего может содержать что-то ещё — нечто внутри, в своей сердцевине, что экстимно. Объект а экстимен Другому означающего.

Il nous faudra évoquer ce passage du franchissement au virage. Vous pourrez directement en prendre connaissance, puisque les Séminaires de l'Éthique de la psychanalyse et du Transfert vont être publiés l'année prochaine, aux alentours du mois de mars.

Мы начнем говорить об этом переходе от пересечения до крутого поворота. Вы сможете также непосредственно с ним ознакомиться, так как Cеминары «Этика психоанализа» и «Перенос» будут опубликованы в следующем году, примерно в марте.

Je continuerai la semaine prochaine.

Я продолжу на следующей неделе.

Рабочий перевод: Полина Чижова ред. с фр. Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова, сайт: Ольга Ким.