Эрик Лоран
«Отец после патриархата»

Я принял приглашение, которое вы мне адресовали, именно для того чтобы поддержать связь между психоаналитиками: между теми, кто вдохновлен психоанализом, между теми, кого можно считать пионерами психоанализа, в эту эпоху поездок и изгнания.

Есть небольшая проблема в моем выступлении, потому что последовательный перевод немного удлиняет его, но есть и преимущество. Перевод дает мне возможность услышать русский язык. Клод Ажеж, профессор Коллеж де Франс, говоривший на 20 языках, считал что русский язык является одним из самых сбалансированных в мире в том, что касается баланса между гласными и согласными буквами. Также он отмечал несравнимую музыкальность русского языка. Итак, это единственное преимущество, которое дает последовательный перевод.

Сегодня я решил рассказать вам об отце после патриархата в перспективе Встречи PIPOL 11.

Отец после патриархата — это отец, который теряет свою универсальность. Это отец, который уже не Бог. Лакан подхватывает фрейдовскую перспективу, согласно которой отец и Бог находятся в связи между собой, но разводит суть отца как отца и его существование. Он делает высказывание: «Если отец целиком Бог, то это высказывание нужно дополнить, говоря о том, что на уровне существования отца, ни один отец не является Богом». Установку напряжения между двумя уровнями: тем, что имеет отношение ко всем отцам вообще, и тем, что связан с существованием конкретного отца, можно назвать антигегельянским переворотом, совершаемым Лаканом, где он отказывается сводить частное существование ко всеобщему. В семинаре «Имена Отца» Лакан говорит, что «вся гегелевская диалектика создана, чтобы заполнить этот пробел и путем блистательных преобразований показать каким образом всеобщее способно стать особенным посредством Aufhebung». Этот отказ от универсального становится возможным, когда Лакан начинает определять отца с помощью функции. Главное преимущество функции состоит в том, что мы можем отказаться от всеобщего, потому что логическая функция относится к прикладной области. Функция сводится к определению переменных, которые в нее входят.

Для того, чтобы говорить об отце, Лакан предпочитает говорить о конкретных случаях. Он говорит о различных версиях отца. Другими словами, быть отцом значит быть примером той или иной реализации отцовской функции. Если мы рассматриваем отцовство как функцию P(х), то каждый конкретный пример будет сводится к конкретным значениям переменных (a, b, c, d), которыми определяется эта функция. Для того, чтобы подойти к функции отца, перебирая конкретные примеры, один за другим, Лакан совершает дополнительный шаг, устанавливая связь между отцом, который больше не рассматривается как нечто универсальное, и его любовью к некой женщине. Он довольно радикально формулирует эту перспективу в XXII Семинаре, «R.S.I.»: «Если отец и имеет право на уважение или же на любовь, то лишь если эта любовь и уважение оказываются первертно-ориентированными (père-versement orienté), ориентированными версией отца, то есть превращают женщину в объект, являющийся причиной его желания, объект а, но то, с чем встречается сама женщина не имеет никакого отношения к этому вопросу. То, чем она занята — это совершенно другие объекты а, а именно: ее дети». То есть père-version, версия отца, заключается в том, чтобы быть особым образом привязанным к объекту а, воплощенному женщиной. Лакан также говорит следующее по поводу этого отца, я цитирую: «Не так уж важно, будут ли при этом у него симптомы, если мы при этом рассматриваем père-версию. Другими словами, причиной здесь выступает женщина, которой он овладел, чтобы она сделала ему детей, за которыми он, хочет он того или нет, принимает отцовское попечение». Таким образом мы можем видеть разницу между отцовской père-версией и перверсией желания человека. Согласно структуре мужского желания, мужчина, связываясь с объектом а, ставит его в позицию причины его желания. Например, фетишист устанавливает связь с отсутствующим пенисом матери как с объектом, заменяя его объектом-фетишем: туфлей или блеском на носу, как в одном из случаев Фрейда. Важно, что речь идет об объекте, который спродуцирован, создан, исходя из женщины. И ребенок здесь определяется не столько как фаллос, сколько как объект маленькое а. Таким образом отец размещатся на уровне специфического симптома, специфики наслаждения.

