Жак-Ален Миллер, курс 1984-1985 гг.
1,2,3,4
24 сеанс, 3 июля 1985

Cours du 3 juillet 1985

Лекция от 3 июля 1985

Je vous remercie d'être venus à cette époque de l'année. «a vérifie que ce cours, tout en étant situé dans l'université, ne s'y réduit pas. «a me permet aussi de prendre un peu de recul sur un point sensible par rapport au travail de cette année où vous avez fait plus que m'accompagner. Ca me permet de toucher, ou d'effleurer, une question tout à fait actuelle de l'expérience analytique en tant qu'elle est nouée en son coeur à l'institution analytique. Elle y est même si nouée, que les disjoindre par une alternative est impensable pour nous. Tout ce que nous pourrions admettre entre l'expérience et l'institution, c'est non pas une alternative, mais une disjonction, au sens où nous l'avons maniée cette année, c'est-à-dire à propos du rapport à l'Autre et de l'aliénation-séparation. Ce problème, vous le savez, est un problème actuel. Il est déjà très beau qu'il le soit encore. Ce problème concerne la fin de l'analyse, c'est-à-dire la passe, et cela conditionne l'analyse dès son départ. C'est pour nous chose entendue. Ce n'est pas un rajout, un supplément d'après-coup. Dans toute théorie de la psychanalyse - et pas seulement dans celle de Lacan - il y a cette solidarité.

Спасибо, что пришли в это время года. Это доказывает, что хотя этот курс и проводится в университете, к последнему отнюдь не сводится. Это также позволяет мне сделать шаг назад в деликатном вопросе, связанном с работой этого года, в ходе которой вы сделали больше, чем просто сопровождали меня. Это позволяет мне затронуть весьма актуальный вопрос аналитического опыта, поскольку он в своей основе связан с аналитической институцией. Связан настолько, что разделить их с помощью альтернативы для нас немыслимо. Все, что мы могли бы допустить между опытом и институцией, — это не альтернатива, а дизъюнкция в том смысле, в каком мы рассматривали ее в этом году, то есть в рамках отношения к Другому и отчуждения-сепарации. Эта проблема, знаете ли, актуальна. То, что она он до сих пор существует, — уже прекрасно. Эта проблема касается конца анализа, то есть пасса, и она обусловливает анализ с самого начала. Это нам понятно. Это не прибавление, а дополнение в последействии. В любой теории психоанализа — и не только в теории Лакана — есть эта взаимосвязанность.

A propos des structures quadripartites, il faut que je constate comme inachevé le travail de recensement que j'ai entrepris cette année. Ca a donné, à ce travail, l'aspect d'un parcours d'agrégation. Nous sommes en effet passés d'une structure à l'autre d'une façon assez tranchée. Mais, malgré ces sauts, que j'ai essayé de rendre aussi simples que possible, vous avez eu le mérite de conserver votre attention. C'est un travail inachevé, mais ça n'empêche pas que je considère avoir donné les éléments essentiels pour rendre raison du quatre, de ce quatre que l'on retrouve perpétuellement d'un bout à l'autre de l'enseignement de Lacan. Cela ne veut pas dire que nous soyons sortis de ce qui détermine ce quatre.

Что касается четырехчастных структур, я должен отметить, что работа по их учету, которую я провел в этом году, осталась незавершенной. Это придавало такой работе характерную направленность на агрегирование. В самом деле, мы переходили от одной структуры к другой довольно простым способом. Но, несмотря на эти прыжки, которые я старался сделать как можно проще, вы достойны уважения за то, что оставались внимательными. Эта работа не завершена, но это не мешает мне считать, что я дал вам основные элементы для объяснения четверки, — четверки, которая постоянно встречается в учении Лакана на всем протяжении его развития. Это не означает, что мы вышли за пределы того, что эта четверка определяет.

J'avais pris mon départ de cette phrase de Lacan qui figure dans le texte "Kant avec Sade": "Une structure quadripartite est depuis l'inconscient toujours exigible dans la construction d'une ordonnance subjective". Je m'imagine que cette exigence vous soit devenue maintenant plus familière, voire motivée. Je vous y ai fait relever un double impératif. Premièrement, l'exigence de construction, qui selon Lacan s'impose à l'analyste. Deuxièmement, l'ordonnance qui, elle, s'impose au sujet, et qui nous rappelle que, aussi vide qu'il soit dans sa définition, il n'en est pas moins ordonné. Il est vide, bien sûr, mais il est aussi rempli. Il est rempli, c'est-à-dire qu'il est organisé. Il est organisé dans un espace de défense. Le sujet est donc ordonné. La question est, bien entendu, de savoir ce que l'on fait avec ce qui remplit cet espace de défense. Est-ce que l'analyse a pour fonction de le remplir un peu plus ou de le vider? Il est certain que lorsqu'on donne pour fin à la psychanalyse l'identification, ce n'est pas autre chose que de se donner pour but de remplir cet espace. Mais je me tiens pour l'instant au niveau du sujet ordonné.

Я исходил из фразы Лакана, которая появляется в тексте «Кант с Садом»: «Четырехчастная структура всегда подлежит исполнению с бессознательным при построении субъективной упорядоченности». Я полагаю, что это требование теперь стало для вас более привычным, даже обоснованным. Я обратил ваше внимание на двойной императив. Во-первых, требование построения, которое, согласно Лакану, налагается на аналитика. Во-вторых, упорядоченность, которая навязывается субъекту и напоминает нам, что, как бы пуст он ни был по своему определению, он, тем не менее, упорядочен. Он, конечно, пуст, но он и наполнен. Он наполнен, то есть организован. Он организован в защитном пространстве. Так что субъект упорядочен. Вопрос, разумеется, в том, что вы делаете с тем, что наполняет это защитное пространство. Функция анализа — заполнить его еще чуть-чуть или опустошить? Несомненно, когда завершением психоанализа считают идентификацию, это означает не что иное, как то, что ставится цель заполнить это пространство. Но я пока остановлюсь на вопросе об упорядоченном субъекте.

Le sujet a un ordre. C'est évidemment un mot qui se prête à beaucoup de sens. Il est sujet à un ordre, et c'est ce que nous nous employons à faire lorsque, dans une construction, nous distinguons des dimensions, des registres, des ordres symboliques, imaginaires ou réels. Nous entendons que chacun de ces ordres a des lois spéciales. Dire, par exemple, que l'objet a est imaginaire ou dire qu'il est réel, ça implique beaucoup de différences. Lorsque nous adjectivons ainsi l'objet, nous l'emportons avec ce que je disais être des lois spéciales. Du seul fait que nous le disons imaginaire, nous avons alors à en chercher le double, le reflet, les occasions de captation, les moments de précipitation. Quand nous l'adjectivons comme réel, nous ne cherchons ni n'impliquons rien de semblable, nous l'introduisons dès lors dans un registre où il prend une valeur d'indicible, de sans-figure, ce qui est contraire à son statut imaginaire.

