Жак-Ален Миллер, курс 1984-1985 гг.
1,2,3,4
4 сеанс, 5 декабря 1984

Cours du 5 décembre 1984

Interprétation et transfert: je crois n'avoir jamais fait valoir aussi clairement, aussi clairement que la dernière fois, cette connexion dans la structure de l'expérience analytique. Cela m'a obligé à reprendre, une fois de plus, les schémas que Lacan a proposés sous le nom d'aliénation et de séparation. il m'a fallu faire ce chemin avec vous. Le résultat, c'est que nous pouvons dire maintenant que nous avons compris pourquoi Lacan formule que dès qu'il y a sujet supposé savoir, il y a transfert. Cette phrase figure dans le Séminaire XI et est comme telle énigmatique. Elle est énigmatique au point que le texte "Position de l'inconscient", qui figure dans les Ecrits et où le sujet supposé savoir n'est nulle part nommé dans sa fonction éminente quant au transfert, pourrait paraître décalé. J'espère que vous vous êtes aperçu que désormais nous savons pourquoi.

Интерпретация и перенос: считаю, что я никогда так ясно и четко не выделял, как в прошлый раз, эту связь в структуре аналитического опыта. Это заставило меня снова вернуться к схемам, предложенным Лаканом, под названием отчуждение и сепарация. Мне пришлось проделать этот путь вместе с вами. В результате теперь мы можем сказать, что поняли, почему Лакан формулирует, что как только есть субъект предположительно знающий, то есть и перенос. Данная фраза фигурирует в Семинаре XI и сама по себе загадочна. Загадочна до такой степени, что в тексте Позиция бессознательного из Ecrits, субъект предположительно знающий, нигде не упоминаемый в своей выдающейся функции в отношении переноса, мог предстать как выбивающийся. Надеюсь, вы ухватили, что отныне мы знаем почему так.

J'ai été amené, ce week-end, à prendre la parole devant une assistance dont une bonne partie n'avait vraisemblablement jamais entendu ou lu Lacan. J'avais cependant le sentiment que cette assistance comprenait. Ca se passait en Bologne, en Italie, sur la place du Dôme. Pas tout de même en plein air, mais juste à côté du Dôme, dans le palais de la municipalité qui, parce qu'elle est communiste, se sent apparemment un devoir à l'endroit de la culture.

В эти выходные меня пригласили выступить перед аудиторией, большая часть которой, вероятно, никогда не слышала и не читала Лакана. Однако у меня было чувство, что эта аудитория меня понимает. Это происходило в Болонье, в Италии, на Place du Dôme. Конечно, не на самой площади, но прямо рядом с Куполом, во дворце муниципалитета, который, будучи коммунистическим, видимо, чувствует себя обязанным перед культурой.

Ce qui m'a frappé, c'est que l'auditoire, fort attentif, tremblait un peu d'avoir compris. Il tremblait que ce ne soit pas lacanien du fait qu'il avait tout de même le sentiment qu'il pouvait suivre. Rien de plus d'abord, que suivre. On fait un pas, et le suivant. On fait une suite, une série. Eh bien, dans cette suite, cet auditoire n'était pas largué. Ca nous conduit à mettre en question - ça fait partie de notre investigation métalangagière - ce qu'on peut entendre par compréhension dans notre champ.

Меня поразило, что публику, очень внимательную, лихорадило от того, что она понимала немного. Будучи не лакановской, она трепетала от ощущения, что она может следовать. Сперва ничего более, чем следовать. Мы делаем один шаг, потом следующий. Мы создаем последовательность, серию. Что ж, в этой последовательности эта аудитория не затерялась. Это заставляет нас поставить под вопрос – это часть нашего исследования метаязыка – то, что мы можем подразумевать под пониманием в нашем поле.

J'ai eu l'occasion de lire l'interview de Claude Lévi-Strauss qui est à paraître dans le prochain numéro de L'Ane. Il fait là ses confidences sur le seul séminaire de Lacan auquel il ait assisté. C'était la première leçon du Séminaire XI. Lévi-Strauss, en effet, était dans la salle. Le souvenir qu'il en a gardé est d'abord celui de sa propre position d'ethnologue dans cette assistance. Ca veut dire gentiment qu'il était au milieu d'une peuplade de sauvages. Il a donc d'abord gardé le souvenir de sa position. Deuxièmement, il a gardé le souvenir de ne pas avoir compris ce que racontait Lacan, et d'avoir eu donc quelques pensées sur ce concept de compréhension, se demandant si ce qu'il appelait, lui, comprendre, recouvrait ce que l'auditoire pouvait entendre par là. Lévi-Strauss est prêt à mettre ça sur le décalage des générations. Il fait évidemment partie de ces penseurs qui, assez tôt, se sentent vieux. Il y a là une différence d'avec Lacan qui se situait plutôt du côté de la compréhension de la jeunesse.

У меня была возможность прочитать интервью с Клодом Леви-Строссом, которое должно появиться в следующем номере L'Ane. Там он рассказывает о единственном семинаре Лакана, на котором он присутствовал. Это был первый урок Семинара XI. Леви-Стросс действительно находился в зале. Воспоминание, которое он сохранил об этом, во-первых, связано с его собственной позицией этнолога в этой аудитории. Мягко говоря, это значит, что он был среди племени дикарей. Поэтому он прежде всего сохранил воспоминание о своем положении. Во-вторых, он сохранил воспоминание о том, что не понимал того, о чем рассказывал Лакан, и, следовательно, имел некоторые мысли об этой концепции понимания, задаваясь вопросом, соответствует ли то, что он называл пониманием, тому, что аудитория могла услышать. Леви-Стросс готов возложить это на разрыв поколений. Он, очевидно, из тех мыслителей, которые довольно рано чувствуют себя старыми. В этом – отличие от Лакана, который скорее был на стороне понимания молодежи.

Le phénomène de la compréhension, en lui-même, mérite qu'on s'y attarde un instant. C'est un phénomène qui a beaucoup retenu quelqu'un comme Wittgenstein, dans ses Remarques sur la psychologie, qui sont tout à fait instructives par l'embarras que lui donne l'idée même de la compréhension. Nous, évidemment, nous pouvons mettre en cause ce que veut dire comprendre. Dans compréhension, il est certain qu'il y a préhension. Ca évoque une sorte de main mentale, gr‚ce à laquelle on fait main basse sur les objets pensés. La compréhension est certainement animée par un idéal de maîtrise. Mais ce que Lacan développe sur le schéma de l'aliénation et de la séparation est bien fait pour relativiser la valeur de compréhension. La compréhension suppose qu'il n'y ait pas d'écornage. Ce que comporte, au contraire, l'aliénation, c'est bien que tout champ de compréhension subit un écornage, comporte une éclipse qui est d'une autre portée dans l'espace des Lumières. Pour nous, l'effet de compréhension tient à ce que, d'une façon illusoire, cette éclipse soit voilée. Le schéma de la compréhension ne peut être que celui-là. Si on imagine cette ombre annulée, eh bien, c'est une illusion. C'est une illusion qui met en cause un phénomène de la jouissance. On s'imagine qu'on a compris quand ça chatouille cette place de la jouissance et que ça se met en résonance avec. Il est clair que pour Lévi-Strauss, ça ne chatouillait rien en lui. Ce que Lacan pouvait évoquer ne chatouillait rien en lui. Du coup, il le compare à un chaman, à un sorcier. C'est, bien sûr, une défaite de la raison.

Сам по себе феномен понимания заслуживает того, чтобы на мгновение остановиться на нем. Данный феномен в значительной степени занимал такого человека, как Витгенштейн, в его Заметках о психологии, которые весьма поучительны тем замешательством, которое ему доставляет сама идея понимания. Мы, конечно, можем задаться вопросом, что значит понимать. Несомненно, в понимании есть схватывание. Оно отсылает к своего рода интеллектуальной руке, благодаря которой человек овладевает мысленными объектами. Понимание, безусловно, вдохновлено идеалом господства. Но то, что Лакан разрабатывает на схеме отчуждения и сепарации, благоволит релятивизации в отношении ценности понимания. Понимание предполагает, что усечения нет. Напротив, то, что влечет за собой отчуждение, так именно то, что любая область понимания подвергается усечению, включает в себя затмение, с которым в пространстве Просвещения обращались иначе. Для нас эффект понимания состоит в том, что это затмение иллюзорным образом завуалировано. Схема понимания может быть только такой. Если вообразить эту удаленную тень, что ж, это – иллюзия. Иллюзия, которая ставит под вопрос феномен наслаждения. Вообразим себе, что поняли, когда это щекочет место наслаждения и находит резонанс в нем. Понятно, что для Леви-Стросса это в нем ничего не пощекотало. То, к чему Лакан мог взывать, ничего в нем не защекотало. И вдруг он сравнивает его с шаманом, с колдуном. Разумеется, это проигрыш рассудка.