Жак-Ален Миллер в своем еще не изданном курсе лекций «Совсем Одно» (Un tout seul) отмечает: «Важно, чтобы отец не был Богом. Фрейд показал источник религиозной иллюзии как коренящийся в функции отца. Лакан, напротив, отмечает божественный мираж как что-то умерщвляющее или психотизирующее в том случае, если он поддержан отцом. Отцовская версия заключается в том, что его желание было связано с женщиной как чем-то уникальным». Это отец, который обеспечивает доступ к наслаждению всеми женщинами, как это было в случае отца орды у Фрейда. Отец постпатриархата — это отец который только прикасается к Реальному, то есть к наслаждению. Это особая черта, которая возникает после патриархата. И в оставшееся нам время я бы хотел показать три способа, три особенности через которые мы можем увидеть специфику такого рода отца.

Первая черта связана с выражением, которое довольно забавно звучит по-французски é-pater — отец который ошарашивает, эпатирует (épater); это формула, которую мы обнаруживаем в XIX Семинаре. Во французском «эпатировать» — это ошеломлять, но одновременно вызывать восторг. Но если мы вспомним латинское слово pater, отец, то é-pater делает шаг в сторону от pater familias, «отца семейства». Лакан так комментирует é-pater: «Эта единственно действительно решающая функция отца. Я однажды уже отметил, что это вовсе не Эдип: это не работает, если отец был бы просто законодателем. Это бы приводило лишь к тому, что дети бы становились как президент Шребер. И не важно в каком контексте, но отец — это тот, кто должен эпатировать семью. Если отец ее больше так не ошеломляет, не вызывает восторг, то понятное дело, что найдется кто-то получше».

Итак, в отце важно выделить, с одной стороны, то, что относится к его имени, следовательно, относится к порядку символического, и с другой стороны — то, что относится к связи отца с реальным. Это также будет соответствовать лакановскому разделению между реальной и символической семьей. Лакан говорит об этом в своей знаменитой «Заметке о ребенке», обращая внимание на тот тупик, к которому приводит идеал семьи 60-х годов. Я отмечу здесь то, что он говорит о функции остатка (résidu) как поддерживающего семью в эволюции общества, подчеркивая его нередуцируемость. Он размещает здесь отца как того, кто определяет вектор «согласно которому размещается желание». Но мы видим, что здесь отец связан не столько с законом, сколько с желанием. То, что как раз и подчеркивается в идее об эпатаже семьи — позиция отца, которая находится по ту сторону окончания патриархата, связанного с законом.

Нам, таким образом, предстоит искать в конкретных случаях, один за одним, в том числе и семьях, которые возникают после развода, то, что создает эту особенность, то, что создает уникальность, те крайности, которые мы обнаруживаем как со стороны мужчины, так и со стороны женщины, крайности, которые эпатируют семью. Неустранимость функции отца состоит в том, что он тот, кто прикасается к реальному наслаждению, но при этом не говорит всё о наслаждении.

На конференции в Колумбийском университете в 1975 году Лакан говорит о Реальном как о чем-то, что не создает закон и не создает смысл, но он показывает место наслаждения как чего-то жизнеспособного: «Способ существования отца (важным словом здесь является существование) связан с Реальным; это тот случай, когда Реальное является чем-то более важным, чем истина».