У субъекта есть некий порядок. Очевидно, что это слово имеет множество значений. Это субъект порядка, и к этому мы стремимся, когда в некой конструкции мы различаем символические, воображаемые или реальные измерения, регистры, порядки. Мы понимаем, что каждый из этих порядков имеет свои особые законы. Например, сказать, что объект а — воображаемый, или сказать, что он реальный, — это совершенно разные вещи. Когда мы таким образом присваиваем объекту прилагательное, мы относим его к тому , что я назвал особыми законами. В силу того лишь факта, что мы говорим, что он воображаемый, мы должны искать его двойника, его отражение, случаи его схватывания, моменты поспешности. Когда мы причисляем его к реальному, мы не ищем и не подразумеваем ничего подобного, соответственно, мы вводим его в регистр, где он принимает невыразимое, бесформенное значение в противоположность воображаемому статусу.

De la même façon, il y a, dans nos constructions, beaucoup de différences selon l'ordre où nous situons le père dans telle ou telle conjoncture. Selon que nous le disions symbolique, imaginaire ou réel, il y a des distinctions. Le symbolique évoque le père sous les espèces du signifiant. C'est le fameux Nom-du-Père. Quand nous parlons du père imaginaire, nous cherchons le reflet moïque. Lorsque nous le situons dans le réel, nous impliquons ce que sa fonction peut comporter d'insondable, d'irréductible, tant au symbole qu'à l'image.

Точно так же в наших конструкциях много различий в зависимости от того, к какому порядку мы относим отца в той или иной ситуации. В зависимости от того, отнесем ли мы его к символическому, воображаемому или реальному, положение дел будет различным. Символическое подразумевает отца под видом означающего. Это знаменитое Имя Отца. Когда мы говорим о воображаемом отце, мы ищем отражение «я». Когда мы относим его к реальному, то мы имеем в виду, что его функция может включать нечто непостижимое, не сводимое ни к символу, ни к образу.

Nous obtenons ainsi des effets de sens, mais aussi des effets de non-sens, qui sont mathématisables, et qui nous donnent tout de suite de quoi faire devant n'importe quelle construction analytique qui n'est pas lacanienne. Même quand nous lisons Freud, nous avons le moyen de prendre le dessus en nous posant à chaque fois la question de savoir si, pour les termes qu'il nous présente, il s'agit d'une fonction symbolique ou imaginaire ou réelle qui est en cause. C'est dire que nous avons seulement commencé à lire Freud, et que son oeuvre mérite d'être doublée d'un commentaire continu, qui serait déjà assez nourri rien qu'à opérer à partir de ces distinctions d'ordre. C'est peut-être maintenant à la portée de beaucoup. C'est dire que nous sommes susceptibles, suivant l'enseignement de Lacan, de dire quelque chose de plus vrai et de plus efficace qu'aucune autre communauté d'analystes.

Таким образом, мы получаем эффекты смысла, а также эффекты бессмыслицы (не-смысла), которые поддаются математизации и которые немедленно дают нам способ обхождения с любой аналитической конструкцией, не являющейся лакановской. Даже когда мы читаем Фрейда, у нас есть возможность взять верх, каждый раз задавая себе вопрос о том, идет ли в случае терминов, которые он нам предлагает, речь о символической, воображаемой или реальной функции. Это означает, что мы только начали читать Фрейда и что его работа заслуживает непрерывным комментария, который бы уже достаточно подпитывался лишь тем, что имел в своей основе это различение порядков. Теперь это может быть по силам многим. Это означает, что мы, следуя учению Лакана, способны сказать что-то более имеющее отношение к истине верное и эффективное, чем любое другое сообщество аналитиков.

Cette régression historique se définit comme scandant la décomposition de la structure de l'ego. Ca comporte que l'ego a une structure, que cette structure est historique, et qu'elle est susceptible d'être par l'analyse décomposée pièce à pièce. La structure de l'ego est définie - conformément à la période médiane de l'oeuvre de Freud - par un ensemble de relations fantasmatiques dont il s'agit d'obtenir la restitution. On peut donc bien dire que cette régression n'est pas réelle mais discursive et fantasmatique. Il s'agit d'une régression à la relation fantasmatique première. Est là déjà annoncé ce que nous avons déjà commencé à galvauder depuis quelques temps sous les espèces de la traversée du fantasme. Au temps du rapport de Rome, ça se dit comme restitution des relations fantasmatiques par l'ego dans la régression. L'ordonnance subjective, l'ordonnance subjective comme construction dans l'analyse, est équivalente à la construction du fantasme fondamental.

Эта историческая регрессия определяется как разложение структуры эго. Это подразумевает, что эго имеет структуру, что эта структура является исторической и что в ходе анализа она может быть разложена по частям. Структура эго определяется — в соответствии с работами Фрейда, относящимися к среднему периоду его творчества, — набором фантазматических отношений, восстановления которых необходимо достичь. Следовательно, можно сказать, что эта регрессия не реальна, но дискурсивна и фантазматична. Таким образом, регрессия относится к первоначальным фантазматическим отношениям. Там уже есть предвестие того, что мы некоторое время уже начали очернять под видом «пересечения фантазма». Во времена Римской речи это называлось восстановлением фантазматических отношений регрессивным эго. Субъективная упорядоченность как конструкция в анализе эквивалентна конструкции фундаментального фантазма.

Cette ordonnance subjective comme construction dans l'analyse, comme construction du sujet dans l'analyse, est une réordonnance "des contingences passées, dit Lacan, en leur donnant le sens des 286 nécessités à venir". C'est déjà une description du parcours de la cure à partir de modalités. Ca n'est pas fait pour vous surprendre, puisque je vous ai conduits dans ces chemins en prenant pour base des écrits de Lacan qui sont bien postérieurs. Ici, le parcours de la cure est donné comme allant du contingent au nécessaire. Vous savez que Lacan, plus tard, décrira le même parcours comme allant de l'établissement d'une contingence à la démonstration d'une impossibilité. Ca comporte évidemment le fait qu'il ait dégagé sa formule du non-rapport sexuel, et qu'alors l'amour de transfert puisse être situé comme ce qui cesse de ne pas s'écrire du rapport sexuel - l'impossibilité étant celle-même de ce rapport sexuel en tant qu'il ne cesse pas de ne pas s'écrire. Dès lors qu'il est démontré comme impossible dans le parcours de la cure, il se trouve institué dans le réel. Il ne faut pas, en tout cas, se contenter de la formule du fantasme. Celle de la démonstration de l'impossible n'en est pas moins prégnante et valable. On peut même appeler ça l'institution du rapport sexuel dans le réel, c'est-à-dire l'institution du rapport sexuel comme impossible.

