Шизофрению можно мыслить как точку отсчета в качестве нозологической единицы в психиатрии, далее мыслить шизофрении в привычной психоаналитической оппозиции “шизофрения – паранойя”, но те вопросы, которые вслед за этим обнажаются при взаимодействии с полем шизофрении, вводят нас в контекст совсем иной аналитической клиники - клиники без Другого.
Это тонкий момент, т.к. встает довольно ясный вопрос о причинах и необходимости этого перехода, а также о сопутствующих потерях и приобретениях в клинике и в самой практике.
Итак, в приближении Клиники Сингулярности в качестве введения в новые координаты предлагаем несколько пунктуаций из работы Александра Стиванса «Тело, отмеченное языком»:
Болезнь менталитета (maladies de la mentalité)
“Я возвращаюсь к случаю, который, по словам Лакана, «следует причислить к числу нормальных безумцев, составляющих наше окружение». Это первое замечание, конечно, не может не заставить нас задуматься о том, что Жак-Ален Миллер позже сформулирует как ординарный психоз.
Это тот случай, который, следуя указаниям Лакана, Миллер называет «болезнью менталитета» и добавляет: «наша клиника требует от нас различать болезни менталитета и болезни Другого». Первые связаны с освобождением от воображаемых отношений, с обратимостью а-а', отчаянно больше не подвергаться символическому сканированию. Это болезни существ, приближающихся к чистой кажимости».
Поэтому их следует отличать от болезней Другого, где есть убежденность, уверенность, где субъект не плывет по течению, а должен иметь дело с полным, совершенным или злым Другим, даже если это означает, что он будет низведен до отброса. Эта оппозиция между болезнью менталитета и болезнью Другого не просто накладывается на пару шизофрения-паранойя, но скорее соответствует двум моделям: Джойса и Шребера, которые являются двумя точками отсчета психоза, которые Лакан берет соответственно в своем последнем учении и в свой классический момент.
Болезнь менталитета заключается в том, что воображаемое тело стирается, не подкрепляясь измерением речи. Жак-Ален Миллер заканчивает свой текст о представлении о больном, уточнив: «Болезнь менталитета серьезна, когда субъект имеет уверенность: это болезнь не перечеркнутого Другого, (…). Болезнь менталитета, если она не серьезна, больше не воспринимает речь всерьез».
Что такое менталитет?
Давайте выясним, что это за менталитет. В том же году в XXIII семинаре «Синтом» Лакан ясно говорит: «менталитет, то есть самолюбие ( l’amour-propre)». Он выстраивает экивок между сентиментальным (senti-mentalité ) и «лжет» (ment), что лежит в основе «лжет-прикованный к постели» (ment-alité). Менталитет лжет, потому что он является принципом Воображаемого. Таким образом «говорящее существо (Le parlêtre) обожает свое тело, потому что верит, что оно у него имеется». Давайте внесем ясность: формула «он верит, что у него оно имеется (il y a)» означает, что у него этого нет, но он заставляет себя верить, что это у него есть (qu’il l’a). Более того, Лакан прямо говорит об этом сразу после: «В действительности у него его нет, но его тело — это его единственная консистентность (consistence) — ментальная консистентность, разумеется (…)». Тело, таким образом, является единственной консистентностью говорящего существа. Жак-Ален Миллер комментирует: «это означает, что Символическое не позволяет говорящему существу удерживать совокупность, ensemble».
Есть некий парадокс в подчеркивании того, что он его не имеет, поскольку Лакан в другом месте семинара настаивает на измерении имения, avoir, связанного с телом. У нас есть тело/мы его имеем, но мы не есть тело. Здесь это имение связано с самолюбием, с ментальностью как ментальной консистентностью. Следовательно, речь идет не просто об органическом теле, которое «всякий раз сваливает», хотя оно чудесным образом продолжает существовать до самого конца, «времени своего расточения». Скорее, это тело, о котором субъект заботится и которым он наслаждается (se jouit). Формула, данная Лаканом, весьма ясна: «Я его перевязываю/заживляю, следовательно, я его стираю» (Je le panse, donc je l’essuie). Первой появляется не мысль, как в выражении «Я мыслю, pense, следовательно, я существую», а наслаждение телом, пузом/рубцом. В выражении «я его перевязываю» мы ясно слышим, что я о нем забочусь, но, прежде всего, Лакан добавляет «я делаю его пузом/раной/выпуклой частью буквы», что не оставляет сомнений в факте этого наслаждения. «Это корень Воображаемого», уточняет Лакан. Это «своего рода первичная любовь, не к Другому, а к себе, - культ», добавляет Жак-Ален Миллер.
Таким образом, менталитет состоит в обожании своего тела, и это даже «единственная связь, которую говорящее существо имеет со своим телом». Жак-Ален Миллер, комментируя этот отрывок, указывает, что если нет сексуальных отношений (rapport sexuel), то, тем не менее, есть отношения с телом (rapport corporel).
