Обратимся к примеру из области, которой нам предстоит заниматься.
Один из наших пациентов, страдающих психозом, рассказывает нам о странном мире, в котором он с некоторых пор оказался. Все стало для него знаком. Мало того, что за ним все наблюдают, следят, шпионят, что с него не спускают глаз, говорят о нем, указывают на него пальцем, подмигивают ему: беда в том - вы увидите двусмысленность, которая здесь немедленно возникает - что участвуют в этом, помимо людей, и неодушевленные предметы.
Обратимся к деталям.
Встретив на своем пути красный автомобиль - автомобиль не является предметом естественным - пациент решает, что его появление в этот момент не случайно.
Давайте эту бредовую идею рассмотрим.
Машина несет в себе значение, но субъект чаще всего не способен уточнить, какое именно. Является ли встреча благоприятным знаком? Или несет угрозу? Так или иначе, автомобиль этот что-то да значит. Явление это, вполне безразличное по характеру, можно осмыслить тремя различными способами.
- Можно взглянуть на него как на случай ошибочного восприятия. Не подумайте, пожалуйста, будто подобная проблематика от нас далека. Именно в этом разрезе ставился у нас недавно вопрос о непосредственных ощущения душевнобольного. Быть может, мы в данном случае имеем дело с дальтоником, которому красный видится зеленым, и наоборот. Быть может, он неправильно различает цвета.
- Можно, с тем же успехом, уподобить встречу с красным автомобилем случаю, когда малиновка, встретив другую особь своей породы, демонстрирует ей нагрудное оперение, от которого получила она свое имя. Доказано, что окраска служит в данном случае охране птицей границ своей территории и что встреча с соперником предполагает подобную модель поведения. Красное выполняет здесь образную функцию; переводя ее на язык отношений понимания, можно сказать, что для субъекта красное, его демонстрация, кажется непосредственным выражением враждебности или ярости.
- Но можно понять красный автомобиль и в символическом плане, как в картах, где красная масть противостоит черной внутри изначально организованного языка.
Это и есть те три регистра, три плоскости, три русла, по которым наше так называемое понимание элементарного феномена может устремиться.
Есть нечто такое, что лежит, на мой взгляд, у самых истоков этой проблемы.
Прочтя мою работу о параноидном психозе, вы увидите, например, что главное внимание там обращено на то, что я, вслед за своим учителем, Клерамбо, называю элементарными феноменами.
Я пытаюсь показать, что феномены эти коренным образом отличаются от всего того, что можно вывести из того, что Клерамбо называет идеической дедукции (déduction idéique) - из того, одним словом, что понятно всем и каждому.
Начиная с этой работы, я неизменно твердо подчеркивал, что элементарные феномены нисколько не элементарнее всего того, что скрывается за бредовой конструкцией в целом. Они элементарны в том смысле, в котором элементарен, по сравнению с растением, отдельный лист, в узоре прожилок которого просматривается нечто общее с целым растения, воспроизводящего себя в некоторых составляющих его целое формах.
Точно таким же образом сходные структуры обнаруживаются на уровне построения, мотивации, тематизации бреда, с одной стороны, и на уровне элементарного феномена, с другой.
Таким образом, в бреду всегда действует одна и та же, если можно так выразиться, структурирующая сила - как в целом, так и в отдельных его частях. Значение элементарного феномена состоит, следовательно, не в том, что он является неким первоначальным ядром, паразитирующим, по выражению Клерамбо, внутри личности, центром, вокруг которого субъект что-то выстраивает, фиброзной реакцией, призванной инкапсулировать его, окружить его оболочкой и, в то же самое время, его интегрировать, то есть, как часто выражаются, его объяснить.
Бред не выводится, не дедуцируется, а воспроизводит все ту же формообразующую силу - он и сам является элементарным феноменом. Это значит, что элемент выступает в данном случае как элемент структуры, дифференцированной и ни к чему, кроме себя самой, не сводимой структуры.