Learning, enseignement, en effet, n'est pas science, et l'on y sent mieux encore que ce terme n'a pas plus à faire avec l'océan que les cheveux avec la soupe.
Чтобы иметь возможность уже легитимно записать означаемое в его отношениях со означающим, необходимо не менее — у самого Лакана — трех означающих. Их должно быть не менее трех, поскольку это структура метафоры, без которой вы не можете иметь никакого понятия об означаемом. В связи с чем эта запись предполагает операцию уже из четырех элементов. Это четырехчастное написание метафоры, которое ничего не заимствует из аналогии, кроме цифры 4. Вы знаете, что Лакан в небольшом тексте называемом «Метафора субъекта», приложении к Écrits, тщательно различает метафору и аналогию, аналогию, которая означала бы что А есть для В, С есть для D . Кому-то, кто раньше основывал все свое так называемое лакановское изложение на аналогии, я сказал бы, что Лакан самым явным образом различает метафору и аналогию. Это не что-то случайное. Это не решение со стороны Лакана. Это подразумевается самим понятием означающего. Аналогия предполагает отношение сходства и, таким образом, подразумевает отношение к Реальному как данности. Она предполагает отсылку к данности. Четверка, по его мнению, совершенно не имеет отношения к Реальному как к данности. Что, в смысле Лакана, отличает аналогию от метафоры, так это то, что метафора не связана с отношением к данности. Это означает, что можно метафорически использовать любое означающее вместо другого, и дело не в том, находятся ли их предполагаемые отсылки в отношении сходства.
Notons que dans cette écriture nous avons le trois contre un. Vous avez un terme qui est hétérogène aux trois autres. Il est important de se souvenir que cette écriture supporte l'hétérogénéité d'un terme. Elle ne vole pas en éclat à cause de cette hétérogénéité. C'est même une condition pour pouvoir écrire les discours. La métaphore est donc radicalement l'effet de la substitution d'un signifiant à un autre dans une chaîne, sans que rien de naturel la prédestine à cette fonction. Il s'agit, dit Lacan, "de deux signifiants comme tels réductibles à une opposition phonématique". Ce qui apparaît primordial à la structure de langage - et ce dans la veine la plus structuraliste de Lacan - c'est l'opposition. Elle est qualifiée ici de phonématique, mais on peut la généraliser jusqu'à l'opposition symbolique ou signifiante.
C'est de ce fait-là que la structure de langage est radicalement un chiffrage. C'est un chiffrage qui tient à ce que "n'importe quel signe fait aussi bien fonction de tout autre, précisément de ce qu'il puisse lui être substitué". Lacan dit cela bien plus tard, vers les années 70.
Заметим, что в этой записи у нас три против одного. У вас есть элемент, который гетерогенен остальным трем. Важно помнить, что эта запись поддерживает гетерогенность элемента. Она не разбивается вдребезги из-за этой гетерогенности. Это даже условие, чтобы быть в состоянии записывать речь. Таким образом, метафора — это радикальный эффект замещения одного означающего другим в цепочке, при этом нет ничего естественно предопределяющего её для этой функции. Речь идет, по словам Лакана, о «двух означающих как таковых, сводимых к фонематической оппозиции». То, что кажется первичным по отношению к структуре языка — и это в самом структуралистском духе Лакана — это оппозиция. Здесь её называют фонематической, но её можно обобщить вплоть до символической или означающей оппозиции.
Вот почему структура языка в корне/коренным образом представляет собой шифрование. Это шифрование, которое утверждает, что «любой знак работает так же хорошо, как и любой другой, именно потому, что его можно заменить». Лакан сказал это намного позже, примерно в 1970-х годах.
Je vous fait remarquer que si nous définissons la structure de langage à partir du chiffrage, nous ne mettons pas en fonction le signifié. Nous ne disons pas qu'un signe fait fonction de tout autre dans la mesure où leurs signifiés sont comparables. Nous nous contentons de dire qu'il fait fonction de tout autre du seul fait qu'il constitue une unité telle qu'elle peut être mise à la place d'une autre.
Хочу заметить, что если мы определяем структуру языка, исходя из шифрования, мы не вводим в функцию означаемое. Мы не говорим, что один знак является функцией любого другого в той степени, в какой их означаемые сопоставимы. Мы довольствуемся тем, что говорим, что оно функционирует как любое другое просто потому, что оно представляет собой такое единство, которое может быть поставлено на место другого.