Это субъективное упорядочивание как конструирование в анализе, как конструирование субъекта в анализе, есть переупорядочивание «прошлых случайностей, — говорит Лакан, — путем придания им смысла грядущих необходимостей». Это уже описание направления лечения, основанное на модальностях. Это не должно застичь вас врасплох, поскольку я провел вас этими путями, взяв за основу труды Лакана, написанные гораздо позже. Здесь направление лечения представлено как движение от случайного к необходимому. Как вы знаете, позже Лакан опишет то же самое направление как движение от установления случайности к демонстрации невозможности. Это, очевидно, включает в себя тот факт, что он вывел формулу несуществования сексуальных отношений, и что тогда любовь переноса может быть определена как «то, что перестает не записываться» сексуальных отношений — невозможность этих сексуальных отношений, поскольку они не перестают не записываться. Как только это продемонстрировано как невозможность в направлении лечения, оно устанавливается в реальном. Ни в коем случае нельзя довольствоваться формулой фантазма. Демонстрация невозможности не менее ценна и содержательна. Можно даже назвать это установлением сексуальных отношений в реальном, т. е. установлением сексуальных отношений как невозможных.

Tant que nous posons que l'inconscient est histoire, nous situons le facteur temps dans la cure. Ce facteur temps, nous pouvons le moduler. Nous pouvons même le différencier par étapes. Or, ce qui semble apparaître, du pas où nous allons, du pas où nous lisons Lacan, du pas où nous le répercutons, c'est peut-être que nous perdons le maniement de la fonction temps. Il y a là quelque chose qui mérite d'être cerné, puisque ça met en cause aussi bien la fin de l'analyse que sa direction.

До тех пор, пока мы утверждаем, что бессознательное является историей, мы вносим в лечение фактор времени. Этот фактор времени мы можем модулировать. Мы можем даже дифференцировать его по этапам. Однако, может показаться, что на том уровне, на который мы ступаем, на уровне, на котором мы читаем Лакана, на уровне, на котором мы передаем, мы, возможно, теряем способность обращаться с функцией времени. Кое-что здесь заслуживает быть обозначенным, поскольку ставит под вопрос как конец анализа, так и его направление.

La phrase dont je suis partie cette année et à laquelle je reviens aujourd'hui, je l'ai qualifiée de double impératif. Le mot convient d'autant mieux que le surmoi est là en question. Il est en question dans cette phrase de Lacan concernant les structures quadripartites. C'est aussi de cette façon qu'il faut entendre que le sujet est ordonné. Que le sujet est ordonné, nous l'écrivons. C'est le principe même qui permet au sujet d'être ordonné. La fin de l'analyse, nous la situons comme une restitution. Nous pouvons garder ce terme de Lacan qui est celui qu'il emploie dans le rapport de Rome. C'est une restitution qui est là simplifiée comme le signifiant maître. C'est la même problématique. C'est une problématique de restitution, une restitution de ce qui gouverne et ordonne le sujet. A cet égard, le surmoi est au centre de cette notion de construction d'une ordonnance subjective.

Фразу, с которой я начал в этом году и к которой возвращаюсь сегодня, я квалифицировал как двойной императив. Это слово подходит тем лучше, что речь идет о сверх-я. Именно об этом идет речь в высказывании Лакана о четырехчастных структурах. Именно таким образом следует понимать утверждение, что субъект упорядочен. Что субъект упорядочен, мы его записываем. Именно этот принцип позволяет субъекту быть упорядоченным. Окончание анализа мы определяем как восстановление (restitution). Мы можем взять у Лакана этот термин, который он использует в «Римской речи». Это восстановление в упрощенном виде определяется как господское означающее. Это та же самая проблема. Это проблема восстановления, восстановления того, что управляет субъектом и упорядочивает его. В этом отношении Сверх-Я находится в центре концепции построения субъективной упорядоченности.

Vous savez que le culmen de cette orientation de Lacan est la notion de discours, qui est une structure quadripartite, et qui donne donc quatre ordonnances subjectives fondamentales, c'est-à-dire quatre formules. Pour les introduire dans son Séminaire, Lacan commençait par évoquer précisément le concept freudien de surmoi. C'est là - je l'ai déjà évoqué ici - la clef de cette notion de discours. Il s'agit d'un discours sans parole. Les mathèmes sont discours sans parole, et leur accréditation freudienne est le concept du surmoi. C'est ce qui fait aussi la difficulté du maniement de ces mathèmes, et spécialement du mathème du discours analytique. C'est un discours sans parole dont on vous livre la formule. Le sans-parole, ce n'est pas rien. N'oubliez pas ce qui distingue le langage et la parole. Cette vieille dichotomie saussurienne est relevée par Lacan dans son discours de Rome comme deux termes antinomiques: le langage est de synchronie et la parole est de diachronie. Pour aller vite, je dirai que le temps est du côté de la parole. A se centrer sur le discours comme sans parole, on voit bien là un accent qui a l'air d'évacuer le facteur temps.

Вам известно, что кульминацией этой ориентации Лакана является понятие дискурса, которое представляет собой четырехчастную структуру и, следовательно, дает четыре фундаментальные субъективные упорядоченности, то есть четыре формулы. Чтобы представить их на своем Семинаре, Лакан сначала точно воспроизвел фрейдовскую концепцию Сверх-Я. Это — я уже здесь говорил — ключ к понятию дискурса. Это дискурс без слов. Матемы — это дискурс без речи, и у Фрейда им соответствует концепция Сверх-Я. Это также затрудняет обращение с этими матемами, особенно с матемами аналитического дискурса. Это дискурс без слов, формула которого вам дана. Бессловесность (без-речи) — это не ничто. Не забывайте, чем отличаются язык и речь. Эту старую соссюровскую дихотомию Лакан обозначил в своей Римской речи двумя антиномичными терминами: язык синхроничен, а речь диахронична. Забегая вперед, скажу, что время находится на стороне речи. Сосредоточившись на дискурсе как отсутствии речи, мы ясно видим здесь акцент, который как бы устраняет фактор времени.

C'est ainsi que ces discours sont à lire. Ces discours ordonnent des termes. Les quatre discours ordonnent des termes d'une façon qui n'est pas changeable. Vous savez la réserve que Lacan avait sur toute tentative de généraliser ces quatre discours pour en faire un certain nombre d'autres en changeant l'ordre des termes. Il y a donc bien là un ordre, mais le facteur temps y apparaît absent. A partir de ce discours analytique, on attrape certainement les principes du pouvoir dans la direction de la cure, mais on les atteint par une structure qui n'est pas de parole. C'est une structure qui est fixe. A cet égard, ce que vous connaissez comme étant le grand Graphe de Lacan, semble, ne serait-ce que visuellement, impliquer des déplacements, un parcours. Mais la structure du discours, elle, ne comporte pas de parcours, du moins apparemment.