Мысль и другое тело
Следовательно, существует обожание собственного тела, но также существует обожание другого тела, тела того или иного человека, которое вводит эти два начала, то есть диалектику означающего, смысла и сексуального, следовательно, мысли. Жак-Ален Миллер отмечает, что «существует различие, которое следует использовать и которое лишь упоминается и обрисовывается в общих чертах на семинаре Sinthome, — различие между менталитетом и мыслью. (…) И поэтому Лакан выделяет как первичное отношение с телом (rapport corporel) (…) и отличает его от отношения к другому телу, где есть мысль, есть смысл и есть сексуальная отсылка».
В своей книге «Другая сторона биополитики» Эрик Лоран отмечает, что хорошим примером такого мышления является предисловие к «Пробуждению весны». Лакан говорит о том, что происходит с мальчиками и девочками: «Они бы не думали об этом, если бы не пробуждение их снов». Конечно, есть пубертатное пробуждение, но для того, чтобы любовь к другому телу проявилась за пределами случайности встречи, должна быть также мысль, пробуждение снов.
Итак, существует разница между любовью к себе и любовью к другому телу, но обе находятся в сфере обладания (иметь). Мы думаем, что у нас есть собственное тело, но иногда мы также думаем, что у нас есть тело другого человека. Разве мы на самом деле не используем притяжательное местоимение, например, в выражении «моя женщина»? Очевидно, менее вероятно, что она в это верит! Конечно, у нас его все равно нет. «Отношения с другим телом — это не отношения тела к телу с себе подобным. Оно отмечено тем, что, говоря, говорящее существо создает линию связи, оно может соблазнить другое тело, но не может “сделать своим”. Субъект остается отделенным от другого тела своим наслаждением».
Связь бытиятелом
В этом же курсе Миллер добавляет следующее: «существуют джойсовские отношения с телом (le rapport corporel) (…), которые сразу же бросаются в глаза, поскольку в центре находится не обожание тела (…), а идея себя как тела». И мне кажется, что здесь следует противопоставить поклонение собственному телу и «я»-божание (la moïsation) собственного тела, если можно так выразиться. Первая связь обожания остается связью обладания, в то время как Другой — связь с бытием. Таким образом, мы могли бы говорить о болезни менталитета и у Джойса, но с помощью этой формулы замещения: у него нет тела, он им является. Несколько загадочная формула, которую я хотел бы попытаться прояснить.
Эрик Лоран комментирует эту формулу следующим образом: «Метафоризация тела заставляет его проявиться в парадоксальном движении падения, отрыва. Это записывается как выскальзывание из узла. Метафоризация тела заставляет его проявиться. Вот как я понимаю, что у него этого нет, но что он есть. Метафора делает тело «подобным кожуре». У него нет тела, на что указывает отсутствие самолюбия, но он является таковым благодаря этому процессу метафоризации, который Жак-Ален Миллер называет «Ябожанием» (“moïsation”).
Наслаждение и запрет
Таким образом, обожание — это телесная связь (un rapport corporel). Существование этого первой связи к телу, которое предполагает Одно (le Un), контрастирует, таким образом, с отсутствием сексуальных отношений, основанных на двух. Чтобы определить эту связь между наслаждением и телом и установить связь между наслаждением и Реальным, необходимо было несколько вещей. И первым из этих положений было то, что наслаждение не связано с запретом. У Фрейда наслаждение связано с Эдиповым запретом. И для Лакана наслаждение еще долго будет связано с тем, что не дозволено. Об этом свидетельствует предложение из Написанного (Écrits): «Кастрация означает, что от наслаждения следует отказаться, чтобы его можно было достичь на перевернутой шкале Закона желания».
Оно может быть достигнуто, только если от него отказались. В классическом учении Лакана наслаждение связано с желанием. Мы желаем этого объекта тем больше, когда закон запрещает это. Таким образом, закон желания — это закон, который создает желание посредством запрета. Наслаждение, таким образом, также располагается на основе «нет», то есть оно располагается в эдиповой структуре, где оно остается связанным со своим фаллическим выражением.
Изменения в его последнем учении состоят в том, что на первое место выходит наслаждение как реальное. Как говорит Миллер в «Бытии и Одном»: «Лакан был способен мыслить (…) за пределами запрета, думать о позитивизированном наслаждении как о наслаждении тела, которое наслаждается собой, и разница заметна: наслаждение не зависит от запрета, наслаждение — это телесное событие». Телесное событие не является означающим повторением в диалектике желания. Наслаждение здесь — это наслаждение травматизма, случайного шока. Это случайная встреча, не подчиняющаяся закону желания. Миллер добавляет: «Оно не поймано в диалектику, но является объектом фиксации». Событие тела – это буква наслаждения.
Чтение — это не то же самое, что понимать, это, скорее, уловление логики в действии. В своем последнем семинаре «Момент заключения» Лакан говорит: «В бессознательном, несомненно, есть письмо, хотя бы потому, что сон, (...) оговорка и даже острота определяются читаемым». (...) Читаемое — вот из чего состоит знание».
И он добавляет, что аналитический акт — это «предполагаемое знание того, как читать по-другому». Чтение — это нечто иное, чем слушание. Мы слушаем означающие, мы читаем букву.

Подготовлено и переведено Анной Кондяковой по статье Александра Стиванса “Тело, отмеченное языком”.
Редакция Ирины Макаровой.