C'est donc là une définition de la structure de langage qui ne comporte pas du tout nécessairement la fonction du signifié. Il suffit de considérer ce qu'implique l'existence du langage comme formel, pour saisir qu'il ne s'agit pas là d'une petite précision adjacente. J'évoque bien la structure de langage. Je ne parle pas de la structure de parole. Eh bien, le quatre émerge de ce qui lie l'opposition à la substitution, et aussi bien de ce qui lie l'opposition à la combinaison.
Таким образом, это определение структуры языка вовсе не обязательно включает в себя функцию означаемого. Достаточно рассмотреть то, что подразумевает существование языка как формального, чтобы понять, что это не вопрос малой смежной точности. Я говорю именно о структуре языка. Я не говорю о структуре речи. Итак, четверка возникает из того, что связывает оппозицию с замещением, а также из того, что связывает оппозицию с комбинацией.
L'opposition est ce que Freud - Freud relu par Lacan - a aperçu dans Au-delà du principe du plaisir. Il y a cette opposition phonématique du o et du a reprise par Freud comme Fort et Da, et qui, dans le jeu de l'enfant, connote l'apparition et la disparition d'un objet, à savoir la fameuse bobine. Je crois pouvoir épargner aux personnes qui sont ici la lecture de ce texte de Freud. Je considère que cette référence nous suffit.
Оппозиция — это то, что Фрейд — Фрейд, перечитанный Лаканом, — увидел в «По ту сторону принципа удовольствия». Это фонематическое противопоставление о и а, рассматриваемое Фрейдом как Fort и Da, которое в детской игре означает появление и исчезновение объекта, а именно знаменитой катушки. Я считаю, что могу избавить людей, которые здесь находятся, от необходимости чтения этого текста Фрейда. Я считаю, что этой отсылки нам достаточно.
Qu'est-ce qui permet de dire à Lacan que Freud anticipe Saussure? Eh bien, c'est précisément là, dans cette opposition phonématique freudienne, que l'on peut situer cette anticipation. On y voit bien un couple d'oppositions phonématiques qui paraît bien se situer au commencement de la vie humaine. Cette opposition a toute sa valeur de connoter l'alternative de la présence et de l'absence. Cette présence et cette absence se trouvent alors notées de la façon la plus élémentaire. Il n'y a pas de façon plus élémentaire de les noter que d'écrire ceci.
Что позволяет Лакану говорить, что Фрейд предвосхищает Соссюра? Что ж, именно здесь, в этой фрейдовской фонематической оппозиции, мы можем найти это предвосхищение. Мы ясно видим пару фонематических оппозиций, которые как бы находятся в начале человеческой жизни. Вся ценность этой оппозиции заключается в том, что она обозначает альтернативу присутствия и отсутствия. Затем это присутствие и это отсутствие помечаются самым элементарным образом. Нет более простого способа пометить их, чем написать это.
C'est l'écriture la plus simple de l'opposition. Il n'est pas plus simple de n'écrire qu'un seul signifiant, puisqu'il n'est alors perceptible que par rapport à la surface où il n'est pas écrit. C'est cette absence que nous faisons passer à l'écriture en mettant un second symbole à côté du premier. On peut d'ailleurs continuer ça pendant longtemps: dès qu'il y en a un, il y en a un autre. On a là l'équivalence freudienne de la suite des entiers naturels. Je m'en tiens donc à cette écriture minimale de deux symboles, en vous faisant valoir que d'en écrire un seul ne vous libère pas de l'opposition. Cette opposition, en l'écrivant, vous la rendez maniable. C'est dans cette opposition que tient la définition du signifiant par Saussure. On peut donc fonder la structure de langage sur rien de plus que ça. On peut fonder l'inconscient structuré comme un langage sur rien de plus que ça. L'axiome de l'inconscient structuré comme un langage, plus la définition du signifiant, nous conduit à cette opposition.
Это простейшая запись оппозиции. Она не проще, чем запись одного единственного означающего, так как ее нельзя воспринимать никак, кроме как относительно поверхности, на которой она не записывается. Именно это отсутствие заставляет нас перейти к записыванию путем добавления второго символа рядом с первым. Таким образом, можно продолжать довольно долго: как только есть один, появляется и другой. Существует фрейдовская эквивалентность последовательности целых натуральных чисел. Я беру запись из минимум двух символов, чтобы подчеркнуть, что записывание само по себе не освобождает вас от оппозиции. Записывая эту оппозицию, вы делаете ее управляемой. Именно в этой оппозиции кроется соссюровское определение означающего. Так что можно считать, что одно это лежит в основе структуры языка. Можно считать, что одно это лежит в основе бессознательного, структурированного как язык. Аксиома о бессознательном, структурированном как язык, а также определение означающего приводят нас к этой оппозиции.