Отец должен быть как бы на полпути между Реальным, с одной стороны, и тем, что об этом Реальном можно сказать, — с другой. Это как раз и есть то, что Лакан называет позицией mi-dire, полусказанного или отце как mi-dieu, полубоге. Я цитирую XXII Семинар: «То, чем занята женщина — это другие объекты а, ее дети, по отношению к которым также выступает отец, причем лишь в лучшем случае, он выступает, чтобы поддержать в подавленном, репрессивном состоянии, всего-лишь как полубог, присущую ему версию собственной père-version, папа-версии». В этой особой новой позиции отец уже не тот, кто навязывает свое наслаждение. Именно поэтому Лакан говорит о том, что отец выступает из состояния репрессии. Если вдруг ему это не удается, то он тут же превращается в отца-тирана. Он превращается в тирана, который навязывает свое собственное, произвольное наслаждение. Но если вдруг ему удастся свести себя к идеалу, то он тут же превратиться в отца, который сводится идеалу отца семейства. Такой отец вариабелен в отличие от эпохи, о которой идет речь. В наши дни, возможно, père compagnon de jeux — это папаша-друг по играм.

Согласно Лакану отец — это тот, кто говорит «нет» умертвляющей версии наслаждения. Это тот, кто позволяет желанию быть читаемым и дешифруемым между строк. Это буквально противоположность обсценному, непристойному, мерзкому наслаждению. Жак-Ален Миллер так это выражает: «Отец — это тот, кто не говорит всего, и благодаря этому сохраняет возможность желания. Он не претендует на то, чтобы полностью покрыть Реальное».

Я также хочу выделить третье место отца: место отцовской фикции. Я попробую это сделать наиболее сжато. По мере того, как происходит все большее и большее воцарение науки вместе с его радикальным детерминизмом, вместе с этим навязыванием идеи «для всех», психоанализ превращается в легкие — легкие, позволяющие дышать. «Дискурс науки создает непродыхаемую атмфосферу, психоанализ предлагает искусственные легкие, позволяя обнаруживать наслаждение в речи, в говорении, которое дает то, что позволяет существовать». Психоанализ позволяет сохранить место случайного во встрече с наслаждением и придать этим встречам достойное значение вопреки царящему детерминизму. Наука всегда нуждалась в легких и в сопровождении. Например, в античные времена это был скептицизм, в Средние века — docta ignorantia, ученое незнание Кузанского, в эпоху Ренессанса — смех Рабле и также свобода воли или «Que sais-je?», «Да что я знаю?» Монтеня.

Психоанализ — это не религия и не скептицизм. Дыхание психоанализа в сравнении с наукой состоит в том, чтобы пользоваться субъектом, предположительно знающим, но так, чтобы в конце от него избавиться, перестать им пользоваться. В конце анализа причина еще существует, а субъект, предположительно знающий уже свергнут, и именно здесь прокрадывается дыхание вопреки науке. Субъект находит путь для своей специфичности в сингулярном опыте психоанализа, но это не экзальтированная специфичность или избранность аристократа, а особенность ужаса, встреча с которым состоялась. Это как раз то, что Лакан назвал «быть постджойсовцем». Вуаля!


Вопросы из зала

Не могли бы вы сказать немного больше о функции остатка.

ЭЛ: Итак, остаток (résidu) — это остаток (reste), который остается от истории семей, всего разнообразия семей. Представьте себе, что мы говорим об истории семей вообще. Если мы рассматриваем всю совокупность семей и то, что остается от семей вообще, мы оказываемся в области нуклеарной семьи. Так вот, остаток — это та часть истории, которая никуда не исчезает. Мне кажется, что с помощью этого выражения Лакан интерпретирует тезис Леви-Стросса. По заказу ЮНЕСКО Клод Леви-Стросс проделывает большое исследование относительно устройства семей. Он делает исследование, отталкиваясь от идеи структуры отцовства, структуры семейных связей. Леви-Стросс отмечает в своей работе, что, если мы берем нуклеарную семью, то она будет создана отцом, матерью, одним или несколькими детьми, то то же самое мы обнаруживаем в актуальное время. Таким образом, мы можем все то разнообразие, которое мы обнаруживаем в ходе истории, в конечном итоге свести к тем элементам, которые мы обнаруживаем и в начале и в конце истории. Но Лакан не говорит в терминах элементарных структур, он говорит в терминах остатка.

