“Спи, моя радость, усни”…или “спи, моя гадость усни”? Что будет, если одну букву заменить на другую и пристроить к ней третью? Получится, к примеру, «градость». От перестановки мест слагаемых, как видите и слышите, многое меняется. А именно – начинка, которую можно “ам” – съесть, вкусить, поглотить, проглотить.
Никогда не знаешь чьи слова и мысли пережевываешь.
Язык, будучи по выражению Хайдеггера, домом бытия, порой превращается в палату для безумных и безнадежных, но именно …это обнадеживает, что мы и наблюдаем в опытах сюрреалистов, дадаистов, футуристов, ОБЭРИУтов…художников, поэтов, писателей, пытавшихся с помощью эдаких «автоматических», сознательных и бессознательных экспериментов вырвать язык из объятий пыльной грамматики и выдохшегося академизма.
Что мы слышим по ту сторону, что говорится? Что читаем по ту сторону написанного? Речь не равна письму, дискурсивное бла-бла-бла, какими бы пышными красками оно в наших устах не воспалялось, отлично от измерения того, что предшествует языку, тому что вне-смысла, и этому нас учит ирландский модернист Джеймс Джойс, специалист по “чистой” букве, изобретатель «синтоматичной» литературы в своей ориентации на Реальное, продемонстрировавшей, что Воображаемое, смысл усыпляет. История – это кошмар, от которого мы пытаемся проснуться. Кошмар, который в любой момент может задать сзади пинка. Кошмар, под названием “сон, бред и фантазм”.
Джойс, к слову, не из тех авторов, кто дает уснуть. Его романы предназначены тем, кто как раз страдает идеальной бессонницей, то есть, по его мнению, идеальным читателям, the ideal readers with ideal insomnia.
В своих “Finnegans Wake”, где конец знаменует начало, а сон - пробуждение, Джойс разрушил, усыпил язык, безжалостно раз-согласовывав означающее и означаемое, но при этом пробудил йазык, доведя английский до абсурда и предела, в своей игре на более 60 мировых языках. Таковы джойсианские проделки, построенные по логике сновидения-ребуса, составленного из множества самодельных звукоподражаний, созвучий, аллегорий, аллюзий, в перипетиях которых не только филолог, но сам черт ногу сломит даже сегодня, сколько бы научных степеней он не имел. Сэмюэл Беккет назвал стиль “Поминок” «квинтэссенцией извлечения языка, живописи и жестов со всей неизбежной ясностью нечленораздельной речи».
Быть может, от такого сорта непроницаемого для понимания письма иной читатель лишь расстроит желудок…
Кстати, мы не одним Джойсом сыты. На разношерстном лоне отечественной литературы обилие неологизмов, эдакий звуковой шаманизм, раздробленные, “сдвинутые” между собой и смыслами слова обнаруживаются в творчестве Алексея Крученых, поэта ХХ века, не менее мастерски жонглирующего причудливыми соположениями буковок и фонем, нередко графически изображаемыми, в чем достигалась наибольшая речетворная выразительность поэзии, уничтожившая прежний застывший язык, но породившая новый – «заумный».
Из манифеста Крученых «Форма слова»: «Мы дали образец иного звуко и слово сочетания: дыр бул щыл убещур скум вы со бу р л эз (кстати в этом пятистишии больше русского национального чем во всей поэзии Пушкина)».
…Что ж, это вам не безголосая томная сливочная тянучка усыпляющей классики ее с пасьянсами и пастилой. В оркестровых стихо-творениях Крученых, который писал и думал скорее ухом, нежели головой - звуки и слова выскакивают неожиданно, «моментально» даже для самого автора. Крученых, в чем-то как и Джойс, отличался предельной чуткостью к услышанному, и любой текст превращал в живую плоть, дышащий организм! …в котором могла обитать как крайняя легкость (фьят, фьят; мечтаянный пюнь), так и наивысшая тяжесть (дыр-бул-щыл, хо-бо-ро, хружб).
А это: “Шорчато шар-шур!” – «крученая» любовная шалость, то, что, по слуху автора, происходит между любовниками, когда удовольствие уже превращается в зудовольствие!
Итак. Писать нужно так, чтобы соитие букв вызывало событие.
Возможно, подобная и бесподобная литература поможет научиться нам читать то, что пишется позади того, что написано, и в коротком замыкании «вне-смысла», позволит нам хотя бы ненадолго пробудиться. Предлагаю предпринять путешествие из Ирландии в Россию, от Джойса к Крученых: от языка к йазыку на Клинической секции.