Alors, là, qu'est-ce que donne la substitution? Je dirai que la substitution sur une opposition engendre au plus simple quatre termes. Nous avons ce quatre déduit au minimum lorsqu'on fait fonctionner la substitution sur l'opposition. On passe au plus simple, au plus vite, de deux à quatre.
Так вот, что дает здесь замещение? Я бы сказал, замещение в случае оппозиции порождает четыре простейших элемента. Эта четверка, сведенная к минимуму, позволяет замещению работать при оппозиции. Максимально просто и быстро будет перейти от двойки к четверке.
прим. редактора: см.ниже эту запись в прим. во Введении про "Украденное письмо".
Il faut cependant faire attention, car c'est tout de même le fondement de l'équivoque. Ce fondement de l'équivoque, on peut l'approcher par la parole, même si ce n'est pas nécessaire: Tu me dis un, mais est-ce bien un que tu veux me dire? Est-ce que ça ne serait pas zéro? Rien qu'avec cette matrice minimale qui fait passer de l'opposition à la substitution, on peut déjà ouvrir la question de ce que parler veut dire. On peut déjà, par la simple substitution, saisir ce que Lacan veut dire quand il formule, en 66, que ce que l'inconscient amène à notre examen, "c'est la loi par quoi l'énonciation ne se réduira jamais à l'énoncé d'aucun discours". Cette simple substitution suffit à justifier le terme de loi. Rien de ce que l'on peut produire au premier niveau ne nous assure de ce que comporte le second. Rien que ce chiasme suffit à fonder l'équivoque et à obliger par là-même à distinguer le plan de l'énoncé et le plan de l'énonciation - le plan où on peut parler pour dire autre chose et le plan où parler veut dire ce que parler veut dire.
Тем не менее, надо быть осторожным, потому что это так или иначе дает начало экивоку. Это дает начало экивоку, к этому можно подойти через речь, даже если в этом нет необходимости: Ты говоришь мне одно, но является ли это тем, что ты хочешь мне сказать? Не будет ли это равно нулю? Исходя из одной этой минимальной матрицы, которая позволяет перейти от оппозиции к замещению, уже можно поставить вопрос о том, что означает «говорить». Уже благодаря простому замещению можно понять, что имеет в виду Лакан, когда формулирует, на стр. 66, что именно бессознательное побуждает нас к нашему исследованию, «это закон, согласно которому высказывание никогда не сводится к высказываемому (énoncé) какого-либо дискурса». Этого простого замещения достаточно для обоснования термина «закон». Ничто из того, что может быть произведено на первом уровне, не гарантирует нам того, что составляет второй. Один этот хиазм может стать основой экивока и тем самым сделать обязательным различение плана высказываемого (énoncé) и плана высказывания (énonciation) — плана, на котором можно говорить, чтобы сказать что-то другое, и плана, на котором говорить означает то, что означает говорить.
Marquons que c'est ce qui peut être développé dans n'importe quelle métaphore. Prenons l'exemple que Lacan lui-même propose, à savoir l'exemple de l'enfant qui formule que le chat fait ouah ouah et que le chien fait miaou. Ca répond à ce schéma. A ce moment-là, on obtient, dans une structure développée, un effet de sens mais un effet de sens dont on ne prétend pas qu'il ressemble au donné. Il prend au contraire la liberté d'inverser la nature. Ca suffirait à montrer, selon les termes de Lacan, que "les effets de la rhétorique s'étendent à toute signification".
Отметим, что это может быть развито в любой метафоре. Возьмем пример, который предлагает сам Лакан, а именно пример ребенка, который говорит, что кошка гавкает, а собака мяукает. Это соответствует этой схеме. В этот момент, в рамках развитой структуры, мы получаем эффект смысла, но эффект смысла, о котором нельзя утверждать, что он соответствует данному. Напротив, он берет на себя свободу поменять местами два объекта в природе между собой. Этого было бы достаточно чтобы показать, говоря словами Лакана, что «эффекты риторики распространяются на все значения (signification)».
Les effets de la rhétorique s'étendent à toute signification, sauf à ce qu'ils s'arrêtent aux mathématiques, et ceci précisément dans la mesure où le discours mathématique ne signifie rien. C'est là qu'il faut poursuivre la structure de langage en mettant de côté ce qui est de l'ordre du signifié. Il faut dire que l'investigation littéraire sur Lacan, par exemple et surtout sur "L'instance de la lettre", a fait négliger l'élaboration proprement logique de cet enseignement.