Вот как следует читать эти дискурсы. Эти дискурсы упорядочивают элементы. Четыре дискурса упорядочивают элементы способом, который нельзя изменить. Вы знаете, какую осторожность проявлял Лакан при любой попытке обобщить эти четыре дискурса, чтобы создать определенное количество других, изменив порядок элементов. Так что порядок там есть, но фактор времени как бы отсутствует. Исходя из аналитического дискурса можно, конечно, уловить принципы могущества в направлении лечения, но достигаются они посредством структуры, которая не является речью. Это фиксированная структура. В этом смысле то, что вам известно как большой Граф Лакана, кажется, хотя бы визуально, подразумевает движение, направление. Однако структура дискурса не подразумевает путь, по крайней мере, если судить по внешнему виду.

Le concept même de direction de la cure est aussi un concept qui s'articule avec l'ordonnance subjective. Il inclut une orientation, une orientation dont on est responsable. L'analyste est apparemment en position de commander. C'est aussi bien ce que vous retrouvez avec la structure des quatre discours, dans cette flèche qui met l'analyste devant ses responsabilités. La question est de savoir si c'est en tant que signifiant maître que l'analyste ordonne, gouverne, met en place l'ordonnance subjective, ou si c'est en tant qu'objet. La différence, vous la connaissez. C'est une différence qui a immédiatement son incidence sur la fin de l'analyse. Si c'est en tant que S1 que l'analyste opère, la fin de l'analyse ne peut pas être définie autrement que par un redoublement d'identification. Vous savez que la recherche de Lacan est celle d'une autre issue que l'identification. Ce qu'implique le schéma du discours analytique, c'est que "La direction de la cure", c'est l'objet a. Ce n'est pas tout à fait dégagé dans le texte lui-même. Nous y introduisons l'objet a par une lecture rétroactive.

Само понятие направления лечения также является понятием, которое связано с субъективной упорядоченностью. Оно включает в себя ориентацию — ориентацию, за которую человек несет ответственность. Аналитик явно находится в управдяющей позиции. Это вы также можете обнаружить в структуре четырех дискурсов, в этой стрелке, которая ставит аналитика перед его обязанностями. Вопрос состоит в том, чтобы узнать, аналитик упорядочивает, управляет устанавливает субъективную упорядоченность, в качестве господского означающего или же объекта. Знаете ли, разница есть. Эта разница непосредственно влияет на конец анализа. Если аналитик действует как S1, то конец анализа не может быть определен иначе, чем удвоение идентификации. Вам известно, что в своем исследовании Лакан пришел к иному результату, нежели идентификация. Схема аналитического дискурса подразумевает, что «направление лечения» представляет собой объект а. В самом тексте совершенно не содержится такой вывод. Мы вводим объект а посредством ретроактивного прочтения.

La direction de la cure comme objet a donc, mais à condition qu'on sache que l'on ne dirige que par des semblants. C'est ce qui fait la valeur, l'ambiguïté du terme même que Lacan assigne à la fonction rectrice des discours, à savoir le terme d'agent. C'est un terme exquisement choisi, puisque l'agent est sans nul doute celui qui accomplit et agit, mais aussi celui qui a, en français, une certaine aura de dévalorisation. Celui qui agit comme agent est aussi là comme employé, il est aussi un instrument, un préposé. On peut penser à l'agent de police, qu'on ne confond pas avec le préfet, ni non plus avec l'ange du Jugement Dernier - sauf erreur ou folie. D'ailleurs, maintenant que nous sommes dans un régime progressiste, on ne dit plus agent de police, on dit fonctionnaire. Ca fait bien valoir ce qui est présent dans le terme d'agent. L'agent, c'est le fonctionnaire.

Итак, направление лечения как объект а, но при условии, что известно, что направляется оно только кажимостями (semblants). Именно в этом заключается значение, двусмысленность самого термина, который Лакан приписывает управляющей функции дискурсов, а именно термина «агент». Это превосходно выбранный термин, поскольку «агент» — это, несомненно, тот, кто исполняет и действует, но также и тот, кто имеет, во французском языке, определенную ауру обесценивания. Тот, кто действует как агент, является также и наемным работником, он также является инструментом, служащим. Можно подумать о полицейском агенте, которого не спутать ни с префектом, ни с ангелом Страшного Суда — разве что по причине заблуждения или сумасшествия. Более того, теперь, когда у нас прогрессивный режим, мы больше не говорим «полицейский агент», мы говорим «должностное лицо». Здесь проявляется то, что присутствует в термине «агент». Агент является «должностным лицом».

Dire qu'on ne dirige que par des semblants, ça ne fait qu'accentuer le problème du discours analytique, puisqu'il y a répugnance entre l'objet a comme réel et la fonction de semblant. A cet égard, l'objet a devrait être, au contraire, ce qui dément tous les semblants. Si nous disons paradoxale la position de l'analyste, nous pouvons la répercuter ici par ce trait de répugnance entre le semblant et l'objet a.

Утверждение «направляется только кажимостями» лишь подчеркивает проблему аналитического дискурса, поскольку существует противоречие между объектом а в качестве реального и функцией кажимости. В этом отношении объект а, напротив, должен быть тем, что опровергает любые кажимости. Если мы назовем позицию аналитика парадоксальной, мы можем повторить ее здесь с помощью этой черты противоречия между кажимостью и объектом а.

Il faut s'apercevoir, aussi bien, que le semblant et la supposition font couple dans chaque discours. Le semblant, c'est ce qui agit, mais ce n'est pas pour autant du vrai. Le supposé de chaque discours est articulé à ce semblant. C'est un supposé dont la valeur est ambiguÎ entre le fondement et l'effet. Pour le discours analytique, le supposé c'est le savoir. Dans le discours du maître, c'est le sujet à sa place, le sujet comme tel. C'est le sujet comme tel qui est supposé, et rien d'autre. Dans l'hystérie, le sujet s'affiche, certes, dans sa division, s'affiche comme semblant dans sa division. Il fait semblant de sujet, mais c'est seulement à condition de laisser supposer. Il laisse supposé ce qui ne peut pas se dire, c'est-à-dire des tas de choses. C'est ce qu'on réduit grossièrement à la manoeuvre de séduction. La manoeuvre de séduction, c'est laisser supposer. C'est même en quoi on peut voir que l'obsession est un dialecte de l'hystérie. Le sujet voué à l'obsession traque toute supposition. Ca se voit fort bien dans le cas de l'homme aux rats, où l'impératif est surtout qu'il n'y ait pas de malentendu. Ca le conduit à faire répéter et répéter les gens qui l'environnent, pour être bien sûr d'avoir tout compris. L'homme aux rats traque la supposition.

