Жак-Ален Миллер, курс 1984-1985 гг.
1,2,3,4
9 сеанс, 23 января 1985

Cours du 23 janvier 1985

Quelqu'un m'a fait remarquer par lettre que Apulée à qui nous devons le carré logique est celui que l'on connaît beaucoup moins comme auteur d'un ouvrage qui s'appelle l'Ane d'or. Cet ouvrage est non exempt de grivoiseries, et ce quelqu'un a cru que cet ouvrage, je l'avais refoulé et que ça m'était revenu quand j'ai parlé du pont aux ‚nes. Je dois tout de suite rassurer cette personne. J'ai tout à fait identifié cet Apulée et je suis un lecteur de l'Ane d'or. C'est en effet un ouvrage dont il pourrait y avoir lieu de parler, puisqu'il s'agit, dans un de ses épisodes, d'une parodie des Mystères. L'‚ne a là toute sa valeur de symbole phallique. Quand bien même je n'aurais pas eu ce souvenir de mes études, je l'aurai de toute façon eu au moment de la naissance du magazine L'Ane d'Ornicar?, puisque c'est d'Ornicar? que cet Ane est né.

Кто-то мне написал, что об Апулее, которому мы обязаны логическим квадратом, известно гораздо меньше, чем об авторе произведения под названием «Золотой осел». Этот труд не лишен вольностей, и кто-то думал, что я вытеснил воспоминание о нем и что оно вернулось ко мне, когда я говорил об ослином мосте. Я должен немедленно успокоить этого человека. Я совершенно точно опознал этого Апулея, и «Золотого осла» я читал. Это действительно работа, о которой, возможно, стоит поговорить, поскольку она содержит в одном из эпизодов пародию на «Мистерии». У осла есть значение фаллического символа. Даже если я и подзабыл о том, что мне было известно во время моей учебы, я совершенно точно помнил об этом в момент рождения журнала L'Ane d'Ornicar?, так как этот осел родился из Ornicar?.

Apulée est un personnage qui fait d'ailleurs bien voir que le logicien n'est pas forcément un personnage rangé. De cette folie, de cette liberté propre au logicien, on en a un exemple de notre temps avec la personne de Bertrand Russell. Il faut croire qu'un certain maniement de semblants logiques donne une singulière liberté à l'égard précisément des semblants. Apulée, à l'égard des croyances de son temps, se démontre certainement comme étant un non-dupe. C'est pourtant de ce personnage que nous vient une des références capitales de Lacan. Il prend de cette logique un sens tout à fait précis. Il ne s'agit pas seulement des références que l'on va chercher dans les bibliothèques, il s'agit là d'une référence qui est constante dans l'enseignement de Lacan, même si elle est la plupart du temps souterraine.

Апулей - это персонаж, на примере которого хорошо видно, что логик совсем не обязательно любит порядок. В наше время пример этого безумия, этой характерной для логика свободы, представляет собой личность Бертрана Рассела. Надо полагать, что определенное обращение с логическими кажимостями дает некоторую свободу именно в отношении кажимостей. Что касается верований того времени, Апулей определенно демонстрирует, что он не одурачен. Однако именно от этого персонажа мы получаем одну из главных референций Лакана. Он воспринимает логику в смысле довольно точном. Дело не только в ссылках, которые мы ищем в библиотеках, дело в одной референции, которая постоянно присутствует в лакановском учении, хотя, в основном, в скрытом виде.

A ces quatre places peuvent se substituer d'autres valeurs que celles indiquées par les quatre majuscules des propositions catégoriques qui sont l'universelle affirmative, l'universelle négative, la particulière affirmative et la particulière négative. On s'en est servi, semble-t-il, à partir de Théophraste, pour - je l'ai déjà dit la dernière fois - ordonner les modes. Les modes sont des modifications. Ils sont des modifications dans les propositions, et ces modifications portent sur le rapport du sujet au prédicat.

Элементы на этих четырех местах могут быть заменены другими значениями, нежели, чем эти, обозначенные четырьмя заглавными буквами категорических суждений, то есть общеутвердительное, общеотрицательное, частноутвердительное и частноотрицательное. Кажется, что начиная с Теофраста, мы пользовались ими для того, чтобы — как я уже сказал в последний раз — упорядочить модусы (1). Модусы — это модификации. Это модификации в суждениях, и эти модификации касаются отношения субъекта с предикатом.

(1) прим. науч. редактора: Да, это модусы категорического силлогизма, т. е. типы силлогизмов (рассуждений с двумя посылками и одним заключением) в зависимости от того, к какому из четырёх классов относится каждая из посылок и заключение.

Lorsque nous étudions les propositions catégoriques, le sujet n'a qu'un seul mode de se rapporter au prédicat. C'est F est G ou bien F n'est pas G. Il n'y a là que la négation qui vient modifier le terme positif de l'inhérence. Eh bien, il faut dire qu'il y a bien d'autres façons pour le sujet de se rapporter au prédicat. A cet égard, on peut considérer comme modal tout terme qui modifie le rapport du sujet au prédicat. Si je dis tous les hommes sont certainement mortels, je modifie par cet adverbe le type du rapport entre le sujet et le prédicat. Si je dis tout homme doit obligatoirement porter des pantalons, l'obligatoirement modifie aussi cette inhérence. On m'a invité, hier, à une cérémonie et on m'a dit que tous les hommes doivent porter un costume de ville sombre. Il y a là une prescription qui n'est pas seulement une universelle affirmative. C'est une universelle mais elle est modalisée. Dès lors que figure un adverbe dans une telle proposition, on peut considérer que l'on a affaire à du modal. Ca peut être un adverbe mais ça peut encore se formuler autrement. A la place de certainement, on peut dire il est certain que. C'est alors aussi bien une proposition modale. C'est là une définition très ample du modal. En un sens, elle couvre tout ce qu'on dit, tout ce qu'on dit quand on ne fait pas de la logique. C'est même ce qui conduit Lacan à formuler que la demande dans l'analyse est comme telle modale.

Когда мы изучаем категорические суждения, у субъекта есть только один единственный модус отношения с предикатом. Это «F является G» или же «F не является G». Здесь нет никакого отрицания, которое модифицирует положительный элемент присущности. Ну, надо сказать, что есть и другие способы отношения субъекта с предикатом. В этом смысле, мы можем рассматривать как модальный любой элемент, который изменяет отношение субъекта с предикатом.(2) Если я скажу: «все люди, несомненно, смертны», то этим наречием я модифицирую тип отношения между субъектом и предикатом. Если я скажу: «каждый человек должен обязательно носить брюки», то «обязательно» также модифицирует эту присущность. Меня вчера пригласили на церемонию, и мне сказали, что «все мужчины должны быть в деловых костюмах темного цвета». Предписание, которое имеет здесь место, — не просто общеутвердительное. Оно является общеутвердительным, но оно модализировано. Поскольку в таком суждении фигурирует наречие, можно считать, что мы имеем дело с модальностью. Это может быть наречие, но это может формулироваться и иначе. Вместо «несомненно» можно сказать «нет сомнений, что». Это также модальное суждение. Здесь у нас очень широкое определение модальности. В некотором смысле оно охватывает все, что говорят и когда это не относится к логике. Именно это дает Лакану возможность сказать, что требование в анализе является модальным как таковое.

(2) прим. науч. редактора: здесь нам продают одно из возможных пониманий модальности. При другом модифицируется не присущность свойства (и не само свойство), а пропозиция в целом: «Что S есть P — несомненно».

Il est vrai que l'on n'a pas tout logifié des modes. On a essayé récemment de le faire. Seulement récemment. On a essayé de composer une logique qui conviendrait aux modes de l'obligation. On a tenté d'écrire, avec l'appareil de la logique mathématique, le il faut que, en essayant de déduire les conséquences reflétant l'usage du il faut que. Ca donne une logique modale qu'on appelle déontique. C'est le même mot que dans déontologie. Il y a aussi des logiques modales qui sont épistémiques, c'est-à-dire qui essayent de mettre en forme logique des propositions comme je sais que tous les hommes sont mortels, je crois que tous les hommes sont mortels.

Действительно, не все модусы были логифицированы. Недавно такие попытки предпринимались (3). Совсем недавно. Была попытка создать логику, которая соответствовала бы модусам обязательности. Используя аппарат математической логики, пробовали записать долженствование, пытаясь вывести следствия, отражающие использование долженствования. Это дает модальную логику, которая называется деонтической. Это то же слово, что и в деонтологии. Существуют также модальные логики, которые являются эпистемическими, то есть предполагают попытку дать логическую форум таким суждениям, как, например: «я знаю, что все люди смертны», «я думаю, что все люди смертны».