…с любовью или как получится!
Никогда не знаешь чьи слова и мысли пережевываешь.
Язык, будучи по выражению Хайдеггера, домом бытия, порой превращается в палату для безумных и безнадежных, но именно …это обнадеживает, что мы и наблюдаем в опытах сюрреалистов, дадаистов, футуристов, ОБЭРИУтов…художников, поэтов, писателей, пытавшихся с помощью эдаких «автоматических», сознательных и бессознательных экспериментов вырвать язык из объятий пыльной грамматики и выдохшегося академизма.
Что мы слышим по ту сторону, что говорится? Что читаем по ту сторону написанного? Речь не равна письму, дискурсивное бла-бла-бла, какими бы пышными красками оно в наших устах не воспалялось, отлично от измерения того, что предшествует языку, тому что вне-смысла, и этому нас учит ирландский модернист Джеймс Джойс, специалист по “чистой” букве, изобретатель «синтоматичной» литературы в своей ориентации на Реальное, продемонстрировавшей, что Воображаемое, смысл усыпляет. История – это кошмар, от которого мы пытаемся проснуться. Кошмар, который в любой момент может задать сзади пинка. Кошмар, под названием “сон, бред и фантазм”.
Джойс, к слову, не из тех авторов, кто дает уснуть. Его романы предназначены тем, кто как раз страдает идеальной бессонницей, то есть, по его мнению, идеальным читателям, the ideal readers with ideal insomnia.
В своих “Finnegans Wake”, где конец знаменует начало, а сон - пробуждение, Джойс разрушил, усыпил язык, безжалостно раз-согласовывав означающее и означаемое, но при этом пробудил йазык, доведя английский до абсурда и предела, в своей игре на более 60 мировых языках. Таковы джойсианские проделки, построенные по логике сновидения-ребуса, составленного из множества самодельных звукоподражаний, созвучий, аллегорий, аллюзий, в перипетиях которых не только филолог, но сам черт ногу сломит даже сегодня, сколько бы научных степеней он не имел. Сэмюэл Беккет назвал стиль “Поминок” «квинтэссенцией извлечения языка, живописи и жестов со всей неизбежной ясностью нечленораздельной речи».
Быть может, от такого сорта непроницаемого для понимания письма иной читатель лишь расстроит желудок…
Кстати, мы не одним Джойсом сыты. На разношерстном лоне отечественной литературы обилие неологизмов, эдакий звуковой шаманизм, раздробленные, “сдвинутые” между собой и смыслами слова обнаруживаются в творчестве Алексея Крученых, поэта ХХ века, не менее мастерски жонглирующего причудливыми соположениями буковок и фонем, нередко графически изображаемыми, в чем достигалась наибольшая речетворная выразительность поэзии, уничтожившая прежний застывший язык, но породившая новый – «заумный».
Из манифеста Крученых «Форма слова»: «Мы дали образец иного звуко и слово сочетания: дыр бул щыл убещур скум вы со бу р л эз (кстати в этом пятистишии больше русского национального чем во всей поэзии Пушкина)».
…Что ж, это вам не безголосая томная сливочная тянучка усыпляющей классики ее с пасьянсами и пастилой. В оркестровых стихо-творениях Крученых, который писал и думал скорее ухом, нежели головой - звуки и слова выскакивают неожиданно, «моментально» даже для самого автора. Крученых, в чем-то как и Джойс, отличался предельной чуткостью к услышанному, и любой текст превращал в живую плоть, дышащий организм! …в котором могла обитать как крайняя легкость (фьят, фьят; мечтаянный пюнь), так и наивысшая тяжесть (дыр-бул-щыл, хо-бо-ро, хружб).
А это: “Шорчато шар-шур!” – «крученая» любовная шалость, то, что, по слуху автора, происходит между любовниками, когда удовольствие уже превращается в зудовольствие!
Итак. Писать нужно так, чтобы соитие букв вызывало событие.
Возможно, подобная и бесподобная литература поможет научиться нам читать то, что пишется позади того, что написано, и в коротком замыкании «вне-смысла», позволит нам хотя бы ненадолго пробудиться. Предлагаю предпринять путешествие из Ирландии в Россию, от Джойса к Крученых: от языка к йазыку на Клинической секции.
…с любовью или как получится!