Мы можем видеть, что на протяжении последних 50 лет, по крайней мере в западных семьях, дети становятся тем, что определяет семью. Все те законы, которые царят в семье сводятся к одному лишь утверждению: если есть ребенок, то он не может быть без семьи. В гражданском кодексе, который возникает во время Великой французской революции, семья определяет ребенка. Например, согласно этому кодексу, ребенок, который родился в семье, априори считается ребенком отца, главы семейства. То есть закон создавал фикцию, согласно которой устанавливались родительско-детские связи. Сейчас, наоборот, ребенок, если он есть, подразумевает некоторую институциональность, которая его поддерживает, то есть ребенок определяет семейные связи. Если мы говорим о современных случаях суррогатного материнства, то именно ребенок выбирает кто является его матерью. Мы видим, что здесь речь идет о легальной манипуляции и благодаря этой манипуляции очень трудно читать структуру, но можно мыслить в терминах остатка.


Спасибо большое Эрик Лоран. Не могли бы вы прояснить различие между функцией отца как символического отца и отца-партнера по игре, функция которого кажется больше относится к воображаемому и реальному.

ЭЛ: Действительно, отец уже больше не является чем-то определяемым через универсальную символическую функцию. И тем не менее, он определяем, я позволю себе такое выражение, через «общественную полезность» (utilité publique). То есть он не определяется больше, отталкиваясь от смысла. В первой отцовской метафоре, которая фигурирует у Лакана в Семинаре «Психозы», речь идет о функции Имени Отца, которое воздействует на непроницаемое желание матери для того, чтобы это скрытое желание стало читаемым и приобрело фаллическое значение, оказалось связано с фаллической функцией. Так вот, определение, которое Лакан дает отцу после патриархата, значит, что определение отца должно быть сепарировано от закона, от универсального. И то, что мы получаем вследствие этого — объекты маленькое а матери. Учитывая то, что мать как женщина является также причиной желания, исходя из того, что эта женщина является причиной его желания, отец начинает заниматься ее собственными объектами а. Он ими занимается вовсе не от имени закона, не из-за закона. Он дает каждому из детей возможность приблизиться к тому, что от наслаждения является жизнеспособным. Это жизнеспособное наслаждение коррелирует с причиной желания отца. И когда есть разрыв между наслаждением и причиной желания, мы получаем отца-тирана как отец Кристин Анго.


Что происходит, когда женщина не хочет иметь детей?

ЭЛ: Вы знаете, это такая неочевидная вещь, не так-то просто вдруг отказаться от идеи иметь детей. Право иметь детей с помощью ЭКО становится чем-то супер распространенным в современном мире. Женщины, которые настаивают на том, чтобы стать матерями через анонимного донора спермы, задаются вопросом в чем заключается функция отца. Можно ли при этом сказать, например, что такие дети не имеют отцов. И не отвечая на вопрос, я разверну его в обратном направлении, вывернув его наизнанку, потому что это две стороны одного и того же вопроса. Допустим, женщина не хочет ребенка или не может иметь ребенка. Мы живем в такую эпоху, когда есть воля, долженствование иметь ребенка. Как будто женщина обязана иметь детей. Парадокс в том, что в ситуации, когда женщина не хочет ребенка, но у нее есть мужчина, в этих отношениях мужчина волей-неволей оказывается в связи с тем ребенком, которого она не хочет или в отношении с ее нежеланием иметь ребенка. По ту сторону, желание не иметь ребенка, это такое же желание. Я позволю себе сказать, что остаток этого желания — та точка Реального, к которой здесь происходит прикосновение, и определяет объект. Ребенок не обязан предстать в этой жизни, не обязательно ему быть воплощенным для того, чтобы вопрос о ребенке был здесь задействован. И именно через это место отца уже определяется. Женщина, которая не хочет ребенка от отца, тем не менее определяет имя отца как отцовское место. В этом смысле можно сказать, что негативная работа создает свой объект.