(3) прим. науч. редактора: Насколько недавно — можно оценить по: https://www.jstor.org/stable/2251395


Ces tentatives sont modernes mais elles ne sont pas dans le courant principal de la logique. Ce qui y est, vient en droite ligne d'Aristote qui s'est intéressé à certaines de ces modalités et pas à d'autres. Ce sont ses textes majeurs que l'on galvaude sous le nom de "pensée occidentale", sans tenir compte que si nous avons l'usage de ces catégories qui ont imprégné notre Moyen Age, c'est par le biais des Arabes. Ca permettrait peut-être aux chantres de la pensée occidentale de mettre un bémol à leurs convictions. Je lisais hier la revue de la Nouvelle Droite pour me renseigner. Je la trouve un peu étriquée, c'est le moins que l'on puisse dire.

Такие попытки современны (4), но они не относятся к основным тенденциям в логике. А то, что к ним относится, полностью соответствует направлению, заданному Аристотелем, которого интересовали лишь определенные модальности, а остальные — нет. Речь идет о его важнейших работах, которые слишком часто относят к «западной мысли», не учитывая, что если мы применяем те же категории, которые широко использовались у нас в Средние века, то этим мы обязаны посредничеству арабов. Возможно, это немного разуверит поборников западной мысли в их убеждениях. Вчера, чтобы навести справки, я читал журнал Новых правых. Я нахожу его несколько ограниченным, это меньшее, что можно о нем сказать.

(4) прим. науч. редактора: Но тем не менее, модальные логики — одно из основных направлений развития логики на протяжении почти всего XX в., а в какой-то мере и сейчас; помимо деонтических и эпистемических, есть ещё другие.
Ссылка на Средние века ниже может иметь отношение к тому, что в те времена схоласты активно думали о проблемах языка, включая и модальность; см. например: https://plato.stanford.edu/entries/modality-mediev..., https://www.illc.uva.nl/Research/Publications/Diss..., https://cloudflare-ipfs.com/ipfs/bafykbzacecuy6vuo...,
гл. 10

Aristote, qui a donc marqué cette pensée, dit ceci qui retentit à travers les siècles: "La simple appartenance est une chose [c'est l'inhérence simple du "F est G" ou du "aucun F n'est G"], l'appartenance nécessaire en est une autre, et l'appartenance contingente en est encore une autre." C'est d'emblée introduire ces premières modalités que sont nécessité et contingence. Ca introduirait à une forme triangulaire - le nécessaire appelant l'impossible par rapport au contingent. Contrairement à ce qu'on s'imagine, il s'agit là, chez Aristote, d'une recherche. Tout n'y est pas bouclé. Il y a les mêmes écarts et distorsions que l'on peut constater sur la suite de l'enseignement de Lacan.

Аристотель, оставивший свой след в этой мысли, говорит следующее, звучащее сквозь века: "Простая принадлежность — это одно [это простая несводимость присущность "F есть G" или "никакое F не есть G"], необходимая принадлежность — другое, а случайная (5) принадлежность — еще одно другое. Это с самого начала вводит эти первые модальности необходимости и случайности. Это ввело бы трехстороннюю форму — необходимое вызывает невозможное по отношению к случайному (6). Вопреки нашим представлениям у Аристотеля речь здесь идет об исследовании. Здесь нет завершенности. И присутствуют те же пробелы и искажения, которые мы можем наблюдать в продолжении учения Лакана.

(5) здесь и далее прим. науч. редактора: Именно «контингентная» или, возможно, «случайная», т. е. S есть P, но при этом S мог бы не быть P (например, я логик, но мог бы не быть им, а 8 не могло бы не быть чётным числом, так что оно чётное не контингентно, а с необходимостью).

(6) Это уже знакомый нам логический треугольник, получаемый, когда некоторые понимается как 'всего лишь некоторые; некоторые, но точно не все'. Только здесь речь идёт не о некоторых предметах, а о некоторых возможных ситуациях, случаях. Верхние концы треугольника — всегда и никогда, или необходимо и необходимо не; а нижний — иногда, или возможно (в смысле 'контингентно').

On trouve chez Aristote une distinction des propositions entre les propositions assertoriques qui regroupent toutes les propositions catégoriques de simple appartenance, les propositions apodictiques qui comportent les termes du nécessaire ou de l'impossible, et les propositions problématiques où l'inhérence relève seulement de la possibilité.

У Аристотеля мы находим различие суждений между утвердительными суждениями, которые включают все категорические суждения простой принадлежности, аподиктические суждения, включающие термины необходимо или невозможно, и проблематические суждения, в которых присущность является лишь вопросом возможности.

Voilà une tripartition qui a pour nous toute sa valeur. Lacan a été amené à déduire des axiomes, des axiomes induits par l'expérience analytique, sous la forme de propositions apodictiques. Il n'y a pas de rapport sexuel, ce n'est pas simplement une proposition négative. C'est une proposition qui a la modalité de l'impossible, l'impossible du rapport sexuel. Ce n'est pas formulée comme une proposition problématique. Il faut mettre le problématique à sa place, y compris dans l'expérience analytique. On s'imagine que conserver les choses comme problématiques, c'est garder sa place à l'ouverture. Dans la psychanalyse gangrénée de phénoménologie, on a une phobie de la fermeture. On préfère alors le problématique. Il y a cependant une place pour le problématique, et, cette place, c'est ce qui relève du possible. Il y a aussi une place dans l'expérience analytique pour l'apodictique, c'est-à-dire pour le nécessaire et pour l'impossible. Je dirai que le mathème en tant que tel noue l'apodictique et le problématique.

Это триединство представляет для нас свою ценность. Лакан был вынужден выводить аксиомы, аксиомы, индуцированные аналитическим опытом, в форме аподиктических суждений. Нет никаких сексуальных отношений, это не просто отрицательное суждение. Это суждение, которое имеет модальность невозможного, невозможности сексуальных отношений. Оно не сформулировано как проблематическое суждение. Проблематическое должно быть поставлено на свое место, в том числе и в аналитическом опыте. Можно представить себе, что сохранить проблематическое - значит сохранить свое место в открытии. В психоанализе, который пронизан феноменологией, у нас есть фобия закрытия. Поэтому мы предпочитаем проблематическое. Однако есть место и для проблематического, и это место — то, что возможно. В аналитическом опыте есть место и для аподиктического, то есть для необходимого и для невозможного. Я бы сказал, что матема как таковая связывает аподиктическое и проблематическое.

Chez Aristote, évidemment, ces distinctions logiques sont liées à sa philosophie qui déjà oblige à distinguer le nécessaire du non-nécessaire, puisqu'il faut faire place à la catégorie de l'accident - l'accident étant ce qui peut ou non être lié à un sujet mais qui ne lui appartient pas essentiellement. Par là-même, une théorie de l'essence de l'accident conduit à des formulation apodictiques pour désigner ce sans quoi ce ne serait plus ce que c'était. Cela dont on essaie de savoir l'essence, ce ne serait plus ce que c'était. C'est ce que, très loin derrière Aristote, Husserl appelait la variation eidétique: faire varier l'individu ou une idée, de telle sorte que l'on s'aperçoive de ce qui lui appartient en propre, et tel que, faute de ça, l'individu ne serait plus ce qu'il est.

У Аристотеля, очевидно, эти логические различия связаны с его философией, которая уже обязывает отличать необходимое от не необходимого, поскольку нужно освободить место для категории случайности - случайности как того, что может быть связано или не связано с субъектом, но не принадлежит ему по существу. Точно так же теория сущности случайности приводит к аподиктическим формулировкам для обозначения того, без чего она перестала бы быть тем, чем она была. То, что мы пытаемся узнать о сущности, перестало бы быть тем, чем оно было. Это то, что Гуссерль, далеко после Аристотеля, называл эйдетическим варьированием (7): изменять личность или идею таким образом, чтобы осознать, что принадлежит ей самой по себе, и что без этого личность перестала бы быть тем, что она есть.