Мы также должны понимать, что кажимость и предположение составляют пару в каждом дискурсе. Кажимость работает, однако, это не значит, что она истинна. С этой кажимостью сочленяется предполагаемое каждого дискурса. Значение такого предполагаемого двусмысленно и находится между основанием и следствием. Для аналитического дискурса предполагаемым является знание. В господском дискурсе это субъект на своем месте, субъект как таковой. Предполагаемым является именно субъект как таковой и ничего больше. В истерии субъект, безусловно, проявляется в своей разделенности, проявляется как кажимость в своей разделенности. Он создает кажимость субъекта, но только при условии, что это позволяет предполагать. Он позволяет предполагать то, что не может быть сказано, то есть многое. Это то, что в общих чертах сводится к уловке обольщения. Уловка обольщения - это то, что позволяет предполагать. Таким вот образом мы можем даже увидеть, что навязчивость — это диалект истерии. Навязчивый субъект отслеживает все предположения. Это очень хорошо видно в случае Человека-Крысы, где императивом является прежде всего отсутствие недопонимания. Это заставляет его повторять и повторять слова окружающих его людей, чтобы быть уверенным, что он все понял. Человек-Крыса отслеживает предположения.

Le discours analytique est donc du sans-parole. Tout ce qu'on peut en tirer ne nous donnera jamais une doctrine du parcours. Distinguons ici le discours et le parcours. Par exemple, il y a toute une querelle - une querelle de type scolastique, mais pourquoi nous en priverions-nous? - pour savoir comment accorder le mathème du sujet supposé savoir, au moment de l'entrée en l'analyse, au mathème du discours analytique. C'est vrai que ça ne s'emboîte pas, car, dans le mathème du sujet supposé savoir, Lacan inscrit un moment, le moment initial de la cure, alors que dans le mathème du discours analytique, l'initial et le terminal ne sont pas pris comme tels, puisqu'il y a là une structure sans parole.

Таким образом, аналитический дискурс - это дискурс без речи. Все, что мы можем из этого извлечь, никогда не даст нам доктрины пройденного пути. Давайте различать здесь дискурс и пройденный путь. Например, есть целый спор - спор схоластический, но почему нам надо от него отказаться? - чтобы знать, как согласовать матему субъекта, предположительно знающего, в момент входа в анализ, с матемой аналитического дискурса. Они и правда друг с другом не состыкуются, потому что в матему субъекта, предположительно знающего, Лакан вписывает момент, начальный момент лечения, тогда как в матему аналитического дискурса начало и конец как таковые не включены, так как там присутствует структура без речи.

Nous nous fondons, depuis plusieurs années, sur une notion de l'expérience analytique qui est avant tout orientée par le mathème du discours analytique de Lacan. Il faut voir ce que ça donne comme insuffisance sur notre doctrine de la cure. C'est une insuffisance que je me garde bien d'imputer à Lacan. Je pose la question sur la mise en oeuvre que nous en faisons. Il y aurait tendance à réduire la passe à un instant. Pour rendre compte de leur parcours analytique, les patients livreraient essentiellement un instant. C'est comme si on épinglait et exaltait le moment de bascule. On réduirait à un moment de bascule le témoignage qu'on apporte dans cette passe. On 289 présente, comme résultat de la cure, la livraison du fantasme fondamental tout cru.

В течение нескольких лет мы основывались на понятии аналитического опыта, которое прежде всего ориентировано лакановской матемой аналитического дискурса. Необходимо отметить, что того, что это дает, недостаточно для нашей доктрины лечения. В этой недостаточности я остерегаюсь обвинять Лакана. Я ставлю вопрос о том, как это реализуется у нас. Могла бы возникнуть тенденция к сокращению пасса вплоть до одного мгновения. Описывая свой аналитический путь, пациенты, по сути, сообщали бы об одном мгновении. Как бы фиксируя и возвеличивая момент перемены, когда все качнулось в противоположном направлении. Засвидетельствование пасса свелось бы к моменту перемены направления. Результатом лечения стало бы сообщение о совершенно сыром фундаментальном фантазме.

J'en ai le témoignage de Patrick Valas: "bascule risquant de devenir dans l'Ecole, à défaut d'être bien repérée comme structure, un signifiant erroné de la passe, et faire du cheval-à-bascule un signifiant phobique à tout faire de la passe". Il ajoute: "Avant de croire nous avoir livré le fantasme fondamental tout cru, le passant pourrait être plus généreux sur les variations, sur les fantaisies de sa pantomime. On pourrait mieux ainsi apercevoir comment il s'est construit dans la cure." Je dois dire que cette notation m'a tout à fait retenu, puisqu'elle indique l'incidence de ce qui s'enseigne sur le plus intime de l'expérience analytique. L'accent mis sur la traversée du fantasme, et aussi le repère pris sur le discours sans parole, pourraient bien avoir comme effet d'oblitérer l'élément de construction dont ils dépendent.

У меня тут есть свидетельство Патрика Валаса: «Качели, если они не будут надлежащим образом идентифицированы как структура, рискуют стать в Школе ошибочным означающим пасса, а лошадь-качалка - фобическим означающим, связанным с прохождением пасса вообще». Он добавляет: «Прежде чем, претендент на прохождение пасса поверит в то, что он сообщил нам о совершенно сыром фундаментальном фантазме, он мог бы представить множество вариаций и фантазий в своей пантомиме. Так мы могли бы лучше увидеть, как он сконструировал себя в лечении». Должен сказать, что это замечание очень меня заинтересовало, поскольку в нем говорится о воздействии обучения на самую интимную часть аналитического опыта. То, что акцент делается на пересечении фантазма, а в качестве ориентира берется дискурс без речи, вполне может привести к уничтожению элемента конструирования, от которого зависят эти моменты.

La question est bien de savoir si la passe comme moment de franchissement est ou non articulée à une élaboration. Certes, c'est une élaboration susceptible de faire enseignement après la procédure. C'est là une articulation qui aujourd'hui va de soi, même si elle faisait pousser les hauts cris dans l'EFP, où on voulait absolument distinguer passe et transmission, alors qu'elles sont effectivement liées. Mais cette élaboration susceptible de faire enseignement après, suppose, avant et pendant la procédure, qu'"un ordre s'installe, dit Lacan, dans ce que le sujet a vécu". A cet égard, il faut bien s'apercevoir qu'une construction est exigible. Le témoignage d'un moment de bascule n'est pas suffisant. C'est d'ailleurs à cette condition que peuvent être élaborées des valeurs de contrôle. Il faut s'apercevoir que l'articulation de la passe et de la transmission est un enseignement. Lacan, à propos de la psychanalyse didactique, évoque "la restauration du statut identique de la psychanalyse et de l'enseignement de la psychanalyse". Cette restauration suppose, aussi bien, que des valeurs de contrôle soient apportées comme authentification de l'expérience.