Compréhension, pour nous, qu'est-ce que ça peut vouloir dire, si nous respectons ce schéma de l'aliénation? Eh bien, nous pourrions inverser et situer ce que nous appelons compréhension, non pas dans la zone de lumière, mais dans la zone d'ombre. Ce que nous, nous appelons la compréhension, c'est la réduction au non-sens, la réduction à ce que Lacan dénomme S1. Nous sommes satisfaits dans notre ambition de comprendre, lorsque nous arrivons à des éléments de non-sens. C'est d'ailleurs ce qui est conforme au déroulement même de l'expérience analytique en tant qu'elle produit des non- sens du côté du sujet. Nous nous sustentons de ça. Nous nous accommodons d'une compréhension en tant que réduction au non- sens. Le problème, évidemment, c'est le passage de ces non-sens, non pas au sens, mais au savoir, c'est-à-dire à une articulation de non-sens. C'est aussi bien ce qui motive l'attrait pour les mathématiques, l'attrait du mathématique, en tant qu'il s'agit là d'articulation d'éléments de non-sens.

Что для нас может значить это понимание, если мы придерживаемся данной схемы отчуждения? Теперь мы могли бы перевернуть и расположить то, что мы называем пониманием, не в зоне света, а в зоне тени. То, что мы называем пониманием, это сведение к нет-смысла, сведение к тому, что Лакан именует S1. Мы удовлетворены в своем стремлении понимать, когда доходим до элементов нет-смысла. Впрочем, это соответствует самому развертыванию аналитического опыта в качестве того, что он порождает нет-смысла со стороны субъекта. Мы кормимся этим. Мы приноравливаемся к пониманию в качестве редукции к нет-смысла. Проблема, разумеется, это переход от этого нет-смысла, не к смыслу, но к знанию, то есть к артикуляции нет-смысла. Также, это мотивирует притягательность для математиков, притягательность математики, поскольку речь идет об артикуляции элементов нет-смысла.

Cette introduction sur la compréhension donnera par la suite d'autres développements, motivés d'ailleurs par le choix que j'ai fait cette année, par le sujet formel de cette année, qui vise la structure de l'expérience dans son non-sens. Je reviendrai donc sur ces développements.

Данное введение о понимании впоследствии даст другие разработки, мотивированные, кстати, выбором, который я сделал в этом году, формальной темой этого года, направленной на структуру опыта в его нет-смысла . Так что, я вернусь к этим разработкам.

J'ai dit en commençant: interprétation et transfert. C'est en effet là-dessus que je peux situer le point de capiton de ce que j'ai dit la dernière fois. Il vous est apparu que l'interprétation était un terme étonnamment apaisant. Cela, dit-on, prête à interprétation. Il y a là du rassurant. Ca pourrait vouloir dire que l'on peut en discuter les uns et les autres. On pourrait discuter de ce que ça veut dire. On pourrait même imaginer une démocratie de l'interprétation où on mettrait aux voix ce que ça peut vouloir dire. C'est en tout cas très commode et même essentiel pour la religion. Les symboles de la religion prêtent à interprétation pendant des siècles. Ca fait le tissu même de la théologie.

Я сказал в начале: интерпретация и перенос. Именно здесь я могу поместить точку пристежки того, о чем сказал в прошлый раз. Вам показалось, что интерпретация - термин, удивительно расслабляющий. Это, как говорится, готово к интерпретации. В этом есть что-то убедительное. Это могло бы означать, что можно подискутировать об этом друг с другом. Можно было бы подискутировать о том, что это значит. Можно даже представить себе демократию интерпретации, когда можно было бы поставить на голосование то, что это может означать. В любом случае это очень удобно и даже совершенно необходимо для религии. Символы религии были открыты для интерпретации на протяжении веков. Это – сама ткань теологии.

Cela a été aussi doctriné de notre temps, soi-disant en connexion avec la psychanalyse, sous le nom d'herméneutique. L'herméneutique, c'est l'interprétation à-tout-va sur des symboles qui sont censés pouvoir la nourrir à l'infini et être en eux-mêmes inépuisables. On sait avec quelle détermination Lacan s'est opposé à la conception herméneutique de la psychanalyse.

В наше время это появилось в качестве доктрины так называемого соединения с психоанализом под названием герменевтика. Герменевтика - это интерпретация "направо и налево" символов, которые призваны подпитывать ее до бесконечности и будучи сами по себе неисчерпаемыми. Известно, с какой решимостью Лакан выступал против герменевтической концепции психоанализа.

Il est vrai, cependant, que le signifiant prête à interprétation. Ca veut simplement dire qu'il peut avoir plusieurs sens, et que ce que veut dire un signifiant dépend du placement d'un autre signifiant, à partir duquel peut se recevoir un sens. C'est, disons-le, un principe de trompe-l'oeil que cette perspective du second signifiant à partir de laquelle le premier voudra dire des choses diverses. On peut ainsi multiplier les interprétations, y compris celles que l'on fait soi-même. Du seul fait que l'on continue de parler, on continue d'interpréter ce qu'on vient de dire

Однако верно, что означающее располагает к интерпретации. Это просто означает то, что оно может иметь несколько смыслов, и что то, что означает одно означающее, зависит от размещения другого означающего, из которого может получиться смысл. Это, скажем так, – принцип обмана зрения, перспектива второго означающего, исходя из которого, первое будет означать различные вещи. Таким образом, можно множить интерпретации, в том числе и те, которые делают самому себе. Просто потому, что мы продолжаем говорить, мы продолжаем интерпретировать то, что мы только что сказали.

La psychanalyse, avouons-le, prête à des conséquences qui n'ont nullement lieu dans d'autres expériences où on pratique l'interprétation. L'interprétation en elle-même n'est pas le privilège de la psychanalyse. Dans la psychanalyse, il se trouve que l'interprétation porte à conséquence pour l'être du sujet qui, au départ, n'est rien de plus que le supposé des énoncés. C'est bien cela qui donne déjà à l'interprétation une conséquence et une virulence dont on n'a nullement idée dans d'autres champs.

Психоанализ, - посмотрим правде в глаза, - психоанализ способствует возникновению последствий, которым нет места в другом опыте, где практикуется интерпретация. Интерпретация сама по себе не является привилегией психоанализа. В психоанализе оказывается, что интерпретация имеет последствия для бытия субъекта, который вначале является не более чем предположительно высказываемым. Именно это придает интерпретации последствия и вирулентность, о которых нет ни малейшего представления в других областях.

L'expérience analytique, c'est quoi? C'est une expérience de dépendance à l'endroit de l'autre signifiant. Dans l'expérience, ce qu'on dit prête à interprétation, et donc dépend de l'autre signifiant. C'est une expérience de dépendance sémantique. C'est même une constatation immédiate: tout peut faire sens. C'est même par là que l'expérience analytique est voisine de l'obscurantisme. C'est là aussi qu'on peut saisir ce qui conduit le sujet à rejeter l'épistémologique ou l'épistémique. La psychanalyse, par certains côtés, porte à ce rejet. Elle y porte tout naturellement si on stationne sur cette découverte de l'interprétation. Tout peut faire sens: il suffit d'amener un autre signifiant. Tout peut représenter le sujet pour un signifiant autre.

Что такое аналитический опыт? Это опыт зависимости от места другого означающего. В опыте то, что говорят, способствует интерпретации и, следовательно, зависит от другого означающего. Это – опыт семантической зависимости. Даже непосредственная констатация: все может иметь смысл. В этом смысле аналитический опыт близок к обскурантизму. Именно здесь также можно схватить, что приводит субъекта к тому, чтобы отбрасывать эпистемологическое или эпистемическое. Психоанализ в некотором смысле приводит к этому отбрасыванию. Он к этому приводит совершенно естественно, если остановимся на этом открытии интерпретации. Все может иметь смысл: достаточно ввести еще одно означающее. Все может репрезентировать субъекта для другого означающего.


On le voit, par exemple, de façon patente, dans un certain nombre de récits de cas qui sont faits par des psychanalystes sur ce mode que tout de ce qui surgit dans l'expérience apparaît significatif et n'est jamais apporté que comme preuve à l'appui de la consistance de ce dont il s'agit, cela sous la modalité de la compréhension intuitive ou sémantique. On voit par exemple se dérouler un type de récit où Untel a une soeur. Ca fait sens. Mais on regarde ses notes et on s'aperçoit qu'il s'agit de la cousine. Ca fait sens aussi. Ca ferait sens encore si c'était la grand-mère. On est là d'emblée dans l'atmosphère compréhensive. On peut désigner ça sous le terme d'expansion sémantique. On pourrait ainsi donner quelques injonctions: Mais faites donc un peu preuve d'expansion sémantique! On a là, effectivement, un sujet du sens qui se forme et qui est vraiment, bien qu'obscurantiste, un sujet des Lumières: il n'y a que sens, il n'y a que transparence. L'expérience analytique, il faut bien le dire, porte à ça.

Очевидным образом это видно, например, в ряде описаний случаев, сделанных психоаналитиками таким образом, что все возникающее в опыте, кажется означенным и никогда не приводится иначе, как в качестве доказательства, подтверждающего консистентность того, о чем идет речь, в модальности интуитивного или семантического понимания. Например, видно, как разворачивается история, в которой у такого-то есть сестра. Это имеет смысл. Но мы смотрим его записи и понимаем, что речь идет о кузине. Это тоже имеет смысл. Даже если бы это была бабушка, это все равно имело бы смысл. Мы сразу попадаем в атмосферу понимания. Можно обозначить это термином семантическая экспансия. Таким образом, можно было бы дать некоторые предписания: но, стало быть, предъявите небольшое доказательство семантической экспансии! Здесь действительно имеется субъект формирующегося смысла, и который действительно, хотя и обскурантист, является субъектом Просвещения: есть только смысл, есть только прозрачность. Надо сказать, что аналитический опыт ведет к этому.

Mais l'analyse ne se règle nullement sur l'expansion sémantique - expansion inévitable et qu'elle induit. Elle se règle, au contraire, sur ce qui, par rapport à ce sujet du sens, est non-sens. Le non-sens, c'est une négation. C'est quand le non-sens émerge que dans l'expérience se formule un tu y es. Ce n'est pas quand les effets de sens se multiplient. Seulement, du fait de la définition du sujet dans l'expérience, d'un sujet qui subit une réduction signifiante de sa définition, la négation de sens est une déperdition d'être. Non seulement le sujet dans son être est volatilisé par la pluralisation et la mobilité de l'interprétation, mais il y a encore, à proprement parler, une déperdition d'être. C'est ce que voile le vocable d'interprétation.

Но анализ никоим образом не ориентируется на семантическую экспансию – неизбежную экспансию, которую он вызывает. Напротив, он ориентируется тем, что по отношению к этому субъекту смысла является нет-смысла. Нет-смысла – это отрицание. Именно когда возникает нет-смысла, в опыте формулируется ты там есть. Это не так, когда умножаются эффекты смысла. Только из факта определения субъекта в опыте, субъекта, претерпевающего означающую редукцию своего определения, отрицание смысла является утечкой бытия. Не только субъект в своем бытии рассеян через плюрализацию и мобилизацию интерпретации, но, строго говоря, еще происходит утечка бытия. Вот что скрывает вокабула интерпретация.

Evidemment, la modalité du tu es dans le non-sens est tout à fait problématique. Ca veut dire: tu y es sur le mode de ta déperdition d'être. En effet, on ne peut pas dire que S1 représente le sujet. A la limite, on peut dire qu'il le présente. Il le présente mais il ne le représente pas. C'est le trait même dont Lacan notait les formations de l'inconscient, à savoir leur fulguration. Ca se pose une fois mais pas deux. Ca s'efface aussitôt. A cet égard, le mode d'être du sujet n'est pas le présent absolu de l'infinitif que comporte le verbe être. C'est plutôt l'imparfait, dans ses deux valeurs repérées par le linguiste Guillaume: un peu plus ça allait y être, ou bien: ça y était, ça n'y est plus. Bref, dans le non-sens tu y étais.

Разумеется, модальность ты есть в нет-смысла весьма проблематична. Это означает: ты там есть в виде утечки бытия. Действительно, мы не можем сказать, что S1 репрезентирует (представляет собой) субъекта. В пределе, можно сказать, что оно его представляет. Оно представляет его, но не репрезентирует его. Вот сама черта, которой Лакан отмечал образования бессознательного, а именно их вспышки. Это случается один раз, но не дважды. Оно сразу стирается. В этом отношении способ бытия субъекта не есть абсолютное настоящее инфинитива, заключенное в глаголе быть. Это, скорее, прошедшее несовершенное в обоих своих значениях, отмеченных лингвистом Гийомом: это собиралось быть немного больше, или: оно (это) там было, его там больше нет. Короче, в нет-смысла – ты там был.


Si ce S1 présente le sujet, disons qu'il le présente exactement comme un manque-à-être. C'est en quoi on parle ici du sujet de l'inconscient. C'est un voudrait bien être qui ne surgit qu'avorté, que dans l'achoppement. C'est seulement à partir de là que l'on peut saisir la division du sujet. C'est la division du sujet entre manque-à- être et non sens - j'écris ici le petit vel d'aliénation qui détermine ce rapport. L'interprétation, si on la saisit à sa racine, n'est pas une affaire de sens. Ca n'est une affaire de sens que dans la mesure où ça n'est qu'une affaire d'être, que dans la mesure où elle introduit le sujet à son manque d'être. L'analyste n'est pas un interprète, il est un interperte. C'est là ce qui revient au sujet, dans l'expérience analytique, du choix forcé qu'il fait.

Если это S1 представляет субъекта, скажем так, оно представляет его в точности как нехватка-в-бытии. Вот как мы говорим здесь о субъекте бессознательного. Это желающий быть, который возникает только как прерванный, только в преткновении. Только исходя из этого, можно схватить разделение субъекта. Именно это разделение субъекта между нехваткой-в-бытии и нет-смысла - я записываю здесь маленькой vel отчуждения, которое определяет эти отношения. Интерпретация, если схватываем ее в ее основании, не является делом смысла. Это – дело смысла только в той мере, в какой она является только делом бытия, только в той мере, в какой она вводит субъекта в его нехватку бытия. Аналитик – не интерпретатор, он – переводчик. В аналитическом опыте это то, что возвращает к субъекту вынужденного выбора, который он делает.

Аu fond, l'aliénation, elle repose sur une réunion. Elle repose sur une réunion du sujet et de l'Autre. De cette réunion, il peut sortir deux choix. Il y a deux choix qui apparaissent. Le premier choix, c'est celui qu'on écrit S1. C'est un signifiant et un seul. Le second, c'est le choix du sens.

По сути, отчуждение основано на объединении. Оно основано на объединении субъекта и Другого. Из этого объединения может быть два выбора. Появляются два выбора. Первый выбор – тот, что мы записываем S1. Это – означающее, и только одно. Второй – выбор смысла.

Ce premier choix, d'une certaine façon, il est déjà décidé quand on entame une analyse. Il est déjà décidé qu'on ne prend pas cette voie, celle que Lacan appelle la pétrification. Ca supporte, au moins en partie, l'idée confuse de l'autisme. Ca nous est présentifié par le cas Robert de nos amis Lefort. C'est la pétrification par un signifiant de non-sens. Tous les efforts alors du thérapeute se résument à tenter d'obtenir une aliénation du sujet.

Первый выбор в некотором смысле уже определен, когда мы начинаем анализ. Уже определено, что мы не пойдем этим путем, который Лакан называет окаменением. Это поддерживает, по крайней мере, частично, запутанную идею аутизма. Это нам представлено в случай Робера наших друзей Лефортов. Именно окаменение через означающее нет-смысла. Тогда все усилия терапевта сводятся к попыткам добиться отчуждения субъекта.

Il arrive aussi qu'on essaie de revenir à la pétrification. Ayant visité le champ de l'Autre et en ayant été dégoûté, on essaie en court- circuit de retrouver la pétrification. On fait, par exemple, le choix d'un signifiant maître à psalmodier. Il y a, vous le savez, des sagesses dont c'est l'issue, et qui essaient aujourd'hui de se proposer à l'homme moderne comme une solution par rapport à ce qui l'entraîne vers la catastrophe. On peut donc dire que ce choix est déjà forclos dans l'expérience analytique. Il est forclos bien qu'il puisse être tenté dans le cours de l'analyse.

Бывает и так, что пытаются вернуться к окаменению. Побывав в поле Другого и почувствовав отвращение, пытаются найти окаменение по замкнутому кругу. Делают, например, выбор господского означающего для воспевания. Есть, и вы это знаете, всякие премудрости, которые выливаются в это, и которые сегодня пытаются предложить себя современному человеку, как решение того, что влечет его к катастрофе. Следовательно, можно сказать, что этот выбор уже форклюзирован в аналитическом опыте. Он форклюзирован, хотя он может быть опробован в ходе анализа.

Il y a donc choix forcé. Il y a choix forcé de se demander: Qui suis- je? Et cela à partir de la réponse qui est déjà le choix lui-même. Alors, effectivement, le choix qui est fait est celui du sens. C'est le choix de parler de façon à faire sens, et même à faire vérité, à vérifier ce qu'on est, à vérifier la donne de nature, la donne de culture, et les contingences. On peut même choisir de s'aveugler sur ce que ça comporte de choix de sens.

Следовательно, есть вынужденный выбор. Есть вынужденный выбор спросить себя: Кто я есть? И это, исходя из ответа, который уже является самим выбором. Тогда, действительно, совершаемый выбор, это – выбор смысла. Это выбор, говорить таким образом, чтобы создавать смысл и даже истину, чтобы верифицировать, что (вы) есть, верифицировать дар природы, дар культуры и случайности. Можно даже сделать выбор быть слепым к тому, что это влечет за собой выбор смысла.

Ce que comporte le choix de sens, c'est l'émergence, qui devient alors sensible, de la part de non-sens. Ici, en S1, on est en dehors de cette dichotomie. Quand on se bloque et se fige sur S1, on est hors de la dichotomie du sens et du non-sens. Cette dichotomie ne vaut pas dans ce registre. Mais là, lorsqu'on fait choix de sens, le non-sens apparaît et prend ça part. On peut évidemment jouer à s'imaginer que ce non-sens disparaît en faisant sens de tout. Mais dans cette course haletante à faire sens de tout, on ne fait que mettre plus en valeur encore l'incidence de ce non-sens.

То, чем включает выбор смысла, это появление нет-смысла, которое затем становится ощутимым. Здесь, в S1, мы находимся вне этой дихотомии. При остановке и фиксации на S1, мы выходим за пределы вне дихотомии смысла и нет-смысла. Эта дихотомия невозможна в данном регистре. Но там, где имеет место выбор смысла, появляется нет-смысла, и он занимает свою часть. Очевидно, мы можем играть в игру, воображая, что это нет-смысла исчезает в процессе осмысления всего. Но в этой бешеной гонке за приданием всему смысла лишь еще больше подчеркивается важность влияния этого нет-смысла.

Ce qui lui en revient, à ce sujet qui a fait ce choix, c'est sa division. Il lui revient son statut de sujet barré. C'est ça qu'il a dans sa main de préhension. C'est de là que Lacan motive la séparation. Le fait que l'interprétation est une affaire d'être, ça motive la séparation. La séparation compense la première opération de l'aliénation. Elle en constitue le retour. C'est une compensation d'être. C'est là que se situe le ressort du transfert par rapport à l'interprétation. C'est par là que Lacan entend déduire - et c'est cela qu'il faut accentuer - le transfert. Il entend le déduire à partir du champ de l'Autre comme sens, c'est-à-dire aussi bien comme supposé savoir. C'est là qu'il y a progrès. Il y a progrès par rapport à son schéma à quatre termes où il situait le transfert comme un obstacle au rapport symbolique, à la relation signifiante du sujet et de l'Autre. Ce schéma épouse l'histoire même de la psychanalyse. La psychanalyse a commencé, bonne fille, comme une entreprise de déchiffrage et d'interprétation, et vous connaissez ensuite l'émergence du transfert comme une surprise pour Freud - comme une surprise et comme un obstacle au travail de déchiffrage. Ce schéma quaternaire de Lacan reproduit ce trajet historique.

К субъекту, сделавшему этот выбор, возвращается это его разделение. Это возвращает ему его статус перечеркнутого субъекта. Вот что он имеет в своем распоряжении. Вот чем Лакан обосновывает сепарацию. Обоснованием сепарации является тот факт, что интерпретация - это дело бытия. Сепарация компенсирует первую операцию отчуждения. В этом она представляет собой возврат. Это – компенсация бытия.

Quelque chose vient interférer sur le travail de déchiffrage, et l'interférence que Lacan propose dans ce schéma est tout simplement l'imaginaire. Ca interfère du fait de la débilité imaginaire du sujet. Le point extrême de cette conception, vous l'avez à propos du cas Dora dans le texte "Intervention sur le transfert". Le transfert y est purement et simplement considéré comme un point mort du travail analytique.

Что-то накладывается на работу по расшифровке, и наложение, которое Лакан предлагает в этой схеме, является просто воображаемым. Это наложение происходит вследствие воображаемой дебильности субъекта. Крайней точки это понятие достигло в случае Доры в тексте "Интервенция по переносу". Перенос здесь рассматривается просто-напросто как мертвая точка аналитической работы.

Evidemment, Lacan n'en est pas resté là. Il a transformé cette définition du transfert en situant ensuite le transfert dans la dimension symbolique. Vous avez alors une nouvelle définition qui, d'un côté, dément la première, et qui, d'un autre côté, la complète.

Разумеется, на этом Лакан не остановился. Он трансформировал это определение переноса, поместив перенос дальше в символическое измерение. Итак, у вас есть новое определение, которое, с одной стороны, опровергает первое, а с другой, дополняет его.

Je passe, puisque j'ai eu l'occasion de développer ça les années précédentes, mais disons que ce qui est encore le plus proche, c'est la définition du transfert à partir de la répétition. En effet, le fait d'établir ce lien à l'Autre comme sujet supposé savoir, ça fait lever les figures qui dans l'histoire du sujet ont incarné le sujet supposé savoir. Lacan ne l'a jamais dit exactement comme ça. C'est pour les commodités de l'exposé que je rassemble ici plusieurs conceptions. Le transfert apparaît comme une conséquence de la relation symbolique à l'Autre.

Я пропущу эту тему, поскольку у меня была возможность развить ее в предыдущие годы, но, скажем так, пока ближе всего определение переноса, которое исходит из повторения. В самом деле, факт установления этой связи с Другим как субъектом, предположительно знающим, вызывает к жизни фигуры, которые в истории субъекта воплощали субъекта, предположительно знающего. Лакан никогда не говорил этого именно так. Я собираю здесь воедино несколько понятий именно для удобства изложения. Перенос появляется как следствие символических отношений с Другим.

C'est très pacifique cette relation, cette dimension symbolique à l'Autre, mais ça prend une tout autre valeur quand c'est ramené à sa racine d'aliénation, c'est-à-dire de perte d'être. On peut utiliser là le nom freudien de castration - la castration qu'implique cette opération symbolique de l'interprétation. A cet égard, le transfert apparaît moins comme un obstacle que comme une conséquence, c'est-à-dire le retour de l'opération de l'interprétation. Freud, en lançant, franc comme l'or, cette opération de déchiffrage, récolte le transfert.

Эти отношения, это символическое измерение Другого, очень миролюбивы, но они приобретают совершенно другую ценность, когда они возвращаются к своему корню отчуждения, то есть к потере бытия. Здесь можно использовать фрейдистское понятие кастрации, кастрацию, которую влечет за собой эта символическая операция интерпретации. В этом отношении перенос представляется не столько препятствием, сколько следствием, то есть возвращением к операции интерпретации. С чистой совестью забросив эту операцию дешифровки, Фрейд собирает плоды переноса.

Nous saisissons déjà pourquoi les deux opérations de l'aliénation et de la séparation se complètent chez Lacan. La seconde fait voir que l'on va précisément au-delà du sens. Pour la seconde opération, on laisse de côté toute l'opération de sens et de non-sens. Il s'agit, à proprement parler, de ce qui est être. Pour cette seconde opération, le sujet n'a en main que la part de lui-même qui lui revient. Et la seule part de lui-même qui lui revient du choix forcé qu'il a fait, c'est lui-même comme ensemble vide.

Мы уже понимаем, почему две операции отчуждения и сепарации у Лакана дополняют друг друга. Вторая показывает как раз то, что мы выходим за пределы по ту сторону смысла. Для второй операции мы оставляем в стороне всю операцию смысла и нет-смысла. Собственно говоря, речь идет о том, что значит быть. Для этой второй операции субъект не имеет в своем распоряжении ничего, кроме той части себя самого, которая ему причитается. И единственная его часть самого себя, которая причитается ему в результате сделанного им вынужденного выбора, - это он сам как пустое множество.

Evidemment, pour obtenir lui-même comme ensemble vide, il faut qu'il soit déjà passé par la négation, il faut déjà avoir fait le choix. Si on s'interroge sur le sujet au niveau de S1, c'est que le sujet, le sujet comme ensemble vide, n'est alors pas décollé du signifiant. L'aliénation, à proprement parler, c'est ce décollage du sujet comme ensemble vide. Quand on s'interroge sur le sujet de la psychose, on s'intérroge en fait sur l'absence de l'opération de l'aliénation, qui a au moins cet avantage de nous délivrer le sujet sous le mode du manque-à-être. A ce moment-là, on ne doute plus qu'il y a sujet. Ce manque-à-être du sujet reste le témoignage qu'il y a du sujet. Mais là, en S1, on ne voit pas l'ensemble vide: il est bouché par l'élément qu'il comporte.

Очевидно, чтобы обрести самого себя как пустое множество, нужно, чтобы он уже прошел через отрицание, ему необходимо уже сделать выбор. Если мы задаемся вопросом о субъекте на уровне S1, то это потому, что субъект, субъект как пустое множество, не отклеился еще от означающего. Собственно говоря, отчуждение - это отклеивание субъекта как пустого множества. Когда мы задаемся вопросом о субъекте психоза, мы на самом деле задаемся вопросом об отсутствии операции отчуждения, которая, по крайней мере, имеет это преимущество в том, что дает нам субъект в режиме нехватки-в-бытии. Начиная с этого момента, мы больше не сомневаемся в том, что субъект есть. Эта нехватка-в-бытии субъекта остается свидетельством того, что субъект есть. Но здесь, в S1, мы не видим пустого множества: оно заткнуто элементом, который оно включает.

La seconde opération commence par la confrontation du sujet comme ensemble vide avec l'Autre du sens où se poursuit et s'inscrit toujours une chaîne, même si un élément y fait défaut. A la limite, d'ailleurs, vous pouvez abréger toute la chaîne en inscrivant simplement S2. Comment se fait ici la confrontation du sujet et de l'Autre? Comment le sujet opère-t-il cette récupération d'être que Lacan appelle la séparation? Ca repose sur un trait que Lacan reprend de la théorie des ensembles, à savoir que tout ensemble comporte, non à pas à titre d'élément mais à titre de partie, l'ensemble vide. L'ensemble vide est inclus dans l'ensemble A. Je peux écrire. Cet ensemble A, il a S1 et S2 comme éléments, mais il n'a pas l'ensemble vide comme élément. Par contre au niveau des parties, je peux écrire. A inclut l'ensemble {S1 S2} et l'ensemble {0}. C'est là-dessus que Lacan b‚tit son intersection. Il construit une intersection du sujet et de l'Autre - une intersection que l'on peut dire vide, puisque ce sujet et l'Autre n'ont aucun élément commun. Cette intersection, c'est l'ensemble vide: $ ( A = {(}

Вторая операция начинается с конфронтации субъекта как пустого множества с Другим смысла, в рамках которой продолжается и всегда записывается цепочка, даже если в ней отсутствует какой-либо элемент. Впрочем, в пределе, вы можете сократить всю цепочку, просто записав S2. Как здесь происходит конфронтация между субъектом и Другим? Как субъект осуществляет это восстановление бытия, которое Лакан называет сепарацией? Это основано на характеристике, которую Лакан заимствует из теории множеств, а именно, что всякое множество включает пустое множество не как элемент, а как часть. Пустое множество включено в это множество А. Я могу это записать. Это множество A содержит S1 и S2 в качестве элементов, но не содержит в качестве элемента пустое множество. Напротив, на уровне частей я могу записать: это множество A содержит S1 и S2 в качестве элементов, но не содержит в качестве элемента пустое множество . С другой стороны, на уровне частей я могу записать: это множество A содержит S1 и S2 в качестве элементов, но не содержит в качестве элемента пустое множество. С другой стороны, на уровне частей я могу записать: A включает множество {S1 S2} и множество {0}. Именно на этом Лакан строит свое пересечение. Он конструирует пересечение субъекта и Другого – пересечение, которое можно назвать пустым, поскольку этот субъект и Другой не имеют никакого общего элемента. Это пересечение – это пустое множество: $ ( A = {(}

Evidemment, c'est une partie commune d'un type un peu spécial, puisque c'est une partie commune entre le sujet barré et l'Autre qui est faite de ce qui n'est élément ni de l'un ni de l'autre. La partie commune, qui est l'ensemble vide, surgit de ce qui n'est élément ni de l'un ni de l'autre. L'intersection est composée de tous les éléments communs, et c'est ce qu'on baptise l'ensemble vide. C'est une distinction élémentaire qui a toute sa portée. Cette distinction entre l'élément et la partie est fondamentale. A défaut d'en avoir le concept, on ne peut même pas saisir ce qu'est l'objet a et ce qu'il ouvre dans la pratique analytique - l'objet a en tant que c'est à partir de lui que nous pensons pouvoir manipuler la jouissance dans l'expérience analytique sans pour cela aller tripoter le sujet. Nous pensons pouvoir manipuler la jouissance sans techniques actives, sans attaquer l'armure musculaire comme Reich voulait le faire, sans relaxation. Si nous avons cette idée, c'est parce que nous faisons la différence entre l'élément et la partie.

Разумеется, это общая часть какого-то немного особого типа, поскольку это общая часть между субъектом перечеркнутым и Другим, состоящая из того, что не является элементом ни того, ни другого. Общая часть, которая есть пустое множество, возникает из того, что не является элементом ни того, ни другого. Пересечение составлено из всех общих элементов, и это то, что называют пустым множеством. Это элементарное различие имеет целый охват действия. Это различие между элементом и частью является фундаментальным. За отсутствием такого понятия невозможно даже схватить, что представляет собой объект а, и что он открывает в аналитической практике — объект а, поскольку, именно исходя из него мы думаем, что в аналитическом опыте можем манипулировать наслаждением без необходимости тискать субъекта. Мы думаем, что можем манипулировать наслаждением без применения активных техник, без атаки мышечной брони, как это хотел сделать Райх, без релаксации. Если у нас есть эта идея, то это потому, что мы делаем различие между элементом и частью.

L'objet a, on ne peut pas dire qu'il est un élément de l'Autre. il faut barrer le signe d'appartenance: a ( A L'objet a n'est pas un élément de A, mais on peut écrire pourtant qu'il est une partie de la structure: a ( A

Нельзя сказать, что объект а - это элемент Другого. Знак принадлежности следует зачеркнуть: а ∉ А. Объект a не является элементом A, но, тем не менее, можно записать, что он является частью структуры: а ∈ А.

C'est l'écart de la partie pleine et de la partie vide de l'ensemble A qui fait que le terme d'extimité ou d'exclusion interne est maniable et mathématisable. Il est sûr que si vous faites l'énumération des éléments de l'ensemble, vous ne rencontrez pas ce petit a à titre d'élément. Pourtant, il y est. Il y est sur un mode qui n'est pas celui de l'élément signifiant.

Именно разрыв между полной и пустой частями множества A делает термин экстимности или внутреннего исключения удобоуправляемым и математизируемым. Несомненно, если вы сделаете пересчет элементов множества, вы не встретите это маленькое a в качестве элемента. Тем не менее, оно там есть. Оно там присутствует под видом, отличным от означающего элемента.

C'est là aussi qu'il est important de saisir la communauté de structure de l'objet a et de l'ensemble vide, puisque c'est aussi bien la communauté de structure de l'objet a et du sujet barré. La possibilité même qui est réalisée par le fantasme, c'est-à-dire l'adjointement du sujet barré et de l'objet a, a aussi bien ce support logique.

Именно здесь важно также схватить общность структуры объекта a и пустого множества, поскольку это также общность структуры объекта a и субъекта перечеркнутого. Сама возможность, которая реализована фантазмом, то есть добавлением субъекта перечеркнутого и объекта а, также имеет эту логическую поддержку.

Le transfert, à cet égard, est un second mode du rapport à l'Autre. L'interprétation, c'est ainsi que nous appelons le rapport du sujet à l'Autre du savoir, et le transfert c'est la façon dont nous nommons le rapport du sujet à l'Autre du désir. Evidemment, à ce niveau-là, il n'est plus l'Autre complet. Il est l'Autre en tant qu'il est saisi par le fait qu'il inclut un vide. Nous pouvons l'écrire A barré.

В этом смысле перенос – это второй вид отношений с Другим. Интерпретация – это также то, как мы называем отношение субъекта с Другим знания, а перенос – это то, каким образом мы именуем отношение субъекта с Другим желания. На этом уровне, разумеется, он больше не является полным Другим. Он является Другим, поскольку он схвачен тем фактом, что включает в себя пустоту. Мы можем записать А перечеркнутое.

Il est très important, dans la théorie et la technique, de situer le transfert à une place où il y a l'amour et où il y a aussi bien la pulsion. Le transfert est amour. Même l'objet a peut aussi être appelé amour. Il est amour dans la mesure de l'intersection qui ne vient que d'un recouvrement d'un manque et d'un autre.

Очень важно – в теории и технике – поместить перенос в место, где есть любовь, и где есть также влечение. Перенос – это любовь. Даже объект а может быть также назван любовью. Объект a – это любовь в рамках пересечения, возникающего лишь в результате наложения одной нехватки на другую.

Voilà ce que le sujet, n'ayant rien d'autre sous la main que son propre ensemble vide, peut faire pour se retrouver dans l'Autre. Il se retrouve dans l'Autre là où il y a manque dans l'Autre. Il y a là l'être qu'il se donne. Lacan insiste précisément sur cette dimension de volonté, dimension qui est aussi présente dans la pulsion.

Вот то, что субъект, не имеющий ничего под рукой, кроме своего собственного пустого множества, может сделать, чтобы обнаружить себя в Другом. Он обнаруживает себя в Другом там, где в Другом есть нехватка. Там есть бытие, которое он себе (при)дает. Лакан настаивает именно на этом измерении воли, измерении, которое присутствует также во влечении.

Le sujet donc, se donne son être. Comment est-ce que nous pouvons le faire signifier? Eh bien, par un je suis ce qui te manque. Ca s'appelle l'amour quand ce petit a s'habille de l'image du i(a). Ca s'appelle amour quand ça arrive à tirer avec soi ce petit i. C'est la formule de l'amour à mort. En effet, cette place de l'amour est aussi bien la place de jouissance. C'est la place même où la pulsion est concevable. Il faut définir la pulsion comme une activité qui vise à restaurer dans le sujet sa perte d'être.

Таким образом, субъект (при)дает себе свое бытие. Как мы можем сделать так, чтобы это начало что-то означать? Вот так - посредством Я есть то, чего тебе не хватает. Это называется любовью, когда этот маленький а одевается в образ i(a). Это называется любовью, когда удается втянуть с собой это маленькое i. Это – формула любви к смерти. В самом деле, это место любви – это еще и место наслаждения. Это то самое место, где влечение мыслимо. Влечение следует определить как активность, нацеленную на восстановление в субъекте его утраты бытия.

Evidemment, la pulsion, ce n'est pas très maniable. Lacan n'a pas réglé la pulsion mais il a essayé de faire en sorte qu'on puisse l'appréhender et la manier dans l'expérience. Eh bien, pour la manier, il faut partir du schéma de la séparation. Quand Freud parle du silence de la pulsion, on sait bien que celle-ci suppose une position de séparation d'avec l'Autre du sens, du signifiant du savoir, et même des bonnes moeurs. C'est une connexion avec le manque dans l'Autre. La séparation est une connexion avec l'Autre du désir, c'est-à-dire l'Autre qui comporte un manque. La disjonction, pour nous, c'est aussi un mode de conjonction. Cette séparation d'avec l'Autre du savoir est une connexion avec l'Autre du désir. Lacan le dit en toutes lettres: "Le sujet se réalise (...) par le manque qu'il produit dans l'Autre, suivant le tracé que Freud comme la pulsion la plus radicale et qu'il dénomme: pulsion de mort." C'est au deuxième paragraphe de la page 843 des Ecrits.

Разумеется, влечение не очень управляемо. Лакан не упорядочил влечение, но он попытался сделать так, чтобы можно было его постичь и обращаться с ним в опыте. Что ж, чтобы обращаться с ним, следует начать со схемы сепарации. Когда Фрейд говорит о молчании влечения, хорошо известно, что последнее предполагает позицию сепарации от Другого смысла, от означающего знания и даже от норм морали. Это – соединение с нехваткой в Другом. Сепарация – это соединение с Другим желания, то есть с Другим, который включает в себя нехватку. Дизъюнкция для нас – это также способ конъюнкции. Сепарация от Другого знания – это соединение с Другим желания. Лакан говорит об этом буквально так: «Субъект осуществляется (...) посредством нехватки, которую он производит в Другом, следуя траектории, которую Фрейд обнаруживает в качестве наиболее радикального влечения, и которое он именует: влечение смерти». Это во втором абзаце на странице 843 Ecrits.

Ce schéma de la séparation revient donc à ce que Freud a appelé, d'une façon un peu pathétique, la pulsion de mort. L'amour comme la mort sont des façons de se faire ce qui manque à l'Autre. Ca ne fait pas peur à Lacan de faire ici un rapport entre l'amour et la pulsion de mort qui est quand même un des grands topoi de l'imbécillité universelle.

Таким образом, эта схема сепарации возвращает к тому, что Фрейд несколько патетично назвал влечением смерти. Любовь, как и смерть, – это способы сделаться тем, чего не хватает Другому. Лакана не пугает установление здесь (со)отношения между любовью и влечением смерти, которое по-прежнему является одним и знаменитых клише всеобщей глупости.

Mais on ne peut pas évoquer la pulsion, puisqu'il n'est pas encore question ici du corps. Ce n'est que quand le corps est vraiment inclus dans ce schématisme que l'on peut alors parler de pulsion où l'amour vire à la jouissance. En effet, tout cela serait vrai si nous n'étions pas des êtres vivants, si nous étions des ‚mes, des purs sujets de la parole. On peut décider de s'en tenir là et considérer l'amour en laissant de côté la jouissance. On peut la laisser de côté jusqu'à ce qu'elle vous rappelle à l'ordre, car il y a tout de même des êtres sexués et le fait que l'Autre, la première figure de l'Autre, c'est l'Autre sexe. Il y a toujours l'Autre comme l'Autre sexe. Même s'il n'est pas encore là question du corps, remarquons que le vivant est déjà impliqué dans cette petite histoire. Le vivant est impliqué puisqu'il est question de la mort. Il y a un terme tout à fait présent dans la bourse ou la vie et la liberté ou la mort, et c'est le terme de vie.

Но мы не можем говорить о влечении, поскольку здесь это еще не вопрос тела. Только тогда, когда тело действительно включено в этот схематизм, можно говорить о влечении, когда любовь переходит в наслаждение. На самом деле, все это было бы верным, если бы мы не были живыми существами, если бы мы были чистыми субъектами речи. Можно решить придерживаться этого и рассматривать любовь, оставляя в стороне наслаждение. Можно оставить его в стороне, пока оно не призовет вас к порядку, потому что все-таки есть существа, имеющие пол и тот факт, что Другой, первая фигура Другого, это – Другой пол. Всегда есть Другой как Другой пол. Даже если это еще не вопрос тела, давайте отметим, что живое уже вовлечено в этот анекдот. Живое вовлечено, поскольку есть вопрос смерти. Есть предел вполне присутствующий в "кошелек или жизнь" и "свобода или смерть", и это – предел жизни.

C'est là que l'on peut parler de l'hystérie. L'hystérie, définissons-là au plus simple par l'épreuve, voire par le savoir, que l'objet a n'est pas un élément de l'Autre et qu'aucune énumération de signifiants ne présentera cet objet: a ( A A cet égard, l'hystérie consiste à s'identifier couramment à ce qui manque à l'Autre. Ce qui manque, à l'occasion, on le cherche, on le produit dans l'Autre. D'où, logiquement, l'attirance pour l'Autre qui manque. Ca demande un certain équilibre, puisqu'il faut quand même qu'il soit l'Autre. Mais on saisit cet Autre par sa carence. Il faut quand même qu'il soit l'Autre, c'est-à-dire qu'il se prenne pour l'Autre ou bien qu'on le prenne pour l'Autre. Ca dispose évidemment à une attirance spéciale pour certaines fonctions. On appelle hystérique un sujet qui ne peut se reconnaître et se mirer que dans le manque de l'Autre. Ca ne dispose évidemment pas ce sujet à l'interprétation comme travail. On peut même dire que c'est un sujet qui fuit l'aliénation comme la peste.

Именно здесь можно говорить об истерии. Истерия, давайте определим это наиболее просто через опробование, даже через знание, того, что объект а не является элементом Другого, и что никакое исчисление означающих не представит этот объект: а ( А. В этом отношении, истерия заключается в том, чтобы идентифицироваться с легкостью
с тем, чего не хватает Другому. То, чего не хватает, при случае это ищем в Другом, производим это в Другом. Отсюда, логически, притяжение к Другому, которого не хватает. Это требует некоторого баланса, поскольку нужно все-таки, чтобы он был Другим. Но мы схватываем этого Другого посредством его недостаточности. Нужно все-таки, чтобы он был Другим, то есть, или, чтобы он принимал себя за Другого, или же, чтобы его принимали за Другого. Некоторые функции, разумеется, имеют особую притягательность. Мы называем истеричным субъекта, который может признавать себя и отражаться только в нехватке Другого. Это, разумеется, не располагает этого субъекта к интерпретации как работе. Можно даже сказать, что именно субъект спасается бегством от отчуждения, как от чумы.

L'obsession, par contre, c'est l'effort fait pour rencontrer l'objet a dans l'Autre comme un élément. D'où une passion du comptage et de l'énumération qui se soutient de ce qu'on peut appeler une erreur dans la théorie des ensembles. Ca conduit grossièrement à parler de la séparation hystérique et de l'aliénation obsessionnelle.

Навязчивость, напротив, это усилия, предпринятые, чтобы встретить объект а в Другом в качестве элемента. Отсюда – страсть к исчислению и нумерации, которая поддерживается тем, что можно назвать ошибкой в теории множеств. В первом приближении это приводит к разговору об истерической сепарации и навязчивом отчуждении.

La séparation hystérique, on en a tous les témoignages. Ce sujet est conduit à devoir se recouper dans un support corporel. Mais il faut faire une réserve, car ce n'est justement pas du corps. En effet, cette logique de la séparation s'applique précisément quand il s'agit du corps. Vous avez une partie, celle de gauche, qui est, à proprement parler, le corps. La partie hachurée, c'est l'organe hors corps dont Freud a découvert la fonction avec la castration. C'est par ce biais que Lacan peut dire que l'organisme est pris dans la dialectique du sujet. Nous ne déduisons pas l'organisme. C'est dommage. On aimerait être en mesure de pouvoir tout déduire. Contrairement à l'ambition qui pourrait être philosophique, nous ne pensons pas que nous déduisons tout. Nous prenons au contraire le vivant sexué comme une donnée.

Истерическая сепарация, у нас есть все свидетельства этому. Этот субъект вынужден заново подтвердиться в телесной опоре. Но необходимо сделать оговорку, поскольку это не относится к телу. Логика сепарации, по сути, применяется именно тогда, когда речь идет о теле. У вас есть часть, левая, которая и есть, собственно говоря, тело. Заштрихованная часть – это орган вне тела, функцию которого Фрейд обнаружил с кастрацией. Именно с помощью этого Лакан может сказать, что организм захвачен в диалектике субъекта. Мы не выводим из этого организм. Очень жаль. Хотелось бы иметь возможность все выводить. Вопреки амбициям, которые могли бы быть философскими, мы не думаем, что мы все выводим. Напротив, мы принимаем живое, имеющее пол как данность.

A cet égard, nous pouvons faire se recouvrir le rapport du vivant et de l'Autre en mettant cette fois-ci à l'intersection une perte de vie cause de la sexuation. C'est ce que fait Lacan. Nous distinguons la fonction d'un organe par rapport au corps. C'est ce que fait lumineusement valoir Lacan à partir des deux objets freudiens: le sein et l'excrément. Le sein n'est pas une partie du corps de l'enfant. Il constitue plutôt un empiétement sur le corps de l'Autre. On a, dans cette relation de parasitisme, comme une animation de notre schématisme. Le sein ne fait pas partie du corps de l'enfant, moyennant quoi il est une partie de son organisme en tant que ce dernier permet à cet enfant de se sustenter. L'excrément, lui, apparaît dans son être en tant que hors corps. C'est ce qui permet à Lacan d'ajouter à cette liste la voix et le regard, comme étant par excellence, y compris dans leur caractère évanouissant, supports du manque dans l'Autre. Ils sont les incarnations de la substance évanouissante du manque dans l'Autre.

В связи с этим мы можем наложить друг на друга отношения живого и Другого, расположив, на этот раз, в пересечение утрату жизни по причине сексуации. Это то, что делает Лакан. Мы выделяем функцию органа по отношению к телу. Именно это и делает блестяще Лакан, исходя из двух фрейдовских объектов: груди и экскрементов. Грудь не является частью тела ребенка. Скорее это посягательство на тело Другого. В этих паразитических отношениях мы имеем как бы оживление нашей схематизации. Грудь не составляет часть тела ребенка, что делало бы её частью его организма таким образом, что этот последний позволял бы ребенку питаться (себя питать). Экскременты появляются в его бытии в качестве вне тела. Именно это позволяет Лакану добавить к этому списку голос и взгляд, которые по преимуществу, в том числе благодаря их исчезающему характеру, поддерживают нехватку в Другом. Они – воплощения исчезающей субстанции нехватки в Другом.

Dans l'hystérie, ce sont précisément les objets de son support du manque dans l'Autre qui prennent une valeur tout à fait prévalente au détriment du non-sens. Ca contraste avec l'horreur qu'a l'obsession du support corporel. Quand n'entende pas que l'obsession n'a pas de rapports avec la séparation. Simplement, les névroses se distinguent par là. Combien de temps encore continuera-t-on avec ces catégories cliniques? Est-ce que l'on rentrera dans le XXIe siècle encore avec ces catégories? Lacan a tout de même fait beaucoup pour les amincir, pour les logifier. Il faudrait évidemment savoir trancher, et nous n'y sommes pas. Mais enfin, les névroses se distinguent essentiellement par la séparation. C'est en tout cas comme ça que je construis la chose. Elles ne se distinguent pas par rapport à l'aliénation. L'aliénation, c'est même ce qui les fait névroses, ce qui les sustente comme névroses. Les névroses se distinguent par rapport à la séparation. Qu'est-ce qu'il y a de plus révélant que la phobie de la séparation d'avec l'Autre du désir? Se dresse un objet phobique pour redoubler la séparation d'avec l'Autre du savoir de la séparation d'avec l'Autre du désir. Cet objet phobique, on le sait, est essentiellement un signifiant. C'est la découverte de Freud à propos du petit Hans. Cet objet est avant tout un signifiant. Utilisant S1, soit un signifiant de non-sens, le phobique comble le manque dans l'Autre. Il utilise un signifiant d'aliénation pour combler le manque dans l'Autre.

В истерии именно объекты ее поддержки нехватки в Другом получают совершенно привилегированную ценность в ущерб нет-смысла. Это контрастирует с тем ужасом, который возникает от поддержки тела в случае навязчивости. В этом случае мы не понимаем, что навязчивость не имеет отношения к сепарации. Попросту неврозы отличаются именно этим. Как долго мы ещё будем продолжать иметь дело с этими клиническими категориями? Войдем ли мы с этими категориями и в двадцать первый век? Лакан все же сделал много для того, чтобы их истончить и логизировать. Очевидно, что нужно было бы уметь разрешать это, но мы не пришли к этому. Но, наконец, неврозы различают, по сути, по наличию сепарации. В любом случае именно так я выстраиваю это. Они [неврозы] не отличаются по отношению к отчуждению. Отчуждение – это даже то, что делает их неврозами, то, что их подпитывает их в качестве неврозов. Неврозы отличаются по отношению к сепарации. Что может быть более показательным, чем фобия сепарации с Другим желания? Фобический объект возникает, чтобы удвоить сепарацию с Другим знания и сепарацию с Другим желания. Этот фобический объект, мы это знаем, по сути, является означающим. Это открытие Фрейда касается маленького Ганса. Этот объект, прежде всего – означающее. Используя S1, являясь означающим нет-смысла, фобическое восполняет нехватку в Другом. Он использует означающее отчуждения, чтобы заполнить нехватку в Другом.

L'hystérie donc, c'est le choix de la séparation comme mode électif du rapport à l'Autre. L'obsession, étant donné l'objet en cause dans la séparation, c'est préférer l'aliénation. Ca ne veut pas dire que le circuit ne va pas jusqu'à la séparation. Mais c'est préférer l'aliénation et le travail de l'aliénation, y compris avec la perte d'être qu'il comporte.

Следовательно, истерия – это выбор сепарации как избирательного способа отношения к Другому. Навязчивость, учитывая объект, вовлеченный в сепарацию – это предпочтение отчуждения. Это не значит, что цикл не доходит до сепарации. Но это – предпочитать отчуждение и работу отчуждения, в том числе с утратой бытия, которую оно в себе несет.

Je ne ferai pas maintenant la clinique des psychoses, mais je pourrais quand même y évoquer une aliénation inverse, qui situe le non-sens dans l'Autre et non pas comme sa propre part d'éclipse. Il y a une aliénation inverse qui situe le non-sens dans l'Autre. Quant à l'objet a, il comporte ceci: a ( A Ca fait que l'opération de séparation est un déchirement. Elle est un déchirement parce que l'objet a n'est pas hors corps.

Я не буду сейчас заниматься клиникой психоза, но я мог бы все же упомянуть об инвертированном отчуждении, которое помещает нет-смысла в Другом, а не в своей собственной затемнённой части. Есть инвертированное отчуждение, которое помещает нет-смысла в Другого. Что касается объекта a, он подразумевает это: a ( A. Это делает то, что операция сепарации является разрыванием. Она является разрыванием, поскольку объект а не находится вне тела.

Je ne continuerai pas à développer ce thème. Je voulais dire tout ça pour arriver à l'introduction de la clinique de la perversion. Je l'avais annoncé la dernière fois.

Я не буду продолжать развивать эту тему. Я хотел сказать все это, чтобы перейти к введению в клинику перверсий. Я объявил об этом в последний раз.

Pour ce qui est des perversions, notre repère de départ, c'est Sade. Sade, Lacan le structure à partir de son fantasme, donc à partir d'un repérage de la séparation, et, au départ, à partir de la formule simplifiée du fantasme qui est la statique du fantasme. C'est une formule de l'instant du fantasme: a <> $

Что касается перверсий, то наша отправная точка — это Сад. Сад – Лакан выстраивает его из его фантазма, следовательно, из отслеживания сепарации, и, первоначально, из упрощенной формулы фантазма, которая является статикой фантазма. Это – формула момента фантазма: a <> $.

Si cela est une formule de la statique du fantasme, ça implique, bien sûr, qu'il y a une dynamique et une orientation. La statique se complète d'une dynamique du fantasme où s'introduisent deux termes supplémentaires.

Если это – формула статики фантазма, она, конечно, подразумевает, что есть и динамика, и ориентация. Статика дополняется динамикой фантазма, в которую вводятся два дополнительных члена.

C'est un exemple de ce que Lacan appelle l'ordonnancement subjectif. C'est ce que nous essayons cette année de percer. Ce que nous essayons de percer, c'est moins l'interprétation que les constructions. A partir de quels schèmes conformes à l'expérience analytique peut-on légitimement théoriser la psychanalyse, c'est-à- dire s'y retrouver, se repérer dans la clinique?

Это – пример того, что Лакан называет субъективным упорядочиванием. Это то, к чему мы пытаемся прорваться в этом году. То, к чему мы пытаемся прорваться, это не столько интерпретация, сколько конструкции. Исходя из каких схем, соответствующих аналитическому опыту, можно обоснованно теоретизировать психоанализ, то есть найтись, сориентироваться в клинике?

Le fantasme de Sade a ceci de particulier qu'il introduit à une expérience. Sade a une expérience. C'est ce qui différencie le pervers et le névrosé. Il y a l'expérience sadienne, ce n'est pas seulement d'y penser. En effet, on ne s'y retrouve dans ce schéma qu'à la condition de s'apercevoir qu'il s'agit aussi bien d'un mode de connexion entre le sujet et l'Autre. C'est d'ailleurs ce qui est nécessaire dans toute construction psychanalytique. C'est de définir les formes de conjonction et de disjonction du sujet et de l'Autre. Là, avec ce schéma, Lacan ménage une surprise à ses lecteurs. Il y a toute une valeur de la surprise. Par exemple, celle de Freud avec le transfert qui lui apparaît comme un lapsus de son acte. Ca fonctionne comme un lapsus de l'acte, puisque Freud ne le repère pas au départ.

Особенность фантазма Сада заключается в том, что он проникает в опыт. У Сада есть опыт. Это то, что отличает перверсивное от невротического. Есть садовский опыт, который не состоит в том, чтобы просто думать о нем. Действительно, в этой схеме можно разобраться лишь при условии, если мы замечаем, что речь идет также о способе соединения между субъектом и Другим. Это, впрочем, то, что необходимо в любой психоаналитической конструкции. Определить формы конъюнкции и дизъюнкции субъекта и Другого. В данном случае этой схемой Лакан преподносит своим читателям сюрприз. Здесь задействована вся ценность неожиданности. Например, удивление Фрейда по поводу переноса, который предстает перед ним как оплошность его акта. Это работает как оплошность акта, поскольку Фрейд не замечает его вначале.


Donc, pour retrouver ici le sujet et l'Autre, il faut s'apercevoir qu'ici il y a un sujet Sade et que là il y a l'Autre. C'est à cette seule condition qu'on aperçoit l'opération propre du pervers. Le côté du sujet est reconstitution du sujet de l'aliénation. A cet égard, dans l'expérience sadienne, ce côté du sujet s'incarne dans ce que Lacan appelle la rigidité de l'objet. La jouissance s'y pétrifie, dit-il. Il emploie pétrification pour une position où il n'y a pas de manque-à-être. Le sujet, quand il se fait objet a, se met hors de l'Autre, y compris hors de la loi. C'est du moins ce qu'il tente. Sa division de sujet lui est alors renvoyée à partir de l'Autre.

Итак, чтобы обнаружить здесь субъекта и Другого, следует понять, что здесь есть субъект Сада и есть Другой. Только при этом условии мы понимаем операцию собственную работу перверсии. Сторона субъекта – это реконструкция субъекта отчуждения. В этом отношении в садовском опыте эта сторона субъекта воплощается в том, что Лакан называет ригидностью объекта. Наслаждение там окаменевает, - говорит он. Он применяет окаменение к позиции, где нет нехватки-в-бытии. Субъект, когда он становится объектом а, оказывается вне Другого, в том числе вне закона. По крайней мере, это то, что он пытается. Его субъектное разделение затем возвращено к нему исходя из Другого.

Je ne vais pas me lancer dans le développement que ça demande, mais disons que cette volonté - que j'ai abrégée dans le schéma par un V qui est aussi bien le vel de l'aliénation - nous introduit à l'impératif sadien comme volonté de la mort de l'Autre comme sujet. Il s'agit là d'une aliénation inversée, c'est-à-dire imposée à l'Autre. C'est imposer à l'Autre l'aliénation subjective à partir de la séparation. C'est bien là qu'il y a un choix forcé chez Sade. Ce choix forcé est d'obtenir que l'Autre choisisse la mort, et même qu'il la demande. C'est susciter dans l'Autre la pulsion de mort qui est un je demande la mort, un je demande la mort pas du tout inédit dans l'histoire, puisqu'un Socrate, par exemple, l'a incarné.

Я не стану развивать это, как это того требует, но скажем, что эта воля, - которую я обозначил на схеме через V, которое также является vel отчуждения - вводит нас в садовский императив как волю к смерти Другого как субъекта. Речь здесь идёт об инвертированном отчуждении, то есть отчуждении, вменённом Другому. Это значит вменять Другому субъективное отчуждение, исходя из сепарации. Вот где происходит принуждение к выбору у Сада. Этот вынужденный выбор состоит в том, чтобы заставить Другого выбрать смерть и даже просить о ней. Это пробуждает в Другом влечение смерти, которое есть "я прошу о смерти", "я прошу о смерти" не является вовсе беспрецедентным в истории, поскольку это воплотил, например, Сократ.

Eh bien, je m'arrête là pour aujourd'hui. Je poursuivrai la fois prochaine.

Что ж, на этом я остановлюсь на сегодня. Я продолжу в следующий раз.

Перевод на русский язык: перевод: Е.Ермаков, Е.Палесская, Е. Седова, Д.Колосов. Редакция: И.Макарова, А. Бибиксарова (русский).