Я усложню вопрос: в актуальной ситуации, в определенных условиях, помимо вопроса хотим мы или не хотим ребенка, еще может быть и государство, которое может желать детей.

ЭЛ: Да, помимо того, государство может выступать как некий законодатель о том иметь или не иметь детей, cовременное государство может превращаться в того, кто может предписывать обладание детьми. Возьмем китайский пример. Там государство навязывает обладание только одним ребенком, но теперь они откатываются назад и позволяют уже иметь несколько детей. И мы видим, что женщины, которые хотели иметь множество детей, эмигрировали или прибегали к услугам коррупции, чтобы иметь двоих детей или больше. Или есть турецкая версия этой истории, когда президент Эрдоган обращается к обществу и говорит, что было бы неплохо, чтобы каждая женщина имела как минимум трех детей. Или возьмем западно-европейскую версию, когда в зависимости от страны выплачивается некая сумма за одного, двух или трех детей, тем самым способствуя деторождению и это делается по закону рынка. И что тут важно: независимо от той версии, которую мы рассматриваем, мы видим неудачу, которую терпит волюнтаризм вопроса о том, чтобы иметь детей. Очень непросто как заставить женщину иметь детей, так и заставить ее их не иметь. Желание матери так и остается в Реальном непрозрачным, скрытым.


Не могли бы вы прокомментировать последнее означающее post-joycien в контексте несводимых версий-отца.

ЭЛ: Выражение être post-joycien фигурирует в конце текста Лакана о Джойсе в «Autres Écrits». Никто кроме Джойса не смог свести отца к чистой фикции, он умудрился обойтись без отца полностью. Джойс умудрился обойтись без отца для того, чтобы специфическим образом обойтись со своим наслаждением. Он воспользовался языком как языком без закона. Например, в «Поминках по Финнегану» речь идет о языке без закона, но языке в основе которого если что-то и лежит, то искусство самого автора. Тем самым он показывает, что можно обойтись даже без отцовской фикции. Лакан показывает, что психоаналитик, производя психоаналитическую работу, базируется на фикции, что с наслаждением можно обойтись с помощью смысла. Осмысленное наслаждение, наслаждение, наделенное смыслом, это та фикция, которую условно обещает нам фикция субъекта, предположительно знающего. Аналитик, таким образом, становится тем, кто в начале своей работы устанавливает фикцию субъекта, предположительно знающего. Аналитик становится тем, кто занимает место объекта маленькое а и сделав это он устанавливает функцию субъекта, предположительно знающего. Но в конце работы эта функция больше не пригодна, по той причине, что субъекту удалось пройти гораздо дальше смысла. И в этот момент можно изъять эту фикцию. Тем самым, это предполагает, что аналитик позволяет себе использовать фикцию без того, чтобы в нее верить.

Психоанализ — это вовсе не произведение искусства подобно тем произведениям, которые создал Джойс. Но благодаря психоанализу субъект совершает открытие, заключающееся в том, что вовсе не субъект, предположительно знающий является тем, что регулирует его наслаждение. В конце своего анализа он обнаруживает наслаждение, которое вовсе не регулируется законом. Это наслаждение без закона. И как раз в этом смысле мы являемся психоаналитиками-постджойсовцами.

Надеюсь, что мне удалось ответить на вопросы, которые мне показались очень уместными, и что каждый задавший этот вопрос пришел к выводу, что об этом можно говорить, что вопрос является основой для разговора. Это мы увидим потом.

Спасибо этой инициативе, позволяющей поддерживать существование психоанализа на русском языке.



Лекция была прочитана 16 декабря 2022 в рамках серии событий «Несколько лекций для психоанализа», организованных lacan.moscow

Последовательный перевод Михаила Страхова. Публикуемый текст не просмотрен автором.

КС