Вопрос действительно состоит в том, чтобы понять, связан ли пасс как момент преодоления с переработкой или нет. Несомненно, это переработка, обеспечивающая возможность осуществлять обучение после процедуры. Сегодня эта взаимосвязь - нечто само собой разумеющееся, пусть она и вызвала переполох в EFP, где очень уж хотели провести различие между переходом (пассом) и передачей, тогда как на самом деле они связаны. Но эта переработка, обеспечивающая возможность осуществлять обучение после процедуры, предполагает, что до и во время процедуры, по словам Лакана, «устанавливается порядок в том, что пережил субъект». В этом смысле необходимо понимать, что нужна конструкция. Засвидетельствовать момент перемены недостаточно. Впрочем, именно это является условием для выработки контрольных значений. Мы должны понять, что взаимосвязь пасса и передачи относится к обучению. Говоря о дидактическом психоанализе, Лакан упоминает о «восстановлении идентичности психоанализа и обучения психоанализу». Это восстановление также предполагает, что контрольные значения приводятся в качестве аутентификации опыта.

Ce n'est pas par hasard que là où Lacan aborde cette question, c'est-à-dire là où il lance et annonce les prémisses de la passe, il évoque la construction qu'il donne du sujet dans le fil de l'expérience freudienne. C'est là rappeler la fonction du parcours, c'est-à-dire le facteur temps. Ce facteur temps est nécessaire à situer la notion même de construction, et cela sur deux versants de cette construction. Un versant que nous connaissons comme étant celui du fantasme, et où c'est en terme de franchissement que nous formulons les choses. Un autre versant, que Lacan n'hésite pas à qualifier, en 1966, comme étant du registre des conséquences. Sur ce versant-là, il évoque, sans les donner, des repères de structure permettant d'authentifier l'exhaustion du parcours des résistances. Il y a d'autres repères concernant le fantasme, que Lacan appelle un ordre de b‚ti. Nous reprendrons ce terme l'année prochaine, ce terme dont Lacan dit qu'il est "exigible de ce qui est à atteindre comme écran fondamental du réel". Ce mot d'exigible, vous le retrouvez dans la phrase qui m'a servi de point de départ cette année. Là, il s'agit de l'exigence d'un ordre de b‚ti, avec pourtant la réserve que la castration reste une énigme au terme même de l'analyse - réserve qui ne sera pas, par la suite, maintenue par Lacan.

Не случайно, что когда Лакан подходит к этому вопросу, то есть когда он заводит речь о предпосылках пасса, он упоминает о конструкции, приписываемой им субъекту исходя из фрейдистского опыта. Это делается для того, чтобы напомнить о функции пройденного пути (parcours), то есть факторе времени. Такой фактор времени необходим для того, чтобы определить место самого понятия конструкции, причем на двух сторонах этой конструкции. Одна сторона известна нам как сторона фантазма, и на ней мы формулируем вещи именно в терминах преодоления. Другую сторону Лакан не колеблясь определил в 1966 г. как относящуюся к регистру следствий. Говоря об этой стороне, он упоминает, не представляя их, структурные метки, позволяющие аутентифицировать, что участок сопротивлений исчерпан. Есть и другие метки, касающиеся фантазма, которые Лакан называет порядком построения (bâti). Мы в следующем году снова вернемся к этому термину, который, по словам Лакана, «подлежащий исполнению для того, что должно быть достигнуто как фундаментальный экран реального». Слова «подлежащий исполнению» (exigible) вы можете обнаружить и во фразе, которая послужила мне в этом году отправной точкой. Здесь речь идет о потребности в порядке построения, однако с той оговоркой, что кастрация остается загадкой в самом конце анализа, — резервом, к которому впоследствии Лакан не будет прибегать

Lacan donne les conditions d'un enseignement fondé sur la passe, à savoir qu'un ordre s'installe dans ce que le sujet a vécu dans son analyse. A cet égard, le témoignage ne peut nullement se réduire au témoignage du moment de conclure. Ca doit être le témoignage de l'installation de cet ordre, dont Lacan fait la condition pour que le sujet ait ensuite la responsabilité de ses propos. C'est la condition d'un enseignement valable.D'ailleurs, quand nous évoquons le passage du contingent au nécessaire, voire du contingent à l'impossible, c'est d'un tel ordre qu'il s'agit.

Лакан дает условия для учения, основанного на пассе, то есть порядок устанавливается в том, что субъект пережил в рамках своего анализа. В этом отношении свидетельство никоим образом не может быть сведено к свидетельству момента окончания. Это должно быть свидетельство установления порядка, который Лакан считает условием для того, чтобы субъект в дальнейшем нес ответственность за свои высказывания. Это условие настоящего учения. Более того, речь идет именно о таком порядке, когда мы говорим о переходе от случайного к необходимому, и даже от случайного к невозможному.

D'où la question que je résume en disant discours et parcours, et en entendant discours comme discours sans parole. C'est l'antinomie ou l'alternative que Lacan s'emploie à traiter et à transformer dans sa "Position de l'inconscient". Le terme de position est ici provocateur, puisqu'il semble solidaire d'une version synchronique de ce dont il s'agit, alors que tout l'effort de ce texte est justement de transformer l'alternative du langage et de la parole, de la synchronie et de la diachronie, de la structure et du temps, en une disjonction, et une disjonction qui fonctionne. Dire que ce n'est pas une alternative mais une disjonction, c'est dire que les termes qui apparaissent opposés sont susceptibles d'articulation, fut-ce au prix de l'incomplétude et de l'inconsistance. C'est dire que nous n'allons nullement nous arrêter à poser comme simplement antinomiques la structure et la passe. Cette antinomie, nous avons à la traiter. C'est un problème actuel.

Отсюда вопрос, который я кратко обозначу, говоря о дискурсе и пути, и понимая при этом дискурс как дискурс без речи. Это антиномия или альтернатива, которую Лакан пытается трактовать и трансформировать в своей «Позиции бессознательного». Термин «позиция» действует здесь как провокация, так как он кажется связанным с синхронической версией того, о чем идет речь, в то время как этот текст как раз-таки направлен на то, чтобы трансформировать альтернативу языка и речи, синхронии и диахронии, структуры и времени, в дизъюнкцию, и при этом в дизъюнкцию, которая работает. Сказать, что это не альтернатива , а дизъюнкция, значит сказать, что элементы, которые кажутся противопоставленными, поддаются сочленению, даже ценой неполноты и непоследовательности. То есть мы никоим образом не собираемся останавливаться на том, чтобы постулировать структуру и пасс просто как антиномические. Нам нужно заняться этой антиномией. Это актуальная проблема.

Ca nous oblige déjà à nous apercevoir que le sujet comme tel est ce qui introduit le temps. Certes, nous posons le langage comme préalable, comme une articulation signifiante que l'on n'a pas même besoin d'ordonner: il suffit de prendre deux signifiants dans l'ordre cardinal. Mais le sujet, est ce qui, comme tel, introduit l'ordinal. C'est ce qui permet de dire premier et deuxième. Le sujet se réduit à ça, puisque Lacan le définit, à cette date, comme ce qui traduit "une synchronie signifiante en une primordiale pulsation temporelle". C'est de la capture du sujet par un signifiant que s'en distingue le deuxième comme tel. A cet égard, nous avons, d'une façon constitutive, une identification subjective, dont Lacan dit - notez-le - que la diachronie s'y inscrit: "La diachronie (dite "histoire") s'inscrit dans le fading constituant de l'identification."

Уже это обязывает нас осознать, что субъект как таковой вводит время. Конечно, мы полагаем язык как предварительное условие, как означающую артикуляцию, которую нам даже не нужно упорядочивать: достаточно взять два означающих в кардинальном порядке. Однако субъект как таковой вводит ординальный порядок. Именно благодаря этому можно сказать «первое» и «второе». Субъект к этому сводится, поскольку Лакан определяет его на данный момент как то, что переводит «означающую синхронию в изначальную временную пульсацию». Именно за счет захвата субъекта означающим отличается второе как таковое. В этом отношении мы конститутивным образом получаем субъективную идентификацию, о которой Лакан, заметьте, говорит, что в нее вписана диахрония: «Диахрония (так называемая «история») вписана в конституирующее угасание идентификации».

Cette notation incidente est évidemment capitale. Elle est capitale pour les quinze années suivantes de l'enseignement de Lacan, où l'accent mis sur le discours sans parole fait oublier la diachronie. Au développement, Lacan a d'abord substitué l'histoire.Il a ensuite affecté des guillemets à cette "histoire", afin de la réduire à la diachronie. Tout le développement de son enseignement, de 63 à 74, est déterminé par la diachronie à la place de l'histoire, par la diachronie comme histoire purement signifiante. Il réduit l'élément historique à ce qui s'en inscrit dans l'identification.

Это случайное замечание, очевидно, имеет первостепенное значение. Оно имеет первостепенное значение для учения Лакана в последующие пятнадцать лет, когда делается упор на дискурс без речи, и это заставляет забыть о диахронии. Сначала Лакан заменил развитие историей. Затем он поставил «историю» в кавычки, чтобы свести ее к диахронии. Все развитие его учения с 63-го по 74-й год характеризуется тем, что на месте истории стоит диахрония, диахрония как история чисто означающая. Он сводит исторический элемент к тому, что вписано в идентификацию.

Ca, c'est un thème: histoire et identification. C'est ce qui légitime que dans un témoignage de passe, on s'intéresse de savoir quels sont les signifiants qui ont parlé du sujet, c'est-à-dire quels sont les signifiants à partir desquels il s'est appréhendé - seule condition pour que l'on puisse au moins résumer l'exhaustion du parcours des identifications en tant qu'inscriptions "historiques". Les signifiants qui parlent du sujet, ils s'offrent dans le monde. Des systèmes s'offrent pour ça, des systèmes qui sont des mythologies, des mythologies qui, pour le sujet, parlent de lui. Vous avez, par exemple, sous une forme dégénérée, l'astrologie. Ce signifiant parlant du sujet, il va lui donner ce qu'il a d'être. C'est aussi bien à ce titre que les résistances d'identification remplissent l'espace de défense du sujet.

Тема такова: история и идентификация. Именно это узаконивает тот факт, что при свидетельство прошлого интерес представляют означающие, которые говорились о субъекте, то есть означающие, из которых он сложен, — единственное условие, чтобы можно было, как минимум, кратко описать исчерпание пройденного пути идентификаций в качестве «исторических» записей. Означающие, говорящие о субъекте, предлагаются во всем мире. Для этого предлагаются системы, - системы, которые суть мифологии, для субъекта говорящие о нем. Есть, например, астрология, в выродившейся форме. Это говорящее о субъекте означающее предлагает ему то, чем он должен быть. Именно в этом качестве сопротивления идентификации заполняют пространство защиты субъекта.

Certes, il y a autre chose que l'aliénation. S'il y a cette séparation qui s'éclaire de rompre avec le signifiant, c'est qu'il y a autre chose que l'identification signifiante qui, comme telle, est réduction d'histoire. Avec la séparation s'introduit un élément qui n'est pas pris dans les remaniements de ces réordonnancements, un élément caractérisé par sa fixité, fixité que Lacan dit volontiers être du désir inconscient - ce qui est le prendre par le biais où il conflue avec la pulsion.

Конечно, есть что-то помимо отчуждения. Если существует сепарация, которая проявляется при разрыве с означающим, то это обусловлено существованием кое-чего иного, нежели означающая идентификация, как таковая представляющая собой редукцию истории. Вместе с сепарацией вводится элемент, который не вовлечен в реорганизацию этих переупорядочиваний, элемент, характеризующийся своей зафиксированностью, которую Лакан охотно называет бессознательным желанием, то есть подходит к нему таким образом, что тот сливается с влечением.

C'est dire aussi que ce n'est pas l'alpha et l'oméga de Lacan de dire que le désir est métonymique. Dire que le désir est une métonymie, c'est mettre l'accent sur la dialectique du désir, c'est-àdire précisément sur ce qui, du désir, se remanie du fait du signifiant. Mais vous savez que c'est un tout autre trait du désir que Lacan fait valoir, à partir justement du moment où il construit ses discours sans parole. Il ne s'agit plus du désir comme métonymie, mais du "désir en tant qu'il fait son lit de la métonymie". Sachons, dans cet effet de style, entendre un déplacement essentiel. C'est définir le désir, non pas par la dialectique, mais par la fixité. C'est définir le désir par sa cause. Et là, il n'y a pas histoire, même entre guillemets, il y a instant.

Это также означает, что утверждение о метонимичности желания не является альфой и омегой Лакана. Сказать, что желание — это метонимия, значит сделать акцент на диалектике желания, то есть как раз на том, что таковая реорганизуется фактом означающего. Однако, как вам известно, как раз с того момента, когда Лакан конструирует свои дискурсы без речи, он выделяет совсем другую черту желания. Речь идет уже не о желании как метонимии, а о «желании, которое устилает свое ложе метонимией». В этой стилистической эффектности можно услышать существенное смещение. Это значит, что желание определяется не диалектикой, а фиксированностью. Это значит, что желание определяется его причиной. И здесь нет никакой истории, даже в кавычках, но есть мгновение.

Il y a donc séparation, mais il y a aliénation. C'est le souvenir qu'il faut conserver pour obtenir des repères de structure, des repères qui évitent à la passe de s'identifier à la bascule. Ces repères de structure tiennent à ce que nous n'avons nullement à négliger, à savoir le parcours des identifications qui conditionne l'exhaustion des résistances.

Итак, существует сепарация, но существует и отчуждение. Именно воспоминания необходимо сохранить, чтобы получить структурные маркеры, которые не позволяют идентифицировать пасс с качелями. Эти структурные маркеры связаны с тем, чем мы не должны пренебрегать ни в коем случае, а именно пройденным путем идентификаций, который обуславливает исчерпание сопротивлений.

Ne pas céder sur son désir, ce n'est pas ne pas céder sur ses identifications, même si, le plus souvent, on inscrit cette phrase sur ses drapeaux. Ne pas céder sur son désir, on pourrait croire que c'est le retour de l'unique et sa propriété, alors que c'est là où il y a, au contraire, l'Autre et son désir. Ne pas céder sur son désir, c'est ne pas céder sur son désir en tant que le désir est le désir de l'Autre. Ca donne déjà d'autres échos. C'est dans le fantasme que le sujet cède sur son désir. Lacan dit qu'on ne peut être coupable, dans l'expérience analytique, que d'une seule chose, à savoir d'avoir céder sur son désir. Mais de quoi d'autre est-on coupable dans l'expérience analytique, sinon d'abord de ses fantasmes? Quand l'homme aux rats 292 évoque en avoir honte, quand il évoque sa couardise, comme dit Lacan, qu'est-ce que d'autre que céder sur son désir?

Не отступаться от своего желания — это не значит не отступаться от своих идентификаций, пусть даже именно этот лозунг написан на знаменах чаще всего. Можно было бы поверить, что «не отступаться от своего желания» — это возвращение уникального и его свойств, тогда как в данном случае, как раз наоборот, именно здесь есть Другой и его желание. Не отступаться от своего желания — значит не отступаться от своего желания, тогда как желание — это желание Другого. И вот, уже слышатся другие отголоски. Именно в фантазме субъект отступает от своего желания. Лакан говорит, что в аналитическом опыте можно быть виновным лишь в одном, а именно в том, что отступил от своего желания. Но в чем еще можно быть виновным в аналитическом опыте, если не в фантазмах, в первую очередь? Когда Человек-Крыса упоминает о своем чувстве стыда, когда он упоминает о своей трусости, как говорит Лакан, что это, как не отступничество от своего желания?

J'ai, la fois précédente, mis en parallèle le ne pas céder sur son désir et le céder sur sa jouissance. Je me demande comment on pourrait faire argument, dans l'expérience analytique, d'un ne pas céder sur sa jouissance, quand, au contraire, il s'agit de céder aussi bien sur celle du symptôme que sur celle du fantasme. A cet égard, nous qualifions de pervers, non pas le déviant par rapport à une norme, mais celui qui ne cède pas sur sa jouissance. La question n'est pas de s'identifier à son désir. Ce sera toujours en vain. La question, c'est de se reconnaître dans la cause de son désir comme désir de l'Autre - avec ce problème qui est qu'on ne peut se mirer dans la cause de son désir.

В прошлый раз я провел параллель между тем, чтобы не отступаться от своего желания и отступиться от своего наслаждения. Я задаюсь вопросом, как в аналитическом опыте можно было бы аргументировать призыв не отступаться от наслаждения, когда речь наоборот идет о том, чтобы отступиться от наслаждения симптома так же, как и от наслаждения фантазма. В связи с этим мы определяем перверта не как отклоняющегося от нормы, а как того, кто не отступается от своего наслаждения. Вопрос не в том, чтобы идентифицироваться со своим желанием. Это будет всегда напрасным. Вопрос в том, чтобы узнать себя в причине своего желания как желания Другого — при этом проблема состоит в том, что человек не может увидеть себя в причине своего желания.

Il y a l'effet de parole, et il y a le sujet à s'y déterminer, mais plus difficile que l'effet de parole, il y a la problématique de "Position de l'inconscient": se reconnaître comme produit de parole. C'est ce que Lacan appelait se savoir être un rebut. Le savoir-être n'est pas le savoir-faire. La passe authentifie le se savoir être un rebut. Je dirai qu'elle réussit à tous les coups, puisque, ou bien elle authentifie le passant dans ce qui est sa demande, ou bien elle refuse de le nommer. Rebuté, il a alors justement une chance de se savoir être un rebut. A tous les coups, on gagne. Ca se vérifie.

Есть эффект речи, и есть детерминированный им субъект, но еще более сложной, чем эффект речи, является проблема «Позиции бессознательного»: признать себя продуктом речи. Это то, что Лакан называл «знать, что ты отброс». Знать не значит знать, что с этим делать. Пасс удостоверяет, что ты знаешь, что ты отброс. Я бы сказал, что он всегда успешен, так как либо требование претендента удовлетворяется, либо его имя остается неназванным. Его отвергают, и тогда у него есть шанс признать себя в качестве отброса. Успех в любом случае. Проверено.

Il reste pour moi une question dans tout ce que j'ai amené ici cette année, à savoir le statut de la sublimation comme issue de la cure, ou disons, plus exactement, le statut de la sublimation spéciale qu'est le transfert de travail.

Среди всего того, о чем я говорил здесь в этом году, для меня остается вопрос о признании статуса сублимации в качестве исхода лечения, или, точнее, статуса особой сублимации, которая представляет собой перенос работы.

Il n'y a là d'issue qu'à rallonger l'éthique de la psychanalyse dans le sens qu'indique Lacan, à savoir une éthique où c'est la logique qui commande. Comment s'articulent, dans l'issue de l'expérience analytique, le cynisme dont j'ai parlé l'année dernière, et la sublimation? Le solde cynique de l'expérience tient à ce que la jouissance perverse est permise de ce que l'Autre n'existe pas. Ce cynisme est déjà ce qui nous éloigne de toutes les pastorales de la sublimation. Mais comment se fait-il que ce solde cynique ne soit pas incompatible avec le transfert de travail? - en tant que ce transfert-là est spécial, puisqu'il s'agit d'un transfert qui ne serait pas fondé sur le sujet supposé savoir, mais, au contraire, sur son absence. On voit bien ce qui rend compatibles le solde cynique et le transfert de travail. C'est que, pour l'un et l'autre, l'Autre n'existe pas.

Единственный выход — расширить этику психоанализа в указанном Лаканом смысле, а именно этику под руководством логики. Как артикулируются, в плане исхода аналитического опыта, цинизм, о котором я говорил в прошлом году, и сублимация? Циничный баланс опыта обусловлен тем, что перверсивное наслаждение допускается, потому что Другого не существует. Этот цинизм и есть то, что отдаляет нас от всех пасторалей сублимации. Но как получается, что этот циничный баланс не противоречит переносу работы? — тогда как это особый перенос, ведь речь идет о переносе, который основывается не на субъекте, предположительно знающем, а, наоборот, на его отсутствии. Легко понять, почему циничный баланс и перенос работы совместимы друг с другом. Это объясняется тем, что и в одном, и в другом случае Другой не существует.

Eh bien, c'est ce qui me permettra de conclure cette année, en vous invitant à passer vos vacances à travailler, puisqu'il n'y a personne d'autre pour le faire.

Ну вот, на этом я могу закончить этот год, и призываю вас на каникулах поработать, так как больше это делать некому.

Рабочий перевод: Екатерина Палесская, Екатерина Седова ред. с фр. Ирина Макарова, ред. на русском Алла Бибиксарова, сайт: Ольга Ким.