Эффекты риторики распространяются на все обозначения, они не действуют лишь на математику, и именно постольку, поскольку математический дискурс ничего не обозначает. Здесь как раз следует продолжить заниматься структурой языка, отложив в сторону вопрос о том, что такое порядок означаемого. Надо сказать, что литературное расследование в отношении Лакана, например и прежде всего, в отношении «Инстанции буквы» до сих пор упускало собственно логическую разработку его учения.
Logique, ça veut dire qu'à la différence de ce qui est de l'ordre littéraire, on ne centre pas les opérations sur l'effet de signifié. C'est ce qui se voit si, après la substitution, on s'occupe de la
connexion et de la combinaison. Nous n'avons, là aussi, d'autre matériel que cet alphabet d'opposition du 0 et du 1. Vous savez que ce binaire est si bien le fondement de la structure de langage, qu'avec lui on peut tout écrire. C'est un chiffrage minimal. Quand Lacan considérait cela, ça paraissait bien lointain à ses auditeurs.
Это значит, что логика, в отличие от того, что присуще литературному порядку, не фокусируется на операциях, связанных с эффектом означаемого. Именно это и видится, если вслед за замещением мы занимаемся с соединением и комбинацией. Также здесь у нас нет другого материала, кроме алфавита оппозиции, который состоит из 0 и 1. Вы знаете, что эта двоичная система настолько укоренена в основе структуры языка, что с ее помощью можно записать все что угодно. Это минимальное шифрование (chiffrage). Когда Лакан размышлял об этом, то казалось, что от его аудитории это было очень далеко.
Aujourd'hui, c'est différent, puisque les ordinateurs ne sont plus des objets dont on pouvait narrer qu'il y en avait un ou deux là-bas, aux Etats Unis, et dont le volume occupait un amphithé‚tre de cette taille. Ce sont maintenant des objets qui sont sur le marché, et nous voyons en quoi Lacan, prenant au sérieux ces structures de langage, était dans les années 50 un précurseur. Ces langages d'ordinateur, on admet bien aujourd'hui qu'ils sont des langages. Mais revenons à la combinaison.
Сегодня ситуация иная, так как компьютеры больше не являются объектами, о которых рассказывали, что где-то там, в Соединенных Штатах, есть один или два таких, и что они занимают собой амфитеатр вот таких вот размеров. Теперь это объекты, которые есть на рынке, и мы видим, как Лакан в 1950-х годах предвидел это и всерьез воспринимал эти языковые структуры. Сегодня мы признаем, что эти компьютерные языки действительно являются языками. Но вернемся к комбинации.
Je ferai remarquer que, là aussi, on tombe encore sur le quatre. Par la combinaison des deux signifiants, nous avons au minimum quatre signifiants. Là encore, je considère comme un théorème que le quatre se déduit de la structure de langage comme telle.
Я отмечу, что в этом случае мы снова сталкиваемся с четверкой. За счет комбинации двух означающих у нас появляется, по крайней мере, четыре означающих. Опять же я рассматриваю как теорему то, что четверка выводится из языковой структуры как таковой.
C'est là que nous pouvons précisément retrouver la ligne de réflexion qui est celle de Lacan et qui a précédé son "Instance de la lettre". Parce que lui-même avait présenté ça comme un exercice, on n'avait pas saisi ce que ça comportait de déduction de cette structure quaternaire radicale. Se sont esquintés là des générations de lecteurs de Lacan. C'est ce que vous trouvez dans l'Introduction au "Séminaire sur La lettre volée". C'est une Introduction qui, dans les Ecrits, a été placée après le texte qu'elle introduit, mais qui, lorsque ce texte a paru pour la première fois, figurait à sa place normale. Ensuite, dans l'édition de 66 des Ecrits, Lacan a considéré qu'il valait mieux lire le texte littéraire avant cet exercice logique, et il a placé l'introduction après.
Именно здесь мы можем точно отыскать линию размышлений, которая присутствовала у Лакана и предшествовала его «Инстанции буквы». Поскольку он сам представлял это как упражнение, то было непонятно, что это включает вывод радикальной четвертичной структуры. Над этим мучились целые поколения читателей Лакана. Об этом вы можете прочесть во Введении в «Семинар об украденом письме». В Écrits это Введение помещено после текста, к которому оно относится, но когда этот текст был впервые опубликован, оно было на своем обычном месте. Затем, в редакции 66 Écrits, Лакан счел, что стоит сначала ознакомиться с литературным текстом, а только потом перейти к логическому упражнению, и поместил введение после текста.