(7) действительно, Аристотель считал, что у каждой вещи (и у каждого естественного класса вещей) есть признаки, без которых они не были бы тем, чем они фактически являются, и другие признаки, потеря которых не делает, например, человека чем-то другим, нечеловеком. С этим учением связано упоминание существенных свойств в традиционном логическом учении о понятии, а отчасти и аристотелевский способ давать определения: через указание на род и видовое отличие. Ср. в «Метафизике»: «о сущности говорится... и в смысле того, что, будучи определенным нечто, может быть отделено [от материи только мысленно], а таковы образ, или форма, каждой вещи».

Le problématique, c'est-à-dire ce qui est de l'ordre du possible, est ce qui appartient à la catégorie de l'être en puissance.
Aristote distingue en effet l'être en acte du non-être. Mais entre les deux, si je puis dire, il place l'être en puissance qui peut devenir l'être en acte. Il y a là un potentiel. J'ai dit tout à l'heure que le discours analytique, tel que Lacan le formule, fait sa place à l'apodictique, mais il fait aussi une place essentielle au problématique comme être en puissance.

Проблематическое, т. е. то, что имеет порядок возможного, — это то, что относится к категории бытия в — возможности. Аристотель действительно проводит различие между бытием в дейстительности и небытием. Но между ними, если можно так выразиться, он помещает бытие в возможности, которое может стать бытием в действии. В этом есть потенциал. Я уже говорил, что аналитический дискурс, как его формулирует Лакан, предоставляет место для аподиктического, но он также предоставляет существенное место для проблематического как потенциального (действительного, возможного).

Où est-ce que le discours analytique fait sa place au problématique? Eh bien, il fait sa place au problématique s'agissant de l'inconscient. Les quatre concepts fondamentaux de la psychanalyse et la définition par Lacan de l'inconscient conduisent nécessairement à donner à l'inconscient le statut d'un être en puissance. C'est faute de saisir cela qu'on s'attache précisément à un "réalisme" de l'inconscient. Je l'ai formulé l'année dernière et c'est un point sur lequel il faut insister: l'inconscient est en puissance. Dans ce séminaire si aristotélicien qu'est le Séminaire XI, on ne trouve d'autre définition du transfert que comme mise en acte de la réalité sexuelle. Ca se coordonne selon l'en-puissance et l'en-acte. Il n'y a rien de plus essentiel que de se former, de se rompre à cette notion de l'inconscient comme étant tout en puissance. Selon que l'on pense cela ou que l'on pense que l'inconscient est un réservoir de choses déjà là, on obtient deux orientations distinctes de l'expérience, deux conceptions distinctes de ce qu'on peut en attendre à la fin. J'y reviendrai.

Где в аналитическом дискурсе находится место для проблематического? Что ж, место для проблематичного возникает, когда речь идет о бессознательном. Четыре основных понятия психоанализа и лакановское определение бессознательного неизбежно приводят к приданию бессознательному статуса бытия в возможности. Это ошибка думать, что мы привязаны именно к "реализму" бессознательного. Я сформулировал его в прошлом году, и на этом нужно настаивать: бессознательное находится в возможности. В этом семинаре, столь аристотелевском, как Семинар XI, мы не находим другого определения переноса, кроме как введение в действие сексуальной реальности. Он координируется в соответствии с в-возможности и в-действии. Нет ничего более важного, чем сформировать, отделиться от этого представления о бессознательном как о всемогущем, всесильном. В зависимости от того, думаем ли мы так или считаем, что бессознательное — это вместилище уже имеющихся вещей, мы получаем две разные ориентации опыта, два разных представления о том, чего мы можем ожидать от него в конечном итоге. Я еще вернусь к этому.

Donc, l'héritage aristotélicien concernant les modalités porte sur quatre modalités principales. Celles que l'on appelle ordinairement aléthiques - à partir d'alêthéia qu'on a traduit par vérité - sont les modalités susceptibles d'avoir des valeurs de vérité. Etant donné les tentatives pour donner des valeurs de vérité à d'autres modalités, on a dû faire des corrections qui ont conduit à les appeler, ordinairement de nos jours, des modalités ontiques. Il s'agit du nécessaire, de l'impossible, du possible, et du contingent. Il y a, en plus, une difficulté quand on essaye de s'introduire dans la logique d'Aristote, puisqu'il ne fait pas, à nos yeux, une distinction claire entre le possible et le contingent. A l'occasion, il les confond ou il les distingue d'une façon qui n'est pas toujours stable et constante. Ca fait que les querelles d'érudits sont nombreuses là-dessus.

Таким образом, аристотелевское наследие относительно модальностей касается четырех основных модальностей. Те, которые обычно называют истинными (алетическими) — от aletheia, что переводится как истина — это модальности, которые могут иметь истинностные значения (8). Учитывая попытки придать истинностные значения другим модальностям, необходимо было внести коррективы, которые привели к тому, что их стали называть, обычно в настоящее время, онтическими модальностями. Это необходимое, невозможное, возможное и случайное. Кроме того, возникает трудность, когда мы пытаемся проникнуть в логику Аристотеля, поскольку он, на наш взгляд, не проводит четкого различия между возможным и случайном. Иногда он путает их или различает, но не всегда стабильным и постоянным способом. Именно поэтому существует множество научных споров по этому поводу.

(8) Видимо, имеется в виду, что высказывания с такими модальностями в составе поддаются истинностной оценке (определению того, истинны они или ложны); либо точнее — что такая оценка возможна относительно самого хода событий (а не чьих-то знаний о нём или норм, диктующих, как должно быть; т. е. онтические модальности противопоставлены упомянутым выше эпистемическим и деонтическим).

Nous, nous pouvons nous en tenir à la mise en forme qui en a été faite au Moyen Age et qui utilise la même structure signifiante pour ces quatre modalités: le nécessaire, l'impossible, le possible venant comme le contradictoire de l'impossible, et le contingent venant comme le contradictoire du nécessaire.

Мы можем придерживаться той формы, которая была придана ей в средние века и которая использует ту же самую структуру означающих для этих четырех модальностей: необходимое, невозможное, возможное, возникающее как противоречащее невозможному, и случайное, возникающее как противоречащее необходимому.

Tout cela peut s'écrire, peut s'écrire et se formaliser au plus simple en introduisant un symbole pour dire il est nécessaire que. Ce symbole, on l'écrit ainsi ◻︎ . On écrit donc il est nécessaire que p ainsi:◻︎Р . Ca conduit à écrire le contingent par une négation du nécessaire: il n'est pas nécessaire que p, soit ～◻︎Р . L'impossible, évidemment, s'écrit autrement. L'impossible n'a pas le sens de il n'est pas nécessaire que. Il a au contraire le sens de il est nécessaire que ne pas. Il s'écrit donc ainsi ◻︎ ～ Р . Du coup, le possible peut s'écrire ainsi. ～ ◻︎～ Р

Все это можно написать, можно записать и формализовать самым простым способом, введя символ, чтобы сказать "необходимо, чтобы". Этот символ записывается следующим образом ◻︎Р . Поэтому мы пишем, что необходимо, чтобы P было таким. Это приводит к тому, что случайное записывается через отрицание необходимого: ～ ◻︎Р, "не необходимо, чтобы P". Невозможное, очевидно, написано по-другому: ◻︎ ～ Р .Невозможное не имеет такого смысла, что "необходимо, чтобы P". Напротив, оно имеет значение необходимо, чтобы не. Поэтому он написан таким образом. В результате, возможное можно записать так. ～ ◻︎ ～ Р (9)

(9) Если это кажется непонятным, вспомним, что возможно, что p — это практически 'В некоторых (вообразимых) ситуациях p', т. е. не во всех не p

Ca suppose évidemment qu'on ait établi le contingent comme la négation du nécessaire. Ce n'est pas limpide chez Aristote. Il est contingent que p est équivalent à il est possible que non p. L'articulation est là nécessaire à resituer le non-rapport sexuel de Lacan. Il est à resituer exactement à la place de l'impossible, c'est-àdire en haut à droite, par rapport à quoi il occupe, dans ce schéma des modalités, la place seule que l'on peut reconnaître au réel.

Это, очевидно, предполагает, что случайное было установлено как отрицание необходимого. Это неясно у Аристотеля. Случайно, что Р эквивалентно тому, что "возможно, что не Р" (10). Артикуляция здесь необходима для того, чтобы заново расположить не-сексуальные отношения Лакана. Они должны перемещены именно в место невозможного, то есть в правый верхний угол, по отношению к которому он занимает, в этой схеме модальностей, единственное место, которое может быть признано за реальным.

(10) Т. е. p случайно трактуется как 'Не во всех (вообразимых) ситуациях p', но не уточняется, есть ли ситуации, где всё-таки p, и p или же не p в той ситуации, где находимся мы.

Je me suis dit que l'on pouvait schématiser cela en tenant compte de la traduction temporelle de ces modalités où le nécessaire est un toujours, tandis que l'impossible est un jamais. Si nous voulons écrire temporellement il est nécessaire que p, nous pouvons le faire sous les espèces d'une marque qui se poursuit indéfiniment: Par contre, pour l'impossible, nous pouvons utiliser ce symbole.

Я полагаю, что мы могли бы схематизировать это, принимая во внимание временной перевод этих модальностей, где "необходимое — это всегда, а невозможное — никогда". Если мы хотим написать временно "необходимо, чтобы p", мы можем сделать это под видом знака, который продолжается бесконечно:111111 С другой стороны, для невозможного мы можем использовать этот символ: 000000.

Nous pouvons alors donner cette figuration au possible et au contingent, et nous avons donc.

Тогда мы можем использовать такую же конфигурацию для возможного: 0000011111 и случайного: 1111100000 (11)

(11) здесь нотация берётся как бы ниоткуда, но смысл, кажется, в том, что ряд единиц и нулей представляет собой как бы временную серию, серию наблюдений. Никогда — это сплошные нули: наблюдаем и всё не находим; иногда — есть и такие наблюдения, где находим, и такие, где нет.

Le nécessaire est donc ce qui ne cesse pas de s'écrire et l'impossible est ce qui ne cesse pas de ne pas s'écrire. C'est une transcription en quantificateurs temporels - jamais, toujours, quelquefois - qui ne nous fait pas peur. Il semble seulement que Lacan n'ait pas toujours utilisé ces termes de cette façon, puisque, à l'occasion, il a plutôt impliqué le contingent comme ce qui cesse de ne pas s'écrire. Il a définit à l'occasion le contingent comme ce qui est là le possible. Ca complique les choses mais, après tout, nous en avons aussi l'exemple chez Aristote, et on peut donc supposer que c'est directement à Aristote que Lacan se réfère.

необходимое:◻︎Р -111111

невозможное:◻︎～ Р Р- 000000

возможное: ～◻︎ ～Р -0000011111

случайное:～◻︎ Р - 1111100000

Таким образом, необходимое — это то, что не перестает записываться, а невозможное — то, что не перестает не записываться (12). Это транскрипция временных показателей — никогда, всегда, иногда — которая нас не пугает. Только, кажется, что Лакан не всегда использовал эти термины, таким образом, поскольку в некоторых случаях он скорее подразумевал случайное как то, что перестает не записываться. Иногда он определял случайное как возможно. Это усложняет ситуацию, но, в конце концов, у нас также есть пример из Аристотеля, и поэтому мы можем предположить, что Лакан ссылается непосредственно на Аристотеля.

(12) здесь мы видим, что порядок единиц и нулей для Миллера тоже важен: случайное — это то, что записывалось (единицы), но перестало (пошли нули); кажется, в классической трактовке модальностей такого нет.

Cette question, il l'introduit comme concernant la possibilité même du mathème dans la psychanalyse. En effet, ce qui dans l'analyse fait obstacle au mathème comme universel, et ce qui fait obstacle aussi bien à l'enseignement de la psychanalyse, c'est que cette expérience ne se situe que de l'un à l'un. Elle ne se situe que dans le particulier, et essayer d'y obtenir des vérités transmissibles par une généralisation n'est pas possible - ça achoppe. La valeur que Lacan donne à l'impossible, c'est vraiment d'ouvrir une voie vers le mathème qui ne soit pas de la généralisation. A cet égard, remonter de ce qui est de l'ordre de la contingence à l'impossible est ce qui ouvre la voie propre du mathème. C'est ce que Lacan formule page 62 de Télévision où il s'efforce de définir les conditions de l'accès du particulier analytique à la vérité transmissible. Il se donne pour fin d'obtenir un mathème qui se transmette aussi incontestablement que le mathème numérique, aussi incontestablement que le mathème des mathématiciens - et cela malgré que le discours analytique ne procède que de l'un à l'un.

Он ставит этот вопрос как касающийся самой возможности матемы в психоанализе. Действительно, что в анализе является препятствием для матемы как универсального, и что также является препятствием для преподавания психоанализа, так это то, что этот опыт располагается только от одного к одному. Матема полагается лишь в частном, и попытка получить передаваемые истины путем обобщения невозможна — она спотыкается. Значение, которое Лакан придает невозможному, на самом деле заключается в том, чтобы открыть путь к матеме, которое не является обобщением. В этом отношении, перейти от того, что имеет порядок случайного к невозможному — это то, что открывает собственный путь матемы. Именно это формулирует Лакан на странице 62 "Телевидения", где он пытается определить условия доступа частного аналитического к передаваемой истине. Он ставит перед собой цель получить матему, которая передается так же неопровержимо, как числовая матема, так же неопровержимо, как матемы математиков - и это несмотря на то, что аналитический дискурс применяется лишь от единичного к единичному.

Pour obtenir ce mathème proprement analytique, "il y suffit que quelque part le rapport sexuel cesse de ne pas s'écrire, que de la contingence s'établisse, pour qu'une amorce soit conquise de ce qui doit s'achever à le démontrer, ce rapport, comme impossible, soit à l'instituer dans le réel". Ca, c'est du Lacan. En effet, bien que vous ayez déjà le maniement de ces termes, ça résiste encore.

Для того, чтобы получить эту должным образом аналитическую матему, достаточно, чтобы частично сексуальные отношения перестали бы не записываться, чтобы была установлена случайность, чтобы было положено начало тому, что должно закончиться демонстрацией его, этого отношения, как невозможного, то есть, установлением его в реальном". Это Лакан. Действительно, хотя вы уже владеете этими понятиями, они все еще сопротивляются.

En bas à gauche du schéma, on est au contraire de l'impossible.

Левая нижняя часть схемы — это противоречивость невозможного.
(14) Перевод схемы:
— вверху: «не перестаёт не записываться; здесь истинно»;
— внизу: «перестаёт не записываться; здесь необходимо ложно».
Но что истинно или ложно?

Ca comporte que si en haut à droite c'est vrai, alors en bas à gauche c'est faux. Les deux termes sont en effet dans un rapport de contradiction et, en bonne logique, on ne passe pas de l'un à l'autre. C'est strictement alternatif. Or, c'est le contraire que propose Lacan: il faut que surgisse quelque chose qui est de líordre du possible pour quíon puisse en venir à líimpossible.

Отсюда следует, что если правая верхняя часть истинна, то левая нижняя ложна. Два термина действительно находятся в отношениях противоречия, и логически мы не переходим от одного к другому. Это строго альтернативный вариант. Однако Лакан предлагает именно то, что протеворечит этому: должно возникнуть что-то порядка возможного, чтобы мы могли прийти к невозможному.

Ca ne se saisit que si l'on voit qu'une analyse est de l'ordre du possible. Elle de l'ordre du possible au titre même du transfert. L'expérience s'inaugure, en effet, de ce qu'on s'imagine que le rapport cesse de ne pas s'écrire. C'est ce que comporte, comme tout amour, l'entrée en analyse. Elle comporte ce cesse de ne pas s'écrire une fois. C'est seulement par là et ensuite, qu'une amorce est conquise - conquise comme contradictoire - de ce qui doit s'achever de démontrer ce rapport comme impossible. Le chemin même de l'expérience analytique, qui va de l'institution du sujet supposé savoir à sa destitution, se suit sur ce vecteur de la contradiction, à savoir du possible à l'impossible. C'est aussi sur ce virage que le virage de la castration est concevable, virage de la castration comme virage de l'impuissance - qui relève du possible — à l'impossible. On reconnaît là une articulation qui est de poids chez Lacan. Il la réécrit sur son schéma des quatre discours, qui par là-même emprunte, même si on le voit pas, au carré modal.

Это можно понять только в том случае, если мы увидим, что анализ имеет порядок возможного. Анализ относится к порядку возможного даже в соответствии с переносом. На самом деле опыт открывается тем фактом, что мы воображаем, что отношения перестают не записываться. Это то, что влечет за собой вступление в анализ, как и всякая любовь. Психоанализ предполагает это "перестает не записываться" . Только так и полагается начало, устранением противоречия — того, что должно в конце концов продемонстрировать невозможность этого отношения. Сам путь аналитического опыта, идущий от установления субъекта, предположительно знающего, к его расформированию, следует этому вектору противоречия, а именно от возможного к невозможному. Именно на этом повороте возможен поворот кастрации, поворот кастрации как поворот от бессилия — которое относится к возможному - к невозможному. Мы узнаём здесь артикуляцию, имеющую вес у Лакана. Он переписывает ее в своей схеме из четырех дискурсов, которая, в свою очередь, заимствует, даже если мы этого не видим, из модального квадрата.

On est évidemment ici à un niveau très formel, mais j'espère que ça vous donne tout de même une amorce qui peut vous permettre de démontrer, sinon de démonter, le texte de Lacan. Cela dit, constatons — et c'est cela qui est si difficile à penser dans l'ordre de l'inconscient - que précisément ça n'existe pas avant. De même, l'infini de Cantor n'existe pas avant qu'il ait été produit par un mathème. Ca met le mathème lui-même au niveau de ce qui cesse de ne pas s'écrire. Ces mathèmes, on ne les pas eus depuis toujours. Ces mathèmes relèvent de ce qui cesse de ne pas s'écrire. C'est ce qui fait notre souci du mathème scientifique, puisque, à cet égard, il relève aussi de ce niveau-là et n'en est pas moins opératoire dans le réel.

Мы, очевидно, находимся здесь на очень формальном уровне, но я надеюсь, что это все же придаст вам запал, который позволит вам доказать, или по крайней мере разобрать, текст Лакана. В свете вышесказанного, заметим — и именно это то, о чем так трудно подумать в порядке бессознательного, — что именно его (бессознательного) раньше не существовало. Точно так бесконечность Кантора не существует до тех пор, пока она не будет произведена матемой. Это помещает саму матему на уровень того, что "перестает не писаться". У нас не было таких матем всегда. Эти матемы относятся к тому, что "перестает не писаться ". Это то, что заставляет нас интересоваться научной матемой, поскольку в этом отношении она также относится к этому уровню и не менее действенна в реальном.

C'est pourquoi, dans le paragraphe suivant, Lacan relève cette chance que ça cesse de ne pas s'écrire. C'est une chance parce que c'est de l'ordre du quelquefois. Au niveau du nécessaire ou de l'impossible, il n'y a pas de chances. "Cette chance même, on peut l'anticiper, d'un recours à l'axiomatique, logique de la contingence (...)" Moi, j'ai mis longtemps à saisir pourquoi l'axiomatique était une logique de la contingence. L'axiomatique est une logique de la contingence parce qu'un axiome est l'exemple même de ce qui cesse de ne pas s'écrire. C'est ce qui s'invente. C'est cela qui fait, contrairement à ce qu'on s'imagine, la parenté du mathème et de l'inconscient, à savoir que l'inconscient tient aussi à ce qui s'invente au regard de l'impossible.

Вот почему в следующем абзаце Лакан упоминает об этой вероятности, что оно «перестает не записываться». Это есть вероятность, которая относится к порядку некоторого. На уровне необходимого или невозможного вероятности нет. «Эту самую вероятность, мы можем предвосхитить, обращаясь к аксиоматике, логике случайности (...)». Мне потребовалось много времени, чтобы понять, почему аксиоматика была логикой случайности. Аксиоматика — это логика случайности, потому что аксиома — это тот самый пример того, что "перестает не писаться". Это то, что изобретается. Именно в этом, вопреки нашим представлениям, заключается родство матемы и бессознательного, а именно в том, что бессознательное также завязано на то, что изобретается в отношении невозможного.

"Cette chance même, on peut l'anticiper, d'un recours à l'axiomatique, logique de la contingence à quoi nous rompt ce dont le mathème, ou ce qu'il détermine comme mathématicien, a senti la nécessité: se laisser choir du recours à aucune évidence." Le mathème logique renonce à l'évidence. On n'aurait pas notre petite articulation de propositions si on s'en tenait à l'évidence du il fait jour. Par contre, au niveau de la mathématisation, le s'il fait jour il fait jour reste un mathème qui vaut la peine d'être construit, et qui peut même donner la place à un raisonnement du style s'il fait nuit il fait jour. Ca n'a évidemment aucune évidence sensible. C'est même plutôt le contraire. Toute cette écriture de propositions logiques, dont je viens de donner un exemple sommaire, est en elle-même déconnectée de toute évidence sensible.

«Эту вероятность можно предугадать, прибегая к аксиоматике, логике случайного, что для нас недоступно и то, в чем матема, где он определяет это как математик, ухватила необходимость: позволения отказаться от использования очевидности. Логическая матема отвергает очевидное. У нас не было бы нашей маленькой артикуляции суждений, если бы мы придерживались очевидности типа сейчас день. С другой стороны, на уровне математизации, вот это если сейчас день, то сейчас день, остается матемой, которую стоит построить, и которая может даже дать место рассуждению в стиле, если это ночь, это день. Конечно, никакой воспринимаемой очевидности. Даже скорее наоборот. Вся эта запись логических суждений, краткий пример которых я только что привел, само по себе разъединено с какой - либо воспринимаемой очевидностью.

C'est à la page suivante, page 63 de Télévision, que Lacan introduit la référence au carré logique, en proposant justement des axiomes posés à partir de l'Autre. Les axiomes qui se posent à partir de l'Autre sont les axiomes de la sexuation. Lacan le note lui-même: "Ainsi poursuivrons-nous à partir de l'Autre, de l'Autre radical, qu'évoque le non-rapport que le sexe incarne (...) Pour nous il a autant de droit que l'Un à d'un axiome faire sujet." C'est quoi les axiomes de l'Un? Ce sont les axiomes qui régissent le mathème numérique. C'est en symétrie que Lacan établit ses axiomes comme étant les axiomes de l'Autre, de l'Autre que l'Un.

Именно на следующей странице, стр. 63 телевидения, Лакан вводит ссылку на логический квадрат, предлагая как раз аксиомы исходя из Другого. Аксиомы, основанные на Другом, являются аксиомами сексуации. Лакан сам отмечает это: "Итак, мы будем исходить из Другого, того радикального Другого, который затрагивает не-связь, воплощаемую сексом (полом) ( ... ) Для нас он (Другой) имеет такое же право, как и Один на то, чтобы сделать субъектом аксиому." Что такое аксиомы Одного? Это аксиомы, которые управляют числовой матемой. Именно в симметрии Лакан устанавливает свои аксиомы как аксиомы Другого, Другого как Одно.

"Et voici ce que l'expérience ici suggère. D'abord que s'impose pour les femmes cette négation qu'Aristote écarte de porter sur l'universel, soit de n'être pas-toutes,μη παντες. Comme si à écarter de l'universel sa négation, Aristote ne le rendait pas simplement futile: le dictus de omni et nullo [c'est-à-dire l'universelle affirmative et négative] n'assure d'aucune ex-sistence, comme lui même en témoigne à, cette ex-sistence, ne l'affirmer que du particulier, sans, au sens fort, s'en rendre compte, c'est-à-dire savoir pourquoi: - l'inconscient."

"И вот что подсказывает опыт здесь. Во-первых, для женщин требуется это отрицание, которое Аристотель избегает отнести к универсальному, то есть не все, μη παντες. Как бы для того, чтобы отделить свое отрицание от универсального. Аристотель не сделал его просто бесполезным: dictus de omni et nullo (15) [то есть общее утвердительные и отрицательные] не утверждает никакого вне-существования, оно само свидетельствует об этом вне-существовании, утверждая его только частным, в прямом смысле, не осознавая этого, то есть, не зная почему: - бессознательное".

(15) Или «что утверждается/отрицается относительно каждого в некотором классе, утверждается/отрицается и относительно каждого в любом его подклассе»

Là, évidemment, on peut discuter. On peut discuter d'abord sur le pas-tout. Il y a deux interprétations. Celle que choisit Lacan, c'est celle que choisit la majorité des commentateurs, à savoir que la particulière comporte un au moins un sans exclure tous. Si c'était un en moins à l'exclusion de tous, ce que dit Lacan serait faux. Il est d'accord avec la majorité des commentateurs pour considérer qu'il n'y a pas chez Aristote de catégorie qui soit de l'ordre du au moins un mais pas tous. C'est là le point d'ombilication du pas tous nécessaire à entendre ce que Lacan veut dire dans la sexuation féminine.

Здесь, конечно, можно подискутировать. Можем обсудить сначала не все. Есть две интерпретации. Ту, которую выбирает Лакан, это та, которую выбирает большинство комментаторов, а именно, что частное включает по крайней мере одно, без исключения всех (16). Если в исключении всех не было бы ни одного, то оно, говорит Лакан, было бы ложным. Он согласен с большинством комментаторов в том, что у Аристотеля нет категории, которая имеет порядок по крайней мере одного, но не всех. Вот это пуповинная точка (суть) "по меньшей мере одна, но не все", необходимая для понимания того, что Лакан имеет в виду, говоря о женской сексуальности.
(16) Т. е. обсуждавшаяся в предшествующих лекциях интерпретация 'некоторые, а возможно и все".

On peut aussi discuter si pour Aristote l'universelle n'assure d'aucune existence. On a dit récemment plutôt le contraire. Toutes les universelles affirmatives seraient vraies sur l'ensemble vide. Il y a d'ailleurs des discussions pour savoir si, oui ou non, les universelles négatives sont vraies sur l'ensemble vide. C'est pourquoi Lacan parle de la futilité de l'universelle: on cause, on cause, on cause, et on ne sait pas s'il y a quelque chose qui y répond. Nous sommes là dans une zone de l'enseignement de Lacan qui est assez peu explorée et qui est vraiment de l'ordre de sa recherche du mathème qui se déploie entre possible et impossible.

Можно также обсудить то, что для Аристотеля универсальность не утверждает никакого существования (18). Недавно говорили совсем другое. Все общеутвердительные были бы истинны в пустом множестве (19). Кроме того, есть некоторые дискуссии о том, верны ли общеотрицательные в пустом множестве. Вот почему Лакан говорит о бесполезности общего: мы говорим, говорим, говорим и мы не знаем, есть ли что-то, что отвечает на это. Мы находимся в зоне учения Лакана, которая довольно мало исследована и действительно соответствует его исследованию матемы, которое разворачивается (внедряется) между возможным и невозможным.
(18) т. е. из высказывание типа "Все кентавры имеют копыта" не следует "Некоторые кентавры имеют копыта", ведь последнее предполагало бы существование хотя бы одного кентавра, а общее суждение этого не требует.
(19) Т. е. можно ли сказать "Ни один кентавр не летает, когда нет кентавров: не может ли быть так, что даже ни один кентавр предполагает, что есть какие-то кентавры, о которых можно что-то утверждать или отрицать".

La dernière fois, j'ai évoqué rapidement la question du nom propre. Le nom propre est aussi une fonction logique qui a retenu Lacan tout le long de son enseignement. Pour quelle raison? Pour la raison que l'expérience analytique relève d'un discours qui va de l'un à l'un. La logique permet d'y mettre de l'ordre, même si les logiciens n'en tirent pas les conséquences, sinon de biais. Le problème de l'individu en tant que chacun d'entre nous, c'est que l'individu est ce qu'on ne peut pas dire.

В прошлый раз я быстро упомянул вопрос имени собственного. Имя собственное является также логической функцией, которая удерживала интерес Лакана на протяжении всего его учения. По какой причине? В силу того, что аналитический опыт относится к дискурсу, который идет от одного к одному. Логика позволяет навести в нем порядок, даже если логики не извлекают из этого следствий, а если и делают это, то не прямо. Проблема индивида в качестве каждого из нас в том, что индивид — это то, что невозможно сказать.

Le débat de Kripke avec Frege-Russell, c'est quoi? C'est que Frege et Russell doivent associer le nom à ce qu'ils appellent une description définie, définie par fonctions et variables. Ca veut dire que pour pouvoir transcrire logiquement la valeur du nom propre, il faut qu'ils disent: x tel que phi de x: (x). C'est celle-là la grande phrase, la phrase magique pour saisir le nom. Ils ne peuvent transcrire logiquement le nom, le nom propre de l'individu, que par fonctions et variables. C'est ce dont Lacan tient pleinement compte en disant que la seule description définie qu'il y ait dans la psychanalyse pour saisir les individus, c'est la description définie par le phallus. A cet égard, il est cohérent en écrivant grand phi de x: Ф (x).

В чем состоит полемика Крипке с Фреге — Расселом? Именно в том, что Фреге и Рассел должны ассоциировать имя с тем, что они называют определенной дескрипцией, определяемым функциями и переменными. Это значит, что для того, чтобы логически транскрибировать значение имени собственного, они должны сказать: что x такой, что phi от х (Ф(х)) (19). Это – великая, магическая фраза для того, чтобы схватить имя. Можно только логически транскрибировать имя, имя собственное индивидуума, лишь посредством функций и переменных. Это то, что Лакан в полной мере принимает во внимание, говоря, что единственное определенное описание, которое было в психоанализе для захвата (понимания) индивидуумов, — это описание, определяемое фаллосом. В этом отношении он последователен, записывая большое phi x: Ф (x)

(19) Если дескрипция определённая, то тот (the) x, для которого Φ(x) ; если неопределённая — какой-то x, для которого Φ(x)
.

Qu'est-ce que comporte le fait qu'on ne puisse rendre compte d'un nom propre que par une description définie? C'est bien sûr là-dessus que porte la critique de Kripke qui a fait un choc, un choc qu'on essaie de contenir. Qu'est-ce qu'il met en cause? Eh bien, il s'aperçoit à sa façon qu'une description définie est une métaphore. Ça veut dire que pour désigner l'individu même, on est obligé de passer par l'intermédiaire d'autre chose. En définitive, le référent n'est jamais le bon.

Что вытекает из факта, что имя собственное можно понять только посредством определенной дискрипции? Конечно, это касается критики Крипке, которая вызвала шок, шок, который мы пытаемся сдержать. В чем он сомневается? Что ж, он замечает в своем способе, что определенная дискрпиция является метафорой. Это значит, что для обозначения самого индивида нужно пройти через посредничество чего-то другого. В конечном итоге, референт никогда не хорош (20).

(20) тут странное объяснение (и почему метафора?), но в комментарии к предыдущим лекциям «каузальная теория референции» Крипке кратко изложена; там же о том, почему ему не годятся дескрипции как выражение значения имени.

Nous, nous ne prenons pas partie dans la querelle logique. Nous voyons simplement de quel point s'ouvre la dissension entre Kripke et Frege. Que le nom ne puisse être défini que par la description définie, ça veut dire qu'il n'y a de langage que métaphorique.

Мы не принимаем чью-либо сторону в логическом споре. Мы просто видим, с чего открываются разногласия между Крипке и Фреге. То, что имя может быть определено только определенную дискрипцию означает, что есть только метафорический язык.

Mais Kripke a raison quand il dit qu'il y a plus dans un nom que dans une description définie. Une description définie, c'est quoi? C'est une description qui procède par des propriétés de l'individu, qui procède par des prédicats. Ce dont il s'agit dans la querelle du nom, c'est de la partie vide du quadrant où aucune propriété ne vaut plus. Souvenez-vous ici de ce que je vous ai évoqué la semaine dernière. On ne peut désigner, par la description, cet être qui manque de propriétés. On ne peut le désigner que par une propriété et c'est pourquoi on le manque toujours. C'est là qu'il faut admettre qu'il y a plus dans un nom que dans une description définie. Il y a plus dans un nom propre que dans l'énoncé de quelqu'un qui appelle telle ou telle propriété. Ce qui singularise le nom propre, c'est qu'il est, dans le langage, le nom qui vise le réel. Il vise le réel en tant que l'impossible à dire, il vise ce qui fait trou. Evidemment, ça dit d'une certaine façon ce qui est impossible à dire, mais, en fait, cet impossible à dire, ça ne le dit pas, ça le vise. Ca vise l'être en tant qu'il manque, en tant qu'il manque à sa place, et spécialement en tant qu'il manque de propriétés. C'est vraiment là le point d'application de notre pratique. Il faut se rompre à cette logique.

Но Крипке прав, когда говорит, что в имени имеется больше, чем определенная дискрипция. Определенная дискрпция, что это? Именно дискрипция, которая исходит из свойств индивидуума, которое исходит из предикатов. То, о чем идет спор касательно имени, – это пустая часть квадранта, где никакое свойство уже не стоит ничего больше. Вспомните, о чем я упоминал на прошлой неделе. Нельзя определить через описание это существо, у которого не хватает свойств. Его можно определить лишь через свойство, и вот почему его всегда не хватает. Именно здесь следует допустить, что в имени (имеется) больше, чем определенная дискрипция (описание). В имени собственном (имеется) больше, чем в высказываемом кем-то, кто называет то или иное свойство. Что делает сингулярным имя собственное, так это то, оно является, в языке, именем, которое нацелено в Реальное. Оно целит в Реальное в качестве невозможности сказать, оно целит в то, что создает дыру. Разумеется, это оно говорит некоторым образом то, что есть невозможно сказать, но на самом деле, это невозможно сказать, оно это не говорит, оно нацелено на него. Оно целит на бытие в качестве того, чего ему не хватает, в качестве того, чего ему не хватает в его месте, и особенно в качестве того, что ему не хватает свойств. Это и есть точка приложения нашей практики. Нужно порвать с этой логикой.

Le nom propre, il est équivalent à ce que Lacan écrit comme signifiant du manque dans l'Autre: S(A). Il vise le point où l'on manque du bon signifiant, où il y a un trou. C'est pourquoi, page 819 des Ecrits, Lacan peut évoquer ce signifiant comme imprononçable, "mais non pas son opération, car elle est ce qui se produit chaque fois qu'un nom propre est prononcé. Son énoncé s'égale à sa signification". Cette dernière phrase est exactement le point que Kripke essaye, de façon rhétorique et floue, de formuler. Il essaie de formuler que l'énoncé d'un nom propre est égal à sa signification et qu'on ne peut pas lui en inventer une autre. La description définie de Russell tente, elle, de détacher une signification de l'énoncé du nom propre qui serait différente de l'énoncé du nom propre. Ce que Kripke appelle le désignateur rigide, c'est strictement le nom dont l'énoncé s'égale à sa signification.

Имя собственное эквивалентно тому, что Лакан обозначает как означающее нехватки в Другом: S(A). Оно направлено туда, где отсутствует хорошее означающее, туда, где есть дыра. Вот почему на странице 819 «Ecrits» Лакан может назвать это означающее непроизносимым, «но не производимое им действие, потому что именно это происходит каждый раз, когда произносится имя собственное. Его высказываемое равно его значению». Эта последняя фраза — именно то, что Крипке пытается риторически и расплывчато донести. Он пытается сформулировать, что высказываемое имени собственного равнозначно его значению, и что для него нельзя придумать другое. Определенное описание Рассела пытается отделить значение от высказываемого н имени собственного значение, которое бы отличалось бы от высказываемого имени собственного. То, что Крипке называет жестким десигнатором (целеуказателем), — это, строго говоря, имя, чье высказываемое равно его значению.

C'est un passage où pas mal de monde s'est cassé la tête, mais j'espère que là j'arrive à vous en faire saisir la pertinence. Ca conduit Lacan à poser le schéma du signifiant sur le signifié avec un énoncé égal au signifié. Comme ce signifiant est ce qui manque, nous avons un (-1), et c'est ce qui donne la valeur: V -1. Lacan dit que c'est "ce qui manque au sujet pour se croire épuisé par son cogitoî.

Это отрывок, который многих озадачил, но я надеюсь, что здесь мне удастся заставить вас понять его целесообразность. Это приводит к тому, что Лакан излагает схему означающего на означаемом с высказываемым, равным означаемому.

Поскольку этого означающего не хватает, у нас есть (-1), и вот что придает ценности: V -1. Лакан говорит, что это «то, чего не хватает субъекту, чтобы считать себя исчерпанным своим сознанием (cogitoî)».

Давайте не будем увлекаться. Давайте остановимся на этом высказываемом, которое равнозначно его значению. Где бы мы написали здесь перечеркнутого субъект Лакана? Перечеркнутый Лаканом субъект находится там. Он субъект в качестве ничего иного, как записи в минусе одного означающего :

La question est de rendre pensable cette équivalence, cette égalité entre l'énoncé et la signification. Kripke s'échine à poser ça. Il s'échine à poser un terme dont les logiciens sont fondés de lui demander comment ce nom peut venir à désigner quoi que ce soit. Le désignateur rigide est une catégorie quasiment alogique. C'est tout à fait aux limites de la logique. Disons que c'est une approche du sujet en tant que le sujet est une approche de l'individu sans propriétés. Disons aussi qu'il est impossible à dire. Il est impossible à dire, mais ça n'empêche pas que quelquefois il cesse de ne pas se dire. C'est même ce qui conduirait à situer la fonction du Nom-du-Père du côté du possible.

Вопрос в том, чтобы сделать мыслимой эту эквивалентность, это равенство между высказываемым и значением. Крипке изо всех сил пытается задаться этим. Он с таким трудом подбирает термин, что логики вправе спросить его, как это имя может обозначать что-либо. Жесткий десигнатор — почти алогичная категория. Это уже за пределами логики. Скажем, это подход к субъекту в качестве того, что субъект есть подход к индивиду без свойствс(21). Скажем также то, что это сказать невозможно. Это невозможно сказать, но это не мешает иногда это перестает не говориться. Это даже привело бы к тому, что функция Имени-Отца оказалась на стороне возможного.

(21) Как говорилось в прежних комментариях, модель индивида (любой вещи) как субстанции, способной иметь или не иметь то или иное качество (= меняться), т. е. как бы «подставки» или «вместилища» для качеств, не имеющего неотделимым образом вообще никаких качеств, устойчиво существовала в западной философии, а потом критиковалась или менялась (например, Беркли и Кантом). Имя собственное — возможность указать на вещь, не называя ни одного из её качеств (ср. указание через дескрипцию: тот, у которого борода или маленький красный слева).

L'individu sans propriétés, ça nous conduit aussi bien à poser qu'il ne faut pas dire trop vite que le sujet est déjà là, qu'il est déjà au départ de l'expérience analytique. Il est déjà là comme supposé, comme en puissance. C'est un sujet seulement supposé, un sujet d'un individu en puissance de sujet. La question est qu'il s'agit qu'il y soit conduit par l'expérience analytique. Est-ce qu'il est conduit à se charger de propriétés? Est-ce qu'il est conduit à se charger de prédicats? Par exemple, chez un obsessionnel à tendance perverse, avec un brin d'hystérie et délire psychoforme? On voit des sujet qui sortent comme ça. Ailleurs, et en général, ça leur pèse. Ce qui serait bien, c'est évidemment que le diagnostic soit au départ et pas à la fin.

Индивид без свойств также приводит нас к утверждению, что мы не должны слишком быстро говорить, что субъект уже здесь, что он уже находится в начале аналитического опыта. Он уже там, как предполагаемый, как под влиянием. Это только предполагаемый субъект, в потенции. Вопрос как раз и заключается в том, чтобы аналитический опыт привел к этому в. Это привело к приобретению свойств? Это привело к принятию предикатов? Например, в обсессивном неврозе с перверсивной тенденцией, с налетом истерии и психоформного бреда? Мы видим субъектов, которые выходят в таком виде. В остальном, да и вообще, на них это давит. Конечно, было бы хорошо, если бы диагностика проходила в начале, а не в конце.

La question est de rendre pensable cette équivalence, cette égalité entre l'énoncé et la signification. Kripke s'échine à poser ça. Il s'échine à poser un terme dont les logiciens sont fondés de lui demander comment ce nom peut venir à désigner quoi que ce soit. Le désignateur rigide est une catégorie quasiment alogique. C'est tout à fait aux limites de la logique. Disons que c'est une approche du sujet en tant que le sujet est une approche de l'individu sans propriétés. Disons aussi qu'il est impossible à dire. Il est impossible à dire, mais ça n'empêche pas que quelquefois il cesse de ne pas se dire. C'est même ce qui conduirait à situer la fonction du Nom-du-Père du côté du possible.

Вопрос в том, чтобы сделать мыслимой эту эквивалентность, это равенство между высказываемым и значением. Крипке изо всех сил пытается задаться этим. Он с таким трудом подбирает термин, что логики вправе спросить его, как это имя может обозначать что-либо. Жесткий указатель — почти алогичная категория. Это уже за пределами логики. Скажем, это подход к субъекту в качестве того, что субъект есть подход к индивиду без свойств. Скажем также то, что это сказать невозможно. Это невозможно сказать, но это не мешает иногда это перестает не говориться. Это даже привело бы к тому, что функция Имени-Отца оказалась на стороне возможного.

L'individu sans propriétés, ça nous conduit aussi bien à poser qu'il ne faut pas dire trop vite que le sujet est déjà là, qu'il est déjà au départ de l'expérience analytique. Il est déjà là comme supposé, comme en puissance. C'est un sujet seulement supposé, un sujet d'un individu en puissance de sujet. La question est qu'il s'agit qu'il y soit conduit par l'expérience analytique. Est-ce qu'il est conduit à se charger de propriétés? Est-ce qu'il est conduit à se charger de prédicats? Par exemple, chez un obsessionnel à tendance perverse, avec un brin d'hystérie et délire psychoforme? On voit des sujet qui sortent comme ça. Ailleurs, et en général, ça leur pèse. Ce qui serait bien, c'est évidemment que le diagnostic soit au départ et pas à la fin.

Индивид без свойств также приводит нас к утверждению, что мы не должны слишком быстро говорить, что субъект уже здесь, что он уже находится в начале аналитического опыта. Он уже там, как предполагаемый, как под влиянием. Это только предполагаемый субъект, в потенции. Вопрос как раз и заключается в том, чтобы аналитический опыт привел к этому в. Это привело к приобретению свойств? Это привело к принятию предикатов? Например, в обсессивном неврозе с перверсивной тенденцией, с налетом истерии и психоформного бреда? Мы видим субъектов, которые выходят в таком виде. В остальном, да и вообще, на них это давит. Конечно, было бы хорошо, если бы диагностика проходила в начале, а не в конце.

Le sujet, il s'agit de le conduire à l'impossible à dire, c'est-à-dire à cette place qui est celle où le sujet est absence. S'il est concevable qu'il y ait des changements pour le sujet dans une analyse, ça tient au passage dans cette case vide qui est à la fois d'abolition et de création. C'est la valeur de ce passage de Lacan que j'ai déjà plusieurs fois cité, page 666 des Ecrits: "Cette place est celle même où toute chose est appelée pour y être lavée de la faute, que cette place rend possible d'être la place d'une absence: c'est que toute chose puisse n'exister pas." C'est, à proprement parler, dans l'expérience, la place de l'absolution visée comme la place de la solution du désir. Elle comporte pour le sujet cette destination où il est, ne serait-ce que fugitivement, sans propriétés. C'est aussi bien ce que vise le terme de traversée du fantasme. C'est la pureté de cette place.

Субъект — речь идёт о том, чтобы привести его к невозможности сказать, то есть к тому месту, где субъект отсутствует. Если возможно, что есть какие-то изменения для субъекта в анализе, то это происходит из-за перехода в эту пустую клеточку, которое является одновременно упразднением и созданием. В этом ценность пассажа Лакана, который я уже несколько раз цитировал, стр. 666 «Написанного»: «Это есть то самое место, где все призвано смыть вину, которой это место дает возможность быть место отсутствия: это то, что всё может не существовать». Собственно говоря, в опыте это место отпущения грехов, рассматриваемое как место разрешения желания. Она включает в себя для субъекта то место назначения, где он находится, хотя бы мимолетно, без принадлежности. Именно на это и нацелен термин "пересечение фантазма". Таково это место в чистом остатке.

Cet énoncé qui s'égale à sa signification, il faut lui donner toute son importance. Pour cela, il faut saisir en quoi la parole peut être identique à ce dont elle parle. J'ai déjà souligné, la dernière fois, cette identité de la parole à ce dont elle parle. C'est ce que comporte l'égalité de l'énoncé et de la signification. Le désignateur rigide au sens de Kripke, c'est un terme qui est identique à ce dont il parle. C'est ce que comporte le mathème. Le mathème, le mathème inventé, est identique à ce dont il parle. C'est ce que veut dire qu'il le structure, qu'il le fait émerger. Il le crée.

Этому высказываемому, равному своему значению, необходимо придать всю его важность. Для этого необходимо понять, как речь может быть идентична тому, о чем она говорит. Я уже подчеркивал в прошлый раз это тождество речи с тем, о чем она говорит. Вот что влечет за собой равенство высказываемого и значения. Жесткий десигнатор по смыслу Крипке — это термин, идентичный тому, о чем он говорит (21). Вот что влечет за собой матема. Матема, изобретенная матема, идентична тому, о чем она говорит. Вот что значит, что она это структурирует, заставляет его появляться. Она его создает.

(21) Возможно, такая формулировка позволительна для Миллера, но не для семасиолога: термин не идентичен тому, что является его значением (кроме случаев самореференции), например Пушкин — это имя, а Пушкин — это поэт; но у имени собственного всё его содержание сводится (по Крипке) к обозначаемой вещи, а у дескрипции нет.

Cette place vide, c'est aussi bien celle que Lacan définit comme exigeant que le rien soit au principe de la création. Toute conception de la création repose sur l'hypothèse du rien qui y est avant. C'est en quoi Lacan peut définir une nécessité de l'expérience analytique comme créationniste. C'est ce que comporte la moindre interprétation faite à bon escient. L'interprétation crée. L'introduction d'un signifiant crée, que ce soit par la parole dans l'interprétation ou par l'écriture dans le mathème.

Это пустое место также является тем, что Лакан определяет как требование, чтобы ничто было принципом творения. Любая концепция творения основана на гипотезе, что ничего не существовало до этого (22). Вот как Лакан может определить необходимость аналитического опыта как креационистского. Вот что влечет за собой малейшая интерпретация, сделанная с умом. Интерпретация творит. Введение сотворенного означающего, будь то через речь в интерпретации или через письмо в матеме.

(22) Любая или нет, но такова христианская концепция: Бог не произвёл мир из некоторой первоматерии, оформив её, а создал в отсутствие всяких предшествовавших вещей (а сам он не вещь)

C'est ainsi que Freud est mis par Lacan à une place qui mérite le commentaire. Vous savez que pendant les dix premières années, les Séminaires de Lacan n'ont été qu'un commentaire des textes de Freud. Lacan disait à l'époque que c'était parce que Freud est une parole vraie, c'est-à-dire en tant qu'elle se définit par son identité à ce dont elle parle.

Вот как Лакан ставит Фрейда на место, заслуживающее комментария. Вы знаете, что первые десять лет семинары Лакана были лишь комментариями к текстам Фрейда. Лакан сказал в то время, что это произошло потому, что Фрейд — истинная речь, то есть в той мере, в какой оно определяется своей тождественностью тому, о чем оно говорит.

Pourquoi en est-il nécessairement ainsi dans l'expérience analytique? Pourquoi l'interprétation qui opère est-elle nécessairement identique à ce dont elle parle? C'est que précisément le sujet n'est rien. Il n'est que ce qui lui revient de l'Autre, et c'est de ce qui lui revient de l'Autre qu'il est créé. Il faut aller jusque-là. Le possible de l'inconscient est là. Et c'est ce qui fait du transfert, du temps du transfert, autant de sorties du sujet de l'indétermination, c'est-à-dire de l'être en puissance. Le transfert consiste dans autant de mises en acte de cet être en puissance.

Почему это так обязательно в аналитическом опыте? Почему действующая интерпретация обязательно идентична тому, о чем она говорит? Именно потому, что субъект именно ничто. Он есть только то, что в нём есть от Другого, и именно из того, что возвращается к нему от Другого, он создан. Мы должны зайти так далеко. возможность бессознательного находится здесь. И именно это делает перенос, время переноса, так много выходов субъекта из неопределенности, то есть из потенциального бытия. Перенос состоит из приведения в действие этого бытия в потенции.

C'est aussi bien ce qui rend possible la suggestion. Mais ce qui distingue la suggestion de l'interprétation, c'est que la suggestion procède de façon prédicative, c'est-à-dire qu'elle charge l'individu de propriétés. Elle spécule effectivement sur le père, elle spécule sur le cesse de ne pas se dire. Dans l'expérience, il s'agit, au contraire, à partir de l'interprétation qui, bien sûr, est un cesse de ne pas se dire, d'atteindre les rives de l'impossible à dire. Je vais m'arrêter là pour aujourd'hui.

Это также делает возможным внушение. Но что отличает внушение от интерпретации, так это то, что внушение действует предикативно, т. е. заряжает индивида свойствами. Оно спекулирует фактически отцом, оно спекулирует на прекращении того, что не высказывается. Напротив, в опыте это вопрос, начинающийся с интерпретации, которая, конечно, есть прекращение невысказанности, достижение берегов невозможности сказать. Я остановлюсь на этом сегодня.

Рабочий перевод: Е.Палесская, Л. Картышева, Е.Петрова, И.Север, Е.Седова, Е.Уразбаева, ред.с фр. И.Макарова, редакция на русском: А. Бибиксарова, сайт: О.Ким. Научный редактор: Даниил